Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 9

Не бойся ножа, а бойся вилки! Один удар — четыре дырки!

Чтобы не впадать в криминал, но и не идти на поиски Ларисы пустым, я прихватил со столика оставленную Серёгой вилку. Он говорил, что это походная и всюду с ним побывала. Нечто среднее между десертной и обычной вилкой. Вроде как салатная.

Всего два направления — налево и направо. Куда?

Слух подсказал направление. Справа послышалось шевеление, писк, вроде как ругательство на чешском языке. Туда я и рванул. Пробежав несколько шагов, отодвинул в сторону дверь купе и застал картину маслом. На правой нижней койке вовсю брыкалась Лариса в халате. Один чех держал её за руки и зажимал рот, второй мял вырвавшиеся из-под ткани груди, а третий старался удержать ноги, одновременно раздвигая их.

— Вы что, черти, в конец оху…

Я не успел закончить, когда мне в живот полетела нога третьего чеха. Только адреналин помог сдвинуться в сторону. Ступня пролетела в считанных миллиметрах от моего живота.

И вот тогда вилка в моей руке перестала быть просто куском металла. Она стала остриём всей моей ярости. Я не целился. Я просто всадил её с коротким толчком в бедро того, что стоял передо мной.

Вошла точно в мякотку!

На, сука!

Раздался удивлённый выдох, как будто я показал офигенный фокус. Чех осел, схватившись за ногу, с лицом, побелевшим не столько от боли, сколько от дикого изумления перед этой простой, кухонной жестокостью.

А я продолжил действовать. Кровь пролилась и останавливаться нельзя! Я дёрнул его за ногу. Чех потерял равновесие и сунулся головой вниз. Мне оставалось только добавить левой ногой. Попал в ухо.

Минус один…

— Ты що, ублюдок? — поднялся второй.

Он даже успел махнуть рукой, когда я присел под взмах и резким апперкотом отправил его на первого. Тот от неожиданности выпустил руки Ларисы.

Полуобезумевшая от страха девушка проскочила мимо меня и с рёвом устремилась по коридору.

Я остался один на один с двумя здоровыми полупьяными насильниками.

— Ну что, утырки, вспомним Пражскую весну? — прошипел я.

Оба мерзавца вскочили и бросились в бой.

Первый удар был грубым и неловким. Здоровяк двинулся на меня, опрокидывая столик с остатками пиршества. Выбросил кулак и на этот раз я не успел увернуться.

Я отшатнулся, почувствовал на губах солоноватый вкус крови, и ударил наотмашь, ребром ладони. Удар пришёлся в кадык. Он захрипел, как заткнутый пробкой графин, и осел на диван, широко раскрыв глаза от изумления.

— Поехали, черти! — рявкнул я.

И тогда началось нечто смутное, стремительное и тесное. Купе, это крошечное пространство, вдруг стало целым миром — миром ударов, скрежета железа, тяжёлого дыхания и коротких, придушенных криков. Мы сцепились в один клубок, рухнули на пол, задевая головами полки, стенки. Пахло потом, перегаром и железом.

Я не чувствовал боли, лишь глухие толчки чужих кулаков по рёбрам, по спине. Я бил куда попало, в ближайшее живое и враждебное тело, царапался, кусался, как зверь в западне. В ушах стояло позвякивание, какое возникает при ложечке в стакане. И в этом позвякивании я слышал стук колёс. Он был единственным свидетелем этой дикой схватки на просторах спящей страны.

Как ни странно, но чехи матерились по-русски. Видимо для того, чтобы я понял всю глубину их недовольства.

Под руку попалась пустая бутылка. Весьма кстати. Она тут же разбилась о голову одного из нападавших, отправляя того в отключку. Но этот урод зажал мне ногу своей массой. Не вырваться, не вытащить. Намертво заблокировал в проходе.

Остался один противник. Он быстро оценил обстановку, выхватил нож и даже занёс его для удара. Я подставил было руку для отмашки, но… чуял, что не смогу удержать лезвие. Порежет меня засранец!

— Молись, гнида!

В этот миг поезд, будто взбесившийся чугунный зверь, дёрнулся и глухо ударился о невидимую преграду. Нас швырнуло на полированную стенку купе, и всё вокруг зазвенело — стаканы, скобы, наши собственные кости. Состав качнуло в обратную сторону. По всему вагону, сквозь грохот и скрежет, прокатилась волна испуганных, возмущённых криков.

