Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 6

И вот, девятнадцатого августа меня вызвали наверх…

Не в том смысле, что на самый верх, выше которого уже было некуда, а пред лица высшей комиссии. У меня это была комиссия в составе секретаря обкома КПСС, завотделом административных и торгово-финансовых органов обкома КПСС, представителя КГБ, председателя облпрофсовета.

И тут должен был вынесен окончательный вердикт: либо я поеду, либо стану «отказником».

Я, разумеется, пришёл заранее минут за десять-двадцать, постоял у дверей приёмной, подождал вызова и осторожно толкнул дверь кабинета. Сделал лицо, как будто я сразу почувствовал себя маленьким и незначительным перед лицом представителей партии. Винтиком в огромной машине.

— Проходите, товарищ Жигулёв! — голос секретаря звучал строго, почти сурово.

Тощий, как высушенная таранька председатель сидел посередине стола, прямо напротив двери, остальные члены комиссии расположились справа и слева от него полукругом, будто зрители в театре. Обзор со всех сторон! Фиксация полнейшая!

Первым делом секретарь показал рукой на стул, стоящий перед столами. Указал мне на моё место!

Я мельком осмотрел членов комиссии. Все в штатском, подтянутые, серьёзные, лица словно из мрамора высечены. Завотделом административников оказался невысоким мужчиной с залысинами и очками в тонкой оправе, улыбнулся приветливо, хотя улыбка вышла вымученной и фальшивой. Представитель КГБ выглядел наиболее грозно — высокий, худощавый, взгляд холодный и внимательный, сканирующий. Председатель облпрофсовета, мужчина пожилой, лысый, седобородый, покачал головой, внимательно изучив мою папочку с бумагами.

В общем, всё было направлено на то, чтобы я обосрался и быстренько удрал прочь, забыв даже слово «заграница». Впрочем, ничего такого делать я не собирался, поэтому скромненько подошёл, скромненько устроился на стуле и скромненько сложил ладошки на коленях.

В своей скромности и чопорности мог дать фору даже английской королеве!

Хорошо ещё, что представителем КГБ был майор Кудинов. Знакомый человек. Не скажу, что хороший знакомый, но конфликтов между нами не было, а я всегда шёл на полное содействие. Хотя, от подобных людей можно было всего ожидать, но я почему-то ждал только хорошее.

— Что же, разбираем дело инженера Жигулёва, работника сборочного цеха завода имени Лихачёва, — проговорил секретарь. — Товарищ Жигулёв попросил отправить его в отпуск заграницу.

— В кап. страны? — поднял бровь Кудинов.

— В наши, социалистические, — тут же ответил я. — К капиталистам ехать нет никакого желания. Они там негров линчуют.

Последняя фраза вызвала улыбки у четырёх представителей власти. В народе уже вовсю ходит анекдот про то, как «Голос Америки» спросил у армянского радио: «Сколько зарплата у советского инженера?» На что армянское радио после трёхдневного молчания сообщило: «А у вас негров линчуют!»

Шутка немного разрядила обстановку и дальше у нас разговор потёк сам собой. Мне задавали идеологически выдержанные вопросы, я давал идеологически выдержанные ответы.

Вопросы сыпались один за другим, словно дождевые капли во время летнего ливня. Каждый член комиссии старался внести свою лепту в процесс изучения моей персоны. То представитель КГБ осторожно интересуется семейным положением: «Есть ли родственники за рубежом?», то заведующий отделом вежливо осведомляется о производственном процессе: «Какие проблемы возникли на вашем заводе?». Вопросы носили скорее формальный характер, однако атмосфера оставалась слегка напряжённой, будто все присутствующие ждали подвоха.

Особенно запомнился один эпизод. После очередной серии вопросов секретарь вдруг взглянул на меня пристальным взглядом и произнёс с нажимом:

— Ну хорошо, товарищ Жигулёв, скажите откровенно, зачем вам понадобилась поездка за рубеж? Может, желаете покинуть нашу страну навсегда?

Улыбнувшись уголками губ, я спокойно посмотрел ему в глаза и ответил:

— Нет, товарищ секретарь, покидать Советский Союз я ни в коем случае не собираюсь. Если уж совсем откровенно говорить, то моя цель проста — подарить себе перед женитьбой незабываемые впечатления. Потом же пойдёт семья, дети… Когда получится ещё выбраться? А так съезжу, посмотрю, запомню и потом четверым, а то и пяти детишкам буду рассказывать о поездке за бугор. Зато не будет ничего мешать строить коммунизм. Раз побывал в другой стране, и всё — осяду накрепко в своей.

