Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Глава 3

Я бросил взгляд на часы над плитой — половина первого. Ещё полчаса. Кухня бурлила: Юки, шеф-повар, орал на повара за пересоленный соус, Рёсуке носился между столами, а Мика мелькала в зале, её пучок волос подпрыгивал, когда она лавировала с подносами. Тецуо, как назло, торчал у чёрного хода, его бычья шея блестела от пота, а глаза шарили по кухне, будто искали, кого придавить. Я держал голову опущенной, изображая новичка, который просто режет овощи, но внутри всё кипело. Сообщение с угрозой жгло карман, и я знал: кто-то следит, возможно, прямо сейчас.

Время тянулось, как патока. Я чистил морковь, стараясь не выделяться, но краем глаза следил за Тецуо. Он пару раз прошёл через кухню, бросая на меня цепкие взгляды, но не останавливался. Юки, к счастью, был занят — его внимание после моей нарезки всё ещё беспокоило, но он не приглядывался. Мика, вернувшись из зала, поймала мой взгляд и слегка кивнула, будто напоминая о нашем разговоре. Я ответил тем же, но не стал подходить — слишком рискованно.

Когда часы пробили два, кухня начала затихать, как Мика и обещала. Зал опустел, ВИП-гости разошлись, и поток заказов иссяк. Повара расслабились: коренастый парень с татуировкой на шее уткнулся в телефон, листая новости с заголовками про политику и спорт; другой, что мешал соус, надел наушники и смотрел видео, посмеиваясь над каким-то блогером; посудомойка, усталая женщина лет пятидесяти, села в углу, играя в цветастую игру на экране. Рёсуке исчез, бормоча про перекур, а Юки ушёл в свой кабинет, оставив кухню почти пустой. Даже Мика пропала — наверное, в зале, убирала столы.

Я вытер руки о фартук, чувствуя, как сердце ускоряет ритм. Это был мой шанс. Тецуо всё ещё маячил у чёрного хода, но я заметил, как он достал телефон и начал тыкать в экран, его губы шевелились, будто он спорил с кем-то в чате. Его взгляд, обычно цепкий, как у ястреба, был прикован к экрану. Момент настал.

Я снял фартук, повесил его на крючок и направился к подсобке, стараясь идти небрежно, как парень, который идёт за водой или тряпкой. Мои кроссовки скрипели по линолеуму, но шум остаточной суеты — лязг посуды, гул вытяжки — заглушал звук. Подсобка была в дальнем углу кухни, за угловой плитой, и её тяжёлая металлическая дверь с облупившейся краской выглядела, как врата в другой мир. Я бросил взгляд на Тецуо — он всё ещё уткнулся в телефон, его пальцы яростно печатали. Путь был свободен.

Я ускорил шаг, но не слишком, чтобы не привлечь внимания. Повар с наушниками даже не поднял головы, посудомойка была поглощена своей игрой. Дверь подсобки была приоткрыта, и я проскользнул внутрь, аккуратно прикрыв её за собой, чтобы не хлопнула.

Внутри было темно, пахло сыростью, рыбой и чем-то резким, химическим, что не вязалось с продуктами. Полки ломились от мешков с рисом, банок с соусами и ящиков, но мои глаза сразу нашли цель — пластиковые коробки без маркировки, сложенные в углу. Те самые, что я видел вчера, с подозрительно чистыми крышками, будто их протирали перед каждым открытием.

Я присел на корточки, чувствуя, как адреналин бьёт в виски. В подсобке было тихо, только гул холодильников нарушал тишину. Я вытащил маленький нож из кармана — тот, что всегда носил с собой, — и аккуратно поддел крышку одной коробки. Под тонким слоем риса, как я и ожидал, лежало не зерно. Бутылки саке — дорогого, с золотыми этикетками, которого не было в меню «Жемчужины», — и банки с чёрной икрой, явно не из наших поставок. Контрабанда. Вот куда уходили миллионы. Кто-то — Кимуро, Тецуо, или их «патрон» — использовал «Жемчужину» как перевалочный пункт, продавая товары на стороне и подменяя отчёты.

