Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 13

Место: Прага, район Мала Страна, улица Нерудова.

Узкая, мощёная булыжником улочка с разноцветными фасадами домов, вела меня в сторону Пражского Града. Дома были притиснуты друг к другу так, как будто строители решили сэкономить на двух боковых стенках и пристраивать сразу к стоящему дому. А от созданного строения плясать дальше.

Двух, трёх, четырёхэтажные здания подпирали друг друга, как пьяные друзья, возвращающиеся после бурной попойки.

Возле одного из желтоватых домов с нужным номером, прислонившись к стене и куря какую-то вонючую сигарету, стоял тот самый улыбчивый чех. Серый твидовый костюм знавал лучшие времена, шляпу явно не раз срывал ветер, и всё это украшало поблёскивающее пенсне.

Я узнал его — это был тот самый человек, что указал нам на перроне на истинную национальность верзилы-забияки. Похоже, что я пришёл по нужному адресу и к нужному человеку. Не бывает же таких совпадений просто так.

— Здрасте, как поживаете? Вы же говорите по-русски? — спросил я, оглядевшись по сторонам.

Посторонних ушей не было, так что можно было говорить без опаски.

Чех медленно выдохнул дым, оглядел меня с головы до ног: мои не слишком чистые брюки, побитые ботинки, испачканную рубашку — и ухмыльнулся.

— Русский? Говорить? О, конечно! — он заговорил на чистом, лишь с лёгким акцентом, русском. — Я этот прекрасный язык учил в 1968 году. С вашими танкистами. Очень интенсивный курс был, да-да.

Его тон был нарочито сладким, но в словах чувствовалась стальная колкость. Я понял намёк и сглотнул.

— Я. я потерялся. Мне нужна помощь. Чёрт побери.

— Чёрт побери? Потерялись? В Праге? Это невозможно, — чех сделал широкий жест рукой. — Весь наш маленький городок — всего лишь один большой советский военный полигон. Куда ни пойдёшь, то везде упрёшься либо в русского солдата, либо в его танк. Очень трудно заблудиться.

Он подмигнул и докурил сигарету. Вот и на хрена он так выплясывает? Пытается манипулировать чувством вины? Так вот фиг угадал — со мной такие штуки не проходят. Но, пароль есть пароль. Первая часть отзыва прошла, так что теперь надо, чтобы прошла другая часть.

— Мне нужно позвонить в посольство. От вас это можно сделать?

Чех задумчиво почесал подбородок. Я замер — неужели ошибся? И сейчас он пошлёт меня лесом? Тогда я тут зря рассыпаюсь бисером по булыжной мостовой!

— Позвонить… Посольство… Интересный выбор. Как будто вы выбираете между умом и силой, — он хмыкнул. — Сила, я вам скажу, у нас сейчас популярнее. Но раз уж вы такой странный, пойдёмте.

Он тронулся в путь, а я с поджатыми губами поплёлся за ним. Вот уж кто из нас двоих странный, то вовсе не я. Хотя, какой псих признается в том, что он псих?

Чех не умолкал:

— Вам повезло, что вы меня встретили. Другой бы на вас взглянул, увидел бы иностранца с пустыми глазами и побежал бы в «СтаБ» (Госбезопасность) заказ на звёздочку оформлять. А я человек простой: мне от жизни нужно лишь бы хорошее пиво да не менее хорошее правительство. И то, и другое у нас пока есть. Но вот убери пиво и что тогда люди будут говорить про правительство?

— Вы кто вообще? — спросил я, наполовину оглушённый этим потоком едкого красноречия.

Чех остановился, повернулся к нему и снова ухмыльнулся. Мы стояли в небольшой арке, продуваемой ветрами. По другую сторону дома был виден чешский дворик, мало чем отличающийся от Ленинградских дворов, где окна кухонь смотрели друг на друга.

— Я? Я — местный сумасшедший. По-вашему — Швейк. Самая безопасная и почётная должность в социалистической Чехословакии. Мне можно всё. Ну, или почти что всё, в рамках дозволенной политики. Можете называть меня Ян Свобода.

— А вам моё имя известно? — решил я окончательно добить проверку.

Мой вопрос заставил «Яна» посмотреть по сторонам, а после приблизиться почти вплотную:

— Пан Мюллер, мне ваша фамилия известна. Большего мне знать не положено. Иначе я могу и проболтаться. А ведь у вас был плакат: «Болтун — находка для шпиона!» Идёмте же, не стоит тут оставаться.

На этот раз от его едкости не осталось и следа. Он был тем человеком, которого друзья Семёна Абрамовича нашли в Праге для передачи документов и части денег.

