Воин-Врач VI

Эпилог

Заслав проспал до позднего вечера. И перепугался очень, увидев свою левую ногу перетянутой обручами и прутьями, похожими на вершу или морду, какими ловили рыбу и в их краях. Влас Топор долго скрёб бороду и макушку, пытаясь сперва уместить в голове неожиданное техническое задание от Всеслава, а потом понять, как и из чего сладить шину для вытяжения. Наши почти все видели и понимали, как работали княжьи серебряные кольца и спицы, что уходили от них в живое мясо, помогая обломкам костей там, внутри, находить друг друга и срастаться правильно. Сладить что-то подобное, но из дерева и снаружи, не тревожа свежевправленный вывих, было под силу, наверное, редким умельцам. Кондрат, наш плотник — золотые руки, наверняка мог бы гордиться другом. И, наверное, поучится у него теперь, когда мы придём домой. То, какими круглыми глазами смотрел на деревяшки и свои собственные ладони Влас после разговора с одним из Старших, крепким коренастым дедом, седым до желтизны, как старая кость или зуб давно сгинувшего чудища, найденный в подмытом водой берегу, давало понять: новые знания явно тревожили его. И мы со Всеславом Топора понимали как никто.

«Жаль, у Власа не выйдет новую башку из липы нам вытесать. Раз в пять побольше прежней. Хотя, и такая мала́ выйдет, пожалуй», — вздохнул Чародей.

«Мала́, точно. И ви́да мы никакого иметь не станем», — согласился я. «С таким телевизором на плечах и ходить-то тяжело, а на коне так и вовсе представить себе страшно».

Мы посмеялись, хоть и не особенно весело. В обеих наших памятях появилось теперь очень много таких новых знаний, которые могли бы вполне показаться забавными. Но только показаться.

Наши лодьи отходили от новых причалов Арконы, что успели возвести местные под руководством Кондрата, оставленного здесь по договорённости с Крутом. Работали уже и та́ли-подъёмники, и даже что-то, похожее на такой родной ставшую стенгазету, красовалось на большой стене одного из длинных домов. С самим плотником разминулись — буквально за пару дней до нашего прибытия он со своей бригадой отчалил, двинувшись в сторону Роскилле, где, как сообщили прибывшие оттуда паломники, его уже дожидались датские и норвежские коллеги, подтянувшиеся для обмена опытом на обещанный королями и согласованный с великим князем мастер-класс.

Крут с ребятами проводил сперва до Готланда, где на причале встречал, по пояс стоя в прохладной здешней водичке, Хаген Тысяча Черепов:

— Всеслав, дружище! Рысь, старина́! Как я по вам соскучился! — вопил полуголый викинг на всю бухту, пугая чаек. Те нервно орали в ответ и мстили ярлу яростно, но, к счастью, не очень прицельно.

Напугал, конечно, изрядно — мы подумали уж, не случилось ли чего? Но объяснилось всё очень просто. В дружественную, союзную и братскую Швецию Глеб наладил поставки всеславовки по новым нормам и по льготным тарифам. Поэтому прибывшие несколько дней назад к родным берегам ярловы дружинники, фигурально выражаясь, в сознание не приходили. А те истории, что они кричали, рычали и мычали за столами, были страшнее и кровавей всех здешних саг вместе взятых. Рыжебородого выудили из воды нетопыри, предложили утереться и переодеть сырые портки, на что он презрительно отмахнулся, сообщив, что горячая кровь воина высушит их прямо на нём. Подошедший Рысь пошептал что-то на ухо ярлу. И тот едва ли не вприпрыжку рванул переодеваться в предложенное.

— Чем взял-то? — с интересом спросил друга Всеслав.

— Напомнил, что кожа, как высыхает, в два раза меньше становится. А ну как, говорю, в шагу́ у тебя зау́зит, да так, что потом даже наш батюшка-князь не отшепчет? — самодовольно улыбаясь, отозвался негромко воевода.

В Готланде нашлись и голубятни, откуда сразу же сорвались за море серыми быстрокрылыми молниями пернатые почтальоны. С Арконы, кажется, тоже улетела пара, но куда и с какими вестями, мы не знали, а спрашивать у Старших было как-то не с руки. Были опасения того, что они ещё чего-нибудь расскажут или поведают. А нам и того, открытого после операции, было очень лишку.

Дали знать в Юрьев, чтоб ожидали назавтра возвращения и подготовили кормчих и сводки по Двине. Великая родная река, бывало, за одно лето по два-три раза удивляла даже опытных лодейщиков, то намывая ме́ли там, где их сроду не бывало, то берега́ роняя, подмыв. Нам совершенно не улыбалось тратить лишних два-три дня на то, чтоб снимать застрявший караван с ме́лей.

