Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

Глава 11

На следующее утро, плотно позавтракав, я шепнул Машке, чтоб к вечеру, картошку четыре-пять десятков помыла и отварила, не чистя. А сами снова пошли к Быстрянке с инструментом. Утро было ясное, солнечное, река сверкала в его лучах, словно расплавленное серебро, даря надежду на успешное завершение нашего предприятия.

Начали с вала — вытесали новый из крепкого дуба, поскольку тот, что сделали раньше, частично обгорел при пожаре. Не стали рисковать, решив, что лучше потратить лишний час на новую деталь, чем потом переделывать всю работу. Прохор с Ильёй усердно пилили, стружка летела во все стороны, а я с Петькой тщательно шлифовали готовые части рашпилем, чтоб вал четко встал в паз и вращался без заеданий.

— Гладко, как девичья попка, — с удовлетворением констатировал Пётр, проводя рукой по отшлифованному дереву.

— Сравнил, — хмыкнул Илья. — Девичью попку с дубовым бревном!

— А что? — не сдавался Пётр. — И то, и другое — приятное на ощупь!

Мы расхохотались, а Митяй, юный ещё, даже покраснел от такого сравнения.

Потом взялись за второе колесо — с кривошипом, которое должно было приводить в движение каретку с пилами. Закрепили его на опору, тщательно выверяя положение, чтобы всё крутилось ровно, без перекосов. Присоединили муфту в месте крепления, далее через рычаг соединили с кареткой и установили на неё заточенные полотна пил. Проверили несколько раз все соединения.

— Петь, крутани, — велел я, отступая на шаг, чтобы видеть всю конструкцию целиком.

Пётр, пыхтя от усердия, взялся за колесо с кривошипом и с усилием провернул его. Колесо сделало полный оборот, и каретка с пилами дёрнулась — туда-сюда, как заведённая, словно по часам отмеряя такты невидимой мелодии. Движение было плавным, без рывков и заеданий — именно таким, как я и задумывал.

Мужики замерли, глядя на это чудо техники глазами, круглыми, как блюдца. В наступившей тишине было слышно только шум реки да стрекот кузнечиков в траве. Прохор первым нарушил молчание, издав удивлённый возглас:

— Егор Андреевич, это ж… это ж… колдовство какое-то!

— Не колдовство, Прохор, — хмыкнул я, не скрывая гордости за свое творение. — Механика. Законы физики. То ли еще будет, когда всё заработает от воды.

Митяй, сияя от восторга, хлопнул в ладоши, как ребёнок, увидевший фокус, а Илья благоговейно пробормотал что-то про чудо техники. Восторг их был такой неподдельный, искренний, будто я не простую лесопилку сконструировал, а как минимум паровоз запустил или аэроплан в небо поднял.

Я довольно оглядел свое творение и прикинул следующий шаг: осталось водяное колесо соединить с приводным механизмом, и можно будет запускать всю систему.

— Илья, ты жир подготовил, как я велел?

— Конечно, барин.

— Вот тут, тут, — я указал на места трения в механизме, — и на каждой опоре под валом тоже хорошенько смажь. И в дальнейшем нужно будет следить, чтоб смазка была всегда. А то быстро сотрется.

Уже глубоко после обеда, когда солнце начало клониться к западу, мы наконец вставили тщательно выструганный деревянный вал в водяное колесо, закрепили его надёжно гвоздями и деревянными клиньями, чтоб не было люфта и колесо вращалось ровно, без рывков передавая усилие на привод.

Пётр, проверяя качество крепления, обошёл конструкцию со всех сторон, подёргал, покачал и удовлетворённо буркнул:

— Барин, крепко сидит! Намертво! Не шелохнётся!

Я внимательно осмотрел всю конструкцию ещё раз, проверил все соединения, прокрутил части механизма вручную и, убедившись, что всё работает как часы, скомандовал:

— Спускаем колесо на воду. Осторожно, орлы. Сейчас увидим, чего стоит наша работа.

