Анубис

Тихий океан расстилался, как большое зеркало из кованой меди, последние лучи заходящего солнца мерцали на нем патиной мелкой ряби. Долго смотреть на него было невозможно, потому что режущие глаз отблески оставляли на сетчатке болезненный след, даже когда прикрываешь веки или отводишь взгляд. Но эти остаточные образы только усиливали впечатление смутного движения глубоко под поверхностью могучего океана.

Океан постепенно исчезал из виду. К великому сожалению, они не поехали по знаменитому мосту, а повернули с побережья в глубь континента. Могенс предполагал, что океана совсем не будет видно еще до того, как зайдет солнце — то есть, самое позднее, через полчаса. Уже сейчас он съежился до тонкого медного серпа по левую руку, который все таял и таял с каждой милей, преодолеваемой «фордом» в направлении востока. И все-таки Могенс испытывал странное облегчение, столь же необъяснимое, сколь и сильное. Возможно, потому, что под толщей воды внешне неподвижно простиравшегося океана что-то подстерегало, что-то, чего он не мог видеть, но тем отчетливее чувствовал.

Эта мысль еще какое-то время занимала его, а потом, пожав плечами, он отбросил ее. Такого рода размышления были не только бессмысленны, но и недостойны ученого вроде него. Естественно, что под поверхностью океана что-то есть. Точнее сказать, океан просто кишит жизнью, эта безмолвная, по большей части лишенная света вселенная отвоевала себе несравнимо величайшие пределы, чем суша. И все-таки из великого множества чужеродных, причудливых, а возможно, и смертоносных созданий, притаившихся в неизведанных глубинах, не было ни одного, которого ему следовало бояться; по крайней мере, сейчас, когда он сидел в автомобиле, удалявшемся от океана со скоростью тридцати, а то и сорока миль в час. Это его собственные нервы играют с ним злую шутку, которая становится тем злее, чем дальше отступает день. И он знал этому причины.

Первая — и, безусловно, самая веская — это доктор Джонатан Грейвс, с которым он, вероятно, снова встретится не более чем через час. За прошедшие четыре дня Могенс не мог думать ни о чем другом, как только о предстоящей встрече с бывшим сотоварищем, и его чувства бросало то в жар, то в холод: подчас в течение одной минуты ощущения метались от одной крайности к другой. Неприкрытая неподдельная ненависть к человеку, разрушившему его жизнь, сменялась презрением — не в последнюю очередь к самому себе за то, что вообще допустил мысль принять это недостойное предложение, — к ним примешивались детское упрямство и глубочайшая жалость, тоже к себе. На смену этим чувствам шло соображение, продиктованное — в чем он убеждал, по крайней мере, себя — здравым смыслом: в конце концов, не имело значения, почему он оказался в таком положении, в каком оказался. Фактом было, что сейчас он находился не в той ситуации, чтобы выбирать. Нельзя кусать руку дающего, даже если до сего времени она била.

— Уже скоро, профессор, — голос парня, сидевшего слева от Могенса и за огромным рулем выглядевшего, как ему казалось, таким же беспомощным и потерянным, как чувствовал себя Могенс, грубо, но вовремя вырвал его из мрачных размышлений.

Очевидно, юноша неверно истолковал замешательство Могенса. Он поднял правую руку с руля и указал вперед, где от и так не широкого шоссе ответвлялась узкая дорога, чтобы через несколько метров исчезнуть между буйными зарослями кустарника и могучими ледниковыми валунами. Если бы не красноречивый жест юного шофера, Могенс ни за что бы ее не увидел, настолько она была узка.

— Еще с милю, и мы на месте.

— Ага.

По всей вероятности, такой ответ не звучал слишком вежливо, сообразил Могенс, скорее оскорбительно. Но его шофер был еще слишком молод, чтобы суметь или хотя бы захотеть расслышать в нем скрытую враждебность. Совсем наоборот.

Он еще энергичнее замахал рукой, одновременно нажимая ногами на сцепление и на тормоз «форда».

Могенс с осторожным интересом наблюдал за его бессмысленными действиями. Он никогда не водил авто и даже не испытывал потребности обучиться этому. Прагматик в нем безоговорочно признавал полезность автомобилей и ценил то обстоятельство, что они преодолевают расстояние, для которого лошади или пролетке потребовалось бы как минимум три, если не четыре, часа за гораздо меньшее время. Но самому ему автомобили внушали сомнение, чтобы не сказать неприязнь. Возможно, все дело было в тех четырех годах, которые он провел в Томпсоне. Не такой уж большой срок, чтобы технический прогресс обошел его стороной, ведь в этом захолустье были газеты, которые держали жителей в курсе новостей. Однако, уже сойдя с поезда в Сан-Франциско, он с полной очевидностью осознал, что Томпсон существовал не то чтобы в прошлом, а как-то вне времени. Разумеется, там тоже были автомобили, но они так и остались инородными телами, курьезами, при виде которых люди останавливались и поворачивали головы, улыбаясь с намеком, что это новомодное умопомешательство долго определенно не продержится. Сан-Франциско был в этом отношении полной противоположностью. Впрочем, они уже с полчаса как неумолимо удалялись от него, а пологие холмы, по которым они сейчас ехали, мало отличались от тех, в которых был расположен Томпсон. Однако Могенса не покидало чувство, что он находится не только в другой местности, но и в некотором роде в ином мире, если не в иной вселенной.

— Надеюсь, вас не испугает, если сейчас будет посильнее трясти, — продолжал шофер.

Могенс вопросительно посмотрел на него, а юноша с длинными, до плеч, светлыми волосами сделал движение рукой вверх-вниз, и Могенс понадеялся, что это не то, что тот назвал «посильнее трясти».

— Дорога пойдет в гору, а там есть парочка недурных выбоин. Но не волнуйтесь, я здесь все знаю.

— А по магистрали нельзя? — робко спросил Могенс.

— Как вам двадцать миль в объезд или одна через гору? — сказал мальчик, очевидно полагая, что этого ответа достаточно.

Могенс воздержался от комментариев. Подобный ответ — да еще таким тоном — мог дать только тот, кто еще слишком молод, чтобы знать, какие подчас неприятные сюрпризы преподносит жизнь. А с тем, кто дает такие ответы, абсолютно бесполезно вступать в дискуссию.

Но после некоторого колебания он все же спросил:

— Мы так сильно спешим?

— У вас ведь был напряженный день, профессор, — улыбнулся юноша. — Я подумал, вам захочется добраться поскорее. — Он засмеялся, но в его смехе Могенсу почудилась толика нервозности. В ясных светло-голубых глазах впервые с того момента, как Могенс сел к нему в машину, промелькнул след неуверенности, когда он бросил на Могенса мимолетный, но очень пристальный взгляд. — Конечно, я могу и…

— Нет-нет, все в порядке, — прервал его Могенс. — Езжайте тем путем, что выбрали. Я полагаюсь на то, что вы знаете, что делаете, мистер э…

— Том, — живо ответил мальчик. — Называйте меня просто Том. Вообще-то мое имя Томас, но так меня никто не зовет. И доктор Грейвс тоже.

— А ты давно знаешь доктора, Том?

Том тряхнул локонами:

— Я здесь вырос.

Тем временем он сбавил скорость до скорости пешехода и притормаживал до тех пор, пока автомобиль чуть ли не остановился. Раздался скрип, когда Том передвинул рычаг переключения скоростей вперед. Это ему стоило заметных усилий, затем его ступни повторили то же замысловатое чередование движений, и «форд» повернул с асфальтированной главной дороги направо. Задние колеса еще не съехали с твердого покрытия шоссе, как правое переднее колесо угодило в выбоину с такой силой, что машина содрогнулась, как смертельно раненный зверь, а зубы Могенса так клацнули, что он едва сдержал стон боли. Инстинктивно он глянул вперед, ожидая увидеть, как катится в сторону и, накренившись на бок, падает, словно останавливающийся волчок, отвалившееся колесо. Вместо этого невредимый «форд», пыхтя, выбрался из колдобины и снова набрал скорость.

— Извините, — поспешно сказал Том, когда Могенс повернул в его сторону голову.

Юноша смущенно пожал плечами и постарался изобразить на лице сконфуженную улыбку. А в результате добился лишь того, что стал похож на совершеннейшего мальчишку, угнавшего у отца машину, чтобы тайком покататься.

— Все время забываю про эту проклятую кроличью нору!

Могенс провел кончиком языка по зубам, готовый ощутить привкус крови, но, к его облегчению, этого не случилось. Правда, нижняя челюсть гудела, будто от удара электрошоком, но вроде бы серьезных повреждений не было.

— Это только вначале дорога плохая, — торопливо заверил Том. И, не получив ответа, — видимо, он принял, и не без оснований, упорное молчание Могенса за укор — еще поспешнее добавил: — Как только проедем скалы, будет лучше.

На этот раз Могенс не стал следить за его жестом, а вместо этого воспользовался случаем, чтобы в первый раз с момента их поездки из Сан-Франциско вглядеться в своего юного шофера. Он почувствовал укол совести и вынужден был признаться, что на самом деле до сего момента не воспринимал Тома как личность. Для него он был как бы приложением к «форду» — одушевленная деталь механического экипажа, присланного за ним Грейвсом. Он мысленно извинился перед Томом и с удивлением отметил, что тот и в самом деле очень юн.

