Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Глава 10

Дождь хлестал по улицам Асакусы, превращая асфальт в зеркало, где неоновые вывески дробились на осколки света. Такео Кобаяси шагал под чёрным зонтом, его длинное пальто колыхалось, как тень. Рядом, натянув поводок, шёл Кай, чья чёрная шерсть лоснилась от влаги, а глаза горели злобой. Когти пса цокали по тротуару, и прохожие шарахались, чувствуя угрозу, исходящую от хозяина и собаки.

За Кобаяси следовали Рю, с его крысиным лицом и мятым пиджаком, и двое громил в кожаных куртках, татуировки которых мелькали под фонарями. Их шаги были тяжёлыми, но Кобаяси двигался легко, с грацией хищника, знающего, что добыча близко. «Красный Фонарь», идзакая, где мог скрываться Кейта, была в двух кварталах, и Кобаяси уже чувствовал его след — неуловимый, как запах перезревших фруктов в его лаборатории.

Он остановился у входа в идзакаю, над дверью покачивался красный фонарь, его свет дрожал в лужах. Вывеска была скромной, но Кобаяси знал, что «Красный Фонарь» — часть империи «Спрута», детища Кенджи Мураками. Прямой наезд мог обернуться войной, а Кобаяси, несмотря на свою жестокость, был стратегом. «Спрут» имел связи, деньги, людей, и даже его «Курама Фудс», с её теневыми каналами и формулами, не могла позволить себе открытый конфликт. Он должен быть умнее. Улыбка, слова, игра — сначала он поговорит, как старый друг, а потом, когда ночь укроет улицы, Кейта станет его.

Кобаяси дёрнул поводок, заставив Кая сесть, и кивнул громилам, чтобы остались снаружи. Рю, потирая ладони, вошёл за ним, его глаза бегали, как всегда.

Внутри «Красный Фонарь» был шумным: запах саке, жареного тунца и соевого соуса смешивался с гомоном голосов, звоном стаканов и шипением гриля. Деревянные столы были заняты офисными работниками, студентами, парочками, их смех и разговоры наполняли воздух.

Кобаяси прошёл к стойке, его присутствие, как холодный ветер, заставило ближайших посетителей понизить голоса. Хозяйка, женщина с усталым лицом, протирала стакан, но её руки замерли, когда она увидела Кая, чьи зубы блестели в тусклом свете.

— Добрый вечер, — сказал Кобаяси, его голос был мягким, почти дружелюбным, но глаза оставались пустыми. — Я хотел бы поговорить с поваром. Это возможно?

Хозяйка сглотнула, её взгляд метнулся к занавеске, ведущей на кухню. Она кивнула, пробормотав что-то, и скрылась за тканью. Кобаяси сел на высокий стул у стойки, Кай лёг у его ног, но его рычание было слышно даже сквозь шум идзакаи. Рю остался стоять, его пальцы нервно теребили пуговицу пиджака. Через минуту занавеска шевельнулась, и вышел повар — молодой парень, лет двадцати восьми, в чёрном фартуке, с короткими волосами, влажными от пота. Его лицо было спокойным, но глаза насторожёнными, как у человека, привыкшего к неприятностям.

— Вы хотели меня видеть? — спросил повар, вытирая руки о фартук. Его голос был ровным, но Кобаяси уловил лёгкую дрожь.

Кобаяси улыбнулся, его тон был тёплым, как будто он встретил старого знакомого.

— Да, — сказал он, откидываясь на стуле. — Я Такео, просто проездом. Слышал, в «Красном Фонаре» готовят так, что люди возвращаются. Решил попробовать. Что посоветуешь?

Повар расслабился, но лишь чуть. Он кивнул, его взгляд скользнул по Каю, затем вернулся к Кобаяси.

— У нас хорошая темпура, — сказал он. — Или рис с соусом, наш фирменный. Простое, но людям нравится.

Кобаяси кивнул, его улыбка не дрогнула.

— Темпура звучит отлично, — сказал он. — И саке, если можно. Расскажи, как готовишь? Люблю, когда еда с душой.