Взялся за ручку лебёдки, мужики держали верёвки, натянутые, как струны. Звёздочки клацали, колесо, слегка поскрипывая, медленно пошло вниз, погружаясь в бурлящие воды Быстрянки. Каждый щелчок механизма отдавался в груди волнением — сработает или нет? Столько сил вложено, столько ночей не спал, прикидывая чертежи при свете лучины.

Лопасти, только что прибитые обратно, коснулись речной глади, и вода, пенясь, обняла их, как старых знакомых. И тут произошло то, ради чего мы здесь собрались — колесо, чёрт возьми, завертелось! Сначала медленно, будто нехотя, потом быстрее, подхватывая ритм реки. Вал, поскрипывая на местах соприкосновения с опорами, уверенно передал обороты второму колесу, кривошип зашевелился, словно проснувшись от долгого сна, а каретка с пилами запела свою металлическую песню — туда-сюда, как в танце. Звук разнесся над рекой, вспугнув птиц с ближайших деревьев.

Мужики загудели, как растревоженный улей. Пётр, не сдержавшись, заорал во всю глотку, лицо его раскраснелось от возбуждения:

— Работает, Егор Андреевич! Чтоб меня черти взяли, работает!

Илья и Прохор переглянулись с таким видом, будто увидели чудо. Митяй же прыгал на месте, как заяц, забыв о своем недавнем купании. Я не мог оторвать взгляда от этого зрелища — неужели всё получилось⁈

Я спустил колесо ещё чуть ниже, чтобы оно глубже зачерпывало воду, зафиксировал лебёдку клином и махнул рукой мужикам:

— На пригорок, орлы! Бревно спускаем! Пора нашу красавицу испытать по-настоящему!

Все как один бросились к штабелю брёвен, что мы привезли вчера. Взяли сосновое бревно, лёгкое, пахнущее смолой и лесной свежестью. Кора местами была ободрана, обнажая желтоватую древесину, смола застыла прозрачными каплями. Прохор с Ильёй, пыхтя и перебрасываясь короткими командами, подтащили его к жёлобу, что мы восстановили после пожара. Жёлоб был выстелен новыми досками, отполированными до блеска — по ним бревно должно скользить, как по маслу.

Все затаили дыхание, будто на фокус смотрели. Даже Ночка, привязанная к дереву, перестала фыркать и жевать траву, словно тоже заинтересовалась происходящим. Я прикинул: вот он момент истины, сейчас всё и решится — или праздник, или конфуз.

— Ну, с Богом, — выдохнул я, перекрестившись.

Бревно, подтолкнутое Ильёй и Прохором, скользнув, плавно пошло вниз, набирая скорость. Сердце стучало, как молот в кузне — громко и часто. Когда оно коснулось пил, раздался звук — резкий и пронзительный, но такой сладкий для моих ушей, что мурашки побежали по спине. Доски, тонкие, ровные, не такие как мужики кололи топором — с кривизной и щепой, начали проходить сквозь блок пил, опилки полетели, как пух с тополей, наполняя воздух древесным ароматом.

Прохор, перекрестясь широким крестом, вскрикнул, глаза его блестели:

— Мать честная, режет! Как по маслу идёт!

Митяй запрыгал ещё сильнее, размахивая руками:

— Глядите, глядите! Ровные какие выходят!

Пётр, улыбаясь во весь рот, хлопнул меня по плечу так, что я чуть не присел:

— Знал, что получится, Егор Андреевич! Никто не верил, а я знал!

А Илья, обычно немногословный, пробормотал, почесывая затылок:

— Барин, это ж… чудо прям какое!

Я не отвечал — не мог, горло перехватило от волнения.