За огромным рулем, изо всех сил давя тяжелые педали, он выглядел ребенком, да, наверное, и не слишком вышел из этого возраста. Он казался каким-то хрупким. Могенс дал бы ему лет семнадцать. Длинные, слегка вьющиеся волосы придавали его облику вдобавок и что-то девичье, легко ранимое. В Могенсе еще громче заговорила совесть, когда он вспомнил два тяжелых чемодана, которые Том беспрекословно тащил от вокзала до «форда» и в одиночку укладывал в багажник. В чемоданах находился весь его скарб, нажитый за годы, но, потому как он состоял в основном из книг, они были просто неподъемными.

— Сколько тебе лет, Том? — спросил Могенс напрямик.

Он заметил, что этот вопрос поверг Тома в смущение. Том ответил не сразу. Он выиграл несколько секунд, напряженно вглядываясь в разбитую дорогу, которая еле приметно вилась перед ними между зарослями, скалами и бурыми сухими травами. Сам Могенс по возможности старался не смотреть в этом направлении. Для него оставалось загадкой, как мальчишка здесь ориентируется. По его ощущению, дороги здесь и вовсе не было.

— Семнадцать, — выдохнул наконец Том. И спустя время с глубоким вдохом добавил: — Примерно.

— Примерно?

— Я точно не знаю, когда родился, — признался Том. — Меня нашли на ступенях церкви в корзине, когда мне был, наверное, год. Добрые люди взяли меня к себе и примерно так определили мой возраст. — Он смутился, словно сам был виноват в том, что его настоящие родители не захотели или не смогли взять на себя заботу о нем. — Здесь часто такое случается. Шериф Уилсон пробовал навести кой-какие справки, но все попусту.

В первое мгновение Могенсу показалось это странным. Но потом он напомнил себе, где находится. Относительная близость Сан-Франциско с его людской толчеей, растущей индустрией и крупными торговыми центрами вводила в заблуждение, заставляла забыть, что эти земли по праву носят и другое название: «Дикий Запад». Железнодорожное сообщение, паровые машины и автомобили не могли автоматически превратить здешних обитателей в цивилизованных людей. По крайней мере, не всех.

— А сейчас ты работаешь у Грейвса, — скорее утверждающе, чем вопросительно сказал Могенс.

— Уж давно, — Том явно был рад сменить тему. Он снова переключил скорость, и коробка передач под их ногами издала такой звук, словно пыталась пробить тонкую жесть, чтобы впиться зубьями своих измученных шестеренок в их икры.

— Я здесь вроде мальчика на побегушках. Колю дрова, делаю то-сё по хозяйству, исполняю разные поручения… И все, что придется.

— И время от времени забираешь с вокзала посетителей, которым больше нечего делать, как только обижать тебя, — сказал Могенс.

И увидел по лицу Тома, что снова совершил ошибку. По всей видимости, мальчик не понял скрытого в его иронии извинения. Том на какой-то момент остановил на нем свой непонятливый взгляд, чуть дольше — не намного — сосредоточился на дороге, — потом пожал плечами и сказал:

— Не часто. У нас редко бывают посетители. Все, что нам нужно, доктор Грейвс заказывает через экспедицию.

— А что именно?

— Не много, — снова пожал плечами Том. — Продукты, то какие-нибудь инструменты. — Он поднял плечи. — На прошлой неделе доставили пару больших ящиков, но они были нетяжелые. Наверно, пустые.

— Пустые ящики?

— Очень странные ящики, — кивнул Том. — Как гробы, только гораздо больше. Доктор Грейвс сам следил за разгрузкой, а потом велел снести их вниз.

Могенс насторожился:

— Вниз?

— В святая святых доктора.

— Ты с ним спускался туда? Тогда ты должен знать, что там нашел Грейвс?

Том замялся. Он явно избегал взгляда Могенса, и было невозможно не заметить, как ему под ним не по себе, а Могенс с молчаливой настойчивостью ждал ответа.

— Нет, — наконец выдавил из себя Том. — Они там что-то нашли, в пещере, под землей. Это все, что я знаю. Кроме доктора на место раскопок разрешается спускаться только его ближайшим сотрудникам.

— Не может быть, чтобы ты не рискнул глянуть хоть одним глазком! — донимал его Могенс слегка заговорщическим тоном.

Том поерзал на своем сиденье, однако Могенсу стало ясно, что на этот раз он нашел нужный тон. Молодыми людьми так легко манипулировать!

— Я увидел не много, — признался Том. — Один раз я и вправду заглянул туда, когда доктор забыл запереть. Там были статуи.

— Статуи?

— Такие большие фигуры. Они высечены из глыб, — подтвердил Том. — И разные значки на скалах. Вроде еще картинки.

Его передернуло, будто от внезапного порыва ледяного ветра, хотя в машине было скорее тепло, чем холодно. Его пальцы сильнее вцепились в руль.

— Я уж сказал: я рассмотрел не много, и долго там оставаться мне было нельзя. Доктор Грейвс страшно строгий ко всему, что касается раскопок. Мы не имеем права об этом говорить. Никто. Ни кто работает в лагере, ни даже другие ученые.

Последнее показалось Могенсу уж совершенно невероятным. Хоть он и провел последние годы своей жизни в добровольной ссылке, однако не так уж много времени прошло с тех пор, как он вращался среди своих коллег-исследователей. Ученые обожают хвастаться своими открытиями и достижениями и готовы о них рассказывать каждому, кто желает послушать, — а часто и тому, кто вовсе не желает.

Как бы то ни было, Том энергично подтвердил свои слова кивком, когда заметил его недоверчивый взгляд, и добавил:

— Доктор строго-настрого запретил обсуждать это, и все слушаются. Я не могу вам сказать, в чем там дело, только то, что они что-то нашли и вроде собираются это выкопать. — Он бросил на Могенса тревожный взгляд. — Но вы ведь…

— Не тревожься, — успокоил его Могенс. — Я тебя не выдам.

Том расслабился с видимым облегчением:

— Спасибо. Это только… я думаю, доктор просто не хочет лишать себя удовольствия самому показать вам находку. Он так гордится ей.

Могенсу слово «удовольствие» показалось неуместным по отношению к Грейвсу, как он его помнил. Но он не стал возражать. За время пути он составил о Томе довольно четкое представление и был уверен, что заставить его говорить дальше не составило бы труда. Но теперь, когда он перестал воспринимать своего юного шофера просто как реквизит на последнем отрезке путешествия, ему уже не хотелось ставить того в неловкое положение. Особенно когда имеешь дело с Грейвсом. Стоит у него самого или у Тома вырваться одному неосторожному слову, и мальчик — это уж точно — жестоко пострадает.

— А хорошо ли тебе работается с Грейвсом? — спросил он.

Том, бешено вращая руль, объехал обломок скалы размером с тачку, лежащий прямо посередине дороги, прежде чем заговорить снова. Могенс, конечно, не следил за дорогой и тем не менее мог бы поклясться, что секунду назад его там не было.

— Я бы так не сказал, — наконец ответил Том.

— Как это? — удивился Могенс. — И при этом ты давно с ним работаешь?

— Никто не работает с доктором, — сказал Том. — По крайней мере, не вместе с ним. Он почти всегда один в своей святая святых, а в остальное время в своем доме, куда никому не разрешено входить. — И тут же ответил на еще не заданный вопрос: — Один раз я был у него. Там полно книг и… жутких вещей. Я не знаю, что они такое.

В первое мгновение у Могенса от его слов — а больше от тона, каким это было сказано — побежали мурашки по спине, но потом его губы растянулись в добродушной улыбке. За задушевностью, возникшей между ними в последнем разговоре, он не должен забывать, с кем ведет беседу — с простым мальчиком от земли, для которого наверняка должно казаться жутким все, что так или иначе связано с наукой. Могенс окончательно принял решение потерпеть с расспросами.

Пусть Том остерегается ненароком сказать лишнее слово, но у Могенса достаточно опыта и знания людей, чтобы читать между строк. А если он и дальше проявит немного такта и осмотрительности, то он завоюет себе хотя бы одного — по меньшей мере, гипотетического — союзника, еще до того как встретится с Грейвсом.

Примирившись таким образом с той частью путешествия, которая осталась за плечами, Могенс откинулся на спинку сиденья и попытался расслабиться и наслаждаться остатком пути, насколько позволяло бездорожье. Постепенно начало смеркаться, сгущающиеся тени и свет, мало-помалу переходящий в красноватые оттенки, придавали окрестностям черты нереальности и некую неподдающуюся описанию угрозу. Дорога, определенно предназначенная не для автомобиля, а разве только для воловьих повозок или других привыкших к лазанию копыт, извиваясь, все круче взбиралась по холму, и, хотя Том, похоже, на самом деле знал ее как свои пять пальцев, все же и ему пришлось пару раз останавливаться и подавать назад, чтобы разогнаться перед особо крутым поворотом.