Не кричал только чех. Судьба заткнула ему пасть. Его отбросило с такой силой, что он ударился виском о выступающий край верхней полки. Удар был тупой, приглушённый. Он осел на нижнюю полку, и лицо его исказилось болью. Нож, что он так уверенно держал в руке, теперь торчал из плеча. Вошёл почти что по рукоятку, будто нашёл в теле своё законное, предназначенное ему место.

— Тварь! — прошипел он, и в его голосе не было уже угрозы, лишь бессильная, тупая ненависть, обращённая ко всему миру. — Какая же ты тварюха!

— Не надо было лезть к девчонке! — буркнул я, и слова показались мне чужими, плоскими, не выражающими и сотой доли того, что творилось в душе. Хотелось сказать ему такое, чтобы ещё больше разорался, но я сдержался. — Не рыпайся, а то кровью истечёшь, и никто тебя не заштопает!

Поезд с последним вздохом замер, окончательно остановившись. И в этой внезапной, гробовой тишине сразу стало слышно всё: его хриплое, прерывистое дыхание, гулкую дробь сердца в ушах. В коридоре поднялась суматоха, застучали двери, послышались взволнованные голоса заспанных пассажиров. Чьё-то любопытное лицо возникло в дверном проёме, и следом раздался пронзительный, разрывающий душу женский визг, перешедший в отчаянный вопль:

— Убили-и-и-и!

В купе заглянули другие лица, бледные, испуганные, с расширенными от ужаса зрачками.

— Никто не мёртв, но милицию надо вызвать! — резко, почти по-командирски, бросил я, стараясь перекрыть нарастающий гам. — Эти трое собирались совершить преступление! Их надо в… поликлинику сдать, на опыты…

Что-то нервное, искажённое, заставило меня ляпнуть эту нелепицу. Хотел сказать «в милицию». Хотел! А сорвалось с языка эта фразочка из детской сказки, будто мозг, спасаясь от кошмара, искал хоть какую-то знакомую, пусть и нелепую, опору.

Покачивание окончательно стихло, и я, наконец, смог высвободить зажатую ногу. Я отполз в угол, прислонившись спиной к прохладной стенке, и машинально облизнул разбитую губу, почувствовав солоноватый вкус крови. Адреналин, что все это время жёг меня изнутри, как крепкий спирт, начал потихоньку отступать. На освобождённое место тут же хлынула боль — тупая, ноющая. Она разливаясь по рёбрам, спине, руке.

Это в кино герои-каратисты могли запросто полк противников раскидать до обеда, а потом ещё с десяток до ужина, оставаясь свежими и неуязвимыми. В реальности же вряд ли какой каратист смог бы в этой тесной, коробке не получить ни одного ответного толчка. Мне ещё несказанно повезло, что тот самый ножик, выбрал для себя в итоге иное место квартирования, не найдя дороги ко мне сквозь сумятицу толчков, страха и слепого случая.

Чех не хотел меня убивать, но порезать думал. Может быть, поэтому сейчас сидит не с перерезанным горлом, а всего лишь с раной.

В коридоре раздались громкие крики, командный голос. Потом появились люди в форме. Я выдохнул.

Можно было выдохнуть. Немного расслабиться.

— Петька? Ты как здесь? — показалась голова Серёги. — Чего с этими уродами? Хоть живые?

— Товарищи! Товарищи! Разойдитесь по своим местам! — громко скомандовал милиционер, подошедший одним из первых. — Женщина, у вас там ребёнок плачет, а вы тут заливаетесь! Идите в своё купе! Мужчина, вы что-то видели? Свидетелем будете?

При произнесении слова «свидетели» все как-то начали рассасываться. Остались Мария Сергеевна и Серёга. Ларису явно оставили в другом месте, чтобы не волновать лишний раз.

— Так, что у вас тут произошло? — спросил рыжеватый милиционер, судя по погонам — капитан.

Он оглянулся на своих коллег:

— Занесите этих внутрь. Что там с раной?

— Болит, — жалобным голосом проговорил чех. — Этот плохой товарищ ворвался к нам. Начал драку. Вырубил моих друзей. Боксёр, наверно. Потом меня вот пырнул…

— Да врёт этот урод! — не выдержала Мария Сергеевна. — Всё как есть врёт!