Пока первое бревно, сосновое, пахнущее смолой, допиливалось в жёлобе, мы с Ильёй, не сговариваясь, метнули сверху ещё одно, чтоб подпирало, не давая первому застрять или соскочить. Каретка с пилами гудела, как рой пчёл в жаркий полдень, кривошип стучал четко, без перебоев, а Быстрянка бурлила, весело крутя колесо, будто радуясь новой игрушке.

Внизу, в приёмнике — таком же жёлобе, только покороче, с бортиками по краям, — из-под пил выходили доски: шесть штук, ровные, как по линейке проведенные, одна к одной. Митяй первым подскочил к ним, хватая и ощупывая, словно не веря глазам:

— Гладкие! Ровнехонькие! Как это, Егор Андреевич?

Запах свежеспиленной сосны ударил в нос, смолистый, как сам дух леса. Я пригляделся: доски — одна к одной, одинаковой толщины по всей длине, даже где сучок торчал, спил был гладкий, как новый Машин платок, что Фома привез ей из города. Сказать, что я был доволен — ничего не сказать. Сердце аж заколотилось от радости, и усталость последних дней как рукой сняло.

— Получилось! Ура, мужики! — заорал я, хлопнув Петьку по плечу так, что он покачнулся. — Теперь заживём! Доски свои, не покупные!

— Слава барину! — подхватили Пётр, Илья, Прохор и Митяй, радуясь, как дети. Прохор снова перекрестился широким крестом, буркнув: — Чудо, ей-богу! Как в сказке!

Илья, самый рассудительный из всех, уже прикидывал доски, прикладывая широкую ладонь:

— С такими-то досками, барин, новый амбар за неделю поставим. И крышу на конюшне перекроем. И забор вокруг сада обновим!

Петр подхватил, глаза его блестели от предвкушения:

— И мост через овраг сладим! А то весной как разлив, так ни пройти, ни проехать!

Пока мы гудели, второе бревно уже жужжало под пилами, опилки летели в разные стороны, как пух по ветру. Митяй едва успевал оттаскивать готовые доски, складывая их аккуратной стопкой. Илья с Прохором, не сговариваясь, рванули наверх и кинули ещё одно бревно, чтоб подперло. Увлеклись, как дети на ярмарке: жёлоб гудел, доски выходили из-под блока пил, словно из-под земли росли, а мужики, пыхтя и обливаясь потом, таскали брёвна, будто боялись, что лесопилка сбежит или передумает работать.

За два часа распилили шесть брёвен — я и не заметил, как время пролетело, хотя солнце уже клонилось к закату, окрашивая Быстрянку в золотисто-красные тона. Пот лил градом, рубахи на всех были хоть выжимай, но никто не жаловался — работа спорилась, доски выходили одна к одной. Пётр, жуя пирог из Машиной корзины — последний остался, — орал, размахивая руками:

— Егор Андреевич, это ж доски рекой пойдут! Всю округу обеспечим! Может, и в город возить будем, а?

Митяй, разгоряченный работой и успехом, подпрыгивал на месте:

— А пилить-то как легко! Не то что топором — спина не болит, руки целы!

Прохор, вытирая пот с лица засаленным рукавом, кивал:

— И ровно как! Ни одной кривой, ни одной с задирами! Загляденье!

Я посмотрел на солнце — уже низко, скоро стемнеет. Машина торба опустела, квас выпит, а нам ещё домой добираться.

— Хватит на сегодня, орлы! — скомандовал я, вытирая пот со лба. — Солнце садится, а нам ещё в Уваровку вернуться засветло.

Мужики аж приуныли, как ребятня, у которой конфету отобрали. Лица вытянулись, будто праздник закончился. Прохор, почесав бороду, буркнул, глядя на штабель оставшихся брёвен:

— Барин, ещё бы бревно… Одно бы только, а? Быстро управимся, пока совсем не стемнело.

