Афганский рубеж 3

Глава 24

Июнь, 1983 года. Торск, Калининская область.

Солнце над торскими лесами уже достаточно высоко. Правильнее назвать калининскими, но от этого они менее зелёными и густыми не станут. Каждый раз при возвращении на аэродром Центра, хочется потрогать кроны этих деревьев. Однако, ещё больше хочется пройтись по нетронутым чащам, вдохнуть утренний запах полевых цветов и аккуратно прикоснуться к зелёной траве, ощутить на ладонях капли росы.

Но это лишь мои хотелки, поскольку на данный момент по моему виску скользит капля пота.

— 330й, Леденцу, — запросил меня руководитель полётами.

— Ответил, Леденец.

— Результатами стрельбы интересуются.

В Торске такие запросы в эфир после выполнения задания — обычное дело. Инженерам и представителям конструкторского бюро нужно как можно быстрее анализировать полёт. Каждый из наземных специалистов переживает за своё детище. Ну или просто они не хотят получить «по шапке», если что-то пошло не так.

— Всё в норме. Отработали штатно. Проблем с изделием не было, — ответил я.

— Вас понял, спасибо.

Задание было несложным — новая модификация Ми-24 с индексом ВП только недавно пришла в наш Центр. Её главная особенность — вместо пушки ГШ-2–30 на правом борту в носовой части подвижная установка с другой пушкой — ГШ-23.

Служба в Торске интересная. Коллектив отличный, но есть ощущение, что я рано уехал из Афганистана. Моя бывшая эскадрилья смогла замениться только в 1981 году, так что я вполне мог ещё дослужить с однополчанами. Но уж очень настойчиво меня сватали в Центр Армейской авиации.

Это ж как награда за особые достижения!

За три года в Афганистане много чего поменялось. Уже и Масуда взяли в плен. Большую часть контингента вывели. Тем не менее есть ещё «игроки» на афганском игровом поле, кто не хочет сдаваться.

«Зелёные» стали лучше воевать, а подготовку их лётчиков по-прежнему проводят в Советском Союзе.

Ручку управления отклонил влево, выводя вертолёт из разворота. Снизил скорость, чтобы было проще разглядеть город. Посматриваю вправо на старинные монастыри и церкви, а также плавные изгибы реки Тверцы.

— Командир, вы как всегда притормаживаете в этом районе? — спросил меня лётчик-оператор Пётр.

— Да. Наглядеться не могу.

— Мне это место тоже нравится. Умиротворённое оно.

Петруха всё правильно понял. Подлетев чуть ближе к реке, взору открылся вид на старинную усадьбу на берегу Тверцы. Удивительно, как сохранился прекрасный сад за обветшалым домом.

Даже с высоты видны могучие деревья и кусты сирени. У самого берега деревянный помост на воде и беседка. Приятно видеть, что плескающиеся мальчишки радостно машут нам. А какой-то из рыбаков и вовсе встал и отдал воинское приветствие.

— Ну вот, а мы ему рыбу распугали, — сказал я, покачиваясь с крыла на крыло, отдавая ответное приветствие.

Подлетаем к аэродрому. Наблюдаю, как ещё несколько вертолётов Ми-24, собираясь в пары, следуют в сторону полигона. Над одной из площадок висит огромный Ми-26, отрабатывая своё задание. А на короткую полосу уже выруливает пара новых Ми-28.

— Евич опять здесь? — спросил меня Петруха.

С Андреем Вячеславовичем мы пересекались в Афганистане. Сейчас он на нашей базе проводит завершающий этап испытаний Ми-28. Заодно и даёт допуск на полёты командному составу.

— Жаль, что модификацию УБ только в двух экземплярах собрали, — сказал Пётр, когда мы разошлись с парой Ми-28.

— Ещё не вечер.

— А вы будете на него переучиваться? — спросил у меня оператор.

Ну не скажешь ведь Петрухе, что на этом вертолёте в прошлой жизни я пролетал несколько лет.

— Все мы будем на него переучиваться.

На канале внутренней связи появился и бортовой техник Алексей.

— Параметры в норме. Расход топлива расчётный, — сонным голосом произнёс он.

Однозначно Лёха уснул в грузовой кабине, пока мы летали.

— Леденец, 330й, на третьем развороте. Заход с посадкой, — доложил я.

— Выполняйте.

Плавно выходим на посадочный курс. Полоса перед нами. Начинаю снижаться. Вертолёт слегка вибрирует, но уверенно идёт к земле. Готовлюсь выпускать шасси.

— Шасси вып… — докладываю я, но происходит что-то не то.

