Анубис

На сей раз он знал с самого начала, что это сон. Однако это знание не спасало от страха, который сон принес. Здесь была Дженис, но еще и Грейвс, и каким-то образом еще и мисс Пройслер, хотя он не видел ее, не слышал, ни вообще не получил какой-либо знак ее присутствия.

— Почему ты бросил меня в беде, Могенс? — спрашивала Дженис. — Ты не должен был этого делать. Никогда. Сначала ты предал меня, а теперь ее.

В отличие от прошлого явления, ей не надо было предлога, чтобы проникнуть в его сон, и сложного образа тоже. Может быть, потому, что она всегда жила в его грезах.

Медленно она приближалась. Дверь и окна его убогой хижины были закрыты, но ее волосы развевались, словно ими играл ветер. А может, это были и не волосы, а сплетение тонких, с волосок, живых змей, чьи безглазые головки присосались к черепу.

Разве не слышалось едва уловимое шебуршение и поскабливание, будто тысячи крохотных чешуйчатых телец скребутся друг о друга?

— Выходит так, что ты приносишь несчастье каждой женщине, встречающейся на твоем пути, — продолжала Дженис, неизменно приближаясь, пока наконец не остановилась у его кровати.

Могенс попробовал шелохнуться, но не смог, и когда окинул взглядом свое тело, понял почему: у него не было ни кистей рук, ни ступней ног. Его конечности срослись с ветхим постельным бельем, будто изношенные льняные тряпки пожирали его плоть. Льняное белье? Но белье у них было не льняное, а…

«Профессор! Вы меня слышите?»

— Но я всегда знала, что ты слабак, — неумолимо выносил приговор голос Дженис. — Любимый, но слабак. Никакой не мужчина, на которого женщина может положиться в трудную минуту.

Змеи на голове, словно в подтверждение ее слов, зашевелились. Грейвс, до сих пор стоявший неподвижно и сверливший его глазами, которые стали вдруг шакальими, тоже согласно кивнул.

— Сначала я, теперь бедная мисс Пройслер. Две из двух — неутешительный итог. Даже с научной точки зрения.

— А с научной точки особенно, — согласился Грейвс.

Он пыхнул своей крепкой черной сигаретой, и его лицо скрылось в густом вязком облаке дыма, словно растворилось в нем.

«Могенс, черт тебя побери, открой глаза!»

Грейвс начал стаскивать перчатки. Пальцы, показавшиеся из них, пальцами не были, а были пучками тонких безглазых червей, сплетшихся в жгуты разной длины, чтобы подойти по размеру к своей темнице из черной кожи. И все-таки каждая из тварей была наделена собственным злобным разумом и существовала ради одной цели: разрушать и уничтожать.

Могенс снова попытался пошевелиться, и почувствовал себя еще более скованным. Уже не только кисти и ступни, но полностью ноги и руки превратились в серое полотно, с которого каплями стекало не вполне затвердевшее средство для бальзамирования. Глухой, накатывающий волнами то ли шелест, то ли шорох повис в воздухе, и Дженис оказалась почти вплотную. Под ее ногами дрожала земля.

«Да очнись же, ради Бога!»

Ее волосы встали дыбом, миллион крошечных безглазых кобр, изготовившихся к нападению…

…и Могенс проснулся.

Безумие быстро и бесшумно убралось в мрачную обитель, из которой и выползло, не побежденное, но пока что прибитое. А перехватывающая дыхание ирреальность его кошмара перетекла в не менее подавляющую реальность его жилища. Дженис исчезла, а Грейвс таинственным образом переместился от двери к краю его постели. Его глаза снова были человеческими, а не шакальими, и руки снова были руками. Боже правый, а его руки?

Могенс со сдавленным криком взвился и уставился на свои конечности, которые срослись с потертым серым бельем. Волокнистая масса льна пожрала его плоть, поглотила кости и теперь…

— Могенс! Да успокойся же ты, ради Бога! Все в порядке. Это был сон!

Грейвс руками в черных перчатках мягко уложил его обратно на пропитанную потом подушку и повторил:

— Всего лишь сон.

