Воин-Врач VI

Глава 21 Свадьба Луга

Утро привычно начали с разминки. То, как летали вокруг нас с Гнатом вязовые плахи, заставило в очередной раз притихнуть даже Хагена, который всегда издевался над тем, что деревяшками у него на Родине махали только малые дети, а настоящие викинги признавали только добрую сталь. На этот раз он подошёл и попросил подержать «шутейный детский меч». Покачал в руке палку в полпуда весом. Вот тогда-то и притих.

Народ, что воины, что гражданские специалисты и прочие разнорабочие, к субботнику приступил, кажется, ещё до света. Мы после завтрака понаблюдали удовлетворённо со стен, как сновали и копошились они на поле. Которое уже не так походило на вчерашнюю сугубо тревожную и безрадостную картину. А Боги ещё и ветерком южным порадовали-поддержали, чтоб на город смрад не несло, и утилизаторам попроще было.

Холму срыли макушку, выбрали приличных глубины и диаметра ямку и теперь загружали её покойниками. Преимущественно частично демонтированными. Удивило то, что ку фил работали наравне с людьми: я своими глазами видел, как тянул какой-то здоровущий кобель за последнюю оставшуюся ногу худосочного бывшего норманна в сторону холма. Морда у пса при этом была донельзя деловая и чуточку брезгливая. Видимо, страшное иудейское проклятие продолжало работать. Ну, ничего страшного. Пара хороших дождиков осенью — и станут тут райские кущи, душистые и урожайные. А вон там я бы яблоневую аллейку разбил, прямо возле холма. Тут сильно лучше наших были яблочки, крупнее и слаще. Про саженцы не забыть бы. Надо Сёме сказать, что за каждый хороший по гривне получит, он-то точно тогда не забудет, мёртвого замучает. А чтоб саженцы те загрузить, придётся золото выбрасывать. Кстати…

— Гнат, а Стиганд вчера про нашу долю не приврал ли малость? Больно уж нарядно у него было в скромной обители, — обернулся к другу великий князь. Архиепископ лично руководил облагораживанием территории и при осмотре её свысока не присутствовал. Вон, орал как раз на кого-то на том берегу. Смиренно, разумеется.

— Неа, чистую правду сказал дед, — отозвался Рысь, скользя взглядом по полю.

— А где? — удивился Всеслав.

— Добро-то? Так три ночи лодьи подгоняли и набивали с вечерней зорьки до первого света. В устье Ставр-реки сложили пока, чтоб тут глаза не мозолило. Там и наша доля, и Крутова, и Хагенова.

— А Свен с Олафом? Франки? — уточнил Чародей.

— Дядька твой хваткий оказался, уж на что до золота солощий — жуть! — ухмыльнулся Гнат. — Они ещё до бойни этой своё в порт отправили, на всякий случай, видимо. Филька-то всё понял ему, мол, сперва с Вильгельмом бы решить, а потом уж разбираться с барахлом, да Рауль ни в какую. Там, говорил, по-всякому может выйти, а так у мамки хоть деньжата какие-никакие останутся. Наймёт воинов и отомстит за нас в случае чего. Или бусики себе купит.

Мы посмеялись над рачительным родственником, Медвежье лицо и интонацию которого Рысь передал блестяще. Не обмануло первое впечатление, хороший он мужик оказался, Рауль. И правда его вполне понятная была и в чём-то даже мудрая. Шансов на то, что ночная операция пройдёт именно так, как прошла, был всего один. Из двух: пройдёт или не пройдёт. Но Боги выдали.

— А Олаф, как я понял, часть Инне не то подарил, не то в долг дал, не то под спуд спрятать велел, чтоб в следующий раз забрать. И Свен то же самое, — продолжил Гнат.

— Вот это диво! Прям вот так взяли и оставили золото? — поразился Всеслав.

— Нельзя взять и просто так оставить золото, — поучительным тоном какого-то киногероя ответил князю воевода, сложив пальцы колечком. — Поэтому его так сложно и оставляют, нехотя, через силу. Но больше нельзя взять никак.

— Почему это? — не понял Чародей.

