Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 11

— Русский Ваня! Вали домой! — снова прозвучало на перроне.

В ответ раздался поддерживающий смех.

— Никаких ответов на провокацию, — раздался крик в поезде. — Не хватало ещё на перроне устроить драку.

— А как же без хорошей драки? — спросил кто-то из пассажиров. — Надо же отметиться!

— Никаких, Никифоров! — снова прозвучал тот же мужской голос. — Или ты хочешь попасть на карандаш?

— Как бы нам на перо не попасть с такими ограничениями, — буркнул недовольно тот, кого назвали Никифоров.

С этим высказыванием я был вполне согласен. Чем больше мы позволяем себя оскорблять, тем пренебрежительнее к нам отношение. А если сразу по мордасам и поставить на место, то тогда на цырлах будут ходить и уважать как родного папу!

Мы с Серёгой начали спускать вниз чемоданы и сумки. Помогать нашим дамам.

— Так, не расходимся. Выходим дружно и не отстаём друг от друга! — вновь прозвенел командный голос в коридоре.

— Это Валерка Веденеев старается, — сообщила Мария Сергеевна. — Когда чехов арестовывали, его даже рядом не было, а теперь вон как выпендривается! Старается быть организатором группы.

— Русский Ванька, вали домой! — снова проревел голос с улицы. — Бери свою Маньку за жопу и проваливай!

Не, этот человек явно напрашивался на стоматологическую операцию без наркоза.

— Ах ты ж… — пробурчал Серёга, выпуская ручку чемодана. — Щас я ему морду набью, чтоб не гавкал…

— Стоять! — я схватил его за локоть. — С нами дамы. Как мы их бросим? На кого?

— Ванька, домой вали! Вали домо-о-ой!

— Так, группа, выходим! — перекричал воловий рёв голос организатора.

— Ух, какой же он горластый… Ладно, идёмте, а то Валерка весь на навоз изойдёт, ишь, как надрывается, — улыбнулась Мария Сергеевна.

Из вагона высыпала наша группа, сплочённая, как стая перелётных гусей в бурю. Чернявый и подвижный Валерка Веденеев, размахивая листком с какими-то пометками, пытался построить всех в колонну.

— По паре, товарищи! Держимся вместе! Пресекаем любые провокации!

— Сам ты провокация, — громко процедила Мария Сергеевна, поправляя шляпку. — Шел бы лучше багаж посчитал, организатор хромой.

Толпа на перроне гудела, как растревоженный улей. Какой-то детина в кепке с лупатыми глазами навыкат и с лицом, навсегда обидевшимся на бритву, продирался к нам сквозь толпу.

— Ванька! Я тебе говорю! Вали-вали! — он был уже в десяти шагах, и его алкогольное дыхание можно было почувствовать уже сейчас.

— Никифоров, не вздумай! — зашипел Веденеев, но было поздно.

Никифоров, коренастый мужик с умными глазами, уже снял очки и аккуратно положил их в футляр, который засунул во внутренний карман пиджака. По виду он не представлял опасности, а вот по движениям… По движениям можно было много сказать о человеке. Так вот, я бы не хотел с этим человеком вставать в боевой спарринг.

— Да я просто поговорю с человеком, Валерьян Валерьяныч. Культурно, по-хорошему.

Он сделал два шага навстречу детине. Тот расплылся в язвительной ухмылке. Его провокация достигла цели.

— Что, русский Иван, нашёл…

Он не договорил. Быстрый, как пружина, удар Никифорова в солнечное сплетение не был ни злым, ни даже громким. Просто короткий, сухой удар, почти незаметный даже для тренированного глаза. Детина осел, словно подкошенный, глаза его полезли на лоб от непонимания, а изо рта с шумом вырвался воздух вместе с перегаром.

Никифоров наклонился к его уху и что-то негромко сказал. Потом поднялся, достал футляр, водрузил очки на переносицу и вернулся к группе.

— Всё, — буркнул он. — Объяснил товарищу правила поведения в общественных местах. Пойдёмте, а то поезд дальше пойдёт без нас.

На перроне воцарилась оглушительная тишина. Даже смешки и выкрики стихли. Нас провожали уже не презрительными ухмылками, а тяжёлым, уважительным молчанием. Молчанием, которое говорят только тем, кто сам умеет заставить себя уважать.

