Воин-Врач VI

Глава 13 Черный человек

Уже почти перед самым отбытием из аббатства стояли на крепостной стене, договариваясь об очередных важных и нужных вещах. Без криков, без ругани, и даже почти без споров. Нет, разногласия, конечно, были, но как-то на удивление быстро разрешались. И создавалось такое впечатление, что каждый из участников обсуждения был этим несказанно удивлён. И тому, что вожди собрались в кои-то веки не хвастаться или почести собирать, не добычу делить, не важностью и собственной значимостью мериться. И тому, что если сам Чародей слышал что-то, что было для решения задачи, для дела, полезнее, чем то, что предлагал он или его люди — то не считал зазорным принять новое предложение, да ещё и благодарил искренне того, кто его, предложение то, выдал, не побоясь. Будто и вправду тут собрались те, кто думал не только и не столько о золоте, серебре и блескучих камушках.

На хозяйстве оставляли Стиганда и сотню норвегов с десятком нетопырей. С несложной задачей: не утратить город за те несколько дней, что требовались нам, чтоб прошвырнуться к морю на юг. И продолжить руководить разбором завалов и пожарищ собора. Одного недобитка добрали вчера, когда он исплевал последние отравленные иголки в щит на колёсах, который катили перед собой проходчики, и потом сам себя ужалил, как скорпион. Шли, конечно, очень медленно. Но очень верно. И часть из змеиных кладов выудили на свет ещё вчера.

Старшим по связи оставался тот самый Самуил, торговец разным товаром, что, кажется, даже похудел за эти дни. А ещё поразил невероятно тем, что, принимая участие в разговорах королей и архиепископов, будто в прямом смысле слова наступал на горло национальным чертам, общительности и, так скажем, рачительности. Вот прямо видна была его боль, когда разговор заходил про деньги или хоть какие-то призрачные возможности их появления или расходования. То есть практически на любую тему. Но толстяк крепился изо всех сил и молчал, едва не пла́ча, чем заслужил расположение даже Рыси.

— Сёма, если вдруг шо не так — я ж тебе башку сниму. Цени, чернявый! Остальные, кто меня подводит, гора-а-аздо паскуднее подыхают, прямо не приведи Боги. Не так пакостно, как те, кто Всеслава подвёл или попробовал обмануть, конечно, но тоже хорошего мало. Да какой там мало, вовсе нихрена хорошего, — проникновенно вещал он на ухо торговцу, покрывшемуся мгновенно смертной бледностью и крупными каплями холодного пота.

Но дядин племянник и впрямь оказался приобретением бесценным. А получив вместо двух обещанных пудов сразу четыре, да ещё и авансом, потому как своими глазами никто из нас кораблей на рейде Дувра ещё не видел, и вовсе чуть, кажется, гипертонический криз не заработал от неожиданности.

Армада тёти Ани и её друзей должна была появиться на горизонте порта завтра, около полудня. Нам всего и дел-то оставалось, что спалить к псам флот Вильгельма и подготовить порт к прибытию новых хозяев. А в то время город тот был побольше Кентербери. Раза в три, если не во все пять.

Сводной флотилией командовал Филипп Первый, король Франции. Двоюродный братец, получается. Входили в неё корабли франков и союзников. И то, что тётка отправила в такое путешествие первенца, говорило о многом. Как и те шёлковые ленты телеграмм, что приносил запыхавшийся Сёма. Читая их простое, вроде бы, содержание, Всеслав хмурился и думал гораздо дольше, чем того требовали две-три скупых строчки текста.

Незаметные прочим штрихи и украшения некоторых букв, смотревшиеся вполне органично в шифровке и лишнего внимания не привлекавшие, были важнее самих слов. И понять это могли только те, кто целый вечер разучивал эти значения тогда, в Полоцке, когда стало известно о планах и кознях лихозубов на франкских землях. Когда тётку только что не силой пришлось удерживать от того, чтоб она не рванулась домой со всей доступной и возможной скоростью. Тогда спокойствие и рассудительность, Всеславовы и мои, очень помогли. Помогли они и сейчас.

