Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Глава 14

Прошло пять дней с той ночи на крыше, и Токио, казалось, затаил дыхание. Я стоял в кухне «Жемчужины», переодетый в белую поварскую куртку, рукава которой были чуть длинноваты, а ткань пахла крахмалом. Рёбра всё ещё ныли от драки в подворотне, но боль стала тупой, как старый синяк. Юто был рядом, его худощавые пальцы двигались с хирургической точностью, нарезая имбирь тонкими, почти прозрачными ломтиками. Его длинные волосы были собраны в аккуратный хвост, глаза, всё ещё тёмные от усталости, теперь горели тихой решимостью. Назначение его шеф-поваром «Жемчужины» было моим решением — рискованным, но необходимым. Юто нужен был не только мне, но и «Спруту», чтобы доказать, что его баланс реален, что он может творить, не разрушая. И, чёрт возьми, он доказал.

И я не прогадал.

Новое меню Юто взорвало Токио. Его блюда — простые, но гениальные сочетания, вроде мисо с трюфельным маслом или сябу-сябу с юдзу и лавандой — заполнили зал до отказа. Критики писали оды, клиенты бронировали столики на месяц вперед, а «Жемчужина» сияла, как никогда. Но я не мог расслабиться. «Курама Фудс» всё ещё была где-то там, и тот бандит с рисунком пса, которого я вырубил, наверняка доложил своему боссу. Я вызвал Волка в свой кабинет утром и отдал приказ: охрана на кухне круглосуточно, Юто — под личным присмотром. Волк, как всегда, кивнул, его шрам на шее дёрнулся, и через час два его человека, бывшие якудза с каменными лицами, стояли у входа в кухню, а третий, молчаливый парень по кличке Тень, следовал за Юто, как тень за светом.

Теперь я был здесь, на кухне, не как босс, а как повар, чтобы понять Юто. Я хотел разгадать его секрет, тот самый баланс, о котором он говорил. Его блюда были магией, и я, повторяя каждый его шаг, всё равно не мог добиться того же вкуса. Это сводило с ума. Кухня гудела: повара суетились у плит, ножи стучали по доскам, шипело масло, пахло соевым соусом и свежим базиликом. Юто работал у центрального стола, готовя свой фирменный рамен, который клиенты называли «поэмой в миске». Я стоял рядом, копируя его движения, как ученик, но внутри боролся с чувством, что гоняюсь за призраком.

— Кенджи, — сказал Юто, не отрываясь от нарезки лука-порея, его голос был спокойным, но с лёгкой насмешкой. — Ты слишком сильно давишь на нож. Расслабь руку. Это не бой, это танец.

— Юто, серьёзно, — сказал я, голос сорвался от досады. — Какое, к чёрту, значение имело, как давить на нож? Сильно, слабо — лук всё равно резался. Это что, теперь поэзию читать каждому овощу?

Юто поднял взгляд, его глаза — тёмные, с лёгкой искрой веселья — встретились с моими. Он отложил нож, вытер руки о полотенце и повернулся ко мне, как учитель, готовый втолковать урок упрямому ученику.

— Кенджи, — начал он, голос был спокойным, но твёрдым, как будто он объяснял ребёнку, почему дважды два — четыре. — Давление на нож — это не просто физика. Это связь. Лезвие, твоя рука, ингредиент — они говорят друг с другом. Если ты давишь слишком сильно, ты ломаешь структуру, выдавливаешь сок, убиваешь вкус. Слишком слабо — и срез рваный, неряшливый. Ты не просто резал, ты создавал.

Я хмыкнул, скрестив руки. Его слова звучали как дзенская чушь, но что-то в его тоне заставило меня слушать.

— Связь? — повторил я, приподняв бровь. — Юто, это лук, а не человек. Он не обиделся, если я надавил посильнее.

Он улыбнулся, но не насмешливо, а так, будто знал секрет, который я ещё не постиг. Он взял новый стебель лука-порея, положил его на доску и провёл ножом — раз, два, три — и ломтики упали, идеальные, как будто вырезанные лазером.