Наконец и это они преодолели. «Форд» вскарабкался на узкий гребень, прокатил несколько футов и остановился, когда Том нажал на тормоз и одновременно перевел рычаг переключения скоростей вперед. Профессор собрался было задать соответствующий вопрос, но потом проследил за взглядом Тома и понял, почему тот остановил машину. Довольно большой кусок дороги вел вдоль гребня, а затем она вилась под еще более отвесным углом по другую сторону холма. Могенс с трудом мог себе представить, как они преодолеют остаток пути. Внизу, на расстоянии менее мили, к склону горы, на которую они только что взобрались, неправильным треугольником прилепился городок, типичный для этой местности. Хотя Могенс здесь никогда и не бывал, но за последние годы слишком хорошо узнал ограниченную жизнь таких захолустьев, как Томпсон. В лежащем перед ними городке была лишь одна-единственная улица, которая следовала за изгибом склона — наверное, снизу она казалась прямой, как струна. Домишки были маленькие, большей частью одноэтажные, и только в центре местечка возвышалось несколько более внушительных зданий. Их причесанные фасады могли бы обмануть путников, проезжающих мимо и бросающих на них беглый взгляд. А с высоты гребня убогость лежащих внизу домов была еще заметнее. К вящему удивлению Могенса, обнаружился даже вокзал с обязательной водонапорной башней при нем, но зато без железнодорожного пути. Вместо ответа на его закономерный вопрос Том пожал плечами и натянул на лицо кривую улыбку.

— Ветка на Сан-Франциско проходит по другую сторону в паре миль отсюда, — наконец сказал он. — Может, тогдашний мэр надеялся, что если построить вокзал, дорога придет сама собой.

— Но она не пришла.

— Нет, не пришла, — покачал головой Том. — Но все это было еще до моего рождения. Тогда здесь было много железнодорожных рабочих. Некоторые остались, но большинство уехало. Когда стало ясно, что дороги не будет.

Объяснения Тома звучали равнодушно, да иначе и быть не могло. Он пересказывал то, о чем слышал по сплетням, которые ходили еще задолго до его рождения, и что его мало волновало. Могенс же испытал мимолетную грусть, созерцая городок, который и на расстоянии производил унылое впечатление. Он не знал людей там, внизу, и не только не разделял их участь, но и не имел возможности что-либо сделать для них, и все-таки она его тронула глубже, чем он полагал в первый момент. Это место умерло, не начав как следует жить, только потому, что кто-то одним росчерком пера постановил: этот маленький вокзальчик никогда не будет выполнять свои функции. А между тем отсюда рукой подать до второго по величине города штата. Как часто порой пульсирующая жизнь и медленное угасание сосуществуют друг подле друга!

Он отогнал эту мысль и дал Тому знак, чтобы тот ехал дальше. Когда добрались до гребня, сумерки на какое-то время отступили, но неумолимо ползли за ними и, по всей вероятности, настигнут их прежде, чем они достигнут города. Могенсу хотелось осмотреть место раскопок, о котором говорил Том, еще при дневном свете, однако теперь он подумал, что вряд ли это удастся.

Том со скрежетом переключил скорость, и машина тронулась. Прежде чем они съехали с вершины, Могенс еще раз обернулся и посмотрел на запад. Океан почти полностью исчез. Даже отсюда, сверху, он смотрелся как узкая с палец, отливающая медью полоска перед уже потемневшим горизонтом. Неожиданно он почувствовал странное облегчение, которое и сам не мог себе объяснить. И хотя рациональная часть его мышления по-прежнему отказывалась придавать этим странным ощущениям значение, но в его голове снова и снова возникали призраки диковинных созданий, живущих в морских глубинах, которые ненасытными глазами таращатся вверх в бесконечную черноту, с начала времен окутывающую их мир.

Все дело в Грейвсе, решил Могенс. За прошедшие четыре дня не было и часа, чтобы он хотя бы раз не задумывался о странном визите в Томпсон. И он кое-что пересмотрел в своих взглядах на Грейвса и чудовищную перемену, происшедшую с ним. Конечно, Джонатан Грейвс никогда не был приятным человеком, даже в те времена, когда Могенс еще верил, что тот ему если не друг, то, по крайней мере, товарищ, который придерживается законов студенческого братства. Однако отказывать ему в человечности — это было уж слишком.

Наверное, его нервы сыграли с ним злую шутку, что после всего происшедшего было не удивительно, но он уже привел свои мысли в порядок. Он не позволит Грейвсу взять верх над его чувствами и интеллектом.

Это не помешало Могенсу шумно вздохнуть с облегчением, когда машина загрохотала вниз по склону и океан скрылся из виду.

Том, услышав этот звук, истолковал его по-своему:

— Самое страшное позади, не бойтесь.

Могенс проглотил ответ, который вертелся у него на языке. Пусть лучше Том думает, что он боится езды по бездорожью — может, это даже сократит дистанцию между ними. Могенс был реалистом до мозга костей, и фамильярные манеры Тома не могли его обмануть: за выставленной напоказ самоуверенностью скрывалась ее полная противоположность. За почтительностью, с которой он говорил о Грейвсе, хоронилась хорошая порция страха, а за внешней развязностью, с которой он обращался к нему, — не что иное, как уважение. За годы, проведенные в университете Томпсона, он видел бесчисленное множество таких «Томов». Молодые люди, которые изо всех сил старались держаться самонадеянно и даже ухарски, на самом деле внутренне дрожали от страха, если видели только тень профессора. Без сомнения, Том был рад воспользоваться возможностью сбежать от монотонности буден и прокатиться до города на авто, но также несомненно, что он взирал на живого профессора с явным благоговением. Даже с большим, чем начинающие студенты, которые год за годом, вечно в одинаковых пиджаках, вечно с одинаковыми потертыми чемоданчиками, вечно с одними и теми же шутками — и всегда с тем же затаенным страхом в глазах — появлялись перед ним. От одного только присутствия Могенса Том должен был испытывать трепет. Его бывшие студенты, безусловно, относились к нему с пиететом, даже если слишком многие из них старались этого не показать. Он был для них важной персоной, чьего статуса и они однажды могли добиться — по крайней мере, некоторые из них. А простому мальчишке из захолустья, который даже не знал своего возраста и, скорее всего, не умел ни читать, ни писать, он должен был казаться посланцем из другого мира, бесконечно далекого и недостижимого. Могенс спрашивал себя, сколько же сил стоило Тому во все время пути сохранять спокойствие и стучать — буквально — зубами от страха. А исходя из уверенности, что в компании Грейвса ему непременно понадобится союзник, Могенс посчитал просто необходимым завоевать доверие Тома.

— Ты отлично ездишь, Том, — он придал своему голосу убедительность. — Честно признаться, я бы и в малой степени не смог так свободно одолеть эту ужасную дорогу, если вообще смог бы.

Том посмотрел на него с сомнением:

— Вы льстите мне, профессор.

— Ни в коем случае! — Могенс категорично покачал головой. — Боюсь, я никогда не стал бы хорошим водителем. Я жил в маленьком городке, а там не было необходимости держать автомобиль. Даже не уверен, смогу ли сейчас.

— Что? — спросил Том.

— Вести машину.

— Вы шутите! — не поверил Том. — Этому нельзя разучиться.

На самом деле Могенс никогда и не учился, но зайти так далеко, чтобы признаться в этом мальчишке, он не хотел.

— Может быть, и нет, — осторожно сказал он. — Во всяком случае, опыта мне не хватает.

— Понимаю, — согласился Том. — У вас ведь были более важные дела.

— И это тоже, — вздохнул Могенс.

Он уже пожалел, что вообще затронул эту тему. И все-таки так было лучше, чем блуждать в тех ужасных мыслях и ощущениях, которые возбудил в нем вид океана. Чтобы не предоставить Тому возможности продолжать начатый разговор, Могенс отвернулся и пододвинулся вперед, направив взгляд на городок внизу, который, казалось, ни на йоту не придвинулся, хотя с тех пор, как «форд» снова тронулся, прошло уже несколько минут. И ни на йоту не стал выглядеть веселее. Внезапно Могенсу пришла в голову мысль, что до сих пор он нимало не задумывался о своем новом местожительстве, наверное, потому, что, был твердо уверен: любое другое место в мире лучше, чем Томпсон. Но теперь он уже не был так убежден в том, что не поменял зайца на кролика. Если и было на свете захолустье, которое могло бы обставить Томпсон по унылости, так это именно то, внизу.

Могенс отогнал и эту мысль. Он ничего не знал об этом городке, даже его названия. И судить, в прямом смысле, по первому взгляду — да еще с такой резкостью — было бы верхом несправедливости. Слишком много несправедливости испытал он на собственной шкуре, чтобы самому впадать в тот же грех, даже в отношении всего лишь абстрактного представления о каком-то городе.

Тут он заметил нечто, что привлекло его внимание. Вдали, милях в пяти-шести по ту сторону городской границы — если таковая имелась — он обнаружил скопление белых симметричных пятен, которые идентифицировал как палатки.

— Это лагерь Грейвса? — спросил Могенс.

Том покачал головой. Казалось, по какой-то непонятной причине вопрос жутко рассмешил его.

— Нет. Это другие. «Кроты». По крайней мере, так их называет доктор Грейвс.

— Кроты?

— Геологи. — Том мотнул головой в сторону скопища маленьких прямоугольных пирамид у горизонта, но на этот раз, к облегчению Могенса, хотя бы не оторвал руку от руля. — Они здесь уже с год. Я точно не знаю, чем они там занимаются, но слышал, как доктор говорил, что здесь находят друг на друга две тектонические плиты. — Он задумался, наморщив лоб. — Вроде бы сдвиг Сан-Андреас.

— Да… есть такое, — пробормотал пораженный Могенс. Его озадачило не столько услышанное, сколько то обстоятельство, что это объяснение он услышал из уст Томаса. Возможно, он слишком поспешно дал неверную оценку своему шоферу с ребяческим обликом?.. Как и своему будущему углу…

— А что они там делают? — спросил он.