Повар пожал плечами, но начал говорить, его руки двигались, как будто он уже нарезал овощи. Он рассказал о свежем масле, тонком кляре, секрете хруста — ничего особенного, но Кобаяси слушал, кивая, задавая вопросы о специях, температуре, даже о том, как повар выбирает рыбу. Разговор тёк легко, как саке, и повар, которого звали Рёта, начал улыбаться, увлечённый. Кобаяси был мастером таких игр: он умел быть обаятельным, пока не наступал момент удара. Рю молчал, потягивая воду, его глаза следили за каждым движением Рёты.

Часы шли, идзакая гудела, но Кобаяси не торопился. Он ел темпуру, хвалил вкус, шутил о погоде, спрашивал о жизни в Асакусе. Рёта отвечал, не подозревая, что каждый его слово — шаг к ловушке. Кобаяси не упоминал Кейту, не спрашивал о странных поварах или Ли Вэе, но его разум работал, как механизм, отмечая детали: Рёта был один на кухне, смена заканчивалась поздно, выход — через чёрный ход в переулок. Идеально.

Когда часы пробили полночь, идзакая начала пустеть. Последние посетители допивали саке, хозяйка считала выручку. Кобаяси допил свой стакан, оставил щедрые чаевые и встал, дёрнув поводок. Кай поднялся, его рычание стало глубже.

— Спасибо, Рёта, — сказал Кобаяси, его улыбка была всё ещё тёплой. — Было приятно. Увидимся.

Рёта кивнул, его лицо было усталым, но довольным.

— Заходите ещё, — сказал он, возвращаясь за занавеску.

Кобаяси вышел под дождь, громилы ждали у входа, Рю семенил следом. Он кивнул им, указав на переулок за идзакаей, где чёрный ход выходил в узкую улочку, заваленную мусорными баками. Дождь заглушал звуки, фонари едва светили, и тени были густыми, как чернила. Кобаяси занял позицию у стены, Кай припал к земле, его глаза сверкали. Громилы встали по краям переулка, их фигуры сливались с темнотой. Рю, дрожа от холода, держал телефон, готовый доложить.

Минуты тянулись, дождь барабанил по зонту Кобаяси. Наконец, чёрный ход скрипнул, и Рёта вышел, в лёгкой куртке, с рюкзаком на плече. Он поднял капюшон, не замечая теней вокруг. Кобаяси дал знак, и громилы двинулись, их шаги были бесшумными, как у кошек. Рёта дошёл до середины переулка, когда один из громил схватил его за плечо, второй зажал рот, заглушая крик. Рёта дёрнулся, но силы были неравны. Кобаяси подошёл, Кай зарычал, его зубы блеснули в свете фонаря.

— Тихо, — сказал Кобаяси, его голос был холодным, как дождь. — Не дёргайся, и останешься цел.

Рёта замер, его глаза расширились от ужаса, глядя на Кая. Громилы потащили его к чёрному фургону, припаркованному в конце переулка. Дверь распахнулась, и Рёту втолкнули внутрь, его рюкзак упал в лужу. Кобаяси сел на заднее сиденье, Кай запрыгнул следом, положив голову на колени хозяина. Рю захлопнул дверь, двигатель взревел, и фургон тронулся, растворяясь в ночи Асакусы. Кобаяси смотрел на Рёту, чьё лицо было белым, как бумага, и его губы изогнулись в лёгкой, зловещей улыбке. Кейта был близко, и этот повар знал больше, чем сказал. Вопрос был лишь в том, как быстро он заговорит.

Ссора с Наоми оставила во мне дыру, как будто кто-то вырвал кусок из груди. Её слова — «ты не в порядке», «это одержимость» — жгли, как угли, и я не мог усидеть в офисе «Спрута», где стеклянные стены и гул кондиционеров только усиливали пустоту. Нож, вонзившийся в панель, фрукты, разрезанные в попытке повторить баланс Юто, — всё это было доказательством её правоты, и это бесило меня ещё больше. Я не сумасшедший, но её взгляд, полный тревоги и осуждения, говорил обратное. Мне нужно было выбраться, вдохнуть воздух, заглушить мысли, которые орали о Юто, о «Балансе», о том, реален он или нет. Я схватил пальто, не сказав ни слова помощнице, и вышел на улицы Токио.