— Никифоров! Это же… это же нарушение всех инструкций! — зашептал Веденеев, бледнея. — Я вынужден буду доложить!

— Доложи, Валерка, — равнодушно бросил Никифоров, подхватывая свой чемодан. — Так что докладывай о том, что я помог человеку справиться с его аллергией. Вон, как задыхается, пришлось оказать первую помощь. Так ведь, товарищи?

— Да, Никифоров помог человеку во время приступа, — сказала одна из девушек. — Он прямо-таки герой! Ему памятник нужно поставить, а не на карандаш!

— Так что давай, бери меня на карандаш. А я тебя — на перо за наплевательское отношение к представителю братского народа. Чёрным по белому.

Веденеев резко замолк и сделал вид, что срочно сверяет список.

— Правильно ты, Коль, всё сделал, — сказал я, догоняя Никифорова. — По-другому с ними никак.

— Да я ему всего лишь про цирк рассказал, — хитро прищурился он. — Что клоуны должны на арене выступать, а не на перроне. Не понравилось ему представление.

— Он не представитель братского народа, молодой человек, — проговорил стоящий неподалёку молодой парень в шляпе и пенсне. — Это не чехословак. Это тоже русский. Приехал к нам лет семь назад, обосновался. А теперь вот ходит и устраивает… подобное представление. А его так называемые друзья только подзуживают.

Парень показал на группу молодых балбесов, которые переговаривались между собой, поглядывая на нас. Балбесы походили на завсегдатаев баров, на тех самых, у которых всегда чешутся кулаки.

— Русский? Релокант, что ли? — задумчиво спросил я.

— Кто? Гад? Ещё какой гад. Надо же, на своих так кричит… Так что правильно вы ему помогли «справиться с приступом», — улыбнулся молодой мужчина в ответ.

Он прикурил, щурясь на ту самую компанию балбесов. Те уже оправились от неожиданности и начинали постепенно оживать, как мухи после зимней спячки. Перешёптывались, поглядывали на нас злее, набирались наглости. Один, в клетчатой рубахе, даже пару раз шагнул в нашу сторону, но, встретившись взглядом с Никифоровым, тут же сделал вид, что разглядывает расписание.

— Ну вот, — вздохнула Мария Сергеевна, подхватывая свою саквояж. — Показали мы им «русского Ивана». Теперь, наверное, до самого общежития будем идти в сопровождении такого почётного эскорта. Смотрите, уже собираются.

Действительно, компания начала нехотя, но неотвратимо сбиваться в кучку. Видно было, что чести терять не хотят, но и лезть на рожон после наглядного урока тоже.

— Ничего, — Серёга хрустнул костяшками пальцев. — Прогуляемся. Свежим воздухом подышим. Если что, Коль, ты им про цирк, а я про зоопарк расскажу. Про обезьянник, например.

— Прекратите! — зашипел Веденеев, окончательно позеленев. — Вы ещё больше усугубите ситуацию! Надо идти быстро, не провоцируя! И соблюдать порядок! Автобус ждёт нас у вокзала!

— Валерка, а ты иди в авангарде, — предложил Никифоров, не глядя на него. — Разведка боем. Если что — свистни.

Мы двинулись по перрону плотной группой, как броненосец в мутной воде. Нас провожали взглядами — злыми, насмешливыми, но уже без прежней наглой безнаказанности.

Милиционеры на перроне старательно отводили взгляды и делали вид, что ничего не произошло. Как будто их не касалось происшедшее.

И ведь почти вышли с перрона, когда в спину ударило хлёсткое:

— Стоять, пид…сы! Стоять! Завалю!

Я обернулся. Тот самый верзила, которого вроде бы успокоил Никифоров, успел оправиться и теперь готовился ко второму акту представления.

У милиционеров неожиданно появились какие-то важные дела, отчего они едва ли не бегом направились в противоположную часть платформы.

Верзила же в окружении своих балбесов уверенно двигался к нам. Толпа расступалась перед ним, как море перед Моисеем. Ещё немного и начнётся стычка…

А с нами женщины!

Я оглянулся по сторонам и громко сказал:

— Сильный, да? А давай-ка с тобой силами померяемся, силач! Кто больше поднимет, тот и выиграл. Если победишь меня, то русские Иваны уедут, а если проиграешь, то оставишь нас в покое. Может быть, даже извинишься!

