Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР

Глава 12

В автобусе царила неразбериха. На мгновение мир перевернулся. Буквально. Стекло окна стало полом, а пол — стеной, по которой покатились пустые бутылки, чей-то ботинок и сигаретная пачка. Свет погас, остался только тот, что снаружи. Он выхватывал перекошенные, испуганные лица.

Сверху посыпалось крошево вылетевших стёкол. Оно обсыпало лежащих внизу, щедро раздавая ранки и царапины.

Женский визг прорезал мужской мат, создавая какую-то дикую, первобытную симфонию хаоса. Кто-то рухнул на меня, кто-то громко ахнул, ударившись обо что-то твёрдое. Из динамика послышались звуки короткого замыкания — резкий треск и тишина.

— Все живы? — прохрипел я, пытаясь высвободиться из-под чьей-то локтя.

Ответом был стон и новая порция матерных рулад, уже более осознанных. Значит, живы. Уже хорошо.

Воняло бензином, пылью кресел и страхом. Сквозь лобовое стекло, теперь бывшее люком в крыше, я увидел кусок чужого неба и фасад старого дома с каменными ангелочками, которые с удивлением взирали на нашу опрокинутую банду.

— Чёрт! Да не по яйцам же! — это был голос Веденеева, глухой и придавленный. Он висел надо мной, уцепившись за спинку сиденья, как матрос за рею в шторм. — Ну вот и приехали. В прямом смысле.

Снаружи послышались крики, бегущие шаги. Уже не погоня. Городские. Любопытные. Свидетели.

— Ребята, — хрипло сказал я, отстегивая ремень безопасности, который теперь почему-то держал меня в кресле, как скалолаза на стене. — Быстро все ценное — в карманы. Паспорта, деньги. Остальное бросить! Выбираемся!

— Вы живы? — послышались голоса. — Си наживу?

Двери автобуса распахнулись. Вниз спрыгнули люди, начали помогать выбираться. Никто не вспоминал о Пражской весне — люди просто помогали людям, без оглядки на национальность.

Я ж в это время успел ощупать себя. Вроде бы цел. Ничего не повреждено. Начал помогать выбираться другим пассажирам.

— Да чего ты меня за задницу хватаешь? — взвизгнула Мария Сергеевна.

— А за что хватать-то ещё, за междуножие? — огрызнулся подсаживающий её Никифоров. — Вылезайте, Мария Сергеевна, потом о приличиях подумаем.

Я же помогал подняться Ларисе. Она удачно упала на меня. Настолько удачно, что даже не поцарапалась. Только охала, когда я подавал её наверх. Ларису приняли аккуратные руки. Вытащили наверх.

Издалека стали слышны звуки подъезжающих карет «скорой помощи».

Я сделал последний рывок и выбрался через тот же люк. Ночь встретила меня запахом брусчатки, разлитого масла и чужой речи, в которой тонули отрывистые команды и вздохи облегчения. Стоял на коленях на холодном камне, переводя дух, и чувствовал, как по спине бегут мурашки — не от страха, а от адреналиновой отдачи.

Серёга, уже на ногах, отряхивал куртку. Его взгляд скользнул по мне, оценивающе, по-солдатски.

— Цел?

— Пока дышим — значит живы, — хрипло ответил я, поднимаясь.

К автобусу пробивался тот самый здоровяк из «шкоды». Он прихрамывал, его рожа, перепачканная теперь не только цементом, но и кровью, была искажена звериной злобой. За ним вылезли ещё трое. Хари тоже не как на праздновании Нового года. Но вот верзила всех перещеголял. Даже трубу с земли поднял…

Всё никак не успокоится? И чего ему спокойно не живётся?

Ну, уехал, зажил другой жизнью. Какого же хрена ругать то место, откуда сорвался? Или это своего рода аутотренинг и с помощью него можно успокоить свою совесть? Вроде как уехал из дерьма в рай и теперь надо выслужиться перед местными «ангелами»…

Идиот и мудак!

И как же он меня бесит…

— Помогай нашим, а я с этими разберусь, — кивнул я Серёге и рванул со всех ног к верзиле.

— Ты куда? Жигулёв? Стой! — раздался окрик Веденеева.

Но разве меня остановишь?

Тем более, что пришло время откалываться от основной группы туристов. А это весьма подходящий повод. Сейчас надо напасть на этих полудурков, потом дёрнуть со всех ног долой.

