Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 15

Я перебирался по черепичным крышам в сторону Малостранской площади. Издалека увидел, что там собирается какое-то сборище и решил спуститься по одному из ближайших домов и раствориться в толпе.

Внутри клокотало. Всё-таки Ян оказался редкой сволочью. Впрочем, что брать с сына такого родителя?

Власовцы в самом деле принимали участие в майских событиях сорок пятого года в Праге, но…

Если взять за сравнение двух бугаев, встретивших в подворотне и собравшихся убить простого пешехода, то власовцев можно было сравнить с одним из двух, который кинулся на компаньона при приближении полицейских. Чтобы посодействовать доблестным органам в надежде на скидку и индульгенцию. Они в самом деле атаковали фрицев, когда чехи решили всколыхнуться и поднять восстание против фашистов.

Ещё бы — силы для освобождения Праги уже подходили. И речь не только о советских армиях. Уже с первого мая сорок пятого, когда к городу с запада двинулись американцы, а с востока — русские, в окрестных городках одно за другим вспыхивали антинацистские выступления. Пятого мая восстала и сама столица протектората.

Да уж. Миф о «спасении Праги власовцами» историками, и нашими и зарубежными, давно разобран по косточкам. Для отрядов РОА, бежавших в сорок пятом на запад в надежде сдаться союзникам, эта история была лишь попыткой выторговать себе индульгенцию. К пражанам примкнула всего одна их дивизия под началом Буняченко, но переломить ход боев против мощного немецкого гарнизона она была не в силах. Именно это и заставило восставших срочно звать на помощь Красную армию.

А едва власовцы прознали, что к городу на всех парах несутся подвижные части маршала Конева, они тут же бросились наутек — к американцам. Причем отступать им пришлось, отбиваясь от тех самых повстанцев, причем с помощью… немецких эсэсовцев. Вот такой вышла ирония: те, кому они вроде как помогали, в них же и стреляли.

Это и есть презрительная усмешка судьбы — сначала предали советскую армию, потом немецкую, потом чехов и всё равно нашли свой конец, сколько бы не метались туда-сюда.

Однако, память человеческая способна меняться в угоду политическим ветрам. Сегодня они дуют сюда, завтра подуют обратно, сдувая песок ушедших дней и нанося новый, «политически правильный». Пусть исторически и неверный.

В моём времени это продемонстрировано во всей красе. Ещё бы в Праге по воле городских властей был демонтирован памятник маршалу Коневу. И это при том, что монумент был установлен в восьмидесятом по инициативе самих горожан. Вместо памятника советскому полководцу-освободителю теперь решено увековечить память коллаборационистов из так называемой Русской освободительной армии генерала Власова.

Да уж. Это решение есть не что иное, как попрание самой элементарной логики. Ведь приговор бойцам РОА уже давно вынесен Нюрнбергским трибуналом. Многие из них были напрямую замешаны в массовой расправе над мирным населением и военнопленными. Эти злодеяния не имеют срока давности, и странно, что пражские чиновники ставят выше решения международного суда сиюминутную политическую конъюнктуру.

Хотя, чего странного? Если учесть, что треть вооружения нацистов были чешской сборки, то вряд ли стоит удивляться. И также не стоит удивлять тому, что Геббельс сделал запись в своём дневнике в сорок первом году: «Фюрер доволен достижениями чехов в военном производстве. Ни одного случая саботажа. Чешская продукция отличается качеством, годна к применению, надежна и прочна. Они проявили себя ответственными и усердными работниками».

И вот эти «ответственные и усердные работники» зачем-то собрались на Малостранской площади…

Издалека увидел трибуну. На ней находился какой-то серьёзный мужчина, что-то говоривший в микрофон. Я мало что понимал. Отчасти потому, что старался балансировать на доске крыши, и не сверзиться вниз.

Зато увидел то, чего не мог видеть тот самый вещающий серьёзный мужчина — фигуру за одним из выступов крыши. И эта фигура застыла с винтовкой в руках, прицелившись в сторону трибуны.

Я тоже замер. Налицо явный снайпер. Так как был не в форме, то не из военных, не из милиции. Значит, это…

Покушение?

И на кого же? Кто цель?

Может, сейчас аккуратно слезть вон через то окно, да и двинуться по своим делам? А что? Снайпер меня не слышит, не видит. Тихонько смыться, а уж пускай чехословаки сами разбираются со своими проблемами.