— Посмотри, — сказал он, показывая на свои куски. — Видел? Они были гладкими, сок не тёк, структура цела. Это потому, что я не боролся с луком. Я вёл его, как партнёра в танце. А теперь твои.

Я посмотрел на свою доску — мои ломтики были неровными, некоторые раздавлены, сок пачкал доску. Я почувствовал себя идиотом, но не сдавался.

— И что, мне теперь медитировать над каждым стеблем? — проворчал я. — У меня ресторан, Юто, не храм.

Он покачал головой, его улыбка стала шире, но в ней не было осуждения, только терпение.

— Не медитировать, — сказал он. — Чувствовать. Лук — это не просто еда. Он рос под дождём, впитывал солнце, боролся с ветром. У него был характер. Если ты давил, как на врага, ты уничтожал его суть. А суть — это вкус, это баланс. Ты же хотел баланс, да?

Я поморщился, его слова били в точку, напоминая о той ночи на крыше, когда он говорил о балансе, стоя на краю. Я кивнул, но всё ещё не был убеждён.

— Ладно, допустим, — сказал я. — Как мне «чувствовать» этот чёртов лук? Я не ты, у меня не было твоего… дара.

Юто взял мой нож, положил его мне в руку и мягко скорректировал хватку, его пальцы были прохладными, но уверенными.

— Не сжимай так, будто хотел задушить, — сказал он. — Держи легко, как перо. Теперь вдохни. Почувствуй вес ножа, текстуру лука под пальцами. Он был живым, Кенджи. Слушай его.

Я закатил глаза, но сделал, как он сказал. Вдохнул, ощутил запах лука, масла, кухни. Пробовал резать, стараясь не давить, а вести лезвие. Ломтик вышел лучше, но всё равно не таким, как у него. Я бросил взгляд на Юто, ожидая подвоха, но он кивнул, как будто я сделал шаг вперёд.

— Уже ближе, — сказал он. — Но ты всё ещё думал о результате, а не о процессе. Баланс — в моменте, в движении. Когда резал, не думал о миске рамена. Думай о луке, о ноже, о себе. Тогда вкус пришёл сам.

Я откинулся назад, вытер пот со лба и покачал головой, не то в раздражении, не то в восхищении.

— Ты был невыносим, знаешь? — сказал я, но в голосе не было злости. — Лук с характером, танец с ножом… Ты точно был поваром, а не философом?

Юто рассмеялся, тихо, но искренне, и этот звук был как глоток воды в пустыне.

— Может, и то, и другое, — ответил он, возвращаясь к своему имбирю. — Попробуй ещё раз, Кенджи. И не дави. Лук тебе не враг.

Я взял нож, посмотрел на лук, и на секунду показалось, что я понял, о чём он. Но только на секунду. Я резал, стараясь «слушать», но всё равно знал, что мой рамен никогда не был бы таким, как его. И, чёрт возьми, это почему-то заставило меня улыбнуться.

Я бросил взгляд на Юто. Он добавил лук в бульон, пар поднялся, и кухня наполнилась ароматом, от которого у меня потекли слюни, несмотря на все годы в ресторанном бизнесе.

— Как ты это делаешь? — спросил я, не выдержав. — Я повторяю всё в точности. Тот же бульон, те же специи, тот же огонь. Но твой рамен… он другой. Будто живой.

Юто улыбнулся, его глаза мельком встретились с моими, и в них была тень той грусти, что я видел на крыше, но теперь она была мягче, приглушённой.

— Это не про технику, Кенджи, — сказал он, помешивая бульон деревянной ложкой. — Техника — это просто инструмент. Баланс… он в тебе. Ты должен чувствовать ингредиенты, их историю, их настроение. Лук, который ты резал, чуть горчит. Надо добавить каплю мёда, чтобы его успокоить.