Эта реплика вызвала одобрительные кивки среди остальных членов комиссии. Некоторые обменялись понимающими взглядами. Майор Кудинов, сидящий рядом с председателем, слегка усмехнулся и подмигнул.

Далее обсуждение продолжилось в спокойной атмосфере. Когда очередь дошла до обсуждения деталей путешествия, секретарь вновь обратился ко мне:

— Хорошо, допустим, ваша причина достаточно веская. Однако нам важно убедиться, что вы действительно намерены вернуться обратно домой. Каковы ваши планы после возвращения?

Вздохнув глубоко, я объяснил ситуацию подробно и обстоятельно:

— Сразу после отпуска планирую продолжить работу на прежнем месте. Уже договорился с начальством, что меня временно подменит коллега. Моя должность требует высокой квалификации, и я намерен её только повышать. Вернувшись на завод, буду продолжать заниматься любимым делом, совершенствовать производственные навыки, помогать молодым специалистам осваивать профессию.

— Что же, товарищи, стоит тогда напомнить товарищу Жигулёву, что… — майор покопался в бумагах и скороговоркой произнёс. — Советские граждане должны постоянно проявлять политическую бдительность, помнить о том, что разведывательные органы капиталистических стран и их агентура стремятся получить от советских граждан интересующие их сведения, скомпрометировать советского человека, когда это им выгодно, вплоть до склонения к измене Родине. В этих целях разведки империалистических государств, используя современную технику, применяют методы подслушивания, тайного наблюдения и фотографирования, а также методы обмана, шантажа, подлогов и угроз. Агенты капиталистических разведок действуют часто под видом гидов и переводчиков, врачей и преподавателей, портных, продавцов, шоферов такси, официантов, парикмахеров и другого обслуживающего персонала. Разведывательные органы капиталистических стран стремятся использовать в своих целях и такие слабости отдельных лиц, как склонность к спиртным напиткам, к легким связям с женщинами, азартным играм, приобретению различных вещей и неумение жить по средствам, а также беспечность, болтливость, небрежность и халатность в хранении служебных и личных документов.

Когда он замолчал, то четыре прямых взгляда воткнулись меня, как копья туземцев в бок слона. Каждый норовил увидеть хотя бы малейшее дёрганье с моей стороны. Выявить тот мелкий порок, из-за которого меня не должны допустить в другую страну.

Я для приличия поёрзал, потом кашлянул и произнёс:

— Ни в чём таком я не участвовал. Склонности к спиртным напиткам не имею — то каждый в цеху подтвердит. Лёгких связей с женщинами не заводил и не собираюсь — встречаюсь с одной девушкой с нашего завода и собираюсь сделать ей предложение. Но это между нами — не хочу портить сюрприз. В азартные игры не играю, предпочитаю получать адреналин, играя за свою футбольную команду. Вещизмом и неумением жить по средствам не страдаю, считаю это пережитком капиталистического строя. Халатностью, беспечностью и прочим не страдаю. Я строю коммунизм и мне некогда заниматься подобными глупостями!

Ну что же, сказал всё верно, ничего не придумывал. Я вообще кристально чист, как новенькая хрустальная рюмка!

— Но вы понимаете, что поездка за рубеж вовсе не из дешёвых? — спросил председатель. — Около двухсот рублей в социалистическую страну. Круиз вокруг Европы на одном из самых комфортабельных в то время лайнеров «Шота Руставели» будет стоит от пятисот рублей… А сколько вы получаете?

— Сто сорок два рубля. Да, я понимаю, что это не малые деньги, но я скопил, так что думаю, что потяну.

Знали бы они, какую сумму я недавно перевёл анонимно в пять детских домов… Всё-таки воровские деньги пошли на благое дело. Мне тут эти деньги ни к чему — вывезти их вряд ли получится, досмотр будет очень дотошным. Долю Семёна Абрамовича я отдал сполна. Так что…

Деньги мне тут ни к чему. Вот я и потратил их на благое дело. Как в своём времени…

Члены комиссии сдвинули головы друг к другу и немного посовещались. После этого председатель взглянул на меня:

— Что же, я не вижу ничего предосудительного в том, чтобы дать возможность нашему молодому специалисту побыть туристом. Как раз сейчас есть путёвка в Чехословакию и вы вполне можете войти в состав группы, направляющейся в эту страну.

