Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Глава 5

Я лежал на больничной койке, всё ещё ощущая вкус манго, киви и яблока, который Юто Хаяси превратил в симфонию. Его слова о «диссонансе» крутились в голове, как заевшая пластинка. Ведь талант! Самый настоящий самородок.

Токио сверкал за окном, мне, несмотря на поздний час, не спалось. Телефон лежал на тумбочке, и я потянулся к нему, морщась от боли в руке. Экран загорелся, и я набрал номер Ичиро. Он ответил после второго гудка, его голос был бодрым.

— Кенджи? — сказал он, и я услышал шелест бумаг на фоне. — Ты должен спать, а не звонить. Наоми меня убьёт, если узнает, что ты опять геройствуешь.

— Забудь про сон, — сказал я, мой голос был хриплым, но твёрдым. — Мне нужна твоя помощь. Срочно.

Ичиро замолчал, и я представил, как он выпрямляется в своём кресле, его усталые глаза становятся острыми. Он знал, что я не звоню просто так.

— Выкладывай, — сказал он. — Что стряслось?

Я кашлянул, оглядев палату, чтобы убедиться, что дверь закрыта.

— Есть один парень, — начал я. — Юто Хаяси. Пациент в этой больнице. Худощавый, лет двадцать пять, шрамы на руках, как от ножей. Он… чёрт, он гений с едой. Нарезал фрукты, которые ты мне принес так, что я чуть не забыл, где нахожусь. Этот вкус… это не просто талант, это мастерство.

— Что ты имеешь ввиду? Просто фрукты нарезал — и уже гений?

— Ты не понимаешь. Он поймал идеальный баланс вкуса. Уж не знаю как. Нюхал фрукты, как зверь. Потом на кусочки нарезал. И все! Но вкус… идеальный баланс во всем — в сладости и кислоте, в консистенции и мягкости. Он просто бог вкуса! Он должен работать в нашем бизнесе. Повар, может, су-шеф. А лучше шеф-повар!

— Кенджи-сан, ты уверен? Так сразу — и шеф-повар? Не зная тебя, я бы подумал, что ты сошел с ума!

— Я хочу, чтобы ты проверил его. Я хочу знать всё — где работал, с кем, почему здесь.

Ичиро хмыкнул, и я услышал, как он стучит по клавиатуре, уже в деле.

— Юто Хаяси, — повторил он, будто записывая. — Шрамы, кулинарный гений. Записал. Ты уверен, что он не просто псих?

— Не псих, — сказал я, стиснув зубы. — Он — наша новая ступень, на уровень выше в кулинарном бизнесе. Думаю, если все срастётся, то это будет революция в мире еды.

— Понял, — сказал Ичиро, его голос стал серьёзнее. — Я пробью его по базам — больницы, трудовые записи, может, соцсети. И… я подключу Волка. Он умеет вынюхивать то, что не лежит на поверхности. Если этот Хаяси был в нашем бизнесе, Волк раскопает его за день.

— Хорошо, — сказал я. — Но осторожно. Если он связан с кем-то вроде Танабэ, мы не знаем, кто за ним стоит. И… Ичиро, никому не говори, даже Наоми. Пока не разберёмся.

— Договорились, — сказал он. — Я начну прямо сейчас. А ты, Кенджи, не лезь в драки, пока лежишь. Твоя рука и так выглядит, как реквизит из фильма ужасов.

Я усмехнулся, несмотря на боль, и почувствовал, как напряжение чуть отпустило.

— Без тебя разберусь, — сказал я. — Держи меня в курсе. И… спасибо.

— Всегда, — сказал Ичиро, и я услышал его улыбку, прежде чем он повесил трубку.

Я положил телефон на тумбочку, чувствуя, как усталость накатывает, но сон был далёк.

Я некоторое время лежал на больничной койке, уставившись в белый потолок, который казался бесконечным, как пустыня. Запах антисептика въедался в ноздри, а пикание монитора у кровати отсчитывало время, будто напоминая, что я всё ещё жив. Моя рука, обмотанная бинтами, ныла от ожога, рёбра болели при каждом вдохе, но это было не самое худшее. Хуже была тишина — эта проклятая тишина больничной палаты, которая давила, как бетонная плита. Токио сверкал за окном, его небоскрёбы дразнили меня жизнью, от которой я был отрезан, и я чувствовал, как мой разум, привыкший к движению, к пазлам, к борьбе, начинает задыхаться.