Я достал телефон, включил камеру и сделал несколько снимков, стараясь держать руки твёрдо. Свет экрана казался слишком ярким в полумраке, и я быстро выключил его, сунув телефон обратно в карман. Это была улика, которая могла разнести их схему в щепки. Но я знал, что времени мало — Тецуо мог вернуться в любой момент. Я закрыл коробку, убедившись, что всё выглядит нетронутым, и уже собирался выскользнуть, когда снаружи послышались шаги — тяжёлые, уверенные, с лёгким звяканьем ключей.

Я замер, прижавшись к полке. Дверь подсобки скрипнула, и в проёме показался силуэт Тецуо. Его бычья шея блестела от пота, а глаза, теперь не отвлечённые телефоном, шарили по полкам, как у хищника, почуявшего добычу. Он шагнул внутрь, его голос, низкий и злобный, разрезал тишину:

— Кто тут возится? Выходи, или я сам тебя вытащу.

Я прижался к полке, пытаясь стать тенью, но дверь скрипнула, и силуэт Тецуо заполнил проём. Его голос, низкий и злобный, разрезал тишину:

— Кто тут? Выходи.

Я затаил дыхание, сжимая телефон в кармане. Моя маскировка Хиро Ямады — кепка, дешёвая куртка, небрежная бородка от Миюки — всё ещё держалась, но если Тецуо меня найдёт, игра закончена. Его фонарик включился, луч света пополз по полкам, выхватывая мешки и банки. Я медленно сдвинулся за ящик, но нога зацепила металлическую банку с соусом. Она упала с глухим звоном, и Тецуо резко повернулся, его глаза сузились.

— Я же сказал, выходи! — рявкнул он, шагая ближе.

Я понял, что прятаться бесполезно. Адреналин ударил в виски, и я шагнул из-за полки, изображая Хиро Ямаду — напуганного новичка, который заблудился. Я поднял руки, кашлянул и заговорил, добавляя в голос дрожь:

— Это я, Тецуо-сан. Ямада. Просто… искал тряпку. Не хотел шуметь.

Его взгляд впился в меня, как лезвие. Фонарик ослепил, но я видел его бычью шею, блестящую от пота, и кулаки, сжатые, как молоты. Он не поверил ни слову. Его губы искривились в ухмылке, и он шагнул ближе, его голос стал тише, но угрожающим.

— Тряпку, значит? — сказал он, выключая фонарик и хватая меня за воротник. — А что ты делал у этих коробок, новичок? Считал рис?

Его хватка была как тиски, и я почувствовал, как ткань куртки трещит. Мой инстинкт — уличная выдержка, выкованная в драках у «Красного Фонаря» — взревел. Я не мог позволить ему обыскать меня и найти телефон с фото. Я рванулся назад, выворачиваясь из его рук, и ударил локтем ему в солнечное сплетение. Тецуо хекнул, но не отпустил, его кулак полетел мне в челюсть. Я увернулся, но удар задел висок, и в голове загудело. Подсобка была тесной, ящики и полки мешали, но я схватил металлическую банку с полки и швырнул в него, целясь в лицо.

Банка попала в плечо, Тецуо зарычал, как зверь, и бросился на меня. Я нырнул в сторону, но он был быстрее, чем казалось. Его рука поймала меня за куртку, и он швырнул меня к полке. Я врезался спиной, мешки с рисом смягчили удар, но боль прострелила рёбра. Я пнул его в колено, надеясь сбить, и попал — он пошатнулся, но тут же ответил ударом в живот. Воздух вышибло, я согнулся, хватая ртом воздух, но успел вцепиться в его запястье, выворачивая руку. Мы сцепились, как два пса, круша всё вокруг — банки падали, ящики трещали, подсобка превратилась в хаос.

Сквозь шум я услышал крик:

— Что тут, чёрт возьми, творится⁈

Дверь подсобки распахнулась, и в проёме появился Марк Кимуро. Его худощавое лицо было красным от ярости, глаза метались между мной и Тецуо. Я замер, всё ещё держа Тецуо за руку, но он рванулся, вырвался и ткнул пальцем в меня.

