Афганский рубеж 3

Глава 16

Следующие несколько дней я встречал каждое утро в мягкой постели Баграмского медсанбата. Приятный запах выстиранной простыни исчез после первой душной ночи. Скрипучие кровати действовали на нервы не хуже сирены об отказе.

Переполненная палата, как и в прошлый мой заход на лечение, была настоящим олицетворением всех ужасов войны. День и ночь превращались в бесконечную череду поступления раненных в медсанбат.

Ожоги доставляли мне боль, которая мешала крепко спать. Но это нисколько не мешало аккуратно перекатываться с одного бока на другой в надежде лечь более удобно и не испытывать дискомфорт.

Конечно же мои болячки не идут ни в какое сравнение с теми, которые есть у ребят из десантуры и пехоты. Каждый третий, изнывая от неотступной физической боли, издаёт стоны и сыплет проклятиями. Многие погружены в вереницу тяжких дум о своём будущем. Есть и те, кто просто молчит, смотря сутки напролёт в потолок, изредка только дотягиваясь из последних сил до стакана с водой.

И с каждым днём раненных всё больше и больше.

Пока я находился в госпитале, ко мне «стекалась» информация о жизни эскадрильи. С Баевым ситуация немного затихла. Операция в Панджшере продолжалась уже пять дней, и на промежуточный успешный результат его трусость не повлияла. Руководство нашей эскадрильей осуществлял Сергей Владимирович Кислицын.

Сам же Баев то ли исчез, то ли не выходил из жилой «бочки». Никто так мне и не объяснил. Кеша ничего дельного никогда не расскажет, хотя прибегает ко мне каждый день по два раза.

Очередное утро началось с традиционного утреннего обхода врачей. В любом госпитале это является важным составляющим организации лечебного процесса.

— Итак, палата номер два, — громко объявил начальник отделения, войдя вместе с группой врачей в нашу палату.

Медленно и внимательно осматривая каждого раненного, начальник отделения останавливался перед пациентами. Информацию по раненным зачитывал дежурный офицер.

Сегодня таким «глашатаем» был командир медроты — капитан Вязин. С ним у меня случилось однажды небольшое недопонимание. Чего он взъелся тогда, понятия не имею.

— Ну что, сынок, как настрой? Я слышал, что ты в футбол на гражданке хорошо играл? — спрашивал начальник отделения у одного из бойцов.

У парня сильно были повреждены ноги от взрыва и шея в результате падения со склона.

— Хороший настрой, доктор. Я же буду ходить?

— И ходить, и бегать, и не только за пивом, — улыбнулся начальник отделения и начал объяснять парню его дальнейший план лечения.

В процессе этого, дежурный офицер показывал рентгеновские снимки и комментировал результаты пройденного этапа лечения.

Через несколько минут очередь дошла и до меня.

— Лейтенант Клюковкин. Вот его история болезни, — начал меня представлять дежурный.

— Не стоит, товарищ капитан. Сан Саныч, всё в норме? — спросил у меня начальник отделения, пожимая руку.

— Так точно. Готов к выписке, — ответил я.

— Разогнался, — буркнул в сторону Вязин.

— Не спеши, Клюковкин. Ожоги пройдут, обследуем и будем думать — в эскадрилью или в Ташкент на ВЛК. Сам понимаешь, за здоровьем лётного состава следят пристально.

— Товарищ майор, однозначно на стационарное ВЛК. Согласно приказу… — начал нагнетать обстановку Вязин.

— Я знаю и приказ, и статью. Но везде есть исключения. Ты будешь летать на вертолёте вместо него? — перебил начальник отделения капитана.

— Ну, мне… я не умею.

— Вот и я не умею, а он это делает почти лучше всех. Так что, по окончанию лечения планируем его выписать в расположение эскадрильи.

Вязин недовольно зыркнул в мою сторону и переместился к моему соседу с забинтованным лицом.

В палату в этот момент вбежала запыхавшаяся медсестра. Такое ощущение, что эта девушка бежала с самого аэродрома.

— Товарищ… эм… майор… ой! — пыталась она отдышаться, но начальник отделения попытался её успокоить.

— Милая, отдышались! Не переживаем и докладываем, — спокойно сказал врач.

