Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Глава 4

Я очнулся в больничной палате. Белые стены и запах антисептика ударили в сознание, как холодная вода. Моя голова гудела, тело ныло, а левая рука, обмотанная бинтами, горела, будто её поджарили на гриле.

Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на потолке, но мысли были как осколки разбитого стекла — острые, беспорядочные, не складывающиеся в картину. Где я? Почему? Последнее, что мелькало в памяти, — это жар, крики, чьи-то руки, тянущие меня назад, и боль, которая взорвалась, как граната. Я попытался сесть, но резкая вспышка в рёбрах заставила меня зашипеть и рухнуть обратно на подушку. Мой взгляд скользнул по палате: капельница, монитор с пикающим ритмом, окно, за которым Токио сверкал вечерними огнями. Я был жив, но чувствовал себя так, будто проиграл бой.

Дверь скрипнула, и я повернул голову, морщась от боли. В палату вошли двое: Ичиро, моя правая рука, в безупречном костюме, но с усталыми глазами, и Наоми. Ичиро держал огромную корзину с фруктами, его лицо было серьёзным, но уголки губ дрогнули в слабой улыбке, когда он увидел, что я в сознании. Наоми шагнула ближе, её руки были скрещены, но она тут же расслабилась, увидев мой взгляд.

— Кенджи, чёрт возьми, — сказала она, её голос был хриплым, но тёплым. — Ты нас напугал. Лежи смирно, герой, или я сама тебя прикую к этой койке.

Я попытался усмехнуться, но получилось только гримаса. Мой голос был слабым, как будто кто-то выжал из него силу.

— Что… что случилось? — спросил я, глядя на них. — Я ничего не помню. Где я был? Почему… это? — Я кивнул на бинты, чувствуя, как паника подбирается к горлу.

Ичиро сел на стул рядом, положив папку на колени. Его взгляд был спокойным, но в нём читалась тяжесть последних дней. Наоми прислонилась к стене, её глаза следили за мной, будто она боялась, что я снова исчезну.

— Ты в больнице, Кенджи, — начал Ичиро, его голос был ровным, как всегда, когда он объяснял сложные вещи. — Три дня назад ты выбрался из ада, который устроили в «Жемчужине». Ты был в плену, но спасся. Обжёг руку, сломал пару рёбер, но ты жив, и это главное.

Я моргнул, пытаясь осмыслить его слова. Плен? «Жемчужина»? Обрывки воспоминаний мелькнули в голове: кухня, запах рыбы, грубый охранник Тецуо, Мика, шепчущая о странных поставках, Ястреб — управляющий Кавамура, его презрение к «Спруту». Я внедрился в ресторан под видом Хиро Ямады, чтобы найти причину убытков, и, похоже, нашёл больше, чем ожидал. Но как я оказался здесь?

— Расскажи, — сказал я, мой голос окреп, но всё ещё дрожал. — Всё. Что произошло?

Ичиро кивнул, открыв папку, но говорил, не глядя в бумаги — он знал историю наизусть.

— Ты раскрыл схему. Они подменяли качественную рыбу на дешёвую, заражённую токсинами, чтобы сэкономить и продать оригинал на чёрном рынке. Выручку они делили, а часть денег отмывали через «Курама Фиш», которая, как выяснилось, связана с остатками империи Танабэ.

Я стиснул зубы, чувствуя, как злость вспыхивает внутри, несмотря на слабость. Танабэ. Этот ублюдок, даже будучи раздавленным, тянул свои щупальца, чтобы отомстить. Я вспомнил, как Тецуо смотрел на меня, как Кавамура ворчал на «Спрут». Они были гнилью, пожиравшей мой ресторан.

— Как я выбрался? — спросил я, глядя на Ичиро. — И что с ними?

— Ты был чертовски упрям, Кенджи, — сказал он. — Они поймали тебя, когда ты заглянул в их тайник в подсобке. Тецуо и его громилы заперли тебя, хотели… — она замялась, её глаза потемнели, — избавиться позже. Но ты сломал замок и вырвался. Обжёг руку, но успел передать мне данные через телефон, который спрятал. Мы с Волком ворвались с полицией, пока ты был без сознания.

Я кивнул. Воспоминания начали возвращаться ко мне.