Я уставился на него, пытаясь понять. Мёд? Я бы никогда не подумал. Я взял ложку, попробовал его бульон — он был глубоким, тёплым, с идеальной гармонией, как будто каждая нота была на своём месте. Мой, стоявший рядом, был хорош, но… плоский, как будто ему не хватало души. Я покачал головой, чувствуя, как раздражение смешивается с восхищением.

— Ты говоришь загадками, — сказал я, бросая лапшу в свой котёл. — Я все равно не могу «чувствовать» лук.

Он рассмеялся, тихо, но искренне, и этот звук был как глоток воздуха после долгого погружения. Он отложил ложку, повернулся ко мне, его руки были испачканы мукой, но он выглядел живым, впервые с той ночи.

— Ты уже чувствуешь, Кенджи, — сказал он. — Иначе бы не спас меня. Баланс — это не только еда. Это ты, я, «Спрут». Ты дал мне шанс, и я пытаюсь найти его здесь, на этой кухне. Дай себе время.

Я молчал, переваривая его слова. Он вернулся к работе, добавляя в бульон каплю мёда, и я заметил, как его охранник, стоявший у стены, чуть кивнул, как будто одобрял. Два других стража у входа проверяли каждого, кто входил, их глаза скользили по поварам, как сканеры. Я чувствовал их присутствие, как тяжёлый груз, напоминание о «Курама». Но Юто, казалось, не замечал — он был в своём мире, где лук говорил с ним, а бульон пел.

Я попробовал ещё раз, добавив мёд в свой рамен, но вкус всё равно был не тот. Я смотрел на Юто, на его руки, на его сосредоточенное лицо, и понимал, что его секрет не в рецепте, не в технике, а в чём-то большем — в его сердце, в его боли, в его борьбе. Он был балансом, живым, дышащим, и я, повторяя его движения, всё равно оставался лишь тенью.

Кухня затихла, повара разошлись, готовя зал к вечернему наплыву. Юто закончил свой рамен, поставил миску передо мной, его улыбка была тёплой, но с намёком на вызов.

— Попробуй, — сказал он. — И скажи, что чувствуешь.

Я взял ложку, вдохнул аромат, и в этот момент понял, что Юто не просто шеф-повар.

— Бесподобно! — только и смог вымолвить я.

Я сидел с Наоми в небольшом кабинете на втором этаже «Жемчужины», подальше от гула кухни и зала, где официанты всё ещё убирали после очередного аншлагового вечера. Сквозь стеклянную стену пробивались огни Токио, отражаясь в её глазах, которые были усталыми, но живыми, как всегда после успешной ночи. На столе стояла бутылка саке, два стакана, но мы едва к ним притронулись — слишком много мыслей кружилось в голове. Поварская куртка висела на спинке стула, всё ещё пахнущая маслом и имбирём от сегодняшней готовки с Юто. Я чувствовал себя выжатым, но не из-за работы, а из-за того, что снова пытался повторить его магию и снова провалился.

Наоми откинулась на стуле, её пальцы теребили рукав свитера, а улыбка была мягкой, но с лёгкой насмешкой, как будто она знала, о чём я думаю.

— Ты выглядишь так, будто опять пытался поймать ветер, Кенджи, — сказала она, приподняв бровь. — Что на этот раз? Лук не захотел с тобой танцевать?

Я хмыкнул, потирая шею, где напряжение всё ещё сковывало мышцы. Её подкол был точным, как всегда, но я не мог не улыбнуться.

— Не лук, — ответил я, голос был хриплым от долгого дня. — Юто. Я весь вечер резал лотос рядом с ним, повторял каждый его жест, каждую щепотку соли, каждый поворот ложки. И всё равно мой рамен — просто суп, а его… чёрт, Наоми, это как поэзия. Я хочу научиться хоть капле того, что он умеет, но пока это как гоняться за тенью.

Наоми наклонилась вперёд, её глаза сузились, но не от раздражения, а от любопытства. Она всегда умела слушать, даже когда я сам не до конца понимал, что говорю.