Местные, те, кто отвечал за дальнюю связь и международные телеграммы, и был относительно в своём уме, отчитались вполне умиротворяющими докладами, дескать, у соседей всё ладно, Глеб давно вернулся из гостей к южным морям, и теперь с Русского моря поднимались сюда, в Варяжское, ди́ва и диковины такие, каких в этих краях сроду не видывали. Всеслав, слушая благие вести, чернел на глазах, а Рысь из-за плеча его делал страшное лицо и махал руками докладчикам, чтоб рассказывали о чём-нибудь другом. Те и перешли, не забыв поведать о том, как на выходе из Дуная на Глебово войско насели тысячи латинян, налетевших с юга, с Византийских земель, на гигантских кораблях. Рысь прикрыл лицо обеими руками. Потому что на Чародея в таком состоянии смотреть могли только основательно нарядные шведские телеграфисты, и по трезвому-то не особенно отличавшиеся инстинктом самосохранения, как многие викинги. Они, перебивая друг друга, говорили, как подводные Боги разъярились на чернявых христиан, выгнав из пучин навстречу им жутких чудовищ, которые, надо полагать, напугали бы самого́ Локи. И ромейский флот утонул. Весь.

Оравших дурниной из покрытой досками и щепками красной воды Чёрного моря добивали острога́ми с лодий, как крупную рыбу. Стрелы берегли. Тут Гнат стал осторожно выглядывать промеж пальцев, кивая. Экономию в войсках он профессионально ценил высоко.

Выходило, со слов не вполне внушавших доверие и отчаянно пахших перегаром источников, что неясно откуда взявшееся бесчисленное войско князя Глеба Всеславича Полоцкого добралось до того самого Диррахия, о котором шла речь на самой первой, ознакомительной встрече лидеров союзных стран во Владимире-Волынском. Там состоялось признание властителем земель от берегов Адриатики на юго-западе до наших, Русского моря, на северо-востоке князя Рогволда Всеславича Полоцкого-Задунайского. А пока властитель набирал аппаратный, политический и в принципе любой вес, волю и слово его нести в тех краях согласились, как и полагается, оба старших брата, Роман и Глеб. Здесь Рысь убрал руки от лица совсем, потому что оно вытянулось так, что за ними всё равно не помещалось.

Встреченных мирно и доброжелательно послов Византийской империи выслушали, успокоили, уверив, что чужой земли княжичам не надо ни пяди. Предупредили, что своей, как отец заповедал, вершка не отдадут. Одного, не сдержанного на слова и опрометчивые угрозы, следуя заветам того же самого отца, повесили за ногу за стенами того же самого Диррахия. Выросшими примерно вдвое, весомо и многозначительно улыбавшимися теперь во все стороны баллистами и камнемётами. Снять верещавшего делегата попробовала было возмущённая нарушением дипломатического протокола группа конных вооружённых товарищей, что остались дожидаться возвращения посольства снаружи. Два странных камнемёта русов плюнули с разных углов стены нехотя двумя бо́чками.

Часть коней, обгоревших и забывших всякие манеры, местные смогли поймать с большим трудом. Трёх, если быть точными. Больше из двух сотен той группы товарищей ловить было некого. Ветер унёс их пепел к Риму над лазурными водами Адриатического моря, а остальное начисто смыл ливень, что хлестал там потом два полных дня. Под ним мокрыми курами и отправились в Константинополь по Эгнатиевой дороге оставшиеся дипломаты. Кинув прощальные взгляды, вполне понимающие, на притихшего под тёплыми струями небесных вод опрометчивого. Так и висевшего вниз головой. Тихо. Наверное, задохнулся. Сырая ряса, обмотавшаяся на ветру вокруг головы, вполне могла немного помешать дыханию.

Северяне со сдержанным уважением отозвались и о походе князя русов на запад, и о посещении его сыном восточных земель, а вторым сыном — юго-западных. И выразили неожиданно робкую для них в их состоянии надежду на то, что когда соседи будут затевать новую прогулку, то возьмут с собой побольше народу. Всеслав обещал подумать. И тяжело посмотрел на Рысь.