Идиоты побегут за мной и оставят в покое выбирающихся из автобуса. К тому же люди из моей группы вроде все остались живы, а уже хорошо. Дальше разберутся без меня. Останусь в сердцах героем…

— Ты… сссука! — прохрипел верзила и замахнулся трубой.

Опустить он не успел. Я подпрыгнул и с разбега влупил ему ногой в грудь.

Удар пришелся точно в солнечное сплетение. Он ахнул, захрипел, и труба с лязгом покатилась по брусчатке. Я уже был рядом, не давая опомниться. Правый хук в челюсть, короткий, как щелчок тетивы арбалета. Верзила рухнул на колено, отплевываясь кровью и матом. Удар сверху по основанию шеи выключил грязнулю из настоящего.

— Бей русака! — заорал один из его подпевал, и вся троица рванула ко мне.

Именно то, на что я и рассчитывал. Я развернулся и пустился наутек, в темноту ближайшего переулка. За спиной раздались топот, тяжелое дыхание и дикая ругань. Сердце колотилось, выпрыгивая из груди, но на душе было странно легко.

Переулок был темным, с арками и пошарпанными стенами. Я нырнул в первую же дверь, прижался к холодной сырой стене. Мимо, не сбавляя шага, пронеслись трое. Их силуэты мелькнули в дверной щели и исчезли в лабиринте.

Я перевел дух, прислушался. Крики и сирены у автобуса стали тише, заглушенные домами. Оттуда, из эпицентра случившегося, меня теперь не видно. План сработал.

Выбравшись из укрытия и оглядевшись, я двинулся в другую сторону, глубже в старую Прагу. Теперь я был один. Без группы, без Серёги, без надзора. Просто человек в чужом городе, с разбитыми костяшками и странным чувством свободы под рубашкой.

Где-то там разберутся с властями, вызовут посольство, будут долго и нудно что-то объяснять. А у меня своя дорога. Длинные руки, короткие разговоры. И точка, которую я поставил сегодня, оказалась не конечной, а всего лишь многоточием.

Я зашагал быстрее, растворяясь в улочках-закоулочках. Впереди была Прага, в кармане — паспорт и пачка крон. Этого пока хватит. На первое время.

Что делать дальше?

Дальше была проработана стратегия возникновения нового гражданина ФРГ Йоахима Мюллера. Мне надлежало появиться на Нерудовой улице, подойти к дому под номером пятнадцать и постучаться в квартиру восемь.

План был выверен до мелочей, как часы старого немецкого мастера. Но планы, как правило, начинают трещать по швам, едва успев родиться. Особенно в Праге. Особенно с русскими людьми.

Я уже сворачивал на Мостецкую, нацелившись подняться к нужной улице, когда из-за угла старой пивной на меня вышел патруль. Четверо. Народная милиция, или кто они там. Но вид серьёзный, а главное погоны и форма.

— Просимо доклады, — раздалась вежливая, но не терпящая возражений фраза.

Документы попросили. Я замедлил шаг, сердце застучало. Советский паспорт показать? Тогда возникнут вопросы — какого хрена я тут один шляюсь, без сопровождения туристического гида.

Йоахим Мюллер был у меня почти в кармане, но до того паспорта надо был ещё добраться. А ещё от меня пахло погоней, потом и дракой. На костяшках правой руки явственно проступала ссадина. Да и вид не очень презентабельный.

— Едну минуту, — буркнул я, делая вид, что роюсь в кармане, ища повод отступить в тень арки.

В голове пронеслось одно слово — бежать. Вправо, по узкому проходу между домами, там должен быть спуск…

— Хей! Стой! — раздался резкий оклик сзади.

Я обернулся. Из той самой пивной, пошатываясь, вывалились трое. И не какие-нибудь, а мои недавние знакомые. Те самые, что бежали за мной по переулку. Узнали. Благо, лицо верзилы с перекошенной от злобы физиономией было трудно не запомнить.

— То же он! То рустина! — заорал один из них, тыча в меня пальцем.

Патрульные насторожились. Их глаза теперь уставились сначала на меня, потом на них.

План «Мюллер» трещал, шипел и летел к чертям. Теперь было не до тонкостей. Только скорость. Только наглость.

— Засраны словаци! — рявкнул я, показывая на троицу патрульным. — Засраны словаци!