— Так потонем же, — терпеливо пояснил Рысь. — Класть больше некуда.

Всеслав уставился на него, пытаясь сохранить хоть немного невозмутимости на лице. Тщетно.

— Поясни, — скучным голосом попросил он друга, всей душой чуя неладное.

— А чего там пояснять-то? Падлы эти веками тут богатства копили. Нет бы в пользу какую, а они так, тащили всё в норы к себе, как полёвки. Или как Стиганд вон, — он кивнул за стену, где архиепископ продолжал переходить на личности.

— И что, в самом деле за раз не увезти? — продолжал отказываться верить Чародей.

— Неа, — сокрушённо помотал головой Гнат. — За два бы утащить. Не за три ли…

Всеслав решил, как ни странно, в подробности не вдаваться. Ну, ценности. Ну, имущество. Ну, набили полсотни лодий. К чему, действительно, лишние детали? Не за зипунами же шли, а в целях устранения будущей возможной угрозы, зло наказать. Наказали? Более чем. Цель достигнута? Вполне. А попутно ещё тётке потрафили, с роднёй новой подружились, старой родне помогли, союзников нашли. А деньги что, деньги — брызги, как один генерал в кино говорил. С ними Глебка пусть дома разбирается.

Чем-то подобным успокаивал себя великий князь, пока я, получив «штурвал» в руки, осматривал и перевязывал раненых. Одного тяжёлого успел прооперировать вчера, пока гости ждали на площади и беседовали, до той поры, когда архиепископ в свою пещеру Али-Бабы не позвал. Тяжёлый, к сожалению, умер на столе. Ну, то есть на высокой лавке. Крови много потерял, да и в моём времени с таким колотым абдоминальным ранением шансов было бы немного. Остальных осмотрел и остался вполне доволен уровнем подготовки санитаров из Гнатовых. Не зря зачёты и тренировки по оказанию первой помощи проводили. Так что сегодня оставалось только глянуть, перевязать некоторых, да кое-кого перешить. Видно было, что раны обработаны нормально, дренажи заложены правильно, а что шить надо с учётом линий натяжения кожи и тканей, в этом мире мало кто знал. Бритты терпели боль стоически, глядя на чужого князя, что сам не боялся работать руками и иглой, с уважением и даже каким-то обожанием. Прямо сквозь му́ку. Но зато у многих из них сохранится подвижность, да и шрамы не будут пугать баб и детей.

Потом переговорили с нашими соколами. С экипажами «Сыча», «Стрижа» и «Дрозда». Парни задачу поняли, важностью и судьбоносностью момента прониклись и воодушевились, пообещав сделать всё в лучшем виде. Птички их были на полном ходу, погода радовала, закат ожидался чистый. Красиво должно было получиться.

К обеду ближе осмотрел и белую королеву, снова подивившись чудесам средневекового метаболизма. Ясно, что генетика у Ингеборги была хорошая — столько поколений воинов и легендарных героев, часть из которых вели свой род аж от Богов. Но мне, человеку другого, сугубо рационального и материалистического времени, трудно было поверить в то, что ткани женщины в её возрасте восстанавливаются быстрее, чем у маленьких детей. Оставалось только радоваться про себя тому, что им, тканям, на мои сомнения, раздумия, рефлексии и прочие интеллигентские сопли было глубоко наплевать. И тому, что постулат «работает — не лезь!» был вполне применим и к средневековой хирургии. Правда, немного тревожил Бёрт. Он тоже отметил, что раны рубцевались быстрее привычного, а у него-то, надо думать, выборки и статистики наблюдений было гораздо больше, чем у меня. И за руками моими при наложении швов и на перевязках он смотрел как-то уж больно пристально. Пришли на ум очередные сцены из книг, что за забором Лёши-соседа долдонила механическая девка-диктор из смартфона, вроде того, что «от рук и из глаз его расплылось золотистое свечение, чудодейственно излечивая рак, простатит, геморрой, перхоть и кариес, попутно выпрямляя сколиоз, прикус и плоскостопие». Было бы неплохо, конечно. Но, увы, кроме как в тех книжках, ничего подобного я нигде не встречал. А все истории чудесных исцелений оказывались историями о том, что пациент очень сильно хотел жить и безоговорочно верил в лечение и врачей. Ну, или брехнёй, гораздо чаще.