Но медсестре уже ничего не нужно было говорить. За окном был слышен свист винтов, гул двигателей и громкие сигналы машин.

— Обход продолжи. Коллеги, в операционную. Готовьтесь. Много работы, — быстро сказал Вязину майор и вместе с другими докторами вышел из палаты.

Видимо, много раненных привезли в госпиталь.

После утреннего обхода ко мне с очередным визитом прибыл Кеша. Радостный, будто сытый бегемот. Да он и размером примерно ему соответствует. Вот что творят печеньки с молочком!

— Саныч, ты когда вернёшься? Все уже ждут, чтобы отметить, — говорил Петров, сидя напротив меня на стуле.

В небольшой авоське он принёс гостинцы из местного военторга, которые мы по большей части раздали моим соседям. Себе же я оставил пару консервов и свежеиспечённый хлеб с ватрушкой.

Сам я был не голоден, но взгляд моего друга в момент когда я убирал в сторону оставшиеся продукты, говорил о многом.

— Пока ещё лежу. Сам бы отсюда сбежал. Какие новости в эскадрилье? — уточнил я.

— Операция ещё не закончилась, но мы основные задачи выполнили. Кувалдин говорит, что про работу нашей 363й упоминают только вскользь. Мол, «молодцы» и «большое командирское спасибо».

— Это нормально. Уже все привыкли, что мы хорошо делаем свою работу. Поэтому и не удивляются.

Тут Кеша слегка помрачнел и подсел ближе.

— Меня к особисту вызывали. Но не к Турину, а к какому-то другому. Я его не знаю. Нашего особиста из кабинета попросили выйти и беседовали со мной отдельно. Это по Баеву.

Петров рассказал, что вопросы ему задавали странные. Ну для Кеши вообще такой допрос в новинку, так что он был непреклонен в суждениях.

— И что ты рассказывал?

— Да всё. Как Баев руководил, как из-за него пацаны погибли, как он нас не прикрыл и как я на него автомат наставил.

На последних словах про автомат я чуть не подавился водой, которую решил попить.

— Кеша, ты прямой, как угол на 90° градусов. Про автомат мог умолчать?

— Да они мне и не поверили. Сказали, что вам всё показалось. А я говорю, что нет. Дали какую-то бумагу подписать, но я не стал.

На мой вопрос, прочитал ли он бумагу, Петров ответил всё так же честно, что не читал. Предполагаю, что приезжий особист выполняет функцию «отмазывания» Баева.

— А что Кислицын? — спросил я.

— Да тут всё просто. Его в Лашкаргах переводят. А нам оттуда замполита.

Вот так вот! Техничное заметание следов. Перевести человека в пустыню на юге Афганистана подальше от основной цивилизации — «грамотное» решение. А сюда прислать человека, совершенно не разбирающемся в происходящем. Он и вопросы задавать не будет.

Самое интересное, кого пришлют вместо Баева. Сомневаюсь, что командование пойдёт на то, чтобы оставить его в Баграме.

Через несколько минут после ухода Кеши, в палате очередной приём раненных. Хрупкие и уставшие медсёстры из последних сил закатывали двух только что прооперированных раненных.

— Ноги… болят… не могу, — прошептала одна из девушек.

Я и ещё один из пациентов подбежали к каталкам, чтобы помочь их затащить в палату.

Ночью, в палате были видны десятки огоньков бледно тлеющих сигарет. Напоминает огни подхода взлётно-посадочной полосы или боковые огни. И с каждой кровати, искалеченный в горах или на равнине простой советский солдат угрюмо молчит.

А если у кого-то есть силы и возможность говорить, тихо произносили «Как жить дальше?», аккуратно поглаживая ампутированную конечность.

Эта ночь исключением не стала. Единственное, мой новый сосед по палате оказался более разговорчивым. Предыдущие двое лежали на соседней койке только ночь после операции, а утром отправлялись в Союз. Точнее, к ним приходили санитары и, укрыв одеялом или солдатской шинелью, уносили из палаты для погрузки в машину.

— Саныч, а вот ты генералом можешь стать? — спросил у меня сосед, который был командиром мотострелкового взвода.

Его лицо посекло осколками. Так что когда он зажигал спичку и подносил к себе ближе, мне казалось, что передо мной мумия.