Я резко рванул не вправо, а влево — прямо на патрульных. Они инстинктивно расступились, и я проскочил между ними, услышав возмущенный возглас. Позади поднялся гвалт — патрульные схлестнулись с моими «поклонниками», пытаясь понять, кто есть кто.

Преследователи навеселе, а я неприглядного вида, да ещё как будто и побит. Любой человек из правоохранительных органов сведёт концы с концами. Вроде как словаки напали на чеха и поколотили его, а тот теперь убегает.

Сказать, что словаки не очень любят чехов, значит ничего не сказать. Да, они существовали друг с другом, но и только. Их объединили и заставили жить в одном государстве, но национализм никуда не делся. И вот на этом я и сыграл, создав панику.

Я бежал, не разбирая дороги, петляя, срывая с плеч гирлянды цветов с уличных лотков, пугая собак и котов. Преследователи быстро разобрались между собой. Гонка продолжалась.

Йоахиму Мюллеру пришлось отложить свой визит на Нерудову улицу. Сначала нужно было окончательно потеряться в этом каменном лабиринте, где у каждой тени была своя цена, а за каждым поворотом ждала либо ловушка, либо спасение.

Я нырнул в первую попавшуюся полуоткрытую дверь, вдохнув запах старого дерева, влажного камня и чего-то еще… Кошачьей мочой?

Тут пахло не очень. Зато можно было отсидеться, как делал это недавно.

Что-то Прага не так уж радужно меня встречает…

Стоило мне додумать эту мысль, как дверь резко распахнулась, а на пороге возникли преследователи. Всё-таки загнали жертву в угол, охотники хреновы.

Улыбаются, ублюдки!

Что же, бежать по квартирам и стучаться в двери бесполезно. Знал я по-чешски не так уж много слов и уже почти все их использовал. А русским вряд ли будут радостно открывать после того, как западные спецслужбы натравили чехов на русских. Причём, после Пражской весны чехи больше всего обижались именно на русских, а не на поляков, болгар или венгров с немцами. Сразу видна работа в отношении направленности негатива.

— Коньец тебе, руска! — сказал один из вошедших в подъезд.

— Может, по пиву и разойдёмся? — спросил я миролюбиво. — У меня к вам нет претензий!

— Коньец тебе, руска! — повторил второй.

Понятно всё. Ребята решили отыграться. Взять реванш за поражение в Пражской весне. К тому же их трое, а я один и на вид не очень сильный.

— Коньец тебе, руска! — на этот раз произнёс третий, и его рука потянулась за пояс.

В подъезде узко. Очень узко. Это был мой единственный шанс. Они не могли атаковать все вместе, только по одному.

Скоро здесь запахнет не только кошачьей мочой, но и старым страхом, и свежей кровью. Их кровью.

Что же, реваншисты хреновы, вы загнали крысу в угол. А если ей деваться некуда, то…

— По пиву? — я сделал шаг назад, вглубь темноты, подальше от света улицы, маскируя движение. — Нет уж, ребята. После такого базара — только по крови.

Первый, самый крупный, полез на меня. Его силуэт заполнил дверной проем. Я не стал ждать. Резко пнул ногой по колену. Раздался неприятный хруст, и он с криком рухнул, загораживая проход второму.

Второй попытался перелезть через орущего товарища, но я был уже рядом. Короткий удар костяшками пальцев в кадык — и его крик оборвался, сменившись хриплым, пузырящимся звуком. Он схватился за горло, глаза полезли на лоб от ужаса и нехватки воздуха.

Третий, тот, что остался сзади, замер на мгновение, оценивая ситуацию. Его рука наконец вытащила из-за пояса не пистолет, а длинный, тонкий нож. Он блеснул в тусклом свете, пробивавшемся с улицы.

— Коньец, — прошипел он, но в его голосе уже была неуверенность.

Я отступил еще на шаг, нащупывая спиной стену. Побежать было некуда — только глухой коридор. Значит, оставалось одно.

— Знаешь, — сказал я тихо, глядя на него поверх голов его корчащихся товарищей. — Вы все тут любите это слово — «конец». А мне кажется, это всего лишь начало.

Он сделал шаг вперед, и в этот момент где-то сверху, на лестничных пролетах, хлопнула дверь. Послышались шаги и удивленный возглас на чешском. Жилец? Или просто случайный прохожий.

Третий нападавший замешкался, бросив взгляд наверх. Этого мгновения мне хватило. Я рванул на него, не в лоб, а в сторону, прижимаясь к стене. Он инстинктивно повернулся, занося нож, но я был уже сбоку. Перехватил руку с ножом, ударил локтем в лицо. Раздался хруст. Он завыл. Нож с лязгом упал на каменный пол.

