Анубис

Могенс остался не только в смущении, но и с нечистой совестью. Он поставил Тома в неловкое положение и даже обидел, чего, конечно, совсем не желал. В то же время он раздумывал, почему Том так болезненно среагировал на его вопрос. Ответ был так очевиден, что сейчас Могенсу показалось, что вообще ни к чему было его задавать. Конечно, Том что-то увидел, и это его напугало, но неожиданностью не оказалось.

Но почему он не мог вспомнить, что там было?

Могенс почувствовал, что его мысли снова повели на тропу, в конце которой, во тьме, по всей вероятности, обитает привидение Дженис. А этого он не вынесет.

Он вернулся к более насущным проблемам. Том принес ему чистую одежду, но с забинтованными руками он не в состоянии не то чтобы надеть ее, но даже развернуть узел. К тому же хорошо бы узнать, что все-таки такое с его руками. Том сказал, что раны не страшные, но, с другой стороны, Грейвс настоял на том, чтобы самому перевязать его, да еще таким странным образом. А ничего бессмысленного Джонатан не делает.

Начав разбинтовывать повязки, Могенс столкнулся с неожиданными трудностями. Тугие повязки лишили его руки всякой подвижности, так что требовалось искусство не только снять их, а даже ослабить. Лишь пустив в ход зубы, он сделал зачин на левой руке. Он ожидал невыносимой боли, от которой слезы выступают на глазах, но пока что во рту скопилась горькая слюна. Видно, Грейвс смочил бинты какой-то мазью или тинктурой. И хотя Могенс старался как можно меньше соприкасаться губами с грубой материей, вкус во рту достиг такой горечи, что его едва не вывернуло наизнанку. Но он упорно продолжал трудиться и разматывал повязку виток за витком, пока она наконец не упала с тяжелым мокрым шлепком на пол.

То, что предстало его глазам, было настолько невероятным, что Могенс забыл и боль, и не менее мучительную тошноту. Он думал, его пальцы изувечены самым ужасным образом, потому что, по ощущению, на руках больше не было кожи, да к тому же казалось, что все косточки переломаны. Но руки оказались совершенно невредимы — ни крошечной царапины! Разве что в двух-трех местах легкое покраснение. И спустя время он осознал еще кое-что: теперь, когда повязка была снята, боль абсолютно исчезла. Что осталось, так это всего лишь немного неприятное жжение и зуд.

Торопливо, теперь с помощью свободной руки, он снял бинты и с правой — и был награжден тем же почти пугающим результатом. И правая рука была здорова, только пара ссадин, которые он, наверное, заработал, когда перелезал через завал. Боль и в ней сразу утихла.

И еще бросилось в глаза то, что кожа была покрыта тонким липким слоем какого-то средства с резким, но вовсе не неприятным запахом. Чем, черт побери, Грейвс намазал ему руки? И, главное, зачем?

Том оказался довольно предусмотрительным, принеся не только сытный завтрак, но и миску чистой воды. Смыв клейкий слой и насухо вытерев руки почти с преувеличенной тщательностью, Могенс понял, что его подозрения оправдались: боль как рукой сняло. Ни одна из царапин, полученных прошлой ночью, не была причиной боли, ее источником стала мазь, которой Грейвс пропитал бинты.

Могенс чуть было не вышел из себя, но тут же успокоился.

У Грейвса могли быть на то свои соображения. Он решил расспросить его, но на этот раз не довольствоваться полуправдой или отговорками. Сейчас же ему предстояло более важное дело.

Одевшись — одежда, должно быть, принадлежала Тому, поскольку не годилась по размеру, не отличалась особой чистотой, — он, как голодный волк, набросился на еду. Том правильно оценил его аппетит, но ощущения сытости не настало, хотя он подчистил все вплоть до последней крошки.

Который сейчас мог быть час? Могенс переворошил лохмотья, бывшие прежде его одеждой, в поисках карманных часов, но тщетно. К тому же на единственном, не слишком большом окне, были закрыты тяжелые ставни, так что в комнате царил полумрак. Полоска света, пробивавшаяся сквозь узкую щель в ставнях, свидетельствовала о том, что стоял еще ранний день. Так что он не слишком долго проспал, учитывая его состояние и потерю крови. И все-таки слишком много времени.

Могенс бросил тоскливый взгляд на разворошенную постель. Простыни на ней были так пропитаны потом, что даже отсюда он ощущал слабый кисловатый запах. Нет, ложиться некогда. У них так мало времени и так много вопросов.