Я закрыл глаза, и передо мной снова возник Юто Хаяси — худощавый парень с растрёпанными волосами, шрамами на руках и глазами, в которых тлела какая-то тоска. Его руки, танцующие с ножом, нарезали манго, киви и яблоко с такой точностью, будто он писал музыку. А вкус… чёрт, этот вкус был как откровение. Сладость манго, терпкость киви, хруст яблока — всё в идеальной пропорции, как будто он знал секрет, который мир забыл. Юто назвал это балансом, и я не мог выкинуть его слова из головы. «Еда честна», — сказал он, и я чувствовал, что он прав. В отличие от людей, от бизнеса, от всей этой грязи, что я выгребал в «Жемчужине», еда не лгала.

Я потянулся к тумбочке, морщась от боли, и взял яблоко из корзины, которую притащил Ичиро. Оно было простым, чуть потёртым, с красным боком, но я смотрел на него, как на вызов. Откусил. Ну да, обычное яблоко, ничем не примечательное.

Я представил ресторан — маленький, без неона и мрамора, без ВИП-залов и заоблачных цен. Никаких деликатесов, никаких трюфелей, икры или мраморной говядины. Только простые ингредиенты — рис, картофель, морковь, яблоки, рыба с утреннего рынка. Но каждое блюдо выверено, как формула, где каждый кусочек, каждая крупинка, каждый грамм специй сбалансированы до совершенства. Как у Юто. Я видел столы, за которыми люди — не критики, не богачи, а обычные люди — едят и замолкают, потому что вкус рассказывает им историю. Название пришло само: «Баланс». Ресторан, где еда — не понты, а правда.

Я усмехнулся, чувствуя, как идея зажигает меня, несмотря на боль. «Спрут» был моей империей, но он был тяжёлым — интриги, предательства, как в «Жемчужине», где я чуть не сгорел. «Баланс» будет другим. Я найду Юто, вытащу его из этой больницы. Его дар, его чувство пропорций — это то, что сделает ресторан живым.

Не спиться.

Я не мог ждать. Не мог лежать, пока эта идея, как искра, не разгорелась в пламя. Юто был ключом, и я должен был поговорить с ним. Сейчас.

Я медленно сел, игнорируя боль в рёбрах, и спустил ноги с кровати. Пол был холодным, но это отрезвило. Накинув больничный халат, я сунул телефон в карман и, стараясь не шуметь, выскользнул в коридор. Больница спала, только мягкий свет ламп и далёкий гул лифта нарушали тишину. Мои шаги, хоть и осторожные, эхом отдавались от мраморного пола. Я направился к большому окну в конце коридора, тому самому, где днём стоял Юто, глядя на сад сакуры. Что-то подсказывало, что он будет там.

И я не ошибся. Юто Хаяси стоял у окна, его худощавая фигура в больничном халате казалась почти призрачной на фоне тёмного сада. Его руки были засунуты в карманы, волосы растрепались, а взгляд, как и раньше, был прикован к голым ветвям сакуры, качавшимся на ветру. Он не обернулся, но я почувствовал, что он знает о моём присутствии.

— Бессонница? — спросил я, остановившись в паре шагов, мой голос был хриплым, но дружелюбным.

Юто слегка повернул голову, его тёмные глаза с лихорадочным блеском встретились с моими. Он кивнул, уголок его губ дрогнул в слабой улыбке.

— Что-то вроде, — сказал он тихо, его голос был мягким, но с той же глубиной, что и днём. — Ночью сад… другой. Тише. Честнее.

Я шагнул ближе, встав рядом, и посмотрел на сад. Деревья стояли голые, но их ветви, освещённые фонарями, казались живыми, как будто шептались с ветром. Я кашлянул, чувствуя, как идея «Баланса» рвётся наружу, и решил не тянуть.

— Юто, — начал я, мой голос стал твёрже, — я весь день думаю о том, что ты сделал с фруктами. Это было… как искусство. Я хочу создать ресторан. Не такой, как мои другие. Никаких деликатесов, никаких понтов. Простые ингредиенты — рис, овощи, рыба с рынка. Но каждое блюдо — идеальное, сбалансированное, как ты делаешь. Назову его «Баланс». И я хочу, чтобы ты был шеф-поваром.