— Полиция арестовала всю шайку, — сказал он. — Кавамура, Тецуо, Рёсуке, даже Юки, хотя он пошёл на сделку, признав вину. Твои сведения — записи разговоров, фото накладных, имена — раскрыли их схему. «Курама Фиш» закрыта, а «Жемчужина» под контролем. Мы чистим репутацию, и Мика помогает — она оказалась храбрее, чем кажется. Танабэ больше не угроза. Ты сделал это, Кенджи.

— Значит, можно отдохнуть? — спросил я, моя усмешка была слабой, но искренней. — Правда, на больничной койке.

Наоми рассмеялась, её рука легла на моё плечо, осторожно, чтобы не задеть бинты.

— Отдыхай, герой, — сказала она. — Но недолго. Токио не даст тебе заскучать.

Ичиро встал, поправляя костюм.

— Я займусь прессой, — сказал он. — Они уже трубят о твоём подвиге. «Жемчужина» снова сияет, благодаря тебе.

Они направились к двери, но я остановил их, мой голос был тихим, но твёрдым.

— Спасибо, — сказал я. — Обоим. Без вас я бы не вылез.

— Кенджи, — сказала Наоми. — Ешь фрукты, а то Ичиро зря тащил эту корзину через полгорода.

Я усмехнулся, хотя улыбка далась с трудом.

— Спасибо, — сказал я, мой голос был слабым, но искренним. — Ичиро, ты теперь мой личный поставщик фруктов?

Ичиро поставил корзину на столик у кровати, его глаза сверкнули лёгким весельем, но лицо осталось серьёзным.

— Считай это взяткой, чтобы ты быстрее встал, — сказал он, поправляя галстук. — «Спрут» не может долго обходиться без тебя. Но пока ешь манго и не геройствуй. Наоми уже грозилась привязать тебя к койке.

Наоми фыркнула, её взгляд смягчился, и она шагнула ближе, положив руку на моё плечо, осторожно, чтобы не задеть бинты.

— Слушай его, Кенджи, — сказала она. — Мы с Волком держим всё под контролем. «Жемчужина» оживает, пресса поёт тебе дифирамбы. Отдыхай, пока можешь.

— Идите, — сказал я. — Не нянчитесь со мной. Я в порядке.

Наоми закатила глаза, но улыбнулась, а Ичиро просто кивнул, его взгляд сказал больше, чем слова. Они вышли, оставив за собой тишину, которая тут же заполнила палату, как туман. Корзина фруктов стояла на столике, манго ярко желтели, но я не чувствовал голода. Я чувствовал… скуку. Одиночество. Мой пентхаус в Минато, с его чёрной мраморной ванной и видом на залив, был далеко, а здесь я был просто пациентом, запертым в белой клетке. Мой разум, привыкший к действию, к борьбе, к пазлам, требовал движения.

Я медленно сел, игнорируя протесты рёбер, и спустил ноги с кровати. Пол был холодным, но это отрезвило. Я взял пару персиков, киви и яблоко из корзины, решив помыть их — хоть какая-то цель. Но больше я хотел оглядеться, вдохнуть жизнь за пределами этой палаты. Я накинул больничный халат, морщась от боли в руке, и вышел в коридор, держа фрукты в здоровой руке. Коридор был длинным, с мягким светом ламп и приглушённым гулом голосов из соседних палат. Медсёстры мелькали вдалеке, катя тележки с оборудованием, но я был один, мои шаги эхом отдавались от мраморного пола. Токио сверкал за окнами, его небоскрёбы напоминали о мире, который я временно покинул.

В самом конце коридора я заметил фигуру — одинокую, неподвижную, стоящую у большого окна, выходящего на внутренний сад больницы. Это был молодой парень, худощавый, с растрёпанными тёмными волосами и руками, засунутыми в карманы больничного халата. Его взгляд был прикован к саду, где сакура уже отцвела, оставив деревья голыми, но всё ещё красивыми в своей простоте. Я замедлил шаг, чувствуя странное притяжение. Может, это была скука, а может, интуиция, которая столько раз спасала мне жизнь. Я решил подойти, кашлянув, чтобы не спугнуть его.

— Эй, — сказал я, мой голос был хриплым, но дружелюбным. — Не помешаю? Просто… надоело лежать.

Парень медленно повернул голову, его глаза были тёмными, с лихорадочным блеском, но не враждебными. Он выглядел лет на двадцать пять, с бледной кожей и шрамами на руках, которые говорили о работе с чем-то острым — ножами, может быть. Он молчал секунду, потом кивнул, возвращая взгляд к саду.