Он решительно встал и направился к двери. Сразу закружилась голова, и на воздухе лучше не стало, тем не менее он пересек раскисшую площадь и зашагал к хижине Грейвса.

Что касается времени суток, то он сильно ошибся, и не в свою пользу. Солнце уже миновало зенит, и, скорее всего, был уже второй час, если не третий. Так что он, по меньшей мере, двенадцать часов был без сознания. И одному богу известно, что за это время произошло внизу, в пещерах, и какие чудовища высидели там вечную ночь, чтобы напустить ее на ничего не ведающий мир.

Даже на коротком отрезке пути до дома Грейвса ему пришлось дважды останавливаться, чтобы перевести дыхание. Горький привкус все еще оставался у него во рту, но хотя бы не давал забыть, зачем он шел к Грейвсу, и вторую остановку на передышку он использовал на то, чтобы при солнечном свете как следует рассмотреть свои руки.

Не такими уж они и были невредимыми, как ему казалось раньше. Ран не наблюдалось, не считая немногих неглубоких ссадин, но вся кожа слегка покраснела — особенно ладони, — и было несколько мокнущих мест, которые он не заметил в полумраке своего жилища.

Могенс сжал в кулак сначала одну руку, потом другую, покачал головой и пошел дальше.

Грейвс не открывал, сколько он ни стучал, сначала аккуратно, потом энергичнее и под конец так громко, что Грейвс не мог его не услышать, если бы был дома. Однако никакой реакции не последовало.

Могенс с досадой отвернулся от двери и машинально обвел взглядом площадь и скопление разной величины домов вокруг нее. Грейвс мог находиться везде, буквально в любом из этих строений или в пещерах, а у него не было сил повсюду искать его. Но вернуться к себе и ждать, что Грейвс рано или поздно сам навестит его и объяснит все происходящее, тоже было безнадежно. С таким же успехом он мог подождать его и на месте.

И хотя после всего, что случилось, это казалось смешным, все-таки он испытал сильный укол совести, когда повернул ручку двери и вошел в дом. Здесь ставни были тоже закрыты, так что Могенс скорее угадывал, чем видел обстановку, которая сплошь состояла из расплывчатых теней и контуров, и очертания эти представлялись в равной степени нереальными и угрожающими. Могенс попытался вызвать картину меблировки, виденной им лишь раз, чтобы, по крайней мере, добраться невредимым до окна. В полутьме сразу же наткнулся на стул, который с грохотом опрокинулся на пол, и только тогда сообразил, что можно было оставить открытой дверь. Видно, нечистая совесть, что он прокрался сюда, как тать, понуждала его и действовать в том же духе.

Со второй попытки он худо-бедно доскребся до окна и с силой толкнул наружу ветхие двустворчатые ставни. Солнечный свет, ворвавшийся в комнату, поначалу обескуражил. В воздухе стояли столбы пыли, маленькие светящиеся частички летали, как рои крошечных золотистых насекомых, внезапно появившихся на свету в долю секунды. И на мгновение, бесконечное мгновение перед тем, как отступила темнота, а свет еще не занял ее место, вещи вокруг приняли иной, грозный, облик — готовые к прыжку подстерегающие тени с глазами и ртами, которые выслеживали жертву и едва ее не схватили.

Момент улетучился, прежде чем Могенс успел по-настоящему испугаться, но оставил дурной осадок. На этот раз не только на языке, но и в душе.

Могенс выругал себя трусом, кем он, по-видимому, и был на самом деле, и заспешил открыть два других окна, убедив себя — и довольно успешно, — что в помещении слишком темно и душно, что едва можно дышать. На самом же деле скорее потому, что страшился теней и вещей, которые здесь жили.

По крайней мере, воздух был значительно свежее, хотя и стало заметнее, какая в доме стояла вонь — от сигарет Грейвса, заплесневелых объедков и старинных манускриптов, но пахло и чем-то еще, что он не мог точно определить, хотя именно от этого и была самая нестерпимая вонь.

С некоторым усилием ему удалось избавиться от этой мысли. Он сюда явился не затем, чтобы судить Грейвса за его нечистоплотность и дурные привычки. Ему надо поговорить с Грейвсом и прежде всего необходимо куда-нибудь сесть, чтобы Грейвс, войдя, не застал его бездыханным на полу. Трижды пересечь комнату, чтобы открыть окна, оказалось превыше его сил на данный момент.