Мы прошли во двор. К нам радостно тявкая бросилась белобрысая дворняжка. Ян остановился, чтобы её погладить, а сам тем временем осмотрел дворик. Я тоже не отказался от того, чтобы потрепать кудлатого пёсика по гриве. Бобик радостно накручивал подобием хвоста, шлёпая по слетевшим с клёна листьям.

— Только не говорите по-русски, — шепнул Ян, выразительно скашивая глаза на сидящих на скамейке бабулек.

Я понимающе кивнул и выпрямился. Нескольких секунд хватило на то, чтобы оценить внутреннее устройство домов.

Двор имел форму идеального квадрата, словно его чертил не архитектор, а бухгалтер, считающий, сколько бетона можно сэкономить. Его окружали четыре стены дома, своими окнами-бойницами равнодушно взирающие на происходящее внизу. Создавалось стойкое ощущение, что ты на дне каменного колодца, из которого нельзя выбраться, но зато всегда присутствует благодарная аудитория, жаждущая твоих бытовых драм.

Центром мироздания были три контейнера для мусора. Вряд ли они, когда бывали пустыми, ибо их емкость философская категория, а не физическая. Сам помню, как выбрасывал мусор из ведра, что было самое плохое, так это отклеивание газетки, прилипшей ко дну.

В мусорном ведре уже к тому времени успевала скопиться жижа, напоминающая соус шаурмы, а газета пропитывалась ею настолько, что рвалась от самого лёгкого потягивания. И вот этот кайф предстояло испытывать раз за разом, пока не появились пластиковые пакеты в достаточном количестве.

Ну, это было в моём времени, в моём детстве. А сейчас…

Детская площадка. Гордо именуется так лишь по недоразумению. На самом деле это полигон для испытания детского организма на прочность. Чтобы вырастали настоящие воины, а не маменькины корзиночки!

Песок из песочницы наполовину мигрировал в ближайшие подъезды. Небольшая железная карусель, похожая на орудие пыток инквизиции, поскрипывала так, будто у нее болят все винтики. Рядом лежал рваный футбольный мяч, набитый травой и ветками. Турник и стенка с кольцами разного размера предлагали всем желающим заняться спортом.

Три престарелые камеры дворового наблюдения в юбках проследили за тем, как мы с Яном проследовали к одной из дверей дома. Я ни грамма не сомневался, что нас в это время могли сфотографировать, просканировать и выдать оценочное мнение. Возможно даже матом.

Дверь встретила нас радостным взвизгом. За дверью оказался вполне себе советский подъезд. Такие можно до сих пор увидеть в двух, а то и трёхэтажных домах. То есть провода на стенах, деревянные ступени с вытертой краской, надписи на стенах. Окурки на окне в пепельнице из-под шпрот соседствовали с горшками цветов.

Ян поколдовал немного с ключами возле одной из аккуратных дверей, после чего шагнул внутрь и мотнул головой, мол, следуй за мной.

Я вошёл в пахнущую едой квартиру.

И когда только успел? Он же был на вокзале, а потом каким-то образом раньше меня оказался возле дома. Правда, я ещё в пару мест забегал по пути, когда меня преследовали, но всё равно — очень уж быстро Ян оказался дома.

— Проходи, осматривайся, привыкай. Пару дней придётся пожить у меня. Потом вечером уйдём через границу, — просто произнёс Ян.

— Один живёшь? — спросил я, также переходя на «ты».

— Один. Так что ни о чём не переживай, занимай вторую комнату.

Я быстро разулся, всунул ноги в предложенные тапочки, а после пошёл осматривать территорию.

При входе в квартиру меня встретил узкий коридорчик, облицованный бежевым линолеумом и деревянные шкафы-купе советского производства. Стены украшали небольшие картины с пейзажами. В основном сельская местность. Но попалась и речка среди гор.

Самая большая комната площадью около двадцати квадратных метров служила сразу спальней и гостиной. Просторная кровать занимала центральное положение рядом с окном, выходящим на тихий дворик. Напротив кровати располагался телевизор марки Tesla с антенной-тройником и стеклянный шкаф с книгами.

Интерьер дополняли кресла с тканевой обивкой, диван и деревянный журнальный столик. На полу лежал ковёр с геометрическими орнаментами. Во многих квартирах такие ковры висели на стенах, а тут вот пыль собирал…

Впрочем, пыли у Яна не было. По крайней мере я не заметил. Если бы не сказал, что одиночка, то мог бы похвалить аккуратную хозяйку.

Освещение обеспечивалось люстрой советского образца с хрустальными подвесками и настольной лампой с абажуром из льна на столе.