— Не помешаешь, — сказал он тихо, его голос был мягким, но с глубиной, как будто он привык говорить мало, но веско. — Сидишь в палате, и кажется, что мир остановился. А тут… — он кивнул на сад, — всё движется. Даже без цветов.

Я подошёл ближе, встав рядом, и посмотрел на сад. Деревья качались на ветру, каменные дорожки вились между клумбами, а маленький пруд отражал огни города. Это было красиво, но не так, как Токио с его неоном — это была тихая, почти вечная красота.

— Философ? — спросил я, поднимая бровь, но с лёгкой улыбкой, чтобы не отпугнуть.

Он усмехнулся, но его взгляд остался на саду.

— Нет, — сказал он. — Просто… сад учит. Он не спешит, не кричит, не требует. Он просто есть. Цветёт, вянет, снова растёт. Мы смотрим на него и думаем, что это мы главные, но сад был до нас и будет после. Иногда я думаю, что мы все — просто тени, которые он терпит.

Я моргнул, не ожидая такой глубины от парня, который выглядел, как очередной пациент. Его слова задели что-то внутри — может, мою собственную усталость от бесконечных битв, от роли, которую я играл. Я кашлянул, переложив фрукты в руке, и решил сменить тему.

— Кенджи, — сказал я. — А ты кто? Тоже от скуки сбежал?

Он повернулся ко мне, его взгляд был внимательным, но не настороженным.

— Юто, — сказал он. — Юто Хаяси. Да, что-то вроде того. Просто… иногда стены давят. А сад… он не лжёт.

«Странный малый», — подумал я. Но хоть поговорить есть с кем.

Я кивнул, чувствуя, что этот парень не так прост, как кажется. Его слова о саде, его шрамы, его молчаливость — всё это было как пазл, который я хотел собрать. Но я не успел спросить больше: за спиной послышались шаги медсестры, её голос был строгим.

— Господин Мураками! — сказала она. — Вам нельзя вставать! Назад в палату, немедленно!

Я обернулся, готовый возразить, но Юто уже отвернулся к окну, его фигура снова стала одинокой.

— Хочешь фрукты? — предложил я.

Он повернулся, его тёмные глаза с лихорадочным блеском встретились с моими. Увидев фрукты в моих руках — манго, киви и яблоко, — он улыбнулся, но не той дежурной улыбкой, что раздают из вежливости. Это была улыбка человека, который увидел что-то знакомое, как старого друга.

— Неплохой набор, — сказал он, его голос был мягким, но с глубиной, как у человека, привыкшего взвешивать слова. — Манго, киви, яблоко… знаешь, во всём должен быть баланс. Как в саду — цветы, тени, вода. Один элемент без другого — просто шум.

Я прищурился, чувствуя, как его слова цепляют что-то внутри. Баланс. Это было то, чего мне не хватало — в бизнесе, в жизни, в этой больничной койке. Я шагнул ближе, протягивая фрукты.

— Угощайся, — сказал я, стараясь звучать небрежно. — Не буду же я один их есть.

Юто кивнул, его пальцы, покрытые тонкими шрамами, осторожно взяли фрукты. Он поднёс манго к носу, вдохнул глубоко, но не так, как обычный человек — его глаза закрылись, будто он слушал музыку, которую я не слышал. То же самое с киви и яблоком: он нюхал их, поворачивая в руках, его лицо стало сосредоточенным, почти медитативным. Я смотрел, заворожённый, не понимая, что происходит. Затем он достал из кармана халата маленький складной нож, лезвие которого блеснуло под светом ламп. Мои инстинкты напряглись — хирург и боец во мне всегда ждали угрозы, — но Юто двигался с такой уверенностью, что я замер.

Он начал резать фрукты, его движения были точными, как у мастера. Манго он нарезал тонкими ломтиками, киви — чуть толще, а яблоко — кубиками разной величины. Я заметил, что он не просто режет: каждый кусочек был продуман, как будто он видел формулу, недоступную мне. Затем он соединил их в своей ладони — ломтик манго, кусочек киви, кубик яблока — и протянул мне, его улыбка была лёгкой, но с намёком на вызов.

— Попробуй, — сказал он. — И скажи, что чувствуешь.

Я взял комбинацию, глядя на него скептически. Это были просто фрукты, ничего особенного. Но когда я положил их в рот, мир вокруг исчез. Вкус взорвался, как фейерверк, но не хаотичный, а гармоничный, идеально сбалансированный. Сладость манго, мягкая и приторная, смешалась с терпкой свежестью киви, а кисловатая хрусткость яблока связала их, как нота в симфонии. Это было не просто вкусно — это было откровением, как будто я впервые пробовал еду. Я моргнул, глядя на Юто, мой голос был полон удивления.