Я не стал добивать. Просто отшвырнул его в сторону, к его друзьям. Они лежали там, один воющий, с разбитым коленом, второй держащий горло и давящийся воздухом, третий с разбитым хлебалом, рыдал от боли и унижения.

Сверху спускался человек, испуганно щурясь в темноту.

— Проблемы? — спросил невысокий мужчина.

— Нет, просто… — выдохнул я, поправил рубашку и выдал пришедшие на ум слова. — Бобр — курва! Я пердоле!

Хотел уже выйти из подъезда, когда третий кое-как поднялся, взяв по пути нож

— Засрана свиня! — прорычал он и направился на меня.

— Матка боска! Матка боска! Престанте, пане! — пролепетал жилец, всё ещё стоящий наверху.

Третий, с лицом, залитым кровью и яростью, двинулся на меня, пошатываясь. Его пальцы судорожно сжимали рукоять ножа. Он был ослеплён болью и злобой, видя перед собой только мою фигуру.

— Засрана свиня! — его хриплый крик эхом разнёсся по узкому пространству.

Жилец на лестнице испуганно бормотал что-то о Богородице, умоляя остановиться.

Я отскочил к стене, готовясь к следующей атаке. Он ринулся вперёд, занося нож для удара. Но его подвела собственная ярость или головокружение от боли. Он не заметил ногу своего же товарища, всё ещё корчащегося на полу от боли в колене.

Ботинок зацепился за вывернутую конечность, и придурок с силой полетел вперёд. Инстинктивно он выбросил руки вперёд, чтобы смягчить падение. Но в одной из них был зажат нож!

Раздался странный, приглушённый звук — не хруст, а скорее мягкий, влажный шлёпок. Чех замер на мгновение, его спина выгнулась, а глаза, ещё секунду назад полные ненависти, вдруг округлились от невероятного удивления. Затем из его горла вырвался короткий, сдавленный стон.

В следующую секунду он рухнул на пол лицом вниз. Из-под его шеи, из ложбинки у самого основания горла, медленно расползалось тёмное, почти чёрное пятно. Его тело дёрнулось несколько раз и затихло.

В подъезде воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь тяжёлым хрипом второго нападавшего и сдавленными всхлипами первого. Жилец на лестнице замер, прижав руку ко рту, его глаза были полны ужаса.

Я смотрел на расползающуюся лужу крови. Никакого торжества не было. Была лишь тяжёлая, леденящая пустота. Он сам наступил. Сам упал. Сам заколол себя. Случайность. Глупая, нелепая, страшная случайность.

— Бобр… — тихо выдохнул я уже совсем не к месту, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Бобр… курва…

Вот так же вот погиб и Грушко, которого посадили в мою камеру незадолго перед тем, как предстать пред ясны очи президента России. Тоже запнулся, тоже накололся…

Моё проклятие в действии.

Ладно, он сам это заслужил, ведь я предлагал им миром разойтись, а они предпочли пустить кровь.

Я вздохнул и вышел из подъезда. Ждать приезда милиции, а потом возвращаться к туристической группе не было никакого желания. Я шёл быстрыми шагами по направлению к своей цели.

На душе было муторно. Вот на хрена они так взъелись на меня? Что я им сделал?

На ум пришло небольшое сравнение. Сравнение со своим временем и миром. Венгрия в пятьдесят шестом тоже залупнулась. Правда, у них была не столько антисоветская, сколько тупо реваншистская тема — обидно было мадьярам за слив в сорок пятом. Но с венграми мы особо не церемонились. Итог — в моём времени Венгрия вполне вменяема, а Орбан — самый адекватный политик Европы.

Чехам в шестьдесят восьмом мы вломили, но как-то очень нежно и не глубоко. Итог — серьёзное количество адекватно настроенных граждан в их элите, но и сторонников Наты хватает.

Польше, Румынии и Болгарии мы в своё время не вломили вообще. Итог — практически неадекватная элита, готовы умереть за НАТО и святую амерскую демократию.

Вывод: лечить европейскую неадекватность можно только звездюлями. Доказано практикой, что дружбу они принимают за слабость…

Я покачал головой и вздохнул. Порой жизнь миллионов приходится оплачивать сотнями, а то и тысячами смертей.