Мы спланировали и готовы были провести операцию так, что и комар ничего бы не подточил. Но появление двух гадов, загрызенных собаками случайного или неслучайного рыбака, путало нам все карты. И множило прогнозы по потерям. Но решать задачи продолжали так, как и было уговорено.

Переход от Кентербери до Дувра занял часа четыре. Проверить, понятное дело, было не по чему — ни часов, ни будильников, ни ходиков в этом времени не было и даже не планировалось. Да и зачем? Вон же оно, Солнце. Светит — работаем, село — спим. Лошадки неспешно рысили, пехота труси́ла так же. Мы пришли к холмам возле причалов, когда до полудня оставалось полтора-два пальца, если ориентироваться на ту самую небесную ось, о которой была так осведомлена Дарья Петровна. И нам этого времени должно было хватить на то, чтобы взять под контроль одну из крупнейших гаваней известного мира. И нам его хватило.

Сперва рванули склады. Или хрен его знает, что за анга́ры, торчавшие сверху и снизу. Хотя это у реки можно сказать «выше или ниже по течению», на побережье, наверное, как-то по-другому надо было обозначать. Но как бы то ни было, анга́ры или эллинги, здоровенные такие сараи по обе стороны от города грохнули и вспыхнули с разницей в пято́к ударов сердца. И то, что сигналом была трель жаворонка, знали только те, кому положено было.

Стража, охрана, горожане с воплями побежали к пожарам. В богатом портовом Дувре было много каменных домов, но деревянных было гораздо больше. И все наверняка знали, что мог натворить полыхавший огонь с обоих сторон от города. У нас бы, в Киеве и Полоцке, уже топали по мостовым кони с большими бочками на телегах, и лихие ребята с баграми и топорами на длинных рукоятках. Тут же народ мешал друг другу больше, чем помогал: бежавшие сталкивались, падали, голосили, по ним бежали следующие.

— Как куры безголовые, ей-Богу, — в голосе Рыси оригинально сочетались презрение и одобрение.

— Не говори-ка. Подай знак, пора топить кораблики, — кивнул Всеслав и отдал приказ к старту второй части плана.

На пирсах было уже почти пустынно — все, кто был чем-то занят рядом с кораблями или просто шатался по набережной, убежали мешать друг другу тушить город. Два десятка лодий, злые драккары и обстоятельные толстые могучие кнорры, грузовые суда высокой вместимости, остались под присмотром дежурных смен, да и те в основном перекрикивались в панике, тыча пальцами в клубы́ густого чёрного дыма, что надвигались на Дувр так, будто сам Сатана надумал взять город в свои руки и уже протянул их из Преисподней. Наверное, для тех, кто не был в курсе наших планов и инженерно-технических возможностей, это выглядело очень страшно.

Потом стало ещё страшнее.

Росчерки с дымными хвостами метнулись к кораблям, как только в небе над ними с хлопком начало разворачиваться дымное серое облако. Похожее на овечку. Или на череп. Или на задницу — в зависимости от того, какими эмоциями были переполнены глаза смотревших на него. Судя по паническим воплям, овечку не опознали, в отличие от иных вариантов. Когда корабли начали гореть, криков стало на удивление меньше. Неудобно орать и прыгать с палубы, а потом грести судорожно к берегу, одновременно. Дёготь и смола из Кентербери горели ничуть не хуже любых других, дыму давали много, густого, чёрного, жирного.