Ближе к вечеру народ повалил на поле. Наплавные секции моста колыхались, шлёпая по поверхности реки, пропуская с берега на берег толпы людей. Нарядных, весёлых и каких-то по-особенному восторженных. Если верить архиепископу, то празднование Лугнасада здесь было чем-то вроде Нового Года в моём времени, к нему готовились, его ждали и любили и дети, и взрослые. Было принято печь черничные пироги и хлеб из зерна нового урожая, благодаря умелого Бога Лу́га за всё сразу: и что зерно растить научил, и что печки складывать надоумил предков, и за то, что сегодня в принципе есть кому и чем угощаться и угощать. При этом просить на будущий год больше зерна, чем уродилось в этом, считалось грубой глупостью и было не принято. Им там, дескать, самим виднее, кому, чего и сколько достанется, и не станет свободный человек, из Эссекса он или из Йорка, надоедать Богам и клянчить. Как по мне, так вполне логичная и достойная позиция. Всеславу тоже понравилось.

Курган и впрямь вышел на загляденье. Местные работали от души, слаженно, с огоньком. То ли ожидание праздника помогало, то ли общая атмосфера последних дней, щедрая на чудеса, то ли лето и то, что грунт был мягкий. В общем, получилось даже лучше, чем на Александровой Па́ди. И руки-ноги из-под земли не торчали кое-где, как там, на Днепровском берегу, до той поры, пока князь и митрополит Переяславские не отправили на благоустройство памятника толпу горожан.

Перед холмом установили помост, лицом к народу, как полагается, причём предусмотрели по совету великого князя даже пандус для королевы. И теперь за большим столом-президиумом благостно озирали окрестности и она, и все вожди ближней половины мира. Мир смотрел на них во все глаза: англы, бритты, скотты, пикты, франки, шведы, норвеги, датчане и славяне переговаривались, кто вслух, кто на пальцах. Если понять собеседника и соседа не удавалось — просто обнимали и поднимали кубки с элем или взваром. И улыбались. Они искренне, от души улыбались друг другу и тем, кто с такими же улыбками смотрел за ними с помоста. И с Небес.

— Малкольм, дружище, ты когда людей поздравлять станешь и слова приветственные и напутственные говорить, поглядывай на тень от того вон дерева. Как до ближнего стола с правой стороны доберётся она — надо будет и мне пару слов добавить, — попросил Всеслав короля через Стиганда. Ингеборга, сидевшая рядом с протянутой ногой и весело хохотавшая с Олафом на их родном, светлыми бровями дала понять мужу, что к нему обращаются. С неё, румяной и совсем не похожей на умиравшую, бородач не сводил глаз. Но собрался.

— Чудеса будут? — снова вроде как в шутку уточнил он. По-прежнему явно тяготясь тем, что с таким собеседником никак не мог понять, что же можно считать шутками и небывальщиной. Потому что, если верить рассказам его же тайных ро́змыслов, русы дома, по пути сюда и уже здесь творили такое, чего и в древних преданиях не встречалось.

— Ну, вроде того, — легко отозвался Чародей. — Кто-то из Богов непременно заглянет на огонёк. Или весточку пришлёт. Не зря ж мы их тут забавляли столько времени. Да и праздник вон какой широкий устроили, со всем вежеством. Я бы предупредил людей, чтоб суеты не было.

Малкольм посмотрел внимательно на Гната, который только вздыхал скорбно за спиной Всеслава на словах про «забавляли» и «суету», поскрёб бороду и кивнул. Снова запретив себе удивляться чему бы то ни было или раздумывать над смыслом сказанного.