— Теоретически могу.

— А практически?

— У меня папа не генерал, так что вряд ли.

— А правду говорят про вашего командира? Слышал, что он чуть ли не сын маршала. Вроде его отстранили?

— Пока не знаю.

Тут же палату разорвал дикий крик. Затем второй. Некоторые из бойцов даже сигареты побросали от неожиданности.

— Опять началось, — донёсся до меня расстроенный голос одного из парней.

— И так до утра будет, — сказал ещё один.

— А обезболивающие?

— Не поможет. У них в позвоночник ранение.

У кричащих парней были такие ранения, что даже самое сильное обезболивающее не помогало.

Я встал с кровати, чтобы подойти и позвать помощь. Пока шёл, по проходу между рядами на меня все смотрели с недоумением.

— Саныч, ты им не поможешь, — шепнул мне мой сосед.

Отвечать ему я не стал. Вышел в коридор и подошёл к дежурной медсестре.

— Красавица, ребятам надо помочь.

Из палаты продолжал раздаваться крик. Никогда не думал, что так может быть больно людям. И ведь это сильный мужской организм. Даже не представляю, какое лекарство поможет парням.

— Я… мы им уже вкололи. Больше нельзя. Понимаю, что вам тяжело уснуть…

— Сон тут ни при чём. Парень на части разрывается, — сказал я.

Медсестра тут же ушла за дежурным врачом, а в палате продолжал кричать один из парней. Вернувшись туда, я услышал, как он сыплет проклятиями и оскорблениями в адрес медиков.

Не в силах выдержать адскую боль, он совершенно обезумел и пытался нанести себе удары по лицу. Ненормативная лексика выглядела в данном случае слабым проявлением эмоций.

Я подошёл к нему и сел рядом, пытаясь удержать руки.

— Не могу! Не могу, — продолжал просить парень, а я даже не знаю, чем ему помочь. — Дай мне её. Не хочу больше кричать.

Парень показывал на подушку. Я взял её и протянул парню. Он тут же вырвал её у меня. Нечеловеческий крик тут же сменился на гулкий стон. Едва гнущимися пальцами, он сжимал подушку, будто это его последняя надежда.

В палату медленным шагом вошёл капитан Вязин с лекарствами. Увидев, что я рядом с пациентом, он посмотрел на меня как на врага народа.

— Уйдите от него, — рявкнул он.

— А вы совсем не торопитесь, как я посмотрю, товарищ капитан.

Вязин что-то проворчал мне в ответ и быстро подошёл к кричащему парню.

Он его осмотрел и вколол обезболивающее. Не прошло и пары минут, как парень отпустил подушку. А ещё через минуту и вовсе уснул.

— Увижу курящих, накажу, — проворчал капитан, осмотрев палату.

Интересно, а какие у него рычаги воздействия на раненых солдат и сержантов? Боюсь, их уже ничем не напугать.

Вязин снял медицинскую шапочку и показал мне пройти с ним в коридор.

Выйдя из палаты, он отправил куда-то медсестру, а сам подошёл ко мне вплотную.

Тишина в коридоре сменилась нарастающим гулом двигателей вертолёта, пролетающего рядом с медсанбатом.

— Вы чего здесь устроили? Подняли на уши всех, отвлекли меня от работы. Не понимаете, что ему вы ничем не поможете. Он инвалид. Этот укол — временное средство.

— А вы предлагаете смотреть, как он рвёт глотку, крича от боли? — парировал я.

Вязин достал сигарету и закурил.

— Вы лётчики — натуры неземные. Вам не знакомо это чувство, когда нужно принять неизбежное и оставить всё как есть. Таким, как этот солдат, грозит лишь участь доживать дни в инвалидной коляске. И то, если государство соизволит.

Капитан как-то не совсем хорошо в последней фразе отозвался про обеспечение инвалидов в Союзе. Мне не знакома ситуация с социальным обеспечением ветеранов в 1980 году. Но ведь льготы «афганцам» какие-то должны будут гарантировать.

— Слово «сострадание» вам незнакомо? — возмутился я. — В той палате люди, у которых ещё есть шанс на нормальную жизнь.

Вязин замотал головой.