Дождь закончился, но асфальт всё ещё блестел, отражая неоновые вывески и фонари. Минато гудел: машины, толпы, запахи уличной еды — всё это было слишком ярким, слишком живым. Я шёл без цели, позволяя ногам нести меня туда, куда они хотели. Небоскрёбы сменились узкими улочками, где магазины становились меньше, а вывески — потрёпанными. Я оказался в старом районе, где Токио словно застрял в прошлом: покосившиеся деревянные дома, облупленные стены, ржавые велосипеды у заборов. Здесь пахло сыростью, углём и чем-то кислым, как забытый суп на плите. Уличные фонари мигали, некоторые не горели вовсе, и тени лежали густо, как чернила. Я не знал, как сюда попал, но тишина этого места успокаивала, даже если она была зловещей.

Мои мысли всё ещё крутились вокруг Наоми. Она хотела помочь, но её слова резали, как нож. «Ты гонишься за призраками», — сказала она, и я выгнал её, как будто это могло заглушить правду. Но правда была в том, что Юто Хаяси, реальный или нет, стал частью меня, и я не мог его отпустить.

Боже, кажется Наоми права — я схожу с ума!

Я остановился у потрескавшегося тротуара, глядя на свои руки, всё ещё в лёгкой повязке. Больница, пожар, его голос, его нож — всё было слишком ярким, чтобы быть галлюцинацией. Или я просто не хотел этого признавать?

Вдалеке послышался скрип тормозов. Я поднял взгляд и замер. Автобус, старый, с облупленной краской, остановился на углу, его двери зашипели, выпуская пассажиров.

Среди них был он. Юто. Его худощавая фигура, длинные волосы до плеч, собранные в небрежный хвост, острые глаза, которые я не мог забыть. Он вышел, опустив голову, в потрёпанной куртке, с рюкзаком на плече. Мое сердце заколотилось, кровь ударила в виски. Это был он — или моя голова снова играла со мной?

Опять началось? Опять галлюцинация? Обострение после стресса на фоне ссоры?

Я шагнул назад, прижавшись к стене, чтобы он не заметил. Дыхание сбилось, разум кричал: галлюцинация, как в больнице, как в офисе с фруктами. Но он выглядел таким реальным — его движения, то, как он поправил лямку рюкзака, как огляделся, будто боялся погони.

Я сжал кулаки, пытаясь понять, что вижу. Если это не Юто, то кто? Если это он, почему здесь, в этом забытом районе? Я хотел окликнуть его, но горло сжалось. Вдруг это ловушка моего разума, и я снова буду резать манго, швырять ножи, доказывая, что не сошёл с ума? Но пока я боролся с собой, сцена передо мной изменилась, и моё внимание переключилось.

Просто понаблюдаю.

К Юто подошёл парень — высокий, с короткими волосами, в кожаной куртке, на которой был вышит рисунок пса, оскалившего зубы. Его походка была наглой, движения резкими, как у человека, привыкшего брать, что хочет. На рукаве мелькнула татуировка, и я заметил, как Юто напрягся, его плечи ссутулились, взгляд метнулся в сторону. Они явно были знакомы, и это знакомство не сулило ничего хорошего. Парень что-то сказал, его голос был низким, с угрозой, но я не разобрал слов. Юто покачал головой, отступил, его лицо стало бледнее. Он явно боялся.

— Не надо, — услышал я его голос, тихий, но знакомый, как эхо из больницы. — Я ничего не делал.

Бандит ухмыльнулся, шагнул ближе, и Юто попятился, бросив взгляд на автобус, который уже уезжал. Он повернулся и быстро пошёл прочь, почти побежал, сворачивая в узкую подворотню между двумя покосившимися домами. Бандит последовал за ним, его шаги были уверенными, как у охотника, знающего, что добыча в ловушке.

Я замер, моё сердце билось так, будто хотело вырваться. Это был не сон, не галлюцинация — Юто был здесь, и он в опасности. Или это всё же игра моего разума? Но я не мог стоять и смотреть. Я двинулся следом, держась в тени, мои шаги были осторожными, чтобы не выдать себя.