И в это время я услышал, как говоривший громко провозгласил:

— Првый таемник комунистицке страны Густав Гусак!

К трибуне начал подниматься седовласый человек в тёмном костюме. Снайпер напрягся и прицелился. Мне показалось, что даже затаил дыхание.

Ни хрена себе, так вот кто был целью?

Ну уж нет, фиг ты угадал, неизвестный товарищ! Я к Гусаку относился нормально. И он подходил для реформистского настроения, которое будет задвигать Шелепин. Так что его смерть вовсе не входила в мои планы.

Я аккуратно вытащил из крыши плохо закреплённую чешуйку черепицы и тоже прицелился. Дыхания не стал задерживать, а размахнулся и что было силы запустил в короткостриженую башку снайпера.

И тут же, не дожидаясь результата, рванул вниз по скату, подняв на всю округу треск и грохот. Снайпер взвыл от неожиданности и боли, зашатался. Его винтовка беспомощно брякнула по черепице и со звоном полетела вниз. Следом за ней покатился и не сумевший удержать равновесие снайпер. На краю крыши он сумел зацепиться и повис на высоте четвёртого этажа.

С площади донеслись выкрики. На кого-то упали черепицы, на кого-то посыпался мусор. Бухнула упавшая винтовка. Зато на крышу обратили внимание. Заметили фигуру, которая болталась как листик на ветру. Кто-то закричал, кто-то зачертыхался.

Я уже проник на чердак и начал спускаться по лестнице вниз, когда с улицы донёсся женский визг, а следом раздались выстрелы. Неужели пытались сбить снайпера?

Впрочем, это меня уже не касалось. Я вышел из двери, быстрым шагом миновал арку и влился в толпу. Растворился среди людей.

Как и ожидалось — снайпера на крыше уже не было. Что с ним происходило, о том оставалось только догадываться, так как его тело было скрыто столпившимися людьми.

Густава Гусака уже не было ни на трибуне, ни рядом. Этого осторожного будущего генерального секретаря уже увели охранники от греха подальше. Люди из «Стаба» разберутся со снайпером и без меня. Мне же сейчас нужно было оказаться отсюда как можно дальше. И при этом остаться незамеченным.

— Свиня! Стой! — раздавались крики. Потом просвистел пронзительный милицейский свисток.

Ну, вот и отлично. Пока они там разбираются со своим летающим стрелком, мне бы тихо и мирно, без лишней суеты, ретироваться. Главное не привлекать внимания. Не выделяться. Идти ровно, спокойно, но не медленно. Дышать глубже — волнение выдает вернее, чем дрожь в руках.

Было ли мне жалко неизвестного стрелка? Да с хрена ли?

Он бы выстрелил, может попал, может промахнулся. Но всё равно подпортил бы себе карму. И если человек был готов убить, то пусть получает ответку. Я всего лишь спас одну жизнь, и эта жизнь могла послужить улучшением условий социалистического строя в дальнейшем.

Так что мне его не жаль. Вот ни капельки. Вообще не люблю этих убийц издалека. Да и убийц вплотную тоже не очень уважаю. У меня от них порой губы болят. Вот как от Яна.

Повернул за угол, свернул в следующий переулок. Улицы здесь были уже, тени — гуще. Из открытого окна пахло жареной картошкой и луком. Обычная жизнь. Никто и не знает, что в двух шагах только что решалась судьба человека, а может, и целой страны.

На площади должно быть, уже вовсю орудует «Стаб»: поднимают бедолагу, успокаивают толпу, ищут свидетелей. Ищут меня. Но меня тут уже нет. Я просто человек в толпе. Иду по своим делам. Ничего не видел, ничего не слышал.

Плевать хотел я на их разборки. Сделал что мог. Не дал убрать Гусака. А теперь моя задача — самому остаться в живых и на свободе. Чтобы завтра можно было продолжать работу. Чтобы Шелепин и его ребята не остались без своего человека в Праге.

А ведь я совершил подвиг!

Улыбнулся про себя. Фиг вам, а не подвиг. Подвиги… это для памятников. А я предпочитаю оставаться в тени. Так куда полезнее.

Вот только отсутствие проводника в ФРГ основательно портило всю оптимистичную картину. Искать среди чехов или словаков кого-то, кто возьмётся за такие рисковые дела — верный путь надеть наручники. Русских тут не жаловали. К немцам относились с опаской — раны войны ещё не зажили, хоть и четверть века прошла.