На этот вопрос Том пожал плечами:

— Не знаю. Мы с ними дела не имеем. Как-то раз один из них пришел в наш лагерь, чтобы поговорить с доктором, но долго он у нас не задержался. Не знаю, что там у них было, но после доктор Грейвс страшно разозлился.

— Тебе не особенно нравится доктор Грейвс, да? — допытывался Могенс.

Том не повернул головы в его сторону:

— Я мало знаю доктора, чтобы судить о нем.

Тягостное молчание начало воздвигать стену между ними. Могенс откашлялся и сказал:

— Извини, Том. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение.

Том нервно улыбнулся:

— Да нет, ничего. Доктор Грейвс предупредил меня, что вы зададите такой вопрос. Меня это не задело.

«Пожалуй, самое время сменить тему», — подумал Могенс.

— А сколько у доктора людей? — спросил он. — Кроме тебя.

— Трое. — И, заметив изумленный взгляд Могенса, подкрепил это кивком: — Иногда мы нанимаем пару рабочих из города. Но только когда без этого уж совсем не обойтись. Доктор Грейвс не любит, когда посторонние бывают в лагере.

«Скорее всего, как раз наоборот», — мысленно усмехнулся Могенс. Он не мог себе представить, чтобы посторонние так уж стремились оказаться в обществе Грейвса. Но промолчал.

«Форд» громыхал дальше, по ямам и колдобинам, по камням, а на последнем отрезке к выезду на шоссе их так тряхнуло, что у Могенса пропала всякая охота к расспросам. Наконец, с последним вытрясающим душу рывком, автомобиль выскочил на асфальтированную магистраль, и Могенс облегченно вздохнул.

— Ну, вот и все, — обратился Том к Могенсу совершенно неуместным, как ему показалось, веселым тоном. — Теперь всего лишь несколько миль.

— А разве ты не говорил, что надо проехать только милю? — проворчал Могенс.

— Так это до города, — радостно сообщил ему Том. — Зато мы сэкономили с полчаса. Главная-то дорога делает изрядный крюк вокруг горы. Скоро будем на месте.

Несмотря на непоколебимо бодрый тон и еще более широкую озорную улыбку Тома, Могенс чувствовал, как настроение водителя портится на глазах. Да, он недооценил Тома, но с каждой попыткой исправить положение только еще больше усугублял ошибку. Может быть, было бы разумнее до конца пути держать рот на замке.

Чтобы нечаянно совсем уж не выбить почву из-под ног в отношениях со своим пока что единственным потенциальным союзником, Могенс демонстративно повернулся к боковому окну и принялся разглядывать окрестности. Городишко и вблизи был тем, чем смотрелся издали: простенькие, чтобы не сказать обветшалые дома выглядели странным образом… испуганными. Само это понятие в таком контексте показалось Могенсу абсурдным, но другого определения ему не приходило на ум. Если ему когда и случалось встречать скопление зданий, походившее на стадо сбившихся в кучу напуганных животных, то именно это. При обширных пространствах окружающего ландшафта эта тесная кучка деревянных и кирпичных домишек, жавшихся друг к другу, казалась вдвойне пугающей. У него по спине пробежали мурашки. Если бы эта мысль не казалась совершенно абсурдной, он бы сказал, что этот город жил в страхе перед чем-то.

Могенс украдкой вздохнул, когда они наконец покинули пределы городка. Последним зданием по улице на правой стороне оказался старомодный постоялый двор, что показалось Могенсу странным. Насколько он знал, такого рода строения обычно располагались в центре города. Когда они проезжали мимо, Могенс почувствовал какое-то агрессивное стылое дуновение, что в принципе было невозможно, тем более что окна «форда» были закрыты. Он попытался посмеяться над своими мыслями, но это ему не удалось. Бревенчатое строение, посеревшее от времени и так смутившее его дух, медленно уплывало назад, Могенс на своем сиденье обернулся и снова почувствовал мимолетное ледяное дыхание. Эта мысль была еще гротескнее предыдущей, но на мгновение появилось омерзительное ощущение, что оно пристально смотрит на него — злобно, коварно. Безотчетный страх все разрастался в нем.

— А вы не знаете этой истории? — спросил Том.

— Нет, — помедлил Могенс. — Какой истории?

Прежде чем ответить, Том с удивленно поднятыми плечами мельком глянул в зеркало заднего обзора, будто хотел убедиться, что за ними никто не следует.

— Ну, я просто подумал… раз вы так смотрите на эту развалину… — Он опустил плечи. — Жуткая история. Ее даже напечатали в Фриско,[3] в одной газете. Там нашли двух мертвецов. Но я точно не знаю, что там было, — опередил он еще не заданный вопрос Могенса. — Люди об этом молчат.

Могенс и на это промолчал, но про себя подумал: «Разумеется, Тому известно, какого рода преступление было совершено в этом здании, как и всякому в округе». Могенс достаточно долго прожил в провинциальном городке, чтобы не знать, что здесь не может быть тайн. Без сомнения, Том относился к тем людям, которые не хотят об этом говорить, что бы там ни произошло…

— Там впереди кладбище, — внезапно сообщил Том. — Наш лагерь там. Еще немного, и мы на месте.

— На кладбище? — обомлел Могенс.

Том кивнул.

— Чуть поодаль за ним, — пояснил он. — Вы только посмотрите! Спорю, такого кладбища вы еще не видели. — Он сделал вид, что сосредоточенно следит за дорогой, однако от Могенса не ускользнуло, что он наблюдает за ним краем глаза. По всей видимости, он ждал соответствующей реакции на свои слова.

Могенс посмотрел направо, где в неумолимо сгущающихся сумерках завиднелась наполовину разрушенная, поросшая бурьяном стена из бутового камня. Ничем примечательным это кладбище не отличалось, разве что было слишком велико для такого маленького городка. Однако, надо было оказать любезность Тому, и Могенс спросил:

— Почему?

Том рассмеялся:

— Доктор говорит, что это единственное кладбище, которое лежит сразу на двух континентах. — Он мотнул головой в сторону каменной стены, которая сейчас тянулась по левую сторону от них. Могенсу пришлось скорректировать свою оценку величины кладбища, в большую сторону, естественно. — Сдвиг Сан-Андреас проходит как раз под ним. Как-то раз я слышал, как геологи из того лагеря говорили об этом…

«И это при том, — мысленно отметил Могенс, — что они не имеют дел с геологами из соседнего палаточного лагеря!» Кроме этого ему снова бросилось в глаза, как легко слетали с губ Тома такие сложные слова, на которых запнулись бы и некоторые из его студентов в Томпсоне. Он опять промолчал и решил в ближайшее время обстоятельнее разузнать о Томе.

Дорога стала еще хуже, как только они миновали кладбищенскую стену, и через полмили окончательно превратилась чуть ли не в тропу; она показалась Могенсу намного сквернее каменистого бездорожья, по которому они перебирались через горы. Могенс бросил на Тома косой взгляд, но тот его словно не заметил.

В конце концов и эта тропа кончилась. Перед ними встала стена на вид непроходимых зарослей, однако Том держал на нее курс, не замедляя хода.

— Э… Том, — предостерег Могенс.

Том не среагировал, только улыбнулся, но темпа не сбавил. «Форд» ринулся прямо на заросли, Могенс инстинктивно уцепился за сиденье, ожидая услышать треск ломающихся сучьев или звон разбитого стекла.

Вместо этого мощная решетка радиатора лишь раздвинула тонкие нижние ветки, и перед ними открылось обширное свободное пространство неправильной формы, на котором горстка бревенчатых домов сгрудилась вокруг центральной площади с невысокой белой палаткой посередине. Чуть в стороне были сложены штабелями балки, струганые доски и другие строительные материалы, а за домами Могенс углядел еще три автомобиля и среди них грузовик с открытой платформой. И ни души.

Пока Том ловким виражом объезжал строения, чтобы припарковаться возле остальных машин, Могенс еще раз обернулся. Брешь в зарослях снова закрылась, и проезда как не бывало. Что там говорил Том? Доктор Грейвс не любит чужаков в лагере?

— Ну вот, приехали, — констатировал Том и так очевидное и вылез из машины. Пока Могенс соображал, как открыть дверцу, Том уже обошел автомобиль и открыл ее. Могенс смущенно улыбнулся, однако юноша сделал вид, что не заметил его конфуза. Он отступил на пару шагов и махнул рукой в сторону дальнего сруба:

— Вон тот дом ваш. Можете уже идти. Багаж я принесу.

Могенс снова почувствовал угрызения совести, вспомнив о туго набитых чемоданах в багажнике «форда», но, поразмыслив, только молча кивнул и направился к указанному дому. Дорожка, по которой он шел, была покрыта пылью, и тем не менее почва под его ногами оказалась такой топкой, что подошвы с характерным хлюпающим звуком утопали в ней. Он ощутил легкую дрожь, когда вышел из автомобиля на открытое пространство и ледяная струя воздуха коснулась его. А может, это было еле заметное дрожание земли под ним, как будто глубоко в ее чреве ворочалось что-то огромное, древнее, готовое вот-вот пробудиться от вековечного сна?..

Могенс покачал головой, усмехнулся своим дурацким мыслям и ускорил шаг. Его подошвы все еще издавали те же чавкающие звуки, которые его больше не пугали, а заставили пожалеть о почти новых замшевых туфлях, которые он, как пить дать, испортит.