В Чехословакию? Это через два года после «Пражской весны»? Но на испытующий взгляд следовало ответить согласием. Вот я и ответил с ободряющей улыбкой:

— Что же, с радостью посмотрю на Карловы Вары!

Отвечая таким образом, я чувствовал, что комиссию удовлетворили мои аргументы. Настроение у собравшихся заметно улучшилось, и вскоре заседание завершилось положительным решением вопроса.

Да, чувствую, что тут не обошлось без помощи майора. Он наверняка знает, как относятся к нашим туристам в Чехословакии сейчас, и поэтому старается подбирать ребят не из робкого десятка, чтобы аборигены не наседали. Таким образом двух зайцев убивает — и у туриста отбивает желание посещать загранку, и местным не даёт спуска. Ведь орать на женщин гораздо легче, чем на спортивного вида парней.

Хотя, у нас такие есть женщины, что и авоськой с курицей запросто могут залепить между глаз. А курица не из серии «ножки Буша», а тоже, спортивного вида…

Я вышел из здания лёгкой походкой. Одно из препятствий преодолено, а дальше я найду способ переправиться в капиталистическую страну…

— Петя! Петь! — раздался знакомый голос слева.

Наташка? Чего она тут? Неужели волнуется? Переживает?

— Привет! А ты чего здесь? — спросил я.

— Да тётя сказала, что тебя вызвали на «контрольную беседу», вот я и отпросилась с работы, чтобы узнать… Ну как? Всё нормально?

— Да! Всё нормально! — воскликнул я и закрутил её, такую лёгкую, такую воздушную.

— Всё отлично! — смеялась Наташка, когда я наконец поставил её на землю. — Я в тебе и не сомневалась ни капельки. Ну, если только самую малость, вот на полноготочка!

Я ухмыльнулся. Наташка всегда умела разрядить обстановку. Её глаза блестели, и в них читалось облегчение — видимо, действительно переживала.

— Ну, раз уж ты здесь, — сказал я, беря её под руку, — давай прогуляемся. Расскажу, как там эти… комиссары пытались меня на слабо взять.

— Ой, только без подробностей, а? — она сморщила нос. — А то я потом ночью не усну — буду представлять, как тебя там по углам зажимают.

— Да ладно тебе, — фыркнул я. — Там такие кресла мягкие, что я чуть не уснул. А эти… в пиджаках, с папками — ну чисто бюрократы из газетных фельетонов. Главное, что пропустили.

Мы шли по улице, и я чувствовал, как внутри растёт какое-то новое, странное ощущение. Вроде бы всё идёт по плану, но где-то в глубине души копошился червячок сомнения. А что, если за границей всё окажется не так, как я себе представлял?

— Ты чего притих? — Наташка ткнула меня локтем в бок.

— Да так… Думаю. — Я вздохнул. — Всё-таки, за бугром — не наш колхоз. Там свои порядки.

— Ну и что? — она пожала плечами. — Ты же не трус. И ты же назад вернёшься.

Я посмотрел на неё и вдруг осознал, что она, наверное, единственный человек, который верит в меня без всяких «но».

— Ладно, хватит философии, — бодро сказал я. — Пошли в столовую, я тебя пирожком с капустой угощу. Пока они ещё не закончились.

— Ого! — засмеялась Наташка. — Ты сегодня щедрый! Небось, от радости.

— От радости, — кивнул я, но в голове уже крутились другие мысли.

Мы зашли в небольшую столовку, где грозного вида тётка хмуро уставилась на нас:

— Мы не работаем. У нас учёт.

Я оглянулся на троих людей, спокойно обедающих за столиками. Для них учёта не было? Или это мы просто наступили буфетчице на любимую мозоль?

— Да мы по пирожку и побежим дальше, — улыбнулся я обезоруживающе. — Ну, может ещё по чашечке кофе…

Уж если хамят, то пусть хотя бы за дело!

В Союзе настоящий кофе был на вес золота — если, конечно, удавалось его достать. Вместо ароматных зёрен граждане довольствовались суррогатами: цикорием, желудёвой мукой, обжаренным ячменём. Вкус, конечно, напоминал оригинал лишь отдалённо, но кого это волновало? Выбора-то не было.

Впрочем, изобретать велосипед не пришлось — подобные «эрзацы» вовсю использовали в Европе ещё во время Первой мировой, когда с поставками кофе стало туго. Но война закончилась, и европейцы быстро вернулись к привычному напитку. А вот советскому человеку пришлось привыкать к суррогатам надолго — благо, пищепром работал без перебоев.