Кого тут вообще найдёшь? Даже переночевать негде без лишних глаз и вопросов.

Я брел, погружённый в эти невесёлые мысли, механически отсчитывая шаги по асфальту пражских окраин. Площадь с митингами осталась далеко позади, а с ней и вся эта история с «Яном Свободой», его преступными замыслами и такими же отчаянными сообщниками. Судя по всему, я двигался к самой границе города — высотки постепенно редели, уступая место одноэтажным домикам с черепичными крышами и аккуратными палисадниками.

Воздух стал другим — пахло не бензином и пылью, а сырой землёй, дымком из печных труб и скошенной травой. Из открытых окон доносились обрывки чешской речи, смех, из-за заборов слышался лай собак.

Обычная жизнь, простая и размеренная. Похожая на нашу. Только тут всё больше дома из кирпича, камня и глины. В России на их месте были бы деревянные избы. Ну, кто чем богат, тот из того и строит. А так… прилично и чистенько. Но всё равно как-то больше сродни нашей глубинке.

Именно здесь, среди этого спокойствия и уюта, и могли прятаться нужные люди — те, кто не любит лишних вопросов и умеет хранить секреты. Оставалось только найти такого. И желательно — до наступления ночи.

— Вон какой-то балбес шагает, смотри, Маврик, — вдруг раздалась русская речь. — Смотри как вышагивает — не идёт, а пишет.

— Ага, одной ногой пишет, а другой зачёркивает! — с небольшим акцентом раздался ответ.

Я невольно взглянул в ту сторону. Возле дома с побелёнными стенами на скамеечке сидели два пожилых человека. Они смотрели в мою сторону, дымили «козьими ножками», грелись в лучах уходящего солнца. Оба фактурные, этакие продымлённые жизнью дедки, прошедшие все круги ада и рая.

Неужели весёлая Фортуна задолбалась шваркать по моей роже наждачкой и решила подсунуть плюшевое полотенце? Это за то, что я спас от покушения будущего генерального секретаря Чехословакии?

— Ишь, как вылупил бельма-то! Как будто мы ему денег должны, — проговорил один второму.

— Может и в самом деле занимали, да только не помним? Склероз, Никитич, — вздохнул второй. — Я вот не помню, как у тебя пилу брал…

— Как же не помнишь? А если по сопатке? Враз всё вспомнишь! Эй, ты, чего уставился? Мы тебя не звали! Вали на хрен отсюда! — выкрикнул тот, кого назвали Никитич.

— Чего-то вы до хрена грубые, пеньки стоеросовые! — буркнул я в ответ. — Я ничего вам не сделал, а вы говном поливаете. Дать бы вам по рылам, да ведь позвонки в труселя ссыплются.

— Во как! Да ты никак русский? — округлил глаза Никитич. — Слышь, Николаич, вон как выруливает, аж приятно слушать.

— Ага, грамотный, наверное. Вроде бы и обделал, а ни разу не матюкнулся. Ынтеллихенция, мать его… — ответил Николаич.

— Старички-разбойники, а может вы вместо того, чтобы обсуждать мою скромную персону, подскажете — где можно на постой остановиться? Я отблагодарю. Водки не имею, но кое-какие кроны в кармане есть.

— Может и найдётся, где остановиться. А ты кто таков, мил человек? Чего тут шаришься? — спросил Никитич.

— Ночлег ищу, — вздохнул я. — От своей группы отстал, потерялся, вот теперь и брожу, как неприкаянный.

— Ночлег, говоришь? — Никитич прищурился, выпустив струйку едкого дыма. — От группы отстал… Знакомо. В сорок третьем под Харьковом я тоже от своей отстал. На трое суток. Потом ползком к своим добирался. А группа моя… — он махнул рукой, — вся там и осталась.

Николаич молча кивнул, и в его покрасневших глазах мелькнула тень давней боли.

— Ладно, — Никитич вдруг сплюнул и встал со скамейки, покряхтывая. — Судьба, что ли… Русские своих не бросают. Видать, не зря тебя на нашу улицу занесло. Пойдём, мил человек. У меня сарай есть. Сенца там чистого. И замок исправный. Не пятизвёздочный, конечно, отель, но крыша над головой будет. Не замерзнешь, поди ночью-то. И вопросы лишние задавать не станем. Вижу, что человек с дороги, уставший.

— Спасибо, — кивнул я с искренним облегчением.