— Ну, может, хоть поснедаем? Время ж обеденное, — безнадёжно предложил воевода. Присмотрелся к другу повнимательнее и ответил сокрушённо, — Да понял я, понял… Хаген, дружище! Извиняй, в другой раз поговорим. Пора нам, срочно, ага. До́ма вон уши недра́ные, задницы непо́ротые растут, как грибы. Боюсь, как бы в Юрьеве не узнать нам о том, что Юрка с мамкой Царьград взяли, поиграть…

Да, вот так и рождаются невероятные байки и страшные сказки. Голуби от шведского острова принесли весть о том, что возвращается батюшка-князь с верной дружиной, и что ожидать его следует назавтра, к вечеру. Ви́тень, крепостной старшина, получив известия, тут же велел задержать отплытие всех лодий вверх по течению Двины, вызвал кормчих каждой из них и долго выпытывал, стоя возле здоровенной — во всю стену — карты вверенной территории и течения реки до самого Полоцка, о мелях и перекатах. Отмечая их на карте тонкими хитрыми булавочками с разноцветными флажками. Глеб Всеславич передал из столицы, удобная вещица, если помнить, какой цвет что означает. После того, как оперативная обстановка была трижды проверена, велел кликнуть хозяев постоялых дворов и руководителей заведений общепита. В Юрьеве-Русском работало уже четыре корчмы, помимо тех, что были при каждой из пяти гостиниц. Приглашённые ввалились в зал тут же, будто под дверями дожидались. Потому что под дверями и дожидались, прознав о возвращении Чародея. Ви́тень из полученных вестей тайны не делал, решив, что обрадованный народ работать станет в охотку. И снова не ошибся. Не успев задать вопрос и нарезать задач, старшина получил полные доклады о числе свободных мест и готовности накормить княжью дружину в полном составе, а не только те несколько сотен, что ушли со Всеславом на запад. Весь город всю ночь убирался, подметался, прихорашивался и напитывался ароматами вкусностей.

С первыми лучами Солнца стоял Ви́тень на самой западной башне Юрьева, глядя из-под насупленных бровей красноватыми после бессонной ночи глазами на стену густого тумана, что неохотно отступал под порывами восточного ветра. Он первым и углядел носы лодий, выныривавшие слева. Он и возвестил об этом хриплым радостным рёвом. И он же, проводив не следующее утро караван полочан вверх по Двине, а провожавших их руян — на Запад по заливу, крепко задумался над тем, что же передать с быстрокрылыми гонцами в столицу? По морю они пришли, опередив сроки вдвое. Когда могли их ждать в Полоцке? Нынче к вечеру? Поэтому на белой шёлковой ленточке ушло скупое: «Пять лодий Всеславовых вышли из Юрьева-Русского на трижды седьмой день жни́веня*, на третий день растущей Луны».

* жнивень — одно из древних названий августа.

Ло́дьи шли ходко, уверенно, как сильные и здоровые кони в родное стойло. Где, судя по полученным за кордоном и в устье Двины сведениям, всё было хорошо. Но Всеслав стоял на носу первой лодьи́ хмурый, как небо на востоке. Видимо, впереди стоило ожидать ливней. А то и с грозами.

— Ну чего ты изводишься-то? — в который раз подступился Гнат к другу. Подавая кружку горячего взвара на бруснике. Ветерок на стремнине гулял прохладный для летнего времени, особенно поутру.

— Да душа не на месте, друже, — отозвался Чародей, удивив воеводу и заставив того недобро сощурить глаза, ставшие мгновенно крайне серьёзными. До этого раза Всеслав либо отмалчивался, либо переводил разговор на что-то другое.

— Чуешь? — коротко спросил Гнат.

— Сам не пойму, — вздохнул великий князь. — Слишком много удачи разом. Ромка, говорят, с му́ромой, мордвой да черемисами ряд заключил мирный. С Биля́ром торговать начали, сам видел кожи, кольчуги, оружие и украшения их дивные

— Тонкая работа, — кивнул Рысь, только чтоб не дать другу снова замолчать, замкнуться.

— И дорогая, — согласился Всеслав. — Глебка ромеям кол под самую задницу подвёл, как ты говоришь, хреново затёсанный, с занозами. Не нравится мне это, Гнатка. Не бывает так. Много хорошо плохо.

— Может, Они, — Рысь поднял глаза к небу, что здесь было совершенно чистым и спокойным, — и впрямь решили помочь? Года не минуло, как вы с сына́ми под землёй с кротами в прятки играли. А нынче вон, каждому по делам и по вере его.

Чародей поднял левую бровь, давая понять, что крайне неожиданную от воеводы цитату из Святого Писания узнал и оценил. Гнат дёрнул одновременно щекой и плечом, показывая, видимо, что был полон сюрпризов. Или что сам удивился, откуда взялось знание источников.