— Вы ведь сами доставляли сюда раненных. Как и ваши товарищи. Каждый пациент в той палате, лишь очередной кровавый ошмёток афганской мясорубки. Как бы это грубо ни звучало. Нет у них… шансов, — бросил капитан окурок и растёр его ногой.

Двери в приёмном отделении открылись. По разбитому бетонному полу застучали колёса каталок. На редко сохранившуюся плитку капала кровь и сыпалась грязь от лежачего тяжело раненного бойца. Следом занесли ещё несколько брезентовых носилок. И на каждой кричащий от боли воин.

— Пост в Анаве атаковали. Еле успели вертушками эту группу вывезти, — вбежал грязный и взмокший солдат с РД-54 с нашитым красным крестом.

Приёмное отделение теперь наполнено запахами гари и пороха, исходившими от привезённых бойцов. Медсестра слегка потерялась, роняя из рук медицинские приспособления для осмотра.

— Со мной пойдёте, Клюковикин, — потащил меня за собой Вязин.

Я помог втащить в смотровую раненных, пока Вязин давал указание медсестре будить хирургов и командира медсанбата. Девушка нервозно кусала палец и отступала назад от увиденного.

— Не стойте! Быстро за врачами, — крикнул Вязин.

Девушка очнулась и убежала. Попутно, зачем-то взяла с собой стойку для капельниц.

— Новенькая? — спросил я, когда Вязин притянул меня к смотровому столу.

— Да. Недавно из Союза. Повар по образованию, а направили в медсёстры. Бардак!

Первого бойца на смотровом столе, колошматило от шока. У него обуглилась правая рука, а сам он был сильно обколот промедолом. Вязин нашёл среди обгоревшей одежды несколько пустых ампул.

— В операционную. Следите за ним. Перекололи промедолом, — громко сказал он санитарам.

Чем дальше, тем становилось труднее смотреть на раненных. От увиденных увечий, ожогов и ран мне стало казаться, что я сам переживаю боль этих парней. Такое ощущение, что сейчас сам закричу от ужаса раньше, чем закричит от нахлынувшей боли раненный.

— А это вертолётчик. Сбили вечером в том же районе. На прикрытие полетел. Смогли отбить у духов, — поднесли к нам очередного раненного.

На смотровой стол занесли даже не тело, а его обрубок, обгоревший со всех сторон. Он весь, кажется, спёкся или сплавился. На лице сплошное месиво, а сквозь обугленную корку просвечивает розовое мясо.

Узнать в нём хоть кого-нибудь было крайне сложно. Черты лица знакомы, но я не могу понять кто передо мной.

— Как его зовут? — спросил я, но санинструктор только пожал плечами.

— Клюковкин, готов? — спросил у меня Вязин и протянул фонарик.

— Готов, — сказал я.

— Давай, свети!

Я не сразу понял, куда светить и зачем. Но осознание пришло быстро. Поднёс фонарик к глазам, но к сожалению, не сразу разобрал, где они.

Нашёл правый глаз! Он залеплен обгоревшей кожей. А вот второго уже не найти. Вместо него желеобразная масса.

Раненый лётчик начинает подавать признаки жизни. Как это возможно⁈

— Говори с ним. Пусть ответит, — сказал Вязин, продолжая колдовать над моим коллегой.

— Видишь свет? Отвечай, — спокойно спросил я, но вряд ли раненный меня услышит на такой громкости. — Видишь или нет? Дай знать! — крикнул я.

И тут произошло невероятное! Вместо слов прозвучал какой-то набор звуков.

Он реагировал! Живой и цеплялся за жизнь.

— Давай, брат! Прорвёмся, — сказал я

И вот он протянул мне свою обгоревшую руку. Будто я для него луч света и последняя надежда. Стоны и хрип этого человека нарастали. Я даже не хочу задумываться, что он чувствовал в этот момент. Какую испытывал боль и ужас.

Ещё секунда и парень затих. Его рука обмякла, но я по инерции продолжал держать её.

Вязин пытался его реанимировать, но ему уже было понятно — лётчик умер. А я продолжал смотреть в один «живой» глаз парня.

— Всё! 23.23 время смерти. Кто он? — спросил Вязин.

Один из фельдшеров достал смятый листок, где были написаны имена тех, кого привезли.

— Из 363й эскадрильи. Подполковник Баев.