Его настроение еще сильнее упало, когда он подошел к дому, на который указал ему Том. Дом был крохотным, в лучшем случае, пять-шесть шагов в квадрате и имел — по крайней мере, на тех двух сторонах, что были ему видны, — одно-единственное оконце, закрытое тяжелыми ставнями. Дверь тоже производила впечатление массивной, на ней, как и на ставнях, были две вертикальные в палец толщиной щели примерно на уровне глаз, которые выглядели как бойницы. Вместе с толстыми, тщательно подогнанными друг к другу бревнами, тяжелой крышей — все это невольно напомнило Могенсу крепость. Его новый дом, как и остальные здесь, был намного древнее, чем ему показалось вначале. Вполне возможно, что это поселение восходило к тем временам, когда его обитатели вынуждены были защищаться от нападений озлобленных аборигенов — с полдюжины приземистых домов казались воинственным отрядом, готовым к обороне.

Могенс открыл дверь и, пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, прошел в дом. Подняв голову, он испытал изумление.

Внутри помещение оказалось значительно просторнее, чем он ожидал, и много светлее. Под потолком висел четырехрожковый светильник с горящими лампочками, приятно пахло мылом и свежесваренным кофе. Обстановка была спартанской, но вполне приемлемой. Необычайно широкая кровать, застеленная свежим бельем, стол со стульями, книжная полка, полная книг, и кое-что, вызвавшее особое удивление Могенса: возле книжной полки стояла изящная конторка. Много воды утекло с тех пор, как он просто видел нечто подобное, но в то время, когда он еще сам учился, он всегда предпочитал работать, стоя за таким вот предметом мебели. Должно быть, Грейвс не забыл об этом. Видно, Грейвс действительно придавал значение тому, чтобы сделать его пребывание здесь как можно приятнее. Но эта мысль скорее ухудшила, чем улучшила настроение Могенса. Он не был готов к тому, чтобы дать Джонатану Грейвсу хоть малейший шанс. А кроме того, его испорченные ботинки…

Могенс угрюмо посмотрел сначала на цепочку грязно-бурых следов на полу, потом на свои испачканные замшевые туфли. Этот вид напомнил ему о происшествии четырехдневной давности, связанном с Грейвсом и кошкой мисс Пройслер Клеопатрой.

— Не берите в голову, профессор, — раздался голос позади него. — Такое происходит здесь постоянно, даже в середине лета. Все дело в земле, знаете ли. Уровень грунтовых вод такой высокий, что вы практически стоите на губке.

Могенс, вздрогнув, оглянулся и оказался лицом к лицу с седоволосым мужчиной лет пятидесяти, который едва доставал ему до подбородка, но весил, должно быть, вдвое больше. Несмотря на такую тучность и сопутствующую ей неповоротливость, в дом он вошел так бесшумно, что Могенс этого даже не заметил. Теперь он стоял за два шага от него, сиял, как рождественский дед, по недоразумению сбривший бороду, и протягивал ему жирную руку с толстыми обрубками пальцев.

— Мерсер, — радостно сообщил он. — Доктор Бэзил Мерсер. Но «доктор» можете спокойно опустить. А вы, должно быть, профессор Ван Андт?

Могенс на секунду замешкался, чтобы взять протянутую ему ладонь — он всегда терпеть не мог рукопожатий. Во-первых, потому что считал это довольно негигиеничным, во-вторых, ему казалось, что этот жест зачастую ведет к неподобающей близости с совершенно незнакомым человеком. Но в Мерсере было что-то симпатичное, так что секунда длилась не слишком долго, прежде чем он пожал протянутую руку.

— Только если вы опустите «профессор», доктор Мерсер, — улыбнулся он. — Ван Андт.

Мерсер наигранно поморщился:

— В таком случае я бы предпочел «профессор», это много проще, — высказался он. — Голландская фамилия?

— Нет, бельгийская, — ответил Могенс шуткой, какой уже не острил со студенческих времен. Практически никто в этой стороне света не знал, что население маленькой Бельгии состоит из двух этнических групп, каждая из которых ревностно отстаивала свою культурную автономию. Многие из тех, кому Могенс представлялся таким образом, смешивались, а втайне, должно быть, строили догадки, уж не из Трансильвании ли он и не прямой ли потомок Влада Дракулы.

Мерсер же снова удивил его.

— А, фламандец, — весело сказал он. — Добро пожаловать в Новый Свет.

На этот раз скривился Могенс.

— Нет, дорогой доктор. Я только родился в Европе. В моих первых воспоминаниях замусоренный задний двор в Филадельфии.

— Ну, значит, мы с вами, в сущности, товарищи по несчастью, — гнул свое Мерсер.

— Вы тоже из Филадельфии?

— Нет, — ухмыльнулся тот. — Но я тоже никогда не жил в Европе.

Могенс засмеялся, но, должно быть, заметно натянуто, потому что ухмылки Мерсера хватило ненадолго, лишь до тех пор, пока он не выпустил руки Могенса. Он смущенно откашлялся и отступил на полшага.

— Ну, ладно, — сказал он. — Раз уж я несколько подпортил наше знакомство, можем продолжать в том же духе. Я представлю вам остальных членов команды.

— Ваших коллег? — спросил Могенс.

Мерсер оттопырил большой палец.

— Одного коллегу, — усмехнулся он. — И одну, так сказать, коллежанку. Нас здесь всего четверо. Теперь пятеро, после того как вы к нам присоединились. — Он нетерпеливо замахал рукой. — Идемте, идемте, профессор. Единственная дама в нашей компании уже сгорает от желания познакомиться с вами.

Могенс в нерешительности обвел комнату взглядом, но Мерсер предупредил его возражения:

— Этот номер-люкс никуда от вас не сбежит. И не волнуйтесь, Том не станет распаковывать ваши чемоданы. Он славный малый, но по части отлынивания от работы настоящий мастак, у него всегда готова отговорка.

Могенс смирился. Тем более что Мерсер был совершенно прав: его новое пристанище никуда не убежит, да и самому ему не терпелось познакомиться со своими новыми коллегами — и, разумеется, выяснить в конце концов, зачем он, собственно, здесь.

Так что он последовал за Мерсером, когда тот вышел из дома и повернул налево. Он думал, что его провожатый направится к одному из домов, которые — за исключением единственного, стоящего на некотором отдалении, к тому же заметно больше остальных — мало отличались от его жилища. Но Мерсер устремился прямиком к палатке, возвышающейся посередине лагерной площадки.

И пока Могенс шел за ним, его не покидала мысль, насколько странно вела себя почва у него под ногами. Там были не только хлюпающие звуки от его шагов. Ему вспомнились недавно сказанные Мерсером слова. У него возникло ощущение, что он действительно идет по огромной губке. Но это объяснение ничуть не успокоило его, совсем наоборот.

Мерсер первым вошел в палатку, придержал левой рукой брезент, а правой дал Могенсу знак соблюдать осторожность, предупреждение, которое отнюдь не было излишним. Перед ними в земле зияла круглая дыра, не меньше двух метров в диаметре, из которой торчал конец узкой деревянной лестницы. Ни перил, ни какого-либо другого ограждения, обеспечивавшего безопасность, и в помине не было. Могенс, содрогнувшись, наклонился над ямой и посмотрел вниз. Шахта уходила вглубь футов на тридцать, если не больше.

— Постепенно к этому привыкаешь, — сказал Мерсер. Содрогание Могенса не укрылось от его глаз. — Надеюсь, вы не подвержены головокружению.

— Не знаю, — откровенно признался Могенс. — Археологи редко работают на высоте.

— Ничего, через парочку дней привыкнете, — успокоил его Мерсер. Он ухватился за лестницу, с поразительной легкостью забросил свое упитанное тело на первую перекладину и спустился на три-четыре шага вниз, потом остановился, метнув Могенсу требовательный взгляд. — Давайте, профессор, не бойтесь, — насмешливо сказал он. — Лестница прочная. Хорошего американского качества.

Могенс принужденно улыбнулся, но не сдвинулся с места, пока Мерсер не слез почти до середины, и только после этого нерешительно взялся за выступающие концы и нащупал ногой первую ступеньку. Лестница жалобно скрипела под весом Мерсера, но не только это было причиной его колебаний. Дело в том, что он не совсем прямо ответил на вопрос коллеги.

Могенс страшно боялся высоты. У него кружилась голова только при взгляде на небоскреб, а одна необходимость воспользоваться трехступенчатой стремянкой в университетской библиотеке вызывала приступ тошноты. Так что ему стоило немалого мужества ступить на приставную лестницу и начать спускаться вслед за Мерсером. Когда он приземлился рядом с ним, его пальцы и колени дрожали, и дышал он так тяжело, будто пробежал самую длинную милю в своей жизни. С минуту он стоял с закрытыми глазами и ждал, пока успокоится бешеное сердцебиение.

— Скоро привыкнете, — повторил Мерсер, когда Могенс открыл глаза и осмотрелся. Слова были те же, но тон изменился. Сейчас в голосе Мерсера звучало сочувствие и даже некоторая забота.

— Просто… это было для меня неожиданностью, — раздраженно сказал Могенс. — К такому я не был готов.

Мерсер пристально посмотрел на него, а потом с омерзительным откашливанием сменил тему:

— Отсюда путь ведет по прямой. Идемте.