— Может, и Они. Но легче с того не становится. Эти ещё, жрецы Арконские, старцы великие, всеведущие да всемогущие, — досадливо дёрнул головой назад, в сторону далёкого Руяна-острова, Всеслав.

— Эти-то чем не угодили тебе? Или… вам? — тише и ещё серьёзнее спросил он. Переходя на тот самый их неслышный шёпот, что и в ночном лесу не каждый бы различил.

— Вот представь, друже: стоишь ты на горе высокой. Под тобой — град великий, что ты хранить да оберегать взялся. И видишь ты, как вражьи полчища на тот город прут, осаду готовят, — оказывается, и этот едва уловимый шёпот мог звучать с эхом от себя самого́.

— Но?.. — сухо уточнил Рысь. По-прежнему понимавший друга лучше многих.

— Но ты к скале цепями прикован. Или к дубу могучему вековому ремнями сыромятными, задубевшими, прикручен. Или вовсе рук у тебя нету, ноги не ходят и язык вырван, — зло глядя на серые тучи далеко впереди, ответил неслышно Всеслав. Ему давно хотелось хоть с кем-то этим поделиться. Я, как ни старался, скрыть от него этого неожиданного аспекта волховского дара не мог. Общая память, разделённая на две части уже скорее условно, оставляла нас без тайн друг от друга.

— Помнишь, Энгель «поплыл», когда Заславова кость на место встала? — покосился он на Гната.

— Как не помнить? Я тогда сам чуть не поплыл, когда, почитай, прямо под пальцами щёлкнуло. Думал, изломали мы мальца напрочь, — повёл плечами Рысь, как от холода.

— Я тогда за плечо его удержал, чтоб на пол не грянулся. А Врач в нутро ему глянул…

Лодьи шли всё так же споро, так же поскрипывали вёсла и плескала вокруг вода. Только серое, свинцово-серое грозовое небо стало ближе.

— Я как понял, у него дырка там где-то в сердце. Потому и дышит так тяжко, чуть только похо́дит лишку или встревожится крепко, потому и румянец такой, в синеву.

— Так пусть зашьёт, в чём дело-то? — предложил тут же воевода.

— Там хитро всё устроено. Брата Сильвестра помнишь?

Рысь кивнул, вздрогнув. Такое поди забудь. Свеженайденная под Туровым ведьма, будущая княжна, поёт так, что стены с потолком и полом местами меняются, а друг детства комкает в ладони, что лежит в развороченной груди, чужое мёртвое сердце. И оно оживает.

— Там стрела мимо прошла, жилу рядом задела. А тут внутри та прореха. До неё чтоб добраться — надо само́ сердце вспоро́ть.

— А Врач так умеет? — выдохнул вопрос Гнат.

— Уметь-то умеет… Долгое это дело, трудное. Пока ладишь такое, надо, чтоб кровь по телу ходила, как обычно. А как ей ходить, коли сердце, почитай, наизнанку вывернуто? У них там делали как-то, но тогда всяких приблуд лекарских уйма была. Он начал было называть, а там для каждой потребны то резина, то пластмасса какая-то, то сталь особая. Нет у нас такого. И из чего сделать — тоже нет. И даже где взять он только примерно знает. В том краю мира доселе и не бывал никто…

Чародей опустил локти на борт, ссутулив плечи.

— Вот тебе и дар Святовитов. Смотреть на живого человека, знать хворь его, знать, как его от той болячки избавить — и ни единого способа на это не иметь. И это только первого случайно глянули, Энгеля. А если б Вара, к примеру? Тебя? Дарёну? Детей?

Шёпотом трудно передавать эмоции. Особенно таким тихим, еле различимым. Особенно взрослому мужику, который привык испытывать лишь некоторые из них, но зато очень ярко. Любовь к семье. Ярость к врагу. Презрение и отвращение к изменникам и предателям. Наверное поэтому бессилие и отчаяние звучали так неожиданно. И так страшно.

— Ну-у-у, распустил нюни, великий князь! — издёвка в голосе Рыси, прозвучавшем через некоторое время, заставила великого князя вскинуться в удивлении. Мы оба с ним одинаково помнили самый первый раз, когда воевода, в ту пору ещё мальчишка-пленник, произнёс эту фразу впервые.

Тогда они оба сидели в чулане. И тоже в самый первый раз. Отец велел запереть мальчишек вместе, чтоб подумали над своим поведением. Они сцепились на подворье, колотя друг дружку кулаками, локтями, ногами, и, кажется, даже кусаясь. Щенка и котёнка разлили водой. В первый и последний раз. И заперли в потёмках, сырых и дрожавших от холода.