Ситуация немного улучшилась, когда в страну пошли кубинские кофейные грузы. Но их всё равно не хватало, и тогда наши технологи проявили смекалку: стали выпускать «кофейные напитки» с небольшой долей настоящего кофе. К шестьдесят первому году производство наладили, и на прилавках появилась легендарная «Наша марка»: тридцать пять процентов кофе, тридцать — цикория, двадцать пять желудей и ещё немного каштанов для «благородства».

Что касается растворимого кофея… Ну, тут и говорить нечего. Тот, кто пробовал советский «сублимат», до сих пор морщится при воспоминаниях. Хотя, справедливости ради, находятся и те, кто по старинке заваривает цикорий. Я тоже порой употреблял ранее эту порошковую смесь.

— Я повторяю, у нас — учёт! — с нажимом в голосе проговорила грозная тётка.

У неё даже венки вздулись на лбу!

— Да ладно, Мария Алексеевна, дай ты ребятам чего они просят, — послышался знакомый голос с хрипотцой. — Они же быстро перехватят и дальше улетят. Правда, ребята?

Я оглянулся и вытаращил глаза — за столиком сидел Евгений Леонов. Сидел и спокойно уплетал макароны с котлетой. Как будто бы так и надо.

— Здрасьте, — проговорил я.

— Ой, здравствуйте, — тут же поддержала Наташка и дёрнула меня за рукав. — Узнал?

— Ну да, конечно узнал, — кивнул я в ответ.

— Чего вам надо? Говорите быстрее! — плюнула словами буфетчица.

— Нам по пирожку с капустой, по котлете в тесте и по стаканчику кофе, — я улыбнулся ещё более обезоруживающе.

Буфетчица, будто делая одолжение всему человечеству, швырнула на прилавок наше печево, стаканы с мутной жидкостью, с гордостью именуемой «кофе».

— Спасибо! — выдавил я максимально добродушную улыбку. — А сдачу можно?

Она что-то буркнула, явно проклиная меня и всю мою родню до седьмого колена, и швырнула мелочь так, будто это были не копейки, а две-три гранаты. Ну, хоть не в лицо.

Решив, что лучшая защита — это нападение в форме вежливости, я ещё слаще спросил:

— Извините, а где у вас сахар и салфетки?..

И ведь реально нужны были, а не придираюсь! Кофе проливалось и стекало мутными каплями по стеклу.

Но, видимо, это стало последней каплей. Буфетчица взорвалась, как паровая машина с заклинившим клапаном. Кричала, махала руками, но так и не объяснила, в чём конкретно моя вина. Я стоял, слегка улыбаясь, с чисто научным интересом наблюдая за этим феноменом — советский работник общепита в естественной среде обитания.

И тут обедающий Леонов, выждав паузу, когда дама набрала воздуха для нового витка тирады, встрял с убийственно-участливым тоном:

— Ножницы дать?

— … Чё? — буфетчица аж подавилась собственной злобой.

— А ты ножницами его, Маш, ножницами! — пояснил Леонов с искренним сочувствием. — А то ишь чо удумал, гадёныш… вежливо разговаривать!

Он подмигнул и улыбнулся нам:

— Обожаю эту женщину. Мы тут неподалёку фильм снимаем… «Белорусский вокзал». Вот я и забегаю всегда сюда. Чтобы на Машу посмотреть. Она мне вдохновения придаёт. Прямо муза моя! Да, Машенька?

Та грозно зыркнула, но потом расплылась в улыбке и убежала к себе в подсобку. Мы примостились на соседнем столике от Леонова. Я хотел что-то у него спросить, но в это время забежала растрёпанная девица и завопила:

— Евгений Павлович! Ну что же вы! Вас там все ищут, а вы опять тут? И снова эти макароны с котлетами? У вас же опять изжога начнётся!

— Марина, не мельтеши. Артист должен был наполовину сыт, тогда он лучше сыграет. Иду я, иду… — Леонов поднял со стола поднос, отнёс к окну и проговорил туда. — Спасибо, девочки, всё как всегда вкусно! Приятного аппетита, товарищи! — это он повернулся уже к нам.

— Спасибо! Спасибо! — ответили мы.

Леонов на прощание улыбнулся своей застенчивой улыбкой и вышел вслед за убежавшей девицей.