Я покачал головой, хотя самому хотелось продолжать — азарт разбирал, как в молодости на охоте:

— Завтра, Прохор. Завтра с утра пораньше вернемся и еще напилим. А сегодня хватит — и так больше, чем планировали, сделали. Петь, пошли, колесо приподнимем на ночь из воды.

Мы с Петькой взялись за лебёдку, звёздочки клацнули, проворачиваясь, и колесо медленно поднялось над водой, оставляя капли, что блестели в закатных лучах, как золотые монеты. Пилы замерли, каретка затихла, только Быстрянка ворчала, перекатываясь через камни, будто жалуясь, что работу прервали, когда она только вошла во вкус.

— Завтра еще поработаешь, красавица, — шепнул я реке, похлопав колесо по мокрому боку.

Итог дня превзошел все ожидания: двадцать четыре доски, ровные, как мечта любого плотника, да двенадцать обрезков с краёв брёвен — разной толщины, но для ангара сгодятся на обрешетку или настил. Запах смолы витал в воздухе, как трофей удачной охоты. Мужики, не переставая говорить и обсуждать каждую мелочь, складывали доски в аккуратные штабеля.

— Хороши! — восхищался Илья, поглаживая шершавой ладонью гладкую поверхность. — Как масло!

— И без зазоринки! — вторил Прохор, прищуривая глаз и глядя вдоль доски. — Ровнее стрелы!

Я обошел лесопилку, проверяя, все ли в порядке: колесо поднято, кривошип застопорен, каретка с пилами зафиксирована. На душе было легко и спокойно — сработало, чертежи не подвели, механизм действует как надо.

— Грузим в телегу, мужики, — велел я, глядя, как Митяй пытается обхватить сразу три доски. — Аккуратнее, не торопись, малой, еще успеем. Собираемся домой, в Уваровку! Завтра с рассветом вернемся.

Пётр, подхватив несколько досок, вдруг остановился, лицо его стало серьезным:

— Егор Андреевич, а ведь это… это же мы теперь сами можем что угодно строить! Не то что раньше — топором да пилой вручную, дай Бог за день десяток досок вытесать.

Я кивнул, чувствуя, как гордость разливается по телу:

— Потому и бился над этим, Петр. Чтоб легче было. Чтоб избы новые в Уваровке ставить, амбары, конюшни. Зима-то не за горами, успеть бы до снегов.

Погрузка шла быстро — мужики, несмотря на усталость, работали споро. Ночка, почуяв скорое возвращение домой, фыркала нетерпеливо, переступая с ноги на ногу. Наконец, телега была загружена: доски уложены ровными рядами, инструмент собран.

— По коням, — скомандовал я, забираясь на телегу. — Домой!

Телега двинулась, поскрипывая под тяжестью досок. Солнце село, по лесу пополз туман, где-то вдалеке заухал филин. Мы возвращались в Уваровку победителями — с первым урожаем нашей лесопилки. И я уже видел, как вспыхнут зеленым огнем Машины глаза, когда она увидит эти ровные, красивые доски — первые в нашей округе, сделанные не руками, а машиной.

— Эх, барин, — вздохнул Прохор, шагая рядом с телегой, — теперь заживем! Теперь-то заживем!

Улыбнувшись, я только кивнул. Заживем. Обязательно заживем.

В Уваровке нас встретили, как героев. За околицей, толпились мужики, бабы, дети — все глазели на телегу, будто на чудо-юдо какое из сказки. День уже клонился к вечеру, солнце золотило крыши, а мы, усталые, но довольные, въезжали в деревню. Телега поскрипывала под грузом, Ночка шла медленно, словно понимая важность момента.

Машка выбежала первой, её коса растрепалась, глаза сияли.

— Егор Андреевич! — крикнула она, останавливаясь в двух шагах, тяжело дыша. — Что это за визг был с Быстрянки? Чуть не до небес! Мы уж думали, чудище какое вылезло! Хотели к вам идти, может помощь какая нужна, да папенька не пустил, сказал: «Терпи, барин знает, что делает».