Точнее, не происходит ничего. Быстрый взгляд на указатель давления в гидросистеме. Стрелка прибора показывает нормальное давление.

— Пробую ещё, — сказал я, но шасси так и не выходят.

На панели сигнализации выпуска продолжают гореть три красные лампы. Пока не нервничаю, но мысли в голову лезут не самые хорошие.

— Командир, шасси, — подсказывает Петруха.

— Не выходят, — ответил я, переключая тумблер на панели шасси в положение резерва.

— Пробуем от основной гидросистемы? — спросил Алексей, который проснулся окончательно.

— Точно так, — ответил я и переместил кран выпуска-уборки в соответствующее положение.

Сигнализация продолжает гореть красным.

— Петруха, пробуй ты, — дал я команду лётчику-оператору. — И на обтекатель смотри.

Пару секунд спустя Петруха ставит перед фактом, что и у него не выходит.

— Кажись, приплыли, — сказал я по внутренней связи и прекратил снижение, выравнивая вертолёт. — Выполняем проход.

Крайняя фраза была мной сказана уже в эфир. Пора докладывать, чтобы на аэродроме все были готовы к любому развитию событий. Остался только вариант с аварийным выпуском.

— 330й? — запросил меня руководитель полётами.

— Леденец, 330й, отказ системы уборки и выпуска шасси, — доложил я, выполнив проход над полосой.

— Вас понял. Аварийный выпуск пробовали? — запросил РП.

— Вот только его и не пробовал.

— Понял.

Пока выполняли разворот на повторный заход, ещё дважды повторили весь цикл действий. Перевожу кран шасси «на выпуск» — красные лампочки горят, и тишина.

— Пробую от основной, — повторяю я, но результат прежний.

— Командир, ноль движений. Шасси «намертво» находятся в убранном положении, — подсказывает Петруха.

В моей практике такое случалось. Причём ещё в курсантские времена. Но тогда шасси хоть и со скрипом, но вышло. А сейчас будто створки заколотили намертво.

— Леденец, 330й. К вам сейчас подлечу, а вы посмотрите, — доложил я, и направил вертолёт прямо на… КДП.

— Эт… это… понял вас! — растерялся РП.

А как по-другому? Пускай посмотрят сначала, что там со створками. Вдруг они хоть немного открылись, и стойки потом можно попытаться выдернуть.

— Саныч, я ни на что не намекаю, но командир такое не любит, — сказал мне по внутренней связи бортовой техник Алексей.

— Знаю, — ответил я, но с полковником Медведевым Геннадием Павловичем буду разбираться уже потом.

Тем более что одним нагоняем больше, одним меньше. Он ещё моего реципиента с Соколовки знает, так что не удивится.

Пересекаю полосу и аккуратно разворачиваюсь, чтобы зависнуть прямо напротив больших окон КДП. Смотрю на балкон, а там уже стоит Медведев и рассматривает меня.

— Странно. Не понимаю жестов командира, — сказал Пётр.

— Он нас приветствует, — объяснил я, но в глубине души понимаю, что Медведев явно в шоке.

Причём не знаю от чего больше — от невыпуска шасси или такого способа проверки.

— 330й, 001му, — запросил меня Геннадий Павлович, который ушёл с балкона внутрь КДП.

— Ответил.

— Давай ещё раз. Может, хоть створки шевельнутся.

— Понял.

И снова по кругу весь цикл. Каждый способ докладываю в эфир, но ответ постоянно один и тот же.

— Ничего даже не шевелится, шасси полностью убраны, — на каждое моё действие отвечает Медведев.

Осталось пробовать выпускать аварийно.

— Леденец, 330й, выполняю аварийный выпуск.

— Разрешил, — командует Геннадий Павлович.

Кран уборки-выпуска вновь установил в положение ВЫПУЩЕНО. Осталось только переместить рычаг аварийного выпуска в нижнее положение.

Момент ответственный. В случае неудачи нужно будет проявлять смекалку. А её лучше приберечь для других случаев.

— Выпускаю.

Проходит пару секунд, когда ещё теплится надежда на благоприятный исход. Даже не заметил, как начал уставать держать вертолёт на висении. Всем экипажем ждём, когда нам скажут приятное слово «выпущено».

— Мда, — задумчиво произнёс Медведев.

Стабильность в нашем случае, явно не признак мастерства. Скорее злой рок.

— 330й, ветер поднялся. Порывы до 15 метров в секунду, — сухо сказал в эфир руководитель полётами.

— Понял. Разрешите на кругу подождать решения, — запросил я и РП дал соответствующую команду.

Похоже, придётся проявлять смекалку.