— Это мы потом. Спасибо ещё бабке моей не скажи, а то она тебе и ужин приготовит, и расспросы заведёт на всю ночь, — хрипло рассмеялся Николаич, поднимаясь следом. — Она у нас тут главный контрразведчик.

Мы зашагали по узкой улочке, мимо таких же аккуратных домиков. Два старых солдата, прошагавшие пол-Европы и осевшие на чужой, но спокойной земле, и я — уставший, грязный и бегущий от своих и чужих. Ирония судьбы. Её очередная улыбка. Похоже, что сегодня она была ко мне благосклонна.

— Только чур, без разговоров про политику, — внезапно оборвал мои мысли Никитич. — Устали мы от неё. Здесь тихо. И нам эта тишина дорога. Понял, мил человек?

— Понял, — ответил я. — Без политики.

— И да, крон десять дай, чтобы нам хороший вечер хорошо завершить. А то растеребил ты душу, заставил вспомнить то, что уже забываться начало.

Я без лишних слов достал кошелёк и отсчитал деньги. Старики приняли их с деловым видом, без подобострастия, будто получали законную плату за услуги проводников в ином мире.

— Вот и славно, — удовлетворённо хмыкнул Никитич, пряча купюры в потертый карман кацавейки. — Теперь ты наш должник. А своих должников мы в обиду не даём. Так что спи спокойно.

Сарай, как и обещали, оказался крепким, пахло сеном и старым деревом. Засов был исправен — массивный, кованый. Я забрался вглубь, устроился в сухом углу, прислушиваясь к удаляющимся шагам и приглушённому бормотанию стариков за дверью.

Два бывших солдата, прошедшие ад, купили мне ночь безопасности ценой десяти крон и нескольких горьких воспоминаний.

Сквозь щели в стенах пробивались лучи заката. За стеной совсем рядом звякнула бутылка, послышался сдержанный смех. Они «завершали вечер». А я оставался здесь, в темноте, с одной мыслью: завтра нужно искать дорогу дальше. Пока эти двое добры. Пока не передумали. Пока их «контрразведчик»-жена не наведалась с вопросами.

— Эй, бродяга, может ты с нами? — негромко окрикнул голос Никитича.

— Да не, я в завязки, — откликнулся на приглашение.

— Так тогда может хоть выйдешь, расскажешь про Россию? Откуда сам-то?

Я поднялся, вышел. После пережитого хотелось отдохнуть, но лучше сразу ответить, чем потом просыпаться от громких вопросов. Дедки сидели на двух чурбачках возле третьего, на котором расположилась водка «Йемна», огурцы, перья лука, нарезанное сало. Быстро же они сообразили. Сразу видно, что не впервой так завершают вечер.

— Я из Москвы, — просто ответил я.

— Москаль, значит, — хмыкнул беззлобно Никитич. — А я из-под Тамбовщины.

— Ростовский, — кивнул Николаич. — Так что там у нас? Что слышно? Чем дышите?

— В России всё по партийному пути. Правда, вот недавно Брежнев помер. Шелепина назначили, — сказал я.

— Во как! А у нас пока об этом не говорили. Задержка, похоже, — хмыкнул Никитич.

— Как же вас сюда занесло? — спросил я. — Что вы тут и как?

— Ну как? Как Гитлеру хвост накрутили, так и решили не возвращаться. Некуда было возвращаться — моё село разбомбили. Николаичу тоже некуда было идти. Вот и решили тут осесть. Местные хоть и были против, но… Мы же плотники оба. На этой волне и сошлись. А плотники после войны везде нужны были. Тут оженились. Я свою недавно схоронил, а Николаич ещё воюет. Ты уж прости, что в сарае тебя положил — у меня одна кровать всего. Не валетом же нам ложиться…

— Да ничего. Всё нормально, — отмахнулся я. — Всё путём. А вы не боитесь тут по-русски разговаривать? Вроде как это не приветствуется.

— А нам уже насрать, что приветствуется, а что нет. Это вон политики себе мудруют, а мы чего… Мы живём, да попёрдываем потихоньку. Самое главное в жизни сделали — фашистов к ногтю прижали, а уж всё остальное молодёжь сделает.

Я сидел рядом с этими двумя старичками, улыбался их беззлобным шуткам. Смотрел, как они выпивают и закусывают. Мирные пофигисты. Так бы их назвал, если бы не знал, что они с оружием в руках не один год бились за то, чтобы вот так вот тихонько сидеть и говорить под мирным небом.