Могенс еще раз огляделся, прежде чем последовать за своим вожатым. Шахтный ствол, круглый наверху, диаметром хороших семь футов, здесь расширялся до асимметричной пещеры, размером чуть не вдвое больше. Стены пещеры частично состояли из выветрившихся серых скальных пород. Консистенцию оставшейся части определить было трудно, поскольку они заслонялись крепью, между досками которой тут и там по бороздкам просачивалась вода, собиравшаяся на земле в поблескивающие маслянистые лужицы. Могенс, насупившись, оглядел свои туфли. Грязь, облепившая их, отвалилась, зато теперь они были насквозь промокшими.

— Боюсь, это моя вина, — промолвил Мерсер с искренним раскаянием. — Надо было вас предупредить. Но все мы уже так привыкли к этому… — Он извиняюще поднял плечи.

— Ни… ничего, — ответил Могенс. Что было чистейшим вздором. Туфли на его ногах были не только его лучшей, но и единственной парой. — Куда ведет этот проход? — Он повел рукой в сторону туннеля, футов пяти в высоту, укрепленного с руку толщиной стругаными подпорками, который начинался прямо за спиной Мерсера и вел вглубь. На том его конце брезжил тусклый желтоватый свет.

— У нас здесь везде электричество, — пояснил Мерсер, проследив за изумленным взглядом Могенса. — Грейвс доставил сюда генератор, который снабжает весь лагерь и наверху, и под землей. — Для пущей убедительности он со значением кивнул. — Можно что угодно говорить о докторе, но уж за что он берется, то доводит до ума.

— А что можно говорить о докторе? — тут же задал вопрос Могенс.

Вместо ответа Мерсер лишь усмехнулся, кряхтя, согнул спину и, наклонив голову, двинулся в туннель. Могенс подавил издевательскую улыбку при виде переваливающейся с боку на бок походки Мерсера, к которой его принуждали низкий свод и тучность собственного тела. Прежде чем ступить за ним, Могенс дал ему удалиться на приличное расстояние, хотя бы из соображения эстетичности. Огромный зад Мерсера заполнял собой весь проход и походил на свалившуюся с неба полную луну, а согбенная спина скребла по потолку, так что доктор непрерывно сопел, пыхтел и постанывал, как допотопный локомотив, который преодолевает слишком высокий для него подъем. То и дело с частично обшитого свода летели щепки и мелкие камешки, и по этой причине тоже Могенс держал дистанцию — на нем была не только единственная пара обуви, но и его лучший костюм.

Слава Богу, туннель оказался не особенно длинным. Через три дюжины шагов Мерсер, отдуваясь, снова распрямился. Вскоре и Могенс вышел из туннеля в неожиданно большое помещение, где от множества электрических лампочек было светло, как днем.

В первое мгновение он был ослеплен непривычно ярким светом и мог видеть лишь тени. Тем не менее в двух или трех из теней он распознал, должно быть, тех коллег, о которых говорил Мерсер.

— Проходите, профессор, — оживленно жестикулировал Мерсер. — Я представлю вас остальным членам нашей банды.

Могенс еще раз сощурился, чтобы дать глазам привыкнуть к яркости электрического света, затем выпрямился во весь рост и обеими руками разгладил помявшийся пиджак. Не то чтобы он еще надеялся его спасти, а просто не желал ронять своего достоинства из-за того, что пришлось тащиться по этому грязному лазу.

Мерсер подошел к длинному деревянному столу, заваленному разным инструментарием, книгами и фрагментами археологических находок. Могенс скользнул по столу беглым взглядом и поднял глаза на двух человек, стоявших за ним и смотревших на Могенса каждый на свой манер. Это были худощавый, почти аскетичного вида мужчина примерно его лет и седая, в значительно более преклонном возрасте женщина, мерившая его насупленным взглядом. Могенс классифицировал бы этот взор как враждебный, если бы имел к тому хоть малейшее основание.

— Позвольте вам представить, — Мерсер махнул рукой в сторону аскетичного мужчины, — доктор Генри Мак-Клюр.

Мак-Клюр едва приметно кивнул и так же неприметно скривил губы в не слишком, но все-таки искренней улыбке, на что Могенс ответил сдержанным кивком.

— Доктор Сьюзен Хьямс, — повел Мерсер рукой в сторону седовласой дамы.

Ее реакция была в полном соответствии с тем взглядом, каким она окидывала Могенса: дама скривила лицо в гримасу, коей Могенс затруднился бы дать определение, но которая уж никак не означала радушие. Доктор Хьямс даже не принудила себя к еле заметному поклону, на который сподобился Мак-Клюр.

Тем не менее Могенс одарил ее приветливой улыбкой и обратил вопрошающий взор на Мерсера:

— А Грейвс?..

— Доктор приносит свои извинения, — излишне поспешно сказал Мак-Клюр. — Он присоединится к нам позже. Мы со Сьюзен пока могли бы показать вам все здесь.

Могенс испытал разочарование. Не то чтобы его радовала предстоящая встреча с Грейвсом, но лучше бы это произошло сейчас, хотя бы потому, что он и в этой задержке усмотрел часть плана Грейвса: тот хотел показать ему свою власть над ним.

— Показать? — Могенс неприязненно огляделся. — Для начала будет достаточно, если кто-то введет меня в курс дела, что здесь, собственно, происходит.

— Именно поэтому я и предложил вам спуститься вниз, профессор, — вмешался Мерсер. — Проще будет показать. И вы быстрее освоитесь. Уж поверьте мне.

Могенс еще раз скользнул взглядом по лицам Мак-Клюра и Хьямс, потом пожал плечами и сосредоточил внимание на массивном столе, за которым они заняли позицию. Стол был огромен, одни его размеры невольно заставили задаться мыслью, как вообще Мерсер и его коллеги притащили такую махину сюда. Столешница площадью три на семь футов, если не больше, была собрана из дюймовых досок, и все-таки она прогибалась под тяжестью лежащих на ней стопок книг, инструментов, научных приборов и фрагментов находок. Несмотря на яркий слепящий свет, Могенс тем не менее не мог с первого взгляда определить, о каких раскопках шла речь, поскольку большинство предметов было закрыто сукном или перевернуто лицом вниз. По оборотной стороне фрагментов, которые оказались значительно крупнее, чем ему показалось вначале, он лишь сумел опознать каменные плиты, не слишком аккуратно выломанные из скалы. Могенс протянул руку, чтобы взять одну из них, но Мерсер покачал головой и даже торопливо выбросил ладонь, чтобы остановить его.

— Не портите нам удовольствия, дорогой профессор, — с улыбкой произнес он. — Нам здесь так редко выпадает возможность похвастаться своими достижениями, что мы хотели бы сполна насладиться этим моментом.

Могенс чуть было не дал себе воли разозлиться, но тут заметил озорной огонек в глазах Мерсера и невольно улыбнулся. Для ученого мужа, каковым Мерсер, без сомнения являлся, ему, по мнению Могенса, не хватало подобающей солидности. Но сквозь безусловно дурацкое манерничанье просвечивало и добродушие, которое не позволяло по-настоящему рассердиться на него.

— Ну хорошо, — сказал он. — В чем здесь дело?

Мак-Клюр на шаг отступил от стола и развернулся почти на сто восемьдесят градусов, Мерсер тоже замахал руками в своей обычной суетливой манере. Когда Могенс проследил взглядом за его жестом, то в противоположном конце обнаружил другую, к его облегчению, более высокую штольню, которая вела дальше в глубь земли. Вход в нее был прикрыт грубо сколоченной из реек дверью, которая вовсе не казалась надежной преградой. Даже Могенс, с его тщедушной конституцией, мог бы без труда выбить ее.

Мерсер и Мак-Клюр двинулись вперед, но Хьямс не тронулась с места, а только тяжелым взглядом посмотрела им вслед.

— Вы не идете с нами, моя дорогая? — оглянулся Мерсер.

— У меня много дел, — коротко возразила Хьямс и выразительным жестом показала на заваленный стол. — Доктор хочет, чтобы перевод был закончен сегодня к вечеру.

— Не оторвет же он вам голову, ежели… — начал было Мерсер, но, не закончив фразу, только с легким вздохом пожал плечами, повернулся и продолжил свой путь.

Он молча открыл решетчатую дверь — Могенс отметил, что на ней даже не было запора, — вошел внутрь и подождал, пока Могенс и Мак-Клюр не последуют за ним.

— Не обижайтесь на нее, — сказал Мак-Клюр. — Сьюзен в принципе вполне терпима. Просто сейчас у нее… трудные времена.

У Могенса возникло ощущение, что доктор хотел сказать что-то совершенно иное, однако не подал виду, а отвернулся и принялся внимательно разглядывать окружение. Эта штольня тоже освещалась электричеством, хотя и не так ярко, как та пещера, из которой они только что вышли.

На расстоянии пятнадцати-двадцати шагов друг от друга под потолком висели голые лампочки, их желтоватый свет выхватывал из темноты невероятные картины.

— Но это же… — Могенс охнул, быстрым шагом протиснулся мимо Мерсера и Мак-Клюра и, не веря своим глазам, уставился на серую каменную стену. — Это же… невозможно!

— Я знал, что вам понравится, — обрадованно сказал Мерсер.

Но Могенс его уже не слышал. Он таращился на скалу перед собой, на то невероятное, что предстало его глазам; поднял руку и снова опустил ее, словно страшился того, что картина лопнет, как мыльный пузырь, если он ее коснется. Сбитый с толку, он повернул голову и обескураженно переводил взгляд с Мерсера на Мак-Клюра.