Часть его сознания знала, что Грейвс говорит правду — та часть, которая хранила его в катакомбах от опасности скатиться в безумие; рассудок ученого, который вопреки всему старался объективно рассматривать суть вещей или, по меньшей мере, сохранять видимость логики и искать логическое объяснение самому невероятному. Но эта его часть становилась все слабее, теряла силу и прежде всего убежденность. Ведь там, внизу, во тьме туннеля с иероглифами, он перешагнул некую грань, из-за которой не было возврата, по крайней мере, без потерь или, наоборот, привнесения чего-то.

С бьющимся сердцем он рассматривал свои руки. Разумеется, они не превратились в серые пелены для бальзамирования — они слишком болели — и все-таки это уже были не те руки, которые он знал. Кто-то, очевидно, с большим усердием и меньшей ловкостью, забинтовал их. Повязки не были настоящими чистыми бинтами и сидели так туго, что он буквально не мог пошевелить пальцами.

— Не волнуйся, Могенс, — сказал Грейвс, заметив его взгляд. Но по его лицу было видно, что он беспокоится, хоть и постарался натянуть кривую улыбку и принять беззаботный тон. — Это выглядит страшнее, чем есть на самом деле.

Дженис, которая все еще незримо стояла в тени и слышала его, молча покачала головой, а взгляд ее сверкающих шакальих глаз подтвердил ложь, которую Могенс и сам расслышал.

— Зато ощущается скверно, — пробормотал он.

Грейвс по-прежнему прилагал усилия сохранять добродушное выражение лица и отеческий тон, словно внушая упрямому сыну, что мир не рухнет, если тот всадил себе занозу:

— Пара царапин. Неприятно и, наверное, немного больно, но не страшно. Том перевязал тебя, — он скривил губы в улыбке. — Он хороший парнишка, и у него масса талантов, но боюсь, не слишком умелый санитар.

Могенсу было не до шуток. Он поднес руки к глазам, чтобы получше рассмотреть их. Не удивительно, что он не мог шевельнуть пальцем. Том, похоже, оказался самым бесталанным медбратом на свете, потому что недолго думая перебинтовал ему все пальцы вместе, так что его руки словно торчали в грубо пошитых рукавицах. Он спросил себя, действительно ли дело в неловкости или на это были другие причины. Плоть, которую он не мог видеть под грязной повязкой, так горела, будто он опустил руки в кислоту. Странно. Он вообще не помнил, чтобы поранил их…

На память вдруг пришли поблескивающие клыки, которые клацали перед его лицом, и острые, как лезвия, когти, которые между делом, но проворно прошлись по его телу хирургическим скальпелем.

Воспоминание пробудило боль. Могенс снова сел, в результате чего острая боль в боку пронзила его, а одеяло соскользнуло к ногам. Он был голый. Почти. Там, где не просматривалась грязная и поврежденная кожа, ее прикрывала тугая повязка из того же серого перевязочного материала, как и на руках.

— Наверное, тебе сейчас кажется, что тяжелый сон стал явью, — ухмыльнулся Грейвс.

Могенс мрачно посмотрел на него, но тот лишь расплылся еще шире:

— Может быть, ты первый в мире археолог, который на собственной шкуре знает, как чувствует себя мумия.

Он не спеша откинулся назад и размеренными движениями начал раскуривать сигарету, совершенно игнорируя то обстоятельство, что находится у ложа больного.

Могенс попробовал привстать больше, но отказался от этой мысли, когда почувствовал легкое головокружение. Кроме того, он заметил, что и ниже на нем нет ничего помимо повязки — так что сходство с египетской мумией, вынужден он признаться, было почти полное. А стоять перед Грейвсом голым ему совсем не хотелось, как бы смешно это ни было. Вполне возможно, что именно Грейвс раздевал его.

Его потуг, видимо, хватило на то, чтобы вызвать неудовольствие Грейвса, который покачал головой, выдохнул зловонное облако дыма и сказал:

— Постарайся пока поменьше двигаться, старина. Раны оказались не такими страшными, как выглядели в первый момент, но ты потерял много крови.