Я замолчал, ожидая его реакции, чувствуя, как адреналин разгоняет кровь. Я видел этот ресторан так ясно: деревянные столы, тёплый свет, тарелки, где каждая деталь — от текстуры до вкуса — совершенна. Юто был тем, кто мог это воплотить. Но он не ответил сразу. Его взгляд вернулся к саду, и я заметил, как его пальцы в карманах сжались. Когда он заговорил, его голос был тише, почти вымученным.

— Нет, Кенджи, — сказал он, и моё имя в его устах прозвучало как точка. — Я не могу.

Я моргнул, ошеломлённый. Отказ? Я ожидал сомнений, может, вопросов, но не такого твёрдого «нет». Моя гордость, привыкшая к тому, что люди соглашаются, когда я зову, вспыхнула, но я подавил её. Юто не был обычным поваром, и я должен был понять, почему он закрывается.

— Почему? — спросил я, стараясь звучать спокойно, хотя нетерпение рвалось наружу. — Ты же сам сказал — еда честна. Ты создаёшь баланс, Юто. Я видел, как ты превратил яблоко в шедевр. Этот ресторан — твой шанс. Ты можешь показать миру, что простое может быть великим. Ты можешь создать гармонию, о которой говорил.

Он покачал головой, его глаза потемнели, и я увидел в них не просто грусть, а что-то глубже — страх, может, вину. Он шагнул назад, как будто моё предложение было ловушкой.

— Ты не понимаешь, — сказал он, его голос стал резче, но всё ещё тихим. — Я не создаю гармонию, Кенджи. Я… я разрушаю. Мой баланс… он не для мира. Он для меня. Чтобы не сойти с ума.

Я нахмурился, шагнул ближе, игнорируя боль в рёбрах, и мой голос стал напористее.

— Юто, послушай, — сказал я. — Я знаю, что у тебя есть прошлое. Все мы тащим багаж. Но я видел твой дар. Ты можешь взять морковь, рис, чёрт возьми, даже больничную кашу и сделать так, чтобы люди забыли обо всём. «Баланс» — это не просто ресторан. Это место, где ты можешь быть собой. Не разрушать, а строить. Я дам тебе всё — кухню, команду, свободу. Ты нужен мне.

Он смотрел на меня, и на миг мне показалось, что я пробился. Его глаза смягчились, пальцы разжались, но затем он отвернулся, его плечи опустились, как будто он нёс невидимый груз.

— Ты не знаешь, о чём просишь, — сказал он, его голос был почти шёпотом. — Мой баланс… он отравлен. Я не хочу, чтобы он коснулся других. Не снова.

Я открыл рот, чтобы возразить, но его последнее слово — «снова» — повисло в воздухе, как предупреждение. Он шагнул к окну, его фигура снова стала одинокой, и я понял, что давить дальше бесполезно. Юто закрылся, как дверь, и я не знал ключа. Но я знал одно: я не сдамся. Его отказ только разжёг моё упрямство. Я найду способ вытащить его, раскрою, что он скрывает, и «Баланс» станет реальностью — с ним или без него.

— Подумай, — сказал я, мой голос был спокойным, но с лёгким напором. — Я не из тех, кто легко отступает. Спокойной ночи, Юто.

Он не ответил, его взгляд остался на саду, но я почувствовал, что мои слова задели его. Я повернулся и поплёлся обратно в палату.

Я провалился в сон, словно в тёмную воду, и мир вокруг растворился. Боль в рёбрах, жжение в забинтованной руке — всё исчезло, сменившись глубокой тишиной, которая вскоре задрожала от звуков: шипение масла на раскалённой сковороде, ритмичный стук ножа по деревянной доске, приглушённый гул голосов, как эхо далёкой толпы.

Я стоял в незнакомой кухне, непохожей на мои рестораны. Стены из потемневшего дерева, тёплый свет бумажных фонарей, а за широкими окнами — сад сакуры в полном цвету, лепестки падали, как мягкий снег, устилая землю розовым ковром. Воздух был пропитан ароматом свежесрезанных трав, земли и чего-то неуловимо сладкого, как далёкое воспоминание.