— Это… это что, шутка? — пробормотал он.

— Ничего подобного, — ответил Мерсер.

Он сиял, как медовый пряник. Даже Мак-Клюр улыбнулся с неподдельной гордостью. Разумеется, это не было шуткой. Не говоря уж о том, что самый недоразвитый остряк в мире не стал бы тратиться только ради того, чтобы устроить такую проделку, никто бы просто не смог такого сделать. То, что он видел, было подлинным.

Столь же подлинным, сколь и невозможным. Стена перед ним была испещрена рисунками. Некоторые из них изображены сочными красками, которые, разумеется, выглядели более блеклыми в тусклом электрическом свете, большинство же было высечено в скале глубокими линиями. Изображения, созданные вечность назад и на веки вечные.

Тут были фигура исполина с песьей головой и черным, как уголь, телом; возле него Бастет с кошачьей головой, чуть поодаль Себек с головой крокодила, Сет, Атон и Амон-Ра… — на куске стены, может быть, шагов в двадцать, который Могенс мог обозреть, шествовала целая вереница египетских богов и фараонов. Некоторые из изображенных фигур были Могенсу абсолютно незнакомы, многие выглядели как-то… неправильно, словно были созданы по заданному образцу, но совершенно другими художниками другой школы с несхожими традициями. Однако большинство из них казались Могенсу настолько знакомыми, что у него мурашки побежали по спине. Он снова протянул руку, чтобы коснуться рельефа, и опять не отважился и отдернул пальцы.

— Ну? — осклабился Мерсер. — Сюрприз удался?

Могенс промолчал. Он ничего не мог сказать. В полной растерянности он переводил взгляд с Мерсера на наскальные росписи и рельефы, на Мак-Клюра и вновь на невероятные рисунки перед носом.

— Это… это…

— Еще не самое лучшее, — перебил его Мерсер. Он принялся возбужденно жестикулировать, словно отгонял мух. — Идемте, дорогой мой, идемте! — он схватил руку Могенса и попросту поволок за собой.

Могенс был слишком ошеломлен, чтобы выйти из себя от бестактной выходки Мерсера. Он беспрекословно подчинился Мерсеру, который тащил его за руку, как ребенка. Все в нем взывало к тому, чтобы вырваться, вернуться к стене и как следует разглядеть картины, невероятные и все-таки подлинные и реальные, высеченные в скале, насчитывающей миллионы лет, и настолько непостижимые, что и вообразить себе невозможно. Должно быть, он бредил. Во времена своего ученичества — и в более поздние годы — Могенс пережил множество невероятных событий, и все-таки здесь было совсем другое. Здесь было нечто, чего быть не могло, потому что этого не должно было быть. И все-таки оно было.

Туннель тянулся шагов на сто, если не больше, и, полого спускаясь, углублялся в землю. Из-за того что лампочек было немного, освещенные участки сменялись полумраком, и высеченные и нарисованные фигуры пробуждались к собственной зловещей жизни.

Могенсу чудились перешептывания и невнятное бормотание, которые становились тем громче, чем глубже они продвигались под землей, но, разумеется, это была игра воображения. Его фантазии выкидывали коленца, но теперь и это не удивляло его.

Туннель заканчивался еще одной дверью, на этот раз из прочных металлических прутов. На ней виднелся крепкий, явно новехонький навесной замок, производивший такое впечатление, что он выдержит и атаку сварочной горелки. Он не был заперт. Когда Мерсер обхватил пальцами один из прутьев толщиной в палец, решетка с легким визгом поднялась вверх, и они вошли в помещение за ней. А вместе с тем и в совершенно другую эпоху. Помещение оказалось квадратное, площадью не меньше шестидесяти футов и высотой в пятнадцать футов. И здесь стены были покрыты великолепными рисунками и рельефами на мотивы из египетской мифологии. Но Могенс лишь скользнул по ним беглым взглядом.

То, что в туннеле он видел на плоскости, в наскальной живописи и рельефах, сейчас предстало его глазам в трехмерном изображении и выше человеческого роста. Справа и слева от входа, где они остановились, возвышались две гигантские статуи Гора из полированного алебастра. Клювы соколиных голов были позолочены, а в глазницы вставлены рубины размером с кулак, которые под светом электрических ламп казались ожившими. Прямо перед Могенсом, занимая всю середину помещения, возвышалась огромная погребальная барка из блестящего черного дерева, щедро покрытая золотом и искусной росписью. На носу и на корме ходульно расставили в шаге ноги две семифутовые статуи Анубиса — владыки царства мертвых — с телом человека и головой шакала, его глаза из драгоценных камней словно пылали изнутри. Барка стояла на громадном квадре, видимо, из чистого золота. По бокам ее удерживали две боевые колесницы в натуральную величину, с возницами и роскошно убранными лошадьми из мрамора, а вдоль стен возвышались буквально дюжины других статуй в человеческий рост, изображавшие египетских богов и мифических существ. Не все из них были знакомы Могенсу, что, впрочем, ничего не меняло в их правдоподобии. Могенс не являлся египтологом, хотя всегда интересовался этой областью — но и это ничего не меняло в осознании того факта, который поразил его как удар молнии: они находились в египетской гробнице.

— Ну как? — спросил Мерсер. — Я не слишком много обещал?

Могенс и сейчас ничего не мог ответить. Он хотел хотя бы кивнуть, но этого сделать ему не удалось. Он просто стоял неподвижно, не в состоянии даже шевельнуться, даже сморгнуть, даже вдохнуть. Он слышал, что Мак-Клюр тоже что-то говорит ему, но не понимал слов, не мог на них сосредоточиться или, по крайней мере, собраться с мыслями.

— Это… это…

— Впечатляюще, да?

Сердце Могенса отчаянно заколотилось, когда одна из статуй очнулась от своего вековечного оцепенения и на негнущихся ногах спустилась с пьедестала. Электрический свет, преломляясь на его огромных мерцающих глазах, в которых не было ничего человеческого, выхватил из неизменной тьмы ужасные когти и придал скользящим движениям хищного существа нечто угрожающее, что выходило за пределы зримого.

Жуткая статуя сделала второй шаг, который вынес ее в круг света тусклой лампочки, и Могенс, поняв свою ошибку, в последний момент подавил готовый сорваться с губ захлебывающийся крик. Перед ним стоял не тысячелетний египетский демон, а не кто иной, как доктор Джонатан Грейвс. И он не сошел с постамента, а вышел из тени каменной статуи, за которой до сих пор скрывался. Вместо когтей хищника Могенс признал все те же черные кожаные перчатки, а беспощадное сверкание из глазниц оказалось всего лишь рефлектирующим светом, отражавшимся от его очков без оправы, держащихся на резинке вокруг головы. И все-таки чувство облегчения, испытанное Могенсом, не было полным. Химера обернулась человеком, но человеком в полном смысле она не стала; она двигалась так, словно, извиваясь по-змеиному, невероятным образом проскользнула в действительность из другого мира.

Мерсер первым вышел из оцепенения.

— Доктор Грейвс, — с укором сказал он. — Воздаю должное вашей склонности к драматическим эффектам, но стоило бы подумать, что есть люди со слабым сердцем!

Грейвс засмеялся — мерзостный блеющий звук, который непостижимым образом обрывался у расписанных стен, словно поглощаясь ими.

— В таком случае вы недалеки от истины, мой дорогой доктор, — изрек он. — Все-таки вон это там гроб.

Если у Могенса и оставались какие-то сомнения касаемо личности его визави, последнее замечание полностью развеяло их. Сомнений не было: перед ним стоял Джонатан Грейвс — не демон, вырвавшийся из глубины веков, чтобы погубить его.

Однако это соображение не улучшило его самочувствия.

— Джонатан, — слабо вымолвил он. Не слишком красноречивое приветствие, но все же лучшее, на что он был сейчас способен. В этот момент Могенс едва ли мог облечь свои чувства в слова. Он чувствовал себя… оглушенным. Ученый в нем бесстрастно стоял на том, что все разыгрывающееся перед ним попросту невозможно, но его глаза утверждали обратное.

— Могенс, — Грейвс изобразил на своем лице гримасу, которую Могенс еще минуту назад считал на физиономии этого человека немыслимой: а именно открытую, абсолютно искреннюю улыбку. Не удостоив Мерсера, — который в задумчивости наморщил лоб, тщетно пытаясь найти смысл в его туманном высказывании, — даже мимолетного взгляда, Грейвс ступил навстречу профессору и протянул ему обтянутую черной перчаткой руку. — Рад, что ты приехал. По правде говоря, я в этом и не сомневался, однако признаюсь, что в последние два дня немного нервничал. Но теперь ты здесь.

Ван Андт машинально пожал протянутую ему руку, и малая часть его мозга, еще способная к рациональному мышлению, мимоходом отметила, что рукопожатие Грейвса оказалось совершенно не похоже на то, чего он ожидал. Оно не было ни вялым, ни исполненным копошения под черной кожей перчатки, будто там скрывались не кости и мышцы, а нечто самостийное, противоестественно кишащее в упорном намерении вырваться из тюрьмы в образе человеческой кисти. Это было совершенно нормальное, даже не лишенное приятности крепкое рукопожатие, вызывающее доверие. Даже в этот момент эмоционального и умственного смятения Могенс осознавал, что он попросту не в состоянии изменить свои взгляды. Все в нем противилось тому, чтобы признать за Грейвсом хотя бы такую малость, как совершенно нормальное человеческое рукопожатие.