— Что произошло? — спросил Могенс, чисто из духа противоречия приподнимаясь еще чуток. Он терпеть не мог, когда Грейвс называл его «старина». Черт подери, сам он был на полгода младше Могенса!

— Если бы я знал, — ответил Грейвс и выпустил в его сторону следующее облако дыма. Могенс демонстративно закашлялся, а Грейвс счел это сигналом к следующей, еще более глубокой затяжке. — Кажется, кое-что пошло наперекосяк, — добавил он.

— Наперекосяк? — ахнул Могенс.

В его воспоминаниях о прошедшей ночи все еще были провалы, но и то немногое, что он припоминал, уж точно являлось не тем, что заслуживает небрежного «наперекосяк». Грейвс холодно смерил его взглядом, пожал плечами и затянулся снова.

Могенс напряженно рылся в памяти, но там царила полная неразбериха из бессмысленных и сплошь внушающих ужас картин, и он чувствовал, что они вполне в состоянии сложиться в такое же бессмысленное целое — но не складывались. Возможно, какая-то его часть противилась этому и вовсе не хотела вспоминать.

Он сделал вид, что хочет занять более удобную позицию, а сам использовал это движение для того, чтобы незаметно для Грейвса глянуть мимо него в ту сторону, где стояла Дженис. Она действительно была там, тень в тени, которая неотрывно смотрела горящими шакальими глазами, а губы неслышно произносили страшные слова — напоминание о том, что он не хотел вспоминать.

— Мисс Пройслер! — вырвалось у него. Внезапно все происшедшее нахлынуло на него. Воспоминание обрушилось ударом кулака. Широко открытыми глазами он посмотрел на Грейвса и прошептал: — Мисс Пройслер, Джонатан! Что… что с ней?

Из тени донесся безмолвный насмешливый ответ Дженис: «Ты и сам знаешь, мой дурачок. С ней случилось то же, что и со всеми твоими женщинами». Грейвс же ответил, только пожав плечами и качнув головой.

— Боже правый, Джонатан, — выдохнул он, — мисс Пройслер во власти этих… этих бестий… или уже мертва. И все, что ты можешь на это сказать — просто мотать головой?!

— Ее что, вернет, если я ударюсь в слезы? — холодно ответил Грейвс. — То, что произошло, прискорбно. Никто не сожалеет о том, что выпало на долю твоей несчастной хозяйке, больше, чем я, можешь мне поверить. Но что произошло, то произошло, и этого не вернуть.

— И это все, что ты можешь сказать? — не веря своим ушам, прошептал Могенс. То, что минуту назад он с трудом мог вспомнить, теперь обрушилось на него со всех сторон, и не было защиты от этих жутких картин.

— Это был эксперимент, который вышел из-под контроля, — возразил Грейвс, внешне все такой же хладнокровный, но с раздраженными нотками в голосе. — Я уже сказал, мне жаль. Но иногда приходится приносить жертвы научному прогрессу, как бы это ни было прискорбно.

Могенс растерянно смотрел на него. Он ожидал от Грейвса чего угодно, но такое потрясло даже его.

— Приносить жертвы? — Могенс никак не мог опомниться.

— Я тоже принес свою жертву, — стоял на своем Грейвс. — И ты, Могенс, насколько я помню. Или ты уже забыл ту забытую богом дыру, из которой я тебя вытащил?

— Нет, не забыл, — выдавил Могенс. Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы не наорать на Грейвса. Если он и приписывал Грейвсу остатки человечности, то в этот момент тот ее окончательно утратил в его глазах. — Только, знаешь ли, есть большая разница. Нас с тобой никто не принуждал приехать сюда. Мы оба пошли на риск. А мисс Пройслер не имела ни малейшего понятия, на что она идет.

Грейвс приготовился к еще более резкой отповеди, но неожиданно сменил тактику.

— И ее никто не заставлял переться прошлой ночью под землю. Совсем наоборот. Я ей это категорически запретил! — Решительным жестом он заткнул Могенсу, который хотел возразить, рот, но все же сбавил тон и добавил: — Ты сейчас перевозбужден, Могенс. Могу это понять, после всего, что ты пережил. Успокойся и отдохни. Я зайду позже, и мы поговорим. У меня есть интересные новости.