Он говорил торжественно и красиво. Голос его завораживал что своих, что наших, которые, правда, короля слушали хоть и уважительно, но фоном, не владея языком. Бархатный перевод от архиепископа впечатление только усиливал. Прямо видно было, как волнами шла толпа, когда сперва начинали гомонить и радоваться местные и франки с фландрийцами, а потом, после слов Стиганда, подключались и гости. Людской океан бурлил, но как-то удивительно мирно и спокойно. В каждом из этих людей по отдельности чувствовались сила и честь. А от такого огромного их количества прямо веяло мощью, чем-то неодолимым и великим. Наверное, о подобном говорили артисты моего времени, рассказывавшие о том восторге, который накрывал их при концертах в больших залах и на стадионах. Испытывал подобные чувства и я, на первомайских демонстрациях ранних лет, когда они ещё не были исключительно поводами для пьянки на природе в законный выходной. На парадах в честь Дня Победы. В апреле шестьдесят первого, когда полетел Гагарин. И в стылом марте пятьдесят третьего, когда хоронили вождя, и вся Москва рыдала.

Это было удивительно, но бородач оказался великолепным оратором. Мы со Всеславом были уверены, что на благодарности за чудесное спасение Ингеборги всё и закончится, но Малкольм удивил. После самого важного лично для него он перешёл на масштаб страны, а там и до глобального добрался. Король благодарил воинов за поддержку и жителей за то, видимо, что дожили до светлого денёчка. Выражал глубокую признательность союзникам, что смогли поддержать его страну и народ в такой непростой момент, и Богам, за то, что не оставили эту землю без пригляда. И без чудес. Которых стало ощутимо много с приходом друзей из-за моря, тех, кто не стал сеять разрушения и смерть, хотя в том, что эти могли бы, ни у кого не было и тени сомнения. А под конец, поглядывая уже на тень, что всё ближе подбиралась к правому столу, за которым сидел сам Клайд Вулвер с очень похожими на него мужчинами, а вокруг лежали, высунув языки, громадные кудлатые ку-фил, резюмировал:

— Среди нас, друзья, великий воин и мудрец, величайший лекарь, Всеслав Мудрый. И я мало встречал тех, кому прозвание, данное людьми, подходило бы больше. Я даже немного опечален тем, что наши дорогие гости вскоре покинут нас, возвращаясь в свои дома́, где ждут их из похода родные. Потому что разговоры с этим правителем мне пришлись очень по душе. Я бы о многом поговорил с ним, многому поучился у него, на чьих землях могли бы уместиться страны каждого из здешних вождей разом. А границы государств, что вошли в дружеский союз с Русью и близко не представить ни Генриху, ни Роману Диогену. Этот новый союз сравним разве что с великой империей старого Рима. Но золоту ни к чему позолота, — тряхнул он головой, будто отогнав какую-то другую мысль, не дав речи свернуть не в ту сторону, — встретим же, поприветствуем его! Да здравствует Всеслав Мудрый!

И крики снова полетели над Всеславовым полем. Но на этот раз от них не бросало в дрожь. Эти были живыми, от живых и для живого.

— Благодарю тебя, мой добрый друг, брат мой Малкольм! — провозгласил, будто принимая алаверды, Чародей. Бросив взгляд вправо. Время поджимало.

— Я рад видеть здесь каждого из вас, друзья! Живыми и здоровыми, радостными и счастливыми. По пути сюда и здесь нам и вправду встречалось всякое. И дома приходилось видеть много такого, о чём не стоит вспоминать на празднике, в кругу близких. И я на самом деле счастлив тому, что мы смогли прекратить сумасшедшую войну, что вели эти годы против вас норманны. Король Малкольм уже сказал, у нас за морем много земли. И мы любим её, как мать, каждую доли́ну, каждый луг, каждый перелесок. Так же, как вы, друзья, любите свою, от приморских равнин до крутых гор севера. И тем мы похожи! И тем милы Богам, заповедавшим любить и беречь свою землю!

Рёв и вой поднялся до небес. Включились даже псы, не в силах молчать. Народ вскакивал с мест, вопил, махал руками, обнимался.

Всеслав подал знак Яну, что еле уловимо кивнул и отошёл за помост.

— Слушайте меня, люди добрые! — рык Чародея, его поднятые и распростёртые во взмахе руки утихомирили живой океан удивительно быстро. Все глаза сошлись на нём и почти охрипшем толмаче-архиепископе.