Я усмехнулся, скидывая потную рубаху через голову. Плечи ныли от напряжения после целого дня работы, спина гудела, будто по ней палками били, но внутри теплилась гордость за сделанное. Мы не просто поставили колесо — мы его заставили работать, и результат лежал сейчас в телеге.

— Это мы, — сказал я, объясняя толпе. — То, что с мужиками строили, — получилось. Лесопилка работает.

Показал на телегу, где ровными рядами лежали доски, гладкие, все одна к одной, словно подобранные. Не доски — загляденье!

Мужики замерли, разглядывая наш груз с недоверием. Кто-то почесал в затылке, кто-то качал головой. Один из них подошёл ближе, провёл мозолистой ладонью по краю доски, приподнял её, осмотрел на свет, проверил ровность:

— Это ж сколько времени надо, чтоб так насечь… — пробормотал он, щурясь от вечернего солнца. — Да ещё тонкие такие… Ровные, будто линейкой отмеряны. Я бы за день столько не наколол, даже с помощником.

— Два часа, — вставил Пётр, довольно улыбаясь, выпячивая грудь. — Всё, что видишь, — за два часа. Если б темнеть не начало — целый воз бы привезли!

Голоса сорвались в гул, как растревоженный улей. Кто-то ахнул, кто-то перекрестился. Бабы зашептались между собой, дети пытались пробраться поближе, чтобы потрогать доски своими руками. Какой-то дедок, седой как лунь, с палкой-клюкой, на которую опирался, даже попятился:

— Колдовство… — прошептал он, крестясь второй раз, затем третий. — Не бывает так быстро. Чур меня, чур! Что-то тут нечисто!

— Какое колдовство, дед, — хмыкнул Илья, вытирая пот со лба рукавом. — Вода и железо! Сила воды да смекалка барина — вот и всё колдовство!

— А мы ведь только начали, — добавил я, глядя на старика. — Завтра ещё возьмёмся, так за неделю весь сарай новыми досками обошьём. И тебе, дед, на новую лавку напилим.

Дед недоверчиво покачал головой, но в глазах его загорелся интерес — лавка-то у него совсем прохудилась, того и гляди развалится.

Машка хихикнула, прижав руку к щеке. Её зелёные глаза искрились, как речная вода на солнце. Я наклонился к ней, вдохнув запах её волос:

— Картошку сварила?

Она кивнула:

— Всё, как ты сказал.

— Вот и умница, — улыбнулся я.

Я махнул рукой к дому, приглашая всех:

— Илюха, сметаны захвати! Прохор, квасу бочонок тащи! Пойдёмте, ужинать будем. День трудный был, заслужили.

Толпа двинулась следом, как река по берегу, огибая препятствия, но не останавливаясь. Бабы подхватили детей, мужики ещё оглядывались на телегу с досками, будто боялись, что она исчезнет, если отвернутся.

У ворот я поманил Машку, которая суетилась, раскладывая миски на длинном столе под яблоней:

— Пошли, солнце. Теплицу проверим на урожай. Смотри-ка, — сказал я, показывая Машке. — А говорили, не вырастет ничего. А вот она, красавица!

— Чудо какое, — прошептала Машка, осторожно беря редиску в руки.

— Помой, порежь кружочками в плошку, — велел я, передавая ей пучок. — А потом картошку неси. И соль не забудь.

Машка кивнула и упорхала. А я ещё выдернул несколько пучков — хватит на всю ораву. Пусть попробуют, что значит ум человеческий против природы.

Вернулись к столу, где уже шумели мужики, разливая квас по кружкам. Митяй, в который раз, рассказывал, размахивая руками, как чуть не утонул, а Прохор подтрунивал над ним:

— Да так бы и сказал, что на живца ловить захотел рыбу! — рассмеялся он.

— Там же течение, Прохор! — возмущался Митяй. — Как бешеное! Оно меня так крутануло, что я верх с низом перепутал!