Подворотня была узкой, заваленной мусором и пустыми ящиками. Запах сырости и гниющих овощей бил в ноздри. Фонарь в конце переулка мигал, бросая рваный свет на стены, покрытые граффити. Юто шёл быстро, но бандит был быстрее, его куртка шуршала, а рисунок пса казался живым в полумраке. Я держался на расстоянии, прячась за углом, мой пульс стучал в висках. Юто завернул за угол, но я услышал его резкий вдох — он упёрся в тупик, кирпичную стену, заваленную ржавыми банками. Бандит догнал его, его тень нависла над Юто, как хищник над жертвой.

— Куда собрался? — сказал бандит, его голос был пропитан насмешкой. — Думал, спрячешься? Мы тебя везде найдём.

Юто прижался к стене, его рюкзак соскользнул с плеча, упав в грязь. Его глаза были полны страха, но в них мелькнула искра — та самая, что я видел в больнице, когда он говорил о балансе.

— Я не знаю, о чём ты, — сказал он, его голос дрожал, но в нём была твёрдость. — Оставь меня.

Бандит рассмеялся, его смех был резким, как лай. Он шагнул ближе, и я увидел, как его рука скользнула в карман куртки. Свет фонаря блеснул на лезвии ножа, который он вытащил, его острие сверкнуло, как звезда в ночи. Юто замер, его дыхание стало прерывистым, глаза расширились. Бандит поднял нож, его намерения были ясны — он собирался убить.

— Хватит игр, — сказал бандит, его голос стал низким, угрожающим. — Ты знаешь, за что.

Я стоял в тени, моё сердце билось так громко, что я боялся, они услышат. Юто был в шаге от смерти, и я не знал, реален он или нет, но нож был настоящим, как и кровь, которая могла пролиться. Бандит шагнул ближе, лезвие сверкнуло у горла Юто, и время, казалось, остановилось.

Фургон мчался через дождливую ночь Асакусы, его шины шуршали по мокрому асфальту, заглушая звуки города. Внутри было тесно, воздух пропитан запахом сырости, бензина и страха. Рёта сидел на металлическом полу, прижатый к стенке фургона, его руки были связаны за спиной верёвкой, которая врезалась в кожу. Его лицо было бледным, пот стекал по вискам, глаза метались от одного громилы к другому. Напротив него, на откидном сиденье, расположился Такео Кобаяси, его длинное пальто свисало, как крылья ворона. Рядом лежал Кай, огромный кане-корсо, чья чёрная шерсть лоснилась, а рычание вибрировало в груди, как далёкий гром. Кобаяси смотрел на Рёту, его тёмные глаза были пустыми, но в них тлела угроза, как угли под пеплом. Рю, съёжившийся в углу, держал фонарик, чей свет дрожал, освещая лицо повара. Громилы, сидевшие у двери, молчали, их татуированные руки покоились на коленях, но напряжение в их позах говорило, что они готовы к действию.

Кобаяси наклонился вперёд, его пальцы сжали поводок Кая, заставив пса поднять голову. Рёта вздрогнул, его взгляд упал на зубы кане-корсо, блестевшие в свете фонарика.

— Рёта, — начал Кобаяси, его голос был тихим, но резал, как лезвие. — не бойся. Мы не причиним тебе вреда. Просто расскажи об одном парне. Его зовут Кейта. Всё, что знаешь. И не лги — Кай чует ложь.

Рёта сглотнул, его горло дёрнулось, как будто он проглотил камень. Он попытался сесть ровнее, но верёвка впилась глубже, и он поморщился.

— Я… я не знаю никакого Кейту, — сказал он, его голос дрожал, но звучал искренне. — Клянусь!

— Ты врешь. Он у вас работал.

— Был у нас один парень. Но его не так звали. Работал у нас две недели, готовил. Потом уволился, не сказал куда уйдет.

Кобаяси прищурился, его губы сжались в тонкую линию. Он наклонился ближе, Кай зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Рёта отшатнулся, насколько позволяла стенка фургона.

— Он может менять имена, — сказал Кобаяси, его тон стал холоднее. — Худощавый, около тридцати. Длинные пальцы, волосы до плеч, глаза острые, как нож. Готовит так, что вкус не забыть. Делает из ничего шедевр. Это он. Вспоминай, Рёта. Где он?

Рёта покачал головой, его глаза расширились, пот стекал на воротник куртки. Он выглядел так, будто хотел раствориться в металле фургона.