— То, что наша Белая Русь и ваша Альба станут жить в мире и братской любви, по́ сердцу Богам! Они рады этому. Но я не стану вам нести Их волю своими словами, и сам же призываю верить Им самим, а не тем, кто говорит вместо них. Пусть скажут сами!

И он с силой хлопнул, резко сведя ладони.

Первый хлопо́к разнёсся над полем звонко, но быстро утонул в шёпоте замерших зрителей. Второй было слышно ещё хуже, народ начинал переглядываться непонимающе и спрашивать друг у друга, видимо, что это тут происходит. И только наши и союзные воины, наученные, зажмурилась, зажали уши и открыли рты, изумляя местных.

Третий хлопо́к будто расколол небо над головами

Белое облако, небольшое на огромном, начинавшем темнеть небе, медленно расширялось, окрашиваясь в розово-багряные цвета́ заката. И при определённой доле фантазии в нём можно было разглядеть огромное человеческое лицо. Ну, или овечку, да.

Поле, только что разом вздрогнувшее, присевшеее или подскочившее от небывалого звука, подняло восторженный вой.

— Мы все здесь помним, чтим и верим в тебя! И пусть в разных странах и даже племенах тебя величают по-разному, но верят и почитают одинаково, Боже! — твёрдым звенящим от напряжения голосом обратился Чародей к пороховому дыму от одного из последних Яновых зарядов. И с удовольствием отметил, как накрыл поле гудящий и странно, неожиданно вибрирующий бархатный бас архиепископа. По жёстким скулам и изрезанным морщинами и шрамами щекам Стиганда Секиры текли слёзы. Он смотрел на Бога. Он видел его своими глазами. Как и любой здесь.

— Благодарим тебя, Великий! Те, кому ты и равные Тебе сохранили жизни, навсегда запомнят этот день и поведают о том детям, а те — своим детям. Вера и память продолжат жить вечно, как Мировое Древо, как ду́ши тех, кто приближал этот день, но не дошёл до него по земле, уйдя на небо. Как свет Солнца, как хлеб, что Ты даёшь нам.

Гул старого викинга вышел на какой-то реактивный уровень, роняя людей на колени сотнями. А потом навалилась резкая, внезапная тишина. Потому что из-за холма, в недостижимой далёкой выси, показались ангелы. И пошёл дождь.

— А не будет ли в том обиды Им, княже? — заметно робея, спросил-таки Лешко?

— Чем же? Тем, что вера в Них запылает с новой силой, как долгожданный костёр в непроглядной зимней мгле? Тем, что славу и хвалу Им станут петь тысячи? — уточнил Чародей.

— Ну да, пьяв ты, конечно. А точно надо пове́ьх одёжи ещё и исподнее натянуть?

— Вы, братцы, суть ду́ши павших героев. На ваших крылах и они полетят над живыми, последние приветы передавая да волю Божью. Никак нельзя, чтоб хоть пятнышко тёмное нашлось. Хоть и не шибко вас видно будет, но черноты не допусти мне, понял?

— Сделаем, княже! — Ика́й ударил кулаком по левой стороне пусть не широкой, но крепкой груди.

Дождь был из хлеба. Зерно, крупное, чистое, одно к одному, падало с небес, щедро разбрасываемое воздушными сеятелями. Мы переживали, конечно, как бы не посекло, глаза не попортило зрителям, набрав скорость с высоты, но теперь успокоились. Дураков совсем уж дурацких не нашлось, и рефлексы у всех работали, никто не поймал зёрнышка глазом. В раззявленные рты попало многим. Да, всё поле засеять не совсем получилось, не специалист я ни в аэродинамике, ни в посевны́х работах, не смог точно рассчитать нужную высоту пролёта и скорости его не знал. Но и так вышло чудесно.

Три белокрылых фигуры небывалых размеров, которых до сих пор тут видели единожды, и лишь те, кто присутствовал при моменте, когда Дувр становился Аннарю́сом, проскользили над полем, сбросив мирный наконец-то груз, и влетели в начавшее уже рассеиваться дымное облако. Бело-багряный дым на фоне тёмно-синего неба завертелся водоворотами слева и справа от каждой из них. И это было очень, очень красиво и величественно.