— Итак, мальчики, дело дрянь. Мы либо раздолбаем вертолёт и сами переломаемся, либо просто раздолбаем вертолёт, — констатировал я факт того, что нужно будет нам садиться без шасси.

Пока у нас шло небольшое обсуждение, на стоянке группировался весь технический состав. Будто сейчас всем полком будут меня ловить. Но мне уже понятно, что среди инженеров идёт обсуждение не как, а куда меня сажать.

— За полосой вроде есть яма. Там ветки сухие с ПХД лежат. Может, на неё? — предложил Петруха, когда мы выполнили очередной вираж над полосой.

— Не выдержат. Мы не все деревья опилили. Даже если бы мы по-честному пилили ветки, их бы не хватило нас удержать. Да и яма узкая. Провалимся, — сказал я, продолжая думать над вариантами.

— Сесть на покрышки? Покидают нам их на бетонку и сядем, — предложил Лёха.

— Много покрышек надо. Даже если со всех машин снять, не хватит.

Бортовой техник в перерывах между обсуждениями продолжает стучать по всем известным ему клапанам в грузовой кабине. Но без толку.

— 330й, 001му, — запросил Медведев.

— Отвечаю.

— Есть идея — посади вертолёт на брюхо. Удерживай на шаге его. К вам подъедут маслозаправщик и АПА. Подопрут вертолёт с двух сторон, чтобы не упал.

Интересная идея, но это слишком большой риск как для водителей, так и для вертолёта в целом. Я уже не говорю про экипаж.

— Нет. Мы сразу начнём валиться набок. Сомнём брюхо и прицельный комплекс. Да и машины порубит. Безопаснее сесть на бетон и спокойно завалиться набок, — ответил я.

— Из всех плохих вариантов надо выбирать наименее плохой. Сколько топлива осталось? — спокойно спросил Медведев.

— На полтора часа.

— Понял. Думаем.

Вместе с экипажем продолжаем прорабатывать все возможные варианты. Тем временем к краю полосы по рулёжке подъехали уже с десяток разных машин. Тут и тягач, и машина наземной поисковой команды, и «таблетка» докторов, и пожарный ЗиЛ.

— Командир, давай я полетаю. Отдохни, — сказал Петя, и я убрал руки и ноги с органов управления.

Пока есть топливо, начинаю понимать, что нужно эвакуировать экипаж. Подойду к полосе, зависну как можно ниже, и они спокойно выпрыгнут.

— Готовимся выйти из вертолёта. Если при посадке Ми-24 завалится набок, то нежелательно, чтобы вы двое здесь были.

— Командир, давай ещё подумаем, а потом будем благородством заниматься, хорошо? — предложил Петруха.

Всегда знал, что советский лётчик просто так не покинет воздушное судно.

Тут появилось решение от наземного состава. С помощью «универсальных» приспособлений решено было принудительно открыть створки и выдернуть стойки шасси.

Начинаем заходить на полосу. К вертолёту уже бегут несколько человек с теми самыми приспособлениями.

— Полтора метра держи. Попробуют подковырнуть створки, — дал в эфир команду Медведев.

Выполняю команду Геннадия Павловича. Бригада техников ныряет под вертолёт и начинает работать. Слышу удары по фюзеляжу. Ми-24 начинает раскачиваться. Как я и думал, универсальным приспособлением оказался обычный лом. Тяжело с таким ветром удерживать вертолёт ровно, но пока получается. Руки тяжелеют, а пот продолжает скатываться на кончик носа. Стараюсь ровнее держать вертолёт. Но и этот способ успеха не принёс.

— Командир, ничего не получается, — доложил бортовой техник.

В эфире вновь появляется Медведев и говорит, что сейчас обдумают ещё пару способов. Но тут уже моя соображалка включила максимальный режим. То ли из-за усталости, то ли из-за стремительно уходящего топлива.

— Лёха, а из ТЭЧи ещё представители промышленности не уехали? — спросил я по внутренней связи.

— Куда они денутся! Им ещё партию Ми-28 нам передавать. Только с Ми-24 закончили.

— Вот-вот, а оборудования у них много?

— Конечно. Там и домкраты есть…

На этом месте Алексей задумался.

— Саныч, это шандец как сложно. Давай лучше на бетонку и завалимся, — сказал лётчик-оператор.

— Не ссы, Петруха! Посадим вертолёт на домкраты. Если свалимся, то невысоко. Результат будет почти такой же, что и просто завалиться набок на бетонке. А вот если удержимся, то будет нам сектор-приз.

Подумали ещё раз и решили, что надо пробовать. Других вариантов пока всё равно не придумано.

— 001й, 330му, — запросил я. — Тащите домкраты.