— Никогда не буду извиняться перед оккупантом! — выкрикнул верзила, чем вызвал одобрительные смешки.

— Жигулёв, ты чего? Охренел? — спросил вполголоса Никифоров. — Ты хочешь нам тут ещё один скандал устроить?

— Не бзди. Лучше готовьтесь отходить к автобусу. Драки не будет, не волнуйся.

— Но я…

— Да-да, запишешь и запомнишь. Отводи женщин в сторону автобуса. Всё понял?

— Понял. Идёмте, товарищи…

Основная группа начала движение к выходу. Лариса посмотрела на меня, я же подмигнул в ответ.

Я же в это время показал на пачки цемента, лежавшие возле правой колонны. Тут проходил ремонт и цемент лежал свободно, не закрытый даже плёнкой от посторонних глаз. Советское раздолбайство и пофигизм в прямом его проявлении. А ведь мог пойти дождь и тогда…

— Давай кто больше раз поднимет пятидесятикилограммовый мешок? — предложил я.

Верзила переглянулся со своими друзьями. Те, в ожидании весёлого шоу, радостно закивали. Их «друг» здоров как бык, а ему противостоял какой-то доходяга!

— Ты чего, Петя? Это же ему как буханка хлеба, — сказал Сергей.

— А я гантельками по утрам балуюсь, так что думаю, что одолею его, — кинул я через плечо.

— Да ты хотя бы раз поднимешь? — буркнул верзила, подходя к сложенным мешкам.

— Я и четыре раза поднимал!

— Четыре? Ха! Тогда смотри!

Верзила подхватил мешок. Поднял его над головой с натугой раз, другой, третий. Я в это время подхватил удачно лежащий мастерок и обошёл здоровяка сзади. Когда поднимал четвёртый раз, то я дёрнул лезвием мастерка по натянутому днищу мешка.

Крафтовая бумага охотно разошлась в стороны, вываливая на голову здоровяка цементный водопад. Следом я сбросил с кучи открытый мешок. Сбросил в сторону охреневших от такого поворота балбесов. Туча непроницаемой пыли поднялась над перроном, забиваясь в горло, в нос, в глаза.

Я быстро схватил за руки кашляющего Никифорова и Серёгу. Дёрнул их в сторону выхода с вокзала. Мы быстро пролетели по старым плиткам к дверям. Там выскочили на ступени.

— Вон наш автобус! — крикнул Серёга, показывая на жёлтую коробку на колёсах, возле которой стоял в ожидании Веденеев.

— Бежим!

Мы заскочили внутрь автобуса, затащив туда Веденеева.

— Трогай, шеф! — гаркнул я. — Трогай, пока братушки не выскочили помогать!

Водитель был тёртым калачом. Он не стал задавать лишних вопросов, а нажал на газ и начал выруливать с площади вокзала.

Как раз в это время из дверей показались сероватые балбесы во главе с обмазанным с головы до ног верзилой. Они ошалело озирались по сторонам. Увидели автобус и дёрнули за ним.

Водитель усмехнулся, глядя в зеркало заднего вида и притопил по улице. Вскоре «встречающие» отстали.

— Это что было? — строго спросил Веденеев. — Это что за хулиганство?

— Всего лишь померялись силой, — невинно ответил я, отряхиваясь от серой пыли. — Кто же знал, что тот здоровяк перенапряжётся и пёрнет в сторону мешков с цементом? Вот и получилось так…

— Силу мерили? — Веденеев всплеснул руками, и его лицо приобрело цвет перезревшего баклажана. — Вы мне всю группу под угрозу подставили! Я вас на карандаш…

— Валер, отстань уже со своим карандашом, — устало перебил его Никифоров, протирая очки. — Лучше скажи, куда мы едем. А то я, как тот здоровяк, тоже перенапрягся. Мешки с цементом меня уже не интересуют, а вот койка в гостиннице — очень даже.

Веденеев задохнулся от возмущения, но тут вмешалась Мария Сергеевна. Она с невозмутимым видом поправила причёску и сказала ледяным тоном:

— Валерий, вы либо сейчас сядете и успокоитесь, либо я лично доложу, как вы «организовывали» встречу группы, пока нас на перроне обливали грязью. И почему ваш организаторский талант проявился только тогда, когда всё уже закончилось.