— Этот новичок рылся в коробках! Я же говорил, он не тот, за кого себя выдаёт!

Я сглотнул, пытаясь выкрутиться, и кашлянул, изображая напуганного новичка. Моя голова гудела от удара, но я понизил голос, добавив дрожи:

— Кимуро-сан, я… я просто искал тряпку. Не хотел ничего…

Но Кимуро не слушал. Он шагнул ко мне, его взгляд, холодный и цепкий, впился в моё лицо. Свет лампочки падал криво, и я почувствовал, как холод сковал спину, когда он замер. Его брови нахмурились, он наклонился ближе, всматриваясь, будто увидел призрака. Его рука дрожала, когда он указал на меня.

— Подожди… — пробормотал он, его голос дрогнул. — Твои глаза… Я их знаю.

Я попытался отвернуться, но Тецуо держал меня, как клещ. Мой разум лихорадочно искал выход — соврать, ударить, бежать, — но Кимуро уже был слишком близко. Его пальцы вцепились в мою щёку, цепляясь за грим — накладную бородку, искусственные скулы, тени, которые Миюки наносила с такой гордостью. Я дёрнулся, но он рванул сильнее, и я почувствовал, как клей трескается, бородка отрывается, обнажая кожу.

— Что за… — Кимуро ахнул, отступая. Его глаза расширились, лицо побледнело, как мел. — Мураками⁈ Кенджи Мураками⁈

Тецуо замер, его хватка ослабла, и он повернулся к Кимуро, его шея напряглась.

— Что? — прорычал он. — Это… президент?

Я стиснул зубы, чувствуя, как моя маскировка рушится, как карточный домик. Без грима моё лицо было открыто — резкие скулы, шрам над бровью, взгляд, который я оттачивал годами. Я хотел заговорить, выиграть время, но Кимуро уже дрожал, его руки сжались в кулаки. Его голос, сначала тихий, сорвался в крик, пропитанный паникой.

— Ты… ты был здесь всё время? — Он ткнул пальцем в коробки, его глаза метнулись к рассыпанному рису, к банкам с поддельным соусом. — Ты видел всё! Накладные, блокнот… Ты знаешь про Кояму!

Я молчал, проклиная себя за то, что не ушёл раньше. Тецуо, опомнившись, снова схватил меня за плечи, прижимая к полке, но Кимуро был в смятении. Его лицо исказилось, пот выступил на лбу, он ударил кулаком по ящику, и банка соуса разбилась об пол.

— Как я не понял⁈ — Он почти визжал, его глаза бегали, как у загнанного зверя. — Твоя походка, твой голос… Я думал, это просто новичок! Но ты… ты пришёл разрушить всё!

Я выдавил, стараясь держать голос ровным, хотя сердце колотилось:

— Кимуро, ты влип. Отпусти меня, и я забуду про это. Мы можем договориться.

Но он покачал головой, его дыхание стало рваным. Он отступил, бормоча, будто спорил с самим собой:

— Нет… нет, договориться не выйдет. Ты — Мураками. Ты не остановишься. Ты сдашь меня, сдашь Кояму… Я сяду, потеряю всё!

Тецуо, всё ещё держа меня, рыкнул:

— Что делать, босс? Прикончить его?

Кимуро замер, его глаза встретились с моими, и я увидел, как страх в них сменяется чем-то тёмным, холодным. Он медленно кивнул, его голос стал ледяным, но дрожь выдавала его.

— Да, — сказал он, глядя на меня, как на приговор. — Он слишком много знает. Если Мураками жив, я кончен. Только его смерть спасёт… нас… от тюрьмы.

Его взгляд упал на тяжёлую металлическую разделочную доску на ящике. Он схватил её, его руки дрожали, но хватка была мёртвой. Он шагнул ко мне, и я понял, что времени нет. Я рванулся, но Тецуо держал крепко. Кимуро поднял доску, его лицо было маской ужаса и решимости.

— Прости, Мураками, — прошипел он. — Но ты сам пришёл сюда. Ты должен был сидеть в своём пентхаусе. А не лезть сюда.