— Гражданка, а вы всё видели? — спросил милиционер.

— Они к нам днём завалились. Пьяные. Вели себя по-хамски. Приставали к Ларисе, а потом… Когда девочка вышла в туалет, то они её к себе затащили и хотели… А она беременная! Товарищ милиционер, разрешите я дам этому по харе разок, а? — проговорила боевая тётка.

— Так, не разрешаю. В общем, дело ясное, что дело тёмное. А что вы скажете? — спросил милиционер у меня.

Я криво усмехнулся и посмотрел на него:

— Мария Сергеевна всю правду сказала. Я среди ночи проснулся и увидел, что соседки нет. Встал, чтобы сходить в туалет и услышал возню в их купе. А потом увидел, как эти трое хотели изнасиловать девушку.

— Да всё ты врёшь, курва! — выкрикнул чех. — Я тебя найду!

— Так, Семёнов. Возьми показания у граждан. Опроси потерпевшую. А ты, хреноголовый, заткнись! Тебя надо перевязать. Хотя, за такое расстрелять мало! Беременную девку на троих разложить хотели? Да вам за это вышка светит, твари! — неожиданно рявкнул капитан.

— Да мы не знали! — вырвалось у чеха, а потом он споткнулся и заюлил. — То есть, я плёхо гавариять по-руски! Я не понямать ничаго! Я не знать, матка боска.

— Вот сука, и русскую речь сразу же забыл! — хмыкнул милиционер. — Семёнов, вы ещё здесь? Иди, оформи всё, как надо. Через сколько будет остановка? — это он спросил уже у подбежавшей проводницы.

— Через полтора часа, — ответила та растерянно.

— Должно хватить. Идите за аптечкой, а то сдохнет эта падаль здесь. Вонять будет. Мы же пока тут посидим, — он кивнул третьему милиционеру. — И да, пусть поезд трогается дальше. Передайте машинисту, чтобы связался с нашими коллегами на остановке.

— Да, сейчас всё сделаю. Ох ты, вот же как бывает-то, — покачала головой проводница. — Вот что водка проклятущая делает…

— Идите! — скомандовал капитан.

Мы с милиционером Семёновым прошли в наше купе. Там сидела всхлипывающая Лариса, которую успокаивали двое девушек из нашей туристической группы. Увидев меня, Лариса вскочила и кинулась обнимать:

— Спасибо! Спасибо! Петя, если бы не ты… Они же меня… А я…

— Всё-всё-всё, — погладил я её по голове, чувствуя, как мелко и часто дрожит её тело, словно у пойманной птицы. — Всё прошло. Они получат по заслугам.

Слова эти звучали плоско и утешительно, как в плохой пьесе, но иного я найти не мог. Вся ярость, весь адреналин, что клокотали во мне минуту назад, разом ушли, оставив после себя лишь пустоту и тяжёлую, свинцовую усталость во всех членах. Рука сама потянулась к лицу, к ссадине на щеке, и пальцы нащупали влажную полоску полузапекшейся крови.

Милиционер Семёнов, молоденький, с неловкими движениями и очень серьёзным, сосредоточенным лицом, достал потрёпанный блокнот и карандаш.

— Ну-с, гражданочка, — обратился он к Марии Сергеевне, стараясь придать голосу служебную твёрдость, но выходила лишь жалостливая сухость. — Изложите по порядку, как всё было. Не волнуйтесь. Время есть.

Как оказалось, Лариса прибежала в купе и переполошила всех своей бессвязной речью. Сергей понял, что к чему и бросился к стоп-крану. Его действия пришлись как нельзя более кстати. Потом уже кинулись за милицией, за проводницей, за остальными.

Пока давали показания проводница принесла бинт, вату и йод. У меня была только ссадина на лице, да разбитые губы. Остальное не требовало обработки. Пощипывало знатно, но резких вспышек не было. Значит, ничего не сломано. Уже неплохо.

Показания с нас взяли. Рассказали почти всё, как есть. Я не стал говорить про вилку, так как она пропала в ходе разбирательств. Уже потом Серёга сказал, что он тишком вытащил её из ноги чеха. Не хотел оставлять в качестве улики. Лариса вряд ли видела моё оружие, а я не стал говорить, что нанёс тяжкие телесные при помощи холодного оружия.

Только кулаки, только голова и ноги! А что с ногой? Да хрен его знает — упал неловко!