— Вот твоя комната, — приглашающим жестом показал Ян.

Эта небольшая комната размером примерно двенадцать квадратных метров выполняла роль кабинета. Вдоль одной стены стоял письменный стол с лампой. Рядом с лампой возвышалась накрытая чехлом пишущая машинка. Возле машинки лежали отпечатанные листы бумаги. В другой стопке лежали такие же листы, только в них мелкими жучками разбегались прописные буковки.

Журналист? Писатель?

Вторая стена занята диваном. Он находился под репродукцией картины «Девятый вал». На тёмно-зеленой ткани возлегала стопка постельного белья, две подушки, сложенное одеяло.

— Уютно, — кивнул я. — Без изысков, но уютно.

— На том и стою, — хмыкнул Ян. — Пошли, похвастаюсь кухней. Заодно покормлю.

Просторная кухня, хоть и поменьше дарованной мне во владение комнаты, была оборудована кухонным гарнитуром, состоящим из деревянных шкафчиков разного размера. В центре кухни расположен обеденный стол, дополненный двумя стульями. Окно выходило во двор, обеспечивая естественный свет в течение дня, а также не отвлекало от поглощения пищи.

В кухне также тихонько вздрагивал холодильник «Калекс» и приятно испускала ароматный дух плита «Электра» с духовкой. Освещалось помещение подвесной люстрой с плафоном.

Испускала ароматный дух… Надо же такое ляпнуть? Конечно же это не сама плита так пахла, а содержимое духовки. Но, заглянуть внутрь я не успел.

— Иди, мой руки, а потом за стол. Я пока тут всё приготовлю, — мотнул головой хозяин квартиры.

Ну что же, гигиена важна! А тем более после всего того, что со мной приключилось. Вообще-то и ванную бы принять, но это уже потом, ближе к вечеру. Не буду же я грязный и потный укладываться на чистое бельё. Сейчас же только умыться. Привести себя в порядок можно и попозже.

Пока же урчание живота напоминало о потраченных углеводах и настоятельно требовало их восполнения! Кишка кишке бьёт по башке!

Небольшая ванная комната с туалетом оснащена ванной с деревянной крышкой и зеркальным шкафчиком над пожелтевшей раковиной. Пол выложен плиткой коричневого цвета, потолок окрашен водоэмульсионной краской белого оттенка.

Также имелись полки с баночками шампуней, мыльницами. Кусок пемзы для пяток тоже присутствовал. Деревянная вешалка для полотенец чуть мотнулась, когда я задел её плечом.

Ну что же, для холостяка вполне приличная квартира и отличное состояние! Сразу видно, что Ян аккуратный хозяин. Вспомнив «свою» комнату в коммунальной квартире, я вздохнул. Молодому Петру Жигулёву до такой аккуратности было далеко.

Когда я вышел из ванной, то на столе красовались две тарелки с тушёной капустой и кнедликами с мясом. Рядом с ними стояла кастрюля с дымящимся картофельным супом. Ян как раз разливал по тарелкам душистое варево.

Ломти белого хлеба манили своей ноздреватостью. Я сглотнул слюну.

Ух, как же я проголодался… А тут ещё Ян, словно читая мои мысли, поставил на стол две большие кружки темного пива с пышной шапкой пены.

— На здоровье! — произнёс он, поднимая свою кружку.

Мы чокнулись, и я сделал первый глоток. Горьковатый, холодный и невероятно свежий глоток моментально освежил и взбодрил после долгой дороги. После очень долгой дороги.

— Ух, как же классно! — выдохнул я. — Хоть и не пью, но от такого не откажусь.

— Приятного аппетита, Пётр! — Ян ткнул вилкой в свою тарелку, приглашая меня начать.

Я не заставил себя ждать. Кнедлик был невероятно воздушным и нежным, а тушёная капуста с копчёностями — сладковато-кислой, с тмином. Это было в разы вкуснее, чем всё, что я пробовал до этого. Суп-брамборачка оказался густым, наваристым, с ароматом копчёного бекона и майорана.

— Ян, это невероятно! — вырвалось у меня с искренним восторгом, когда я сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. — Ты сам всё это приготовил?

Ян скромно улыбнулся, разламывая вилкой свой кнедлик.

— А кто же ещё? Быть холостяком вовсе не значить быть плохим поваром. Просто готовлю я не каждый день. Обычно с воскресенья на пару дней вперёд. Экономия времени и сил.

Он говорил просто, без всякого хвастовства. Как будто так и надо. Как будто так и должно быть.