Посреди кухни стоял Юто Хаяси, его худощавые плечи чуть ссутулились, тёмные растрёпанные волосы падали на глаза. Его руки, покрытые тонкими шрамами, двигались с хирургической точностью, нарезая морковь, имбирь, лук — простые продукты, которые в его пальцах сияли, как драгоценности. Я шагнул ближе, чувствуя, как аромат окутывает меня: цитрус, земля, лёгкая острота имбиря. Юто не смотрел на меня, но его голос, мягкий и глубокий, как ночной ветер, разрезал тишину.

— Баланс, Кенджи, — сказал он, не отрываясь от работы. — Ты его ищешь, но не видишь. Еда — это не просто вкус. Это выбор. Дай мне выбирать, и я покажу тебе.

Я замер, наблюдая, как он работает. Щепотка соли, капля мёда, тонкий, почти прозрачный ломтик имбиря — он соединял их с такой уверенностью, будто писал музыку. На тарелке перед ним появилось блюдо, простое, но живое, а затем оно словно развернулось в целое меню: мисо-суп с едва уловимой кислинкой, рис с хрустящей корочкой и каплей соевого соуса, десерт из яблок и кунжута, где каждый кусочек был гармонией. Я чувствовал их вкус, не касаясь губами, — сладость, соль, тепло, свежесть, всё в идеальной пропорции. Юто повернулся, его глаза, обычно тёмные и грустные, сияли, как фонари в саду, отражая свет сакуры.

— Дай мне свободу, — сказал он, его голос стал твёрже. — Не кухню, не команду. Меню. Мои блюда. Тогда я останусь.

Я открыл рот, чтобы ответить, но кухня дрогнула, стены начали таять, лепестки сакуры закружились в вихре, утягивая меня прочь. Голос Юто эхом звал: «Мои блюда… мои…»

Я рывком проснулся, сердце колотилось, рёбра ныли, как будто кто-то врезал мне под дых. Утренний свет заливал палату, Токио за окном уже гудел, его небоскрёбы сверкали, как вызов. Я всё ещё видел ту кухню, чувствовал аромат, слышал Юто. Сон был не просто сном — он был ответом. Я понял, как уговорить его. Не деньги, не обещания кухни, а свобода. Дать ему самому составить меню для «Баланса», где каждое блюдо будет его, от первого штриха до последней крупинки соли. Это то, что ему нужно — контроль над своим даром, шанс создавать, а не разрушать, как он боится. Я улыбнулся, несмотря на боль, чувствуя, как идея оживает. Юто не сможет отказаться.

Я медленно сел, морщась от протестов тела. Левая рука горела под бинтами, но я стиснул зубы и накинул больничный халат, его ткань холодила кожу. Телефон на тумбочке показывал семь утра, но ждать я не мог. Моя идея горела ярче, чем ожог, и я должен был найти Юто, рассказать ему, убедить. Я сунул телефон в карман и, стараясь не шуметь, выскользнул из палаты.

Коридор больницы был пуст, только мягкий свет ламп и далёкий гул лифта нарушали тишину. Мои шаги, хоть и осторожные, эхом отдавались от мраморного пола. Я направился к палате Юто, той, что он делил с другими пациентами, представляя, как он лежит, глядя в потолок, или стоит у окна, как вчера, размышляя о своём саду.

Я толкнул дверь, и моё сердце пропустило удар. Койка Юто была заправлена, одеяло аккуратно сложено, подушка выправлена, как будто здесь никто не спал. Ни халата, ни его вещей — ничего, только стерильная чистота.

Холод сжал желудок, и я почувствовал, как паника подбирается к горлу. Это было неправильно. Юто не мог просто уйти. Я развернулся, почти бегом вернувшись в коридор, и поймал взглядом медсестру — молодую женщину с усталыми глазами, проверявшую папку у стойки.

— Где Юто Хаяси? — спросил я, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал от тревоги. — Парень из той палаты. Куда он делся?

Медсестра подняла взгляд, её брови слегка нахмурились, но она ответила ровно, как будто мой вопрос был рутиной:

— Господин Хаяси? Его выписали сегодня утром. По его собственной просьбе. Сказал, что должен уйти, и врачи не стали держать — его состояние стабильно. Он ушёл пару часов назад.