Веденеев сел. Сел молча, с видом мученика, несправедливо оклеветанного тёмными силами.

Автобус тем временем нырял в узкие улочки, отдалённо напоминающие наши, советские, но с какой-то чужой, кукольной аккуратностью. Словно игрушечный город, собранный из другого конструктора.

Ничего, — хмуро проговорил Серёга, глядя в окно. — Отомстили немного. Хотя бы за то, что «Маньку за жопу».

— Не отомстили, а просто поставили точку, — поправил я. — Чтобы знали, что и у русских Иванов бывают длинные руки и короткие разговоры.

— Они гонятся за нами! — донёсся с задних рядов автобуса взволнованный голос.

Я бросился назад. За нами гналась голубоватая легковушка. Перепачканную цементом рожу здоровяка было видно издалека!

Автобус рванул вперед, подбрасывая на колдобинах, но голубая «Шкода» не отставала, прилипшая к нашему хвосту, как голодная собака к куску говяжьей вырезки. Её фары, два безумных глаза, ослепительно моргали, как будто упрашивая остановиться.

— Дави, дави же! — рявкнул кто-то, и водитель, бледный как полотно, вжал педаль в пол.

Мы влетели на мост через Влтаву. И тут, словно по волшебству, чужой город обернулся к нам своей настоящей, неигрушечной стороной. Не кукольные домики, а каменное ущелье, где каждый карниз был готов обрушиться на голову. Не аккуратный конструктор, а лабиринт, где один неверный поворот — и ты в объятьях бетонного великана, мечтающего тебя раздавить.

Легковушка, визжа шинами, попыталась подрезать нас на узкой набережной, но наш шофер лихо швырнул многотонную махину вбок. Автобус, скрежеща боком о гранит парапета, пронесся в сантиметре от воды, оставляя на камне сноп искр.

— Смотри! — крикнул Серёга.

Я обернулся. «Шкода», не сумев вписаться, ударилась боковиной о стену дома и замерла на несколько секунд. Но мы уже ныряли в следующую арку, в следующую улицу, оставляя погоню в паутине чужих, незнакомых переулков.

— Ух, прямо как в детективе! — послышался голос Марии Сергеевны.

— Меня сейчас стошнит! — промычала Лариса.

— Держись, Лора, потерпи! — крикнул кто-то, но голос его потонул в визге тормозов.

Мы врезались в сумеречный переулок, такой узкий, что казалось, сейчас сорвем боковые зеркала. Стены домов, серые, розовые, желтые, сливались в сплошную полосатую ленту, мелькавшую за окном.

— Да они еще тут! — не своим голосом завопил паренек с заднего сиденья, прилипший лбом к стеклу.

Из бокового переулка, будто из-под земли, вынырнул все тот же желтый силуэт. Цементная рожа за рулем казалась еще злее, еще ближе.

— Да сколько же можно, черти! — проворчал Серёга, судорожно сжимая кулаки. — Им же памятники поставят, если мы тут разобьёмся!

Наш водитель, молчаливый и сосредоточенный, вдруг резко дернул руль, и автобус, кренясь набок, влетел на небольшую площадь, замощенную брусчаткой. Посередине стоял фонтан с каким-то каменным святым, с укором взирающим на эту безумную гонку.

— Ага, попались! — злорадно хмыкнул шофер.

Прямо перед нами раскинулась какая-то реставрация — ограждение из красно-белых пластиковых столбиков и глубокая траншея. Но водитель не стал тормозить. Он рванул вправо, на тротуар, мимо ошалевших пешеходов, прижимавшихся к стенам. Автобус подпрыгнул на бордюре, послышался оглушительный треск — мы снесли пару столиков уличного кафе, а белый зонтик, словно парашют, запорхал за нами.

Я взглянул назад. «Шкода» попыталась повторить маневр, но не сумела. Она зарылась носом в ту самую траншею, из которой торчали трубы. Дверца распахнулась, и оттуда, ругаясь самым что ни на есть русским матом, вывалился здоровяк.

А автобус в это время пытался вырулить и встать на четыре колеса. Его мотало из стороны в сторону.

Что творилось в салоне…

Водитель с каменным лицом пытался крутить баранку, но… Машину подкинули на выбоине в брусчатке. Она накренилась на правый бок, а потом медленно, неспешно автобус лёг на бок под женский визг и мужской мат.