Я попытался вывернуться, но Тецуо держал, как клещ. Доска обрушилась на мою голову, боль взорвалась в черепе, как фейерверк. Мир поплыл, звуки — рык Тецуо, шаги Кимуро, гул холодильников — смешались в кашу. Мои колени подогнулись, телефон выпал из кармана, ударившись о пол. Последнее, что я увидел, — лицо Кимуро, бледное, с каплями пота на лбу, и его глаза, полные страха и ярости. Затем тьма сомкнулась, и я провалился в пустоту.

Мрак расступился, и я очнулся, лёжа на холодном полу подсобки «Жемчужины». Голова раскалывалась, как будто по ней проехался каток, висок пульсировал, а во рту был вкус крови. Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд, но тьма подсобки казалась густой, как смола. Пахло сыростью, химией и… дымом. Резкий, едкий запах бил в ноздри, и я почувствовал, как лёгкие сжались. Я резко сел, игнорируя боль, и понял: это не просто запах. Подсобка горела.

Я ощупал карманы — телефон пропал. Моя кепка валялась в углу, грим Миюки, наверное, размазался, но это уже не имело значения. Кимуро назвал меня Мураками. Он знал, кто я, и этот пожар — не случайность. Они хотели убрать свидетеля, меня, вместе с уликами: поддельным рисом, фальшивым соусом, блокнотом с именем «Кояма». Я был заперт, как крыса в ловушке, и дым становился гуще с каждой секундой.

Я вскочил, шатаясь, и бросился к двери. Металлическая, тяжёлая, с облупившейся краской, она была моим единственным выходом. Я толкнул её плечом, но она не шелохнулась — заперта снаружи, вероятно, засовом или замком. Я ударил сильнее, вкладывая весь вес, но дверь только загудела, как колокол. Бесполезно. Мой разум, затуманенный болью, лихорадочно искал варианты. Кимуро и Тецуо не просто ушли — они подожгли подсобку, чтобы замести следы, а я был их главной уликой.

Дым уже клубился у пола, серый и удушливый, забираясь в горло. Я закашлялся, прикрывая рот рукавом куртки, и оглядел подсобку. Полки с ящиками и мешками, банки с соусами, холодильники, гудящие, как предсмертный хрип. Где-то в углу мелькнула красноватая вспышка — огонь, пока небольшой, лизал картонные коробки в дальнем конце. Время таяло быстрее, чем я мог думать. Я метнулся к окну — узкой щели под потолком, едва шире ладони, забранной ржавой решёткой. Даже если бы я разбил стекло, пролезть было нереально. Я ударил по решётке кулаком, но она только звякнула, насмехаясь.

Дым густел, глаза слезились, а жар начинал обжигать кожу. Я вернулся к двери, снова ударил плечом, потом ногой, но металл не поддавался. Отчаяние подступало, но я заставил себя дышать медленнее, вспоминая уличные драки, где паника означала поражение. «Думай, Кенджи», — прорычал я себе. Подсобка была клеткой, но в ней было что-то, что могло стать оружием. Мой взгляд упал на пластиковые коробки с поддельным рисом — тяжёлые, с крепкими углами. Если я не могу выбить дверь, я сломаю её.

Я схватил одну коробку, игнорируя боль в рёбрах от драки с Тецуо, и с размаху ударил ею по двери, целясь в замок. Пластик треснул, рис рассыпался, но дверь только загудела. Я ударил снова, вкладывая всю ярость — за «Жемчужину», за предательство Кимуро, за мою империю, которую они пытались разрушить. Дым уже заполнял подсобку, серый туман застилал глаза, и я кашлял так, будто лёгкие рвались. Огонь в углу разгорался, пламя перекинулось на мешки, и жар стал невыносимым. Я ударил ещё раз, коробка развалилась, но замок, кажется, поддался — я услышал слабый скрежет.

Мир плыл, дым душил, а голова кружилась от удара Кимуро и удушья. Я схватил другую коробку, шатаясь, и с криком обрушил её на дверь. Металл прогнулся, но не сломался. Я чувствовал, как силы уходят, как лёгкие горят, но отступать было некуда. Подсобка превратилась в ад, и я был в шаге от того, чтобы стать пеплом вместе с ней.