— Я… — неловко начал он, но не смог продолжить и закончил только беспомощным пожатием плеч.

— Ты слегка поражен, — пришел ему на помощь Грейвс. — И должен признаться, что я был бы сильно разочарован, если б было не так.

Могенс все еще не мог говорить. Шок должен бы уже отступить, но все было наоборот. Ощущение нереальности, которое охватило его, все усугублялось. С тех пор как Джонатан Грейвс заново вторгся в его жизнь, она стала больше смахивать на кошмар, который теперь приобретал все более абсурдные черты. Они находились в египетском храме, глубоко под землей и всего лишь в пятидесяти милях от Сан-Франциско!

— Но это… невозможно! — наконец выдохнул Могенс.

— Однако реально, — язвительно ухмыльнулся Грейвс. Он отпустил руку Могенса, отступил на пару шагов и сделал приглашающий жест. — Добро пожаловать в мое царство, дорогой профессор!

«Мое царство»? Могенс лишь краем сознания зафиксировал это странное определение. Прилагая все усилия, он пытался оторвать свой взгляд от невероятного окружения и полностью сконцентрировать его на Грейвсе, но это никак не удавалось.

— Я… я поражен, — пробормотал он.

Наверное, это было не совсем то, чего ожидал Грейвс, но на большее Могенс был сейчас не способен, в его мыслях все еще царил беспросветный хаос.

— Может, сходить за коньяком, который Сьюзен прячет у себя под столом? — спросил Мерсер. — Нашему дорогому профессору, кажется, не помешает хороший глоток.

— В этом… нет необходимости, — вяло возразил Могенс. — Спасибо.

— Наш дорогой профессор не употребляет алкоголя, — вмешался Грейвс. — По крайней мере, так было раньше. И не думаю, что с тех пор что-то изменилось, или?.. — Пару минут он понапрасну ждал ответа, а потом, пожав плечами, круто повернулся к Мерсеру:

— Большое спасибо, доктор. А теперь вы и доктор Мак-Клюр можете вернуться к работе. Все остальное я беру на себя.

Мерсер хотел было возразить, но ограничился лишь разочарованным вздохом и пожатием плеч. Мак-Клюр же без всяких комментариев повернулся и вышел. По всему видно, Грейвс имел власть над своими людьми.

Грейвс не только дождался, пока оба покинут помещение и решетка опустится за ними, но и пока их шаги, становясь все глуше, совсем не умолкли. Когда он снова повернулся к Могенсу, выражение его лица резко переменилось. Он все еще улыбался, но это больше не было бесшабашной юношеской улыбкой, то есть ее след еще оставался, но в глазах появилось вдруг что-то… подстерегающее.

Могенс мысленно призвал себя к порядку. То, что он увидел, было слишком впечатляющим, чтобы позволить личной неприязни к Грейвсу взять верх или, того больше, помутить его рассудок. Он глубоко вдохнул, расправил плечи и заставил себя не только выдержать взгляд своего противника, но и ответить улыбкой на улыбку. К его собственному удивлению, ему это почти удалось.

— Прошу прощения, Джонатан, — откашлявшись, начал он. — Сам не знаю, чего я ожидал, но то, что я здесь…

— Знаю, такого ты не ожидал, — перебил его Грейвс. — Я был бы в высшей степени удивлен, если бы это было не так. — Улыбка окончательно исчезла с его лица и уступила место крайней серьезности. — Мне тоже следует извиниться за то, что напустил столько таинственности. Но теперь, когда ты своими глазами видел, в чем здесь дело, думаю, согласишься, что я не мог даже сделать малейшего намека, как бы тяжело мне ни было сдерживаться.

Могенс кивнул. Дальнейших объяснений и не требовалось, но Грейвс тем не менее продолжал:

— Ты, конечно, можешь себе представить, какие бы это имело катастрофические последствия, если бы хоть одно-единственное слово просочилось на публику. — Он отмахнулся обеими руками, хоть на этот раз и не так размашисто, как до того. — Но хватит об этом, Могенс. Идем, я устрою тебе экскурсию! — На миг озорная ухмылка школяра промелькнула по его лицу. — Полагаю, ты уже готов лопнуть от любопытства.

Это соответствовало истине, так что Могенс лишь молча кивнул. Но в нем говорило не одно любопытство. Несомненно, должно пройти еще немало времени, прежде чем его разум оправится от осознания невозможности происходящего, с которым он столкнулся, но пока что ощущение нереальности, овладевшее им, только усугублялось. Он беспрекословно последовал за Грейвсом, однако ему по-прежнему было трудно сосредоточиться на его пояснениях и рассуждениях. Хотя вины Грейвса в том не было. Могенс не был египтологом и интересовался этой сферой лишь в разумных пределах. Но толкования Грейвса увлекли его, он подпал под их чары. Он не смотрел на часы, но, должно быть, пролетело куда больше часа, пока Грейвс с неподдельной гордостью властелина водил его по «своему царству». И за это время Могенс узнал о мифологии древних египтян и услышал имен богов, владык и демонов гораздо больше, чем за все университетские годы. Он не понимал и половины того, что Грейвс со все возрастающим воодушевлением первопроходца втолковывал ему, а из этой половины тут же забывал добрую часть услышанного еще до того, как эта импровизированная экскурсия едва ли подошла к середине.

— Видишь, Могенс, — заключил Грейвс, после того как завершил описание каждой отдельной статуи, объяснение содержания каждого отдельного рельефа и смысл не всех, но большинства иероглифов, — я ничуть не преувеличивал, когда говорил о значении моей… нашей, — поправил он себя, — находки.

— Но здесь! — Могенс потряс головой. Вопреки всему, что он увидел и услышал за последние часы, он все так же находился в полной прострации, как и в самый первый момент. — На Северо-Американском континенте! Это…

Он не мог говорить дальше. Пусть он не был специалистом в этой области, но прекрасно представлял себе, какие потрясения это открытие вызовет в кругах научной общественности, а посему все это должно быть неопровержимо подлинным. И оно, без всякого сомнения, было подлинным. Уж не говоря о том, что все здесь превосходило потенциальный размах безумнейшего из безумных шутников в мире, а предположение, что вообще возможна фальсификация такого масштаба, не имела ни малейшего шанса на успех. Сюда, несомненно, устремится весь научный мир и будет скрупулезно искать любые ничтожнейшие доказательства обмана или подлога. Но он, Могенс, просто знал, что этот храм — подлинник. Он чувствовал возраст окружавших его стен, чувствовал дыхание тысячелетий, вереницей веков прошедших перед глазами каменных статуй и высеченных фигур. Ничто здесь не было фальшивым. И вместе с тем все было неправильным. Грейвс поведал ему еще далеко не все — это он тоже чувствовал. При всем выставленном напоказ избытке научного воодушевления, с которым Грейвс представлял ему свое открытие, он явно утаивал, от него нечто важное, может быть, даже самое важное. Какую-то еще большую, возможно что угрожающе опасную тайну, которая от начала времен скрывалась за покровом видимых вещей.

— Знаю, что ты хочешь сказать, и поверь, со мной было то же самое, когда я в первый раз узрел это место. — Грейвс замотал головой, словно душил в зародыше возражения, которые Могенс вовсе и не собирался высказывать. — Ведь вполне возможно, что древние египтяне еще в незапамятные времена достигли этих берегов. Не забывай, что царства фараонов прочно держались на протяжении тысячелетий! Есть теории — спорные, должен признаться, но они есть! — предполагающие, что культура аборигенов Южной Америки уходит корнями к другому, еще более древнему народу, чье происхождение или, если угодно, прихождение до сих пор неизвестно. Подумай хотя бы о схожести пирамид племен майя и египетских пирамид! А Мексика не так уж и далеко отсюда. — Он возбужденно всплеснул руками. — Но что я тебе тут вещаю! Сьюзен объяснит тебе все много лучше, чем я.

— Доктор Хьямс?

Грейвс снова кивнул так яростно, что очки чуть было не соскочили с его переносицы. Странно, но Могенс не помнил, чтобы Грейвс когда-либо нуждался в оптическом приборе для улучшения зрения.

— Она египтолог, — пояснил он. — И, кстати, очень сильный.

— Что естественно подводит меня к следующему вопросу. — Могенс охватил широким жестом пространство вокруг. — Все это чрезвычайно интересно, если не сказать сенсационно. Но при чем здесь я? Я, конечно, археолог, но древний Египет никоим образом не входит в мою компетенцию, не говоря уж о том, что у тебя имеется специалист в этой области.

— Если точнее, корифей, — удостоверил Грейвс. — Доктор Хьямс принадлежит к ведущим авторитетам в своей области.

«И являясь таковым, — подумал Могенс, — вряд ли она на седьмом небе от счастья от того, что Грейвс привлек к участию еще одного специалиста». Могенсу стала понятнее казавшаяся безосновательной враждебность в ее взгляде, что, однако, никак не улучшило его самочувствия.

— Разумеется, ты прав, Могенс, — продолжал между тем Грейвс. — Есть причина тому, что ты здесь. И даже очень веская причина. Но сегодня уже поздно. У тебя был трудный день, ты, наверное, устал и проголодался. Мне предстоит еще многое тебе рассказать, но на данный момент это все.