— Ты правда думаешь, что дело в технике? — спросила она. — Я видела, как ты готовишь, Кенджи. Ты не новичок. Может, это не про нож или лотос, а про что-то ещё?

Я вздохнул, глядя в окно, где неоновые вывески Токио мигали, как далёкие звёзды. Она была права, конечно. Юто говорил то же самое — про намерение, про связь, про баланс. Но для меня это всё ещё звучало как загадка, которую я не мог разгадать. Я вспомнил его тэмпуру сегодня, как гости из Киото замолкли, пробуя её, как их лица смягчились, будто они нашли что-то потерянное. Моя тэмпура была хорошей, но не трогала так. И это сводило с ума.

— Он делает что-то, чего я не понимаю, — сказал я, постукивая пальцами по столу. — Не просто готовит. Он… вкладывает себя в еду. Его боль, его историю, его поиск этого чёртова баланса. Я пытаюсь, Наоми, правда. Но мои руки — это просто руки, а его — как будто продолжение его души. Если бы я мог научиться хоть крупице этого, я бы стал не просто бизнесменом, а кем-то большим.

Наоми кивнула, её улыбка стала серьёзнее, но в ней была теплота. Она взяла стакан с саке, покрутила его в руках, но не отпила.

— Ты уже больше, чем бизнесмен, Кенджи, — сказала она тихо. — Ты спас Юто, дал ему шанс, вернул его к жизни. Может, тебе не нужно быть им. Может, твоя сила в том, чтобы видеть его дар и давать ему место, где он может сиять?

Её слова задели, но я покачал головой, чувствуя, как идея, зревшая весь вечер, вырывается наружу.

— Это не всё, — сказал я, голос стал твёрже, глаза загорелись. — Представь, Наоми, если мы сможем передать его умения другим. Не мне, я, может, и не способен. Но если мы обучим хотя бы трёх поваров — трёх, которые поймут, как он чувствует ингредиенты, как он находит баланс, — «Спруту» не будет равных. Мы не просто будем лучшим рестораном Токио. Мы изменим правила игры. Каждый зал, каждый филиал станет местом, где люди будут чувствовать то, что чувствовали сегодня гости из Киото. Это будет революция.

Наоми прищурилась, её губы дрогнули в улыбке, но теперь в ней была искра азарта, как будто моя идея зажгла что-то в ней.

— Революция, говоришь? — сказала она, отставляя стакан. — Это амбициозно, даже для тебя. Но как ты собираешься обучить поваров тому, чего сам не понимаешь? Юто не просто повар, Кенджи. Он… он как художник, который не объясняет, как рисует.

Я откинулся на стуле, чувствуя, как усталость отступает под напором этой мысли. Она была права — Юто был загадкой, но я видел, как он работает с другими поварами, как терпеливо поправляет их движения, как говорит о «характере» овощей. Он мог учить, если дать ему время и доверие.

— Мы дадим ему команду, — сказал я, голос стал увереннее. — Выберем лучших, самых открытых. Пусть он учит их не просто резать или мешать, а чувствовать. Я видел, как он сегодня говорил с молодым поваром, Хиро, про редьку. Тот смотрел на него, как на бога. Если Юто сможет передать им хотя бы половину своего подхода, мы создадим что-то, чего нет ни у кого. «Жемчужина» — только начало.

Наоми молчала, глядя на меня, её глаза блестели, как будто она видела будущее, которое я рисовал. Потом она рассмеялась, тихо, но искренне, и подняла стакан с саке.

— Ты невыносим, Кенджи Мураками, — сказала она, чокаясь со мной. — Но если кто и может это провернуть, то это ты. За баланс, что ли?

Я ухмыльнулся, поднимая свой стакан.

— За баланс, — сказал я, и мы выпили, чувствуя, что эта ночь была не просто концом дня, а началом чего-то большего. Где-то внизу Юто, наверное, всё ещё возился на кухне, нарезая лотос или пробуя новый соус, и я знал, что его дар — это не только его, но и наш шанс переписать правила.