Мы ели не торопясь, запивая обильную трапезу холодным пивом. В процессе поедания не смог удержаться от вопроса:

— А чего ты меня так встретил? Чего так сразу перешёл на тему Пражской весны?

— Проверял, — пожал Ян плечами. — Сейчас всегда и всё нужно проверять. Вот если бы ты не сказал пароль, то вполне мог бы быть засланным казачком.

— Логично, — кивнул я. — А сейчас как?

— А сейчас могу обычно. Сейчас — да… а вот раньше… Я ведь тоже в своё время поддался влиянию пропаганды. Знаешь, когда на тебя изо всех щелей прёт информация, что коммунисты — оккупанты, а запад самый что ни на есть ближайший друг, то невольно поддаёшься этой пропаганде. И я тоже начал считать, что советские люди вовсе не защитники, а враги. И что нам без коммунизма будет жить лучше.

Я усмехнулся. И эта усмешка вышла горькой. Мне вспомнился словак Томаш, с которым как-то познакомился на вокзале в Москве в двадцать первом году. Тогда мне было скучно, не с кем поговорить и я от нечего делать заговорил с соседом по скамье. Мы были примерно одного возраста. Оба старые, тёртые калачи. Нам было о чём поговорить. Томаш на ломаном русском начал отвечать. Ему, как и мне, ещё было долго до поезда, поэтому он и сам был рад потрепаться.

Мы просто болтали о том, о сём. Я угостил его яблоками, которые вёз с собой. Он в ответ предложил мне круассан и кофе. Так, за кофе и булочками, Томаш выдал такую мысль: «При Масарике в нашем поселке была только безработица, костел и кабак. При Готвальде появилась работа для всех, колхоз, школа, библиотека, дом культуры, кинотеатр и общественный транспорт. При Гусаке появилась еще и почта, медицинский пункт, детский сад и похоронный зал. Сегодня в нашем поселке опять безработица, костел и кабак. Трудно к этому еще что-то добавить. Разве только, что кабак уже успел разориться. Как же вышло, что после тридцати лет строительства и процветания в самой лучшей из всех возможных систем, как нам твердят мудрые политологи, словаки не могут сами на себя заработать, хотя работают не меньше других народов? Куда подевались ценности, которые создали предыдущие поколения?»

Что я мог сказать ему на это? Что мы тоже лопухнулись в своё время, поверив красивой картинке? Как бы сказал Ян — поверили пропаганде! Мы тогда расстались друзьями. Обещали звонить друг другу, но, так как мне приходилось часто менять номера, то телефон Томаша канул в небытие.

Я встряхнул головой, прогоняя воспоминание. Спросил у Яна:

— А что заставило передумать? Вроде как не всё гладко было в то время.

— Не всё гладко. Твоя правда. А что заставило передумать… Да собрание одно… Мы тогда вышли толпой. Воодушевлённые! В наших артериях кипела свобода, мозги туманило ощущение единения. Среди нас были люди с оружием. Мы были готовы стоять до конца за свои убеждения… Тогда я думал, что за свои. А по факту… В общем, вышли мы на Карлов мост. Как раз на него заезжали советские танки. Кто-то из толпы открыл огонь. А там, где один, там и другой. На танки обрушился огонь из винтовок, пистолетов. Конечно, танковой броне это было ни по чём, но на броне были люди. Они спрыгнули прямо на ходу, укрылись за танком. А тот ехал очень быстро. И… И в этот момент я увидел, что пятеро из зачинщиков выставляет вперёд детей!

Ян вздохнул. Глубоко вздохнул. Потом посмотрел на меня:

— Я заорал дурным голосом. Бросился вперёд, чтобы убрать детей, чтобы увести, потому что танк ехал очень быстро. А остановиться… Они бы не успели. А эти… наши… Я получил удар по голове. Упал. Должен был оказаться под гусеницами едущего танка, но ребята-танкисты… Те, что сидели в танке, они свернули! На полном ходу свернули, потому что не успели бы остановиться. Они не ждали встретить нас. Они… Проломили ограждение и рухнули во Влатву. Никто из экипажа не смог выбраться, ценой своей жизни эти русские ребята спасли детишек, которых даже не знали. А наши начали радоваться гибели экипажа. Закричали так счастливо, как будто победили самого страшного противника, а ведь на самом деле люди пожертвовали своими жизнями, чтобы заблудшие овцы могли жить… И в этот момент я понял, что я выбрал не ту сторону.

По его щеке прокатилась слеза. Он смахнул её и отхлебнул тёмное, как воды Влатвы, сомкнувшиеся над башней упавшего танка, пиво.

— Иногда, чтобы у народа открылись глаза, их следует промыть кровью, — вздохнул я в ответ.