— Я не знаю! — выпалил он, его голос сорвался. — Он был худой, да, лет тридцати, но волосы короткие, не до плеч. И глаза… обычные, не острые. Он готовил круто, но я не знаю, тот ли это, кого вы ищете! Клянусь, я ничего больше не знаю!

Кобаяси выпрямился, его лицо стало каменным, но в глазах вспыхнула ярость, как молния в ночи. Он ненавидел, когда след обрывался, когда добыча ускользала. Кай почуял его гнев, зарычал громче, слюна капнула на пол. Рю съёжился, его фонарик дрогнул, свет заплясал по стенам. Громилы переглянулись, их руки напряглись, готовые к приказу. Кобаяси сжал поводок так, что кожа скрипнула, его пальцы побелели. Он был готов разорвать Рёту, как Кай рвёт добычу, — не за ложь, а за бесполезность. Этот повар был ниточкой к Кейте, но ниточка рвалась.

— Ты бесполезен, — сказал Кобаяси, его голос был низким, почти рычанием. — Я дал тебе шанс, но ты тратишь моё время. Кай голоден, Рёта. И я тоже.

Рёта задрожал, его дыхание стало прерывистым, глаза забегали, ища выход, которого не было. Он открыл рот, но слова застряли, пока паника не вытолкнула их.

— Погодите! — выпалил он, его голос был хриплым от страха. — Я… я могу показать фото! Мы сфоткались с ним, с Ли Вэем, перед его уходом. На мой телефон! Посмотрите, может, это поможет понять, тот ли он!

Кобаяси замер, его глаза сузились. Фото. Это могло быть зацепкой — или очередной пустышкой. Он кивнул Рю, который, дрожа, полез в карман Рёты и вытащил телефон. Экран треснул, но включился. Рю, под взглядом Кобаяси, пролистал галерею, пока Рёта не кивнул на снимок.

— Вот, — сказал Рёта, его голос дрожал. — Это он, Ли Вэй. Мы у стойки.

Рю повернул телефон к Кобаяси. На фото Рёта улыбался, стоя рядом с худощавым парнем в фартуке. У того были короткие тёмные волосы, усталое лицо, обычные черты. Ничего от Кейты — ни длинных волос, ни острого взгляда, ни той ауры, которая делала его опасным. Кобаяси стиснул зубы, его лицо исказилось от разочарования. Это был не Кейта.

— Чёрт, — выругался он, его голос был резким, как удар хлыста. Он швырнул телефон на пол, экран хрустнул, Рёта вздрогнул. Кай зарычал, почуяв гнев хозяина, и Рю отшатнулся, чуть не уронив фонарик. Кобаяси встал, его фигура нависла над Рётой, как тень смерти. След оборвался, и этот повар был последней ниточкой, которая оказалась пустой. Ярость кипела в нём, требуя выхода.

Рёта, видя его взгляд, затрясся сильнее, его голос сорвался в мольбу.

— Это не он, да? — выпалил он. — Значит, я сказал правду! Вы меня отпустите, да? Я никому не скажу, клянусь! Пожалуйста!

Кобаяси остановился, его губы медленно изогнулись в улыбке — холодной, зловещей, как лезвие, скользящее по коже. Он наклонился к Рёте, его лицо было так близко, что повар чувствовал его дыхание.

— Отпустить? — сказал Кобаяси, его голос был мягким, но ядовитым. — Ты видел меня, Рёта. Видел Кая, моих людей. Знаешь, что я ищу кого-то. Если я тебя отпущу, ты побежишь в «Спрут», к Мураками, или в полицию. Я не могу этого позволить.

Рёта побледнел, его глаза расширились, он дёрнулся, но верёвки держали крепко. Кай зарычал, его зубы были в сантиметрах от ноги повара. Рю смотрел в пол, громилы напряглись, готовые к любому приказу.

Кобаяси выпрямился, его рука медленно скользнула в карман пальто. Он достал нож — тонкий, с чёрной рукояткой, лезвие блеснуло в свете фонарика, как оскал Кая. Кобаяси повернул его в пальцах, свет отразился в его пустых глазах, и улыбка стала шире, хищной. Рёта замер, его дыхание остановилось, страх сковал его, как лёд. Фургон мчался через ночь, дождь барабанил по крыше, и в этом тесном, холодном мире не было выхода.