— Чёрт, что это? — спросил я, всё ещё ощущая послевкусие, которое танцевало на языке. — Это… не сравнить ни с чем.

Юто улыбнулся шире, его глаза сверкнули, как у человека, знающего секрет, который никто не может украсть.

— Я же говорю, — сказал он, откидываясь к окну. — Главное — баланс. Мы едим фрукты просто, без баланса, поэтому не раскрываем глубинного его вкуса.

Я фыркнул, но кивнул, всё ещё ошеломлённый.

— Давай, покажи ещё раз, — сказал я, чувствуя, как любопытство перевешивает усталость.

Юто повторил процесс: вдохнул аромат каждого фрукта, нарезал их с той же хирургической точностью, соединил в новой комбинации — чуть больше киви, чуть меньше манго. Он протянул мне, и я попробовал снова. Вкус был другим, но таким же невероятным: теперь киви доминировал, освежая, но манго добавляло тёплую сладость, а яблоко давало хруст, который завершал аккорд. Я покачал головой, не веря своим ощущениям.

— Как ты это делаешь? — спросил я, мой голос был серьёзнее. — Это же обычные фрукты!.. Но… это не просто фрукты. Это… магия какая-то.

Юто рассмеялся, но его смех был тихим, почти грустным. Он сложил нож и спрятал его в карман, глядя на сад, где тени деревьев качались на ветру.

— Не магия, — сказал он. — Я чувствую баланс вкуса. Яблоко — кисловатое, плотное, хрустящее. Оно как основа, держит всё вместе. Манго — приторно сладкое, мягкое, волокнистое, оно обволакивает, но может заглушить. Киви — свежее, с лёгкой кислинкой, оно будит язык. Если найти правильную пропорцию, толщину, порядок — они уравновешивают друг друга. Один усиливает другой, и ты получаешь… — он замолчал, подбирая слово, — гармонию.

— Где ты этому научился? — спросил я, стараясь звучать небрежно, но мой голос выдал интерес. — Это не больничное хобби.

Юто напрягся, его глаза на миг потемнели, и он отвернулся к саду.

— Долгая история, — сказал он, его голос стал тише. — Скажем, я работал с людьми, которые любили специи. Но не все специи… чистые.

Я открыл рот, чтобы спросить больше, но шаги медсестры раздались за спиной, её голос был строгим.

— Господин Мураками! — рявкнула она. — В палату, немедленно! И вы, Хаяси, тоже!

Юто кивнул, но не двинулся, его взгляд остался на саду. Я почувствовал, что этот разговор — только начало, и что Юто Хаяси, с его ножом и балансом вкусов, был ключом к чему-то большему. Но его слова о «нечистых специях» звенели в голове, как предупреждение.

— Юто, — сказал я, мой голос был спокойным, но с лёгким напором, — ты чувствуешь баланс не только во фруктах, верно? Это… шире?

Юто замер, его взгляд, до этого мягкий, потемнел. Он отвернулся к саду, его пальцы сжали подоконник, и я увидел, как его плечи опустились, будто на них легла невидимая тяжесть. Секунду он молчал, и я почувствовал, как воздух между нами стал гуще. Затем он заговорил, его голос был тихим, пропитанным такой грустью, что я ощутил холод в груди.

— Да, — сказал он, его глаза следили за ветвями сакуры, качавшимися на ветру. — Я чувствую баланс во всём. В людях, в их словах, в мире. Но… его так мало. Всё вокруг — диссонанс. Жадность, ложь, страх… они как специи, которые никто не умеет смешать. Мир хочет горечи, а я… я пытаюсь найти гармонию, но она ускользает.

— Ты прав, — сказал я. — Баланса мало. Но ты его создаёшь. Это… редкость.

Юто посмотрел на меня, его глаза на миг осветились, но затем он покачал головой, его улыбка была горькой.

— Может, — сказал он. — Но создавать баланс в еде проще, чем в мире.

— Господин Мураками! Хаяси! — вновь рявкнула медсестра. — В палаты, сейчас же!

Юто отвернулся к саду, его фигура снова стала одинокой. Я почувствовал, что нашёл не просто повара, а человека, который может изменить всё. Но его слова о диссонансе мира и его грусть были как предупреждение: этот путь не будет лёгким.