Чехов сняли на остановке в Жмеринке. Выводили в наручниках. На перроне их уже ждали. Нас тоже хотели снять, но я взмолился, сказал, что если такое будет, то мы вряд ли когда увидим Чехословакию, а повидать хотелось.

С нас взяли расписку, что по возвращению из путешествия ещё раз дадим показания по месту жительства и будем готовы в случае суда выехать в нужное место. Подобную расписку мне давать было несложно. Всё равно я возвращаться скоро не собираюсь, а если вернусь, то уже другим человеком и в другое государство.

Ларису удалось кое-как успокоить. Однако, всё оставшееся время до пробуждения, я слышал, как она потихоньку всхлипывала на кровати внизу.

Думал, как однажды услышал от одной из симпатичных женщин своего времени, что насильников надо приговаривать к высшей мере наказания. Что если они рушат жизнь женского пола, то и самим им жить незачем. В такой момент я подумал, что если насильники будут знать, что им светит вышка, то они вряд ли будут оставлять своих жертв в живых. Всё одно край, так зачем оставлять в живых ту, кто сможет опознать?

Легче ножичком по горлу и в колодец… Такой вот чёрный юморок под утро на ум пришёл.

Потом утром, когда поезд, выплюнул нарушителей и вновь покатил вперёд, мы ещё раз рассказали обо всём происшедшем руководителю группы — Евгению Коротаеву. Он слушал, сидя на краешке кровати, и лицо его, обычно безмятежное и открытое, становилось всё суровее и строже. Слушал, не перебивая, лишь изредка проводя ладонью по щеке.

Лариса ушла к девушкам, которые поддерживали её ночью. Мы настояли, чтобы ей снова не пришлось слушать о произошедшем. Так хоть посидит с ними, может быть выплачет оставшийся страх.

Когда мы закончили рассказывать, Евгений молча встал, тяжело, по-медвежьи, подошёл ко мне и крепко, по-мужски, пожал руку, а потом похлопал по плечу Серёгу, стоявшему с видом заговорщика, совершившего великий подвиг.

— Спасибо, ребята. Молодцы! Вот с кого нужно брать пример, — произнёс Коротаев, и в его голосе звучала не показная официальность, а глубокая, искренняя признательность.

— Мы всего лишь сделали то, что на нашем месте должен сделать настоящий мужчина, — приосанился Сергей, и его грудь, казалось, стала на два вершка шире от этих напыщенных слов.

— Ну да, не рвануть к соседу на помощь, а остановить поезд, — опустила его с небес на грешную землю Мария Сергеевна, не отрываясь от вязания. Спица в её руках блеснула, как маленькое, ядовитое жало. — В этом он молодец. Светильник разума, чо…

— Я ещё милицию позвал! — поджал губы Сергей, явно уязвлённый тем, что его героический ореол слегка померк.

— Он молодец! — твёрдо сказал я, чувствуя необходимость восстановить справедливость. Пусть и неловко, и с перепугу, но он сделал то, до чего другим могла и не дойти мысль в пылу драки. — Всё одно в купе он не смог бы мне помочь — там слишком тесно. А так, всё правильно сделал.

Сергей кивнул мне с благодарностью, а Мария Сергеевна лишь фыркнула, но больше не возражала.

За окном уже окончательно рассвело. Ночь, чёрная и тревожная, отступила, унося с собой произошедшую неприятность. Солнце, бледное, почти осеннее, косыми лучами пробивалось сквозь запотевшее стекло, ложась на пассажиров. В его свете пылинки кружились медленным, торжественным хороводом.

— Что же, надеюсь, что дальнейший путь пройдёт без происшествий, — сказал Евгений.

— Ну да, только если я ночью в туалет не захочу, — хмыкнула Мария Сергеевна. — Только теперь я без спиц вряд ли куда пойду. Не для того маманя ягодку растила, чтобы её срывали какие-то пьяные мудаки.

Это было так неожиданно, что мы невольно прыснули, а потом расхохотались. Смеялись громко, выплёскивая смехом накопленное нервное напряжение. До конца пути ничего из ряда вон сверхъестественного не происходило.

Лариса успокоилась и к выходу в Праге даже начала улыбаться. Правда, улыбка пропала, когда на перроне послышался истошный крик:

— Русский Ваня, вали домой!