Через минуту я уже показывал, как чистить варёную картошку: снимал кожуру пальцами, стараясь не обжечь их о горячие клубни. Машка смотрела внимательно, затем повторяла мои движения, и у неё получалось даже лучше, чем у мужиков, которые тоже взялись помогать.

— Вот так, — приговаривал я, кладя очищенную картофелину в большую деревянную миску. — Горячую легче чистить, кожура сама отходит.

Разложили по плошкам картофель с редиской, заправили сметаной. Первые ложки — молчание, только жевание да причмокивание. Потом заговорили разом, перебивая друг друга:

— А редиска-то! — воскликнула жена Ильи. — Мы ж и не надеялись в этом году! Только-только посеяли и уже готовая!

— А картошка… — Илья щёлкнул языком от удовольствия, зачерпывая ещё одну ложку. — Рассыпчатая, как пух!

Пётр, набив рот так, что щёки раздулись, махал рукой, пытаясь что-то сказать. Наконец проглотил:

— А редиска, барин — это с той, как вы говорили — теплицы⁈

— С неё самой, Петька, — кивнул я, отламывая кусок хлеба. — В ней же земля быстрее прогревается, вот и растёт всё раньше.

— С теплицы, говорите? — задумчиво протянул Семён. — А что, если и мне такую сделать? Жена бы радовалась.

— Отчего ж не сделать, — улыбнулся я. — Теперь доски есть. Бери ставь — будешь с зеленью все лето, до осени.

Мужики хохотали, ели, спрашивали, как лесопилка работает. Я объяснял, жестикулируя, рисуя пальцем в воздухе:

— Колесо крутится, вода его толкает, а кривошип тянет пилу. Туда-сюда, туда-сюда, — показал рукой возвратно-поступательное движение. — Бревно само на пилу давит — мы его по желобам сверху в низ спускаем. Прямо на пилы. И доски уже выходят ровные, гладкие, все одной толщины.

— А пилы-то какие? — поинтересовался Семён. — Наши, деревенские?

— Нет, — покачал я головой. — Фома из города привёз. Особые, с мелкими зубцами, не то что наши топорные. Они и режут чище, и служат дольше.

— А можно мне на эту… лесопилку взглянуть? — робко спросил Семён, вытирая рот рукавом. — Я бы тоже хотел понять, как она устроена.

— Конечно, — кивнул я. — Завтра прямо с утра пойдём, покажу всё в подробностях. Кто хочет — присоединяйтесь. Может, и работать на ней научу. Нам много досок нужно — и на новый сарай, и на амбар, и на баню.

Дедок, сидевший чуть в стороне, покачал седой головой:

— Эх, барин… Голова твоя — как у самого дьявола. То доски за час, то редиска после заморозков… Что дальше будет? Может, и зимой у нас яблоки поспеют?

— Зимой яблоки — вряд ли, — рассмеялся я, поднимая кружку с квасом. — А вот ранней весной огурцы — это возможно. Не дьявола у меня голова, дед. Просто знаю, как облегчить жизнь. Как сделать так, чтобы меньше сил тратить, а больше получать.

— А ведь правда, — задумчиво произнёс Илья. — Мы за день вшестером столько бы досок не накололи, сколько лесопилка за два часа сделала.

— Вот-вот, — подхватил я. — А значит, остаётся время и на другие дела. И силы остаются. Можно и новый дом поставить, и погреб расширить, и ещё теплицу соорудить.

Разговор потёк рекой — мужики делились планами, чтобы они сделали с досками, если бы у них было столько. Бабы обсуждали редиску и теплицу, прикидывая, что ещё можно в ней вырастить. Солнце садилось за лес, окрашивая небо в розовые и золотые цвета.

Машка сидела рядом со мной, её локоть касался моего. Она смотрела на меня, и её глаза светились, как роса на заре.