Маленькие враги сидели спина к спине. Так было теплее. Княжич вздыхал, ожидая наказания от сурового отца. Гнатка прошипел то же самое:

— Ну-у-у, распустил нюни, великий князь! У тебя хоть батька есть, есть, кому за дурь выдрать да ума дать.

И Всеславу стало стыдно. До дрожи, до жа́ра аж. И застыдил его безвестный сирота-пленник из северных земель. У которого не было ни дома, ни родителей. Ничего не было, кроме желания выжить во что бы то ни стало. И чести. Из того чулана они вышли лучшими друзьями, поддерживая друг друга. Так всю жизнь дальше и шли.

— Рано напугался, Славка. Сам же сказал — Врач умеет. А раз врага в лицо знаешь, то и бояться некого! Разошлём гонцов-купцов, пусть сыщут те… Как их? Массу с резином. Соберут по частям, что у нас, мало мужиков мастеровитых в Полоцке? — военная прямота Рыси часто бывала резкой. Но почти всегда помогала. Помогла и сейчас. Запустила ту самую оценочную реакцию, которая деловито сдвинула в сторону отчаяние. И уныние, которое, как твёрдо знали теперь не только Рауль с Филиппом, было смертным грехом.

— Наверное, прав ты, друже. А я до той поры поживу себе тихо-мирно. Отойду от города за Поло́ту, за болота да леса, за дубраву Ярову. Сладим там с Дарёной хуторок. Рыбку стану удить на озёрах, — задумчиво проговорил Чародей. Уже не шёпотом.

— … и со скуки там загнёшься, — закончил мысль разулыбавшийся Гнат.

— Чего это загнусь-то? — удивился Всеслав. — Борти в лесу заведу, курей десятка два, пару коровёнок, кабанчика непременно. Двух. Тут не заскучаешь. И гостей, опять же, принимать стану. Чебуреки жарить.

— Чебуреки — вещь знатная, спору нет, — поддержал мечтательный тон Рысь. — Хоро́ш уже расписывать, искуситель! А то я тоже рядом поселюсь. Ты на Белом озере, я на Чёрном. Монастырь заведу там себе. Женский.

Он закатил глаза, и лицо его приобрело неожиданный вид, возвышенно-скабрёзный.

Друзья расхохотались, хлопнув привычно друг друга по ладоням и обнявшись.

— Удумал он, понимаешь, казниться! Дар ему Святовитов не угодил, нет, ты глянь на него⁈ — возмущался в шутку Гнат. — Тут дел выше головы, а он в кусты наладился, за болота, курей щупать и рыбку удить! Ты мне лучше вот что скажи: те саночки дивные, что без коней, сами по́ снегу катят, как наса́ды по воде — как, говоришь, зовутся?

— Буер? — удивился великий князь, вспомнив образ из моей памяти, что они так увлечённо обсуждали с Гнатом ещё по пути к Юрьеву.

— Он, точно! Я вот подумал на досуге, хоть и ни мгновения свободного не имею, одни заботы да хлопоты… — перебил сам себя воевода.

— Аки пчела, я помню, труженик ты извечный! Причём тут буер-то? — вернул его к мысли Всеслав.

— А? А! Точно, подумал я тут, в хлопотах, что нам те буераки очень нужны. Сотни три хотя бы, а лучше все пять! — кивнул Гнат.

— Куда столько-то? — удивился великий князь.

— Ты только представь! — он аж глаза прикрыл в предвкушении. — Обучим Шарукановых ухорезов на них кататься. Не сложнее, чем на кобыле-то, поди? И пойдём по Итиль-реке друг дружке навстречу: мы с Ярославля, они с Сурожского моря. И на каждых саночках — по паре Яновых. Да с заряженными болтами. Погостим у булгар чуток — и на юг подадимся. Там как раз по зимнему времени у сельджуков с ромеями тишь да гладь, мир да покой до весны. А тут — мы! Один кол Глебка с запада приготовил, а мы вторым, с востока. На проливе том, Боспо́ре, и встретимся. Заскучали врата Царьграда без русских щитов, думаю. Надо уважить!

Рысь жмурился, как кот на печи, благостно и умиротворённо.

— Экий ты затейник, Гнатка, — ухмыльнулся Чародей. Два кола́ в одну… Византию прицелил. Да на полном санном ходу, с разлёту… А знаешь что? Мне нравится ход твоих мыслей! В конце концов борти можно и там завести. Там для пчёлок погоды благоприятственные. И рыбы полно́.