Ночь в Токио была холодной, и переулок за старым складом в районе Сибаура пах сыростью и ржавчиной. Такео Кобаяси стоял под тусклым фонарём, его чёрное пальто сливалось с тенями, а глаза, острые, как лезвие, следили за фигурой, приближавшейся через морось. Акира, молодой повар, которого он выбрал для своей игры, шёл быстро, оглядываясь, его кроссовки шлёпали по лужам. Кобаяси заметил, как пальцы Акиры нервно теребили край куртки — признак жадности, слабости, которую он искал. Мужчина улыбнулся уголком рта, зная, что эта встреча станет первым шагом к разрушению Юто и «Жемчужины».

Акира остановился в паре метров, его дыхание вырывалось облачками пара. Он был худощавым, с короткими волосами и взглядом, в котором смешивались амбиции и тревога. Кобаяси молчал, давая ему почувствовать вес момента, затем медленно вытащил из внутреннего кармана пальто толстый конверт, набитый йенами. Он слегка покачал его в руке, и шуршание купюр разрезало тишину.

— Акира-кун, — сказал Кобаяси, его голос был гладким, как шёлк, но с холодной сталью под ним. — Ты хорошо устроился в «Жемчужине». Отлично справляешься.

— Я стараюсь, — пожал растеряно тот плечами, не зная что сказать еще. — Вы даете мне деньги… Зачем? Я не совсем…

— С тобой работает один парень. Новенький. Юто Хаяси, говорят, гений. Но я вижу в тебе потенциал, которого он не замечает. Я хочу с тобой поработать. Это… — он протянул конверт, — первый шаг.

Глаза Акиры расширились, его взгляд прилип к конверту, как муха к мёду. Он сглотнул, его пальцы дрогнули, будто уже ощущали вес денег. Кобаяси заметил это и подавил желание усмехнуться — жадность была такой предсказуемой.

— Что… что я должен делать? — спросил Акира, его голос был тихим, но в нём звучала алчность, прорывавшаяся сквозь осторожность. Он шагнул ближе, не отрывая глаз от конверта. — но учтите, ничего противозаконного…

— Не бойся.

Кобаяси улыбнулся шире, его зубы блеснули в свете фонаря. Он наклонился чуть ближе, голос стал ниже, почти заговорщический.

— Ничего сложного, — сказал он. — Ты уже в кухне, рядом с Юто. Наблюдай за ним. Учись. А потом… делай так, чтобы его блюда были чуть менее совершенными. Пересоленный соус, подгоревшая рыба, неправильно нарезанный имбирь. Мелкие ошибки, которые никто не свяжет с тобой. И, может, шепни поварам, что Юто слишком давит, теряет связь с реальностью. Я хочу, чтобы «Жемчужина» пошатнулась, Акира. А ты будешь вознаграждён. — Он помахал конвертом. — Это только начало.

Акира смотрел на деньги, его глаза горели, как у человека, увидевшего выход из долгов или шанс на новую жизнь. Он протянул руку, но замер, бросив взгляд на Кобаяси, как будто искал подвох. Но жадность победила. Он кивнул, быстро, почти рывком.

— Я согласен, — сказал он, голос дрожал от нетерпения. — Всё, что вы хотите. Я сделаю. Юто… он не так уж и велик, как все думают. Я справлюсь.

Кобаяси протянул конверт, позволяя Акире выхватить его. Повар сжал его в руках, его пальцы впились в бумагу, как будто боялись, что деньги исчезнут. Кобаяси наблюдал за ним, его улыбка стала шире, почти хищной, но глаза остались холодными, как лёд. Он знал, что Акира — идеальный инструмент: амбициозный, но слабый, готовый предать за пачку йен.

— Хорошо, — сказал Кобаяси, отступая в тень. — Я свяжусь с тобой скоро. Не разочаруй меня, Акира-кун. И помни: Юто — не твоя цель. Его баланс — вот что мы сломаем.