Нам сверху был отлично виден военно-морской балет, начавшийся сразу после первых взрывов. Слева, с севера вышли из-за мыса драккары союзников. Руянские вырвались вперёд и заходили на бухту нетопыриным крылом, перекрывая возможные пути отхода. На носах их стояли орудийные расчёты, готовые при необходимости накрыть берег минами. Но отходить было некому и почти не на чем, а накрывать — некого. Выбравшиеся на берег и причалы морячки сразу набирали приличную скорость по направлению «куда угодно, только подальше отсюда». Многие бежали на четырёх костях. Потому что к этому времени ветром чуть снесло дым от кораблей англов. А за ним, за ближней дюжиной руянских драккаров выстраивались норвежские, датские и шведские. А позади них, пеня воды́ Па-де-Кале, приближался тёткин флот. Выглядевший тоже очень внушительно.

Гнат приложил руки ко рту и взвыл. И волчью песенку солиста на побережье подхватило несколько десятков гло́ток хора. В этом дружина князя-оборотня была без преувеличения хороша́. Десятилетиями тренировались. Яростный хищный вой буквально заморозил жителей и защитников, а кого послабже, так и с ног сбил.

Первой с холма рванула конница. Хотя это было сильно сказано. Неполных три десятка приличных лошадей, что удалось найти в Кентербери и по пути, на тяжёлую конную рать, ударную силу русских дружин, походили очень условно. Но нам со Всеславом перебирать не приходилось, мы продолжали работать с тем, что было. И нам пока везло.

Пробив рогатинами и порубив мечами нескольких стражников, у которых воинские рефлексы победили инстинкт самосохранения, всадники вырвались на причалы. Там воевать было не с кем. Следом за ними с воем и рёвом по улицам неслась пехота, рассеивая и добивая тех, кто не бросил оружие и не лежал на земле, закрыв голову руками, зажмурив глаза и вопя от ужаса. Иногда отчётливо щёлкали тетивы — Яновы оседлали крыши уже давно и не собирались давать пострелять тут ещё кому-то, кроме них самих.

Военно-морской балет сменился на вдумчивую работу инженерно-сапёрных и военно-транспортных подразделений. Корабли союзников, на которых был усиленный состав гребцов, подходили ближе к пирсам мимо сдвинувшихся руянских эсминцев, цепляли баграми и кошками-якорями ещё чадившие остатки английского флота и оттаскивали прочь. Той части, которую было бессмысленно чинить, помогали пойти ко дну, но не абы где, а с умом, меняя рисунок морского дна так, чтобы желающие быстро высадиться на берег почти наверняка напоролись на затопленные лодьи. Схему-лоцию, или как она там правильно называется, составляли три наших адмирала, а точнее конунг, хёвдинг и князь. Ярл в обсуждение не лез, удивляя, кажется, даже самого себя. Но у этой троицы знаний о море было гораздо больше, чем у любого другого в этом мире.

Те корабли, что можно и нужно было восстановить, отводили в другую сторону. На них уже сновали северяне, перескочившие прямо на ходу, сбивая пламя, заливая тлевшие участки. Из двух с лишним десятков единиц вражеской техники захватить в условно пригодном виде удалось почти половину. И не произвольную половину — Янова «малая артиллерия» точно знала, какому кораблю куда стрелять. А промахиваться они, кажется, и вовсе не умели.

Когда по «коридору» из выстроенных в две нитки руянских драккаров к берегу подошёл тёткин флагман, на берегу уже стояла делегация встречающих. Как написали бы в газетах моего прошлого будущего: «зарубежных коллег на гостеприимной земле англов встречали великий князь Всеслав Брячиславич… и другие официальные лица». Только земля местами не вполне гостеприимно дымилась и горела, а среди лиц были и не совсем официальные. Того же Хагена или Рысь взять — висельники чистой воды, рецидивисты в позументе! А в задних рядах ещё где-то отирался Сёма, бесчисленная родня которого уже помогала тушить склады. Или дербанить. Или и то, и другое.

Первым гордо шагал молодой темноволосый парень с умными серыми глазами и чуть вздёрнутым носом. Эти черты делали его очень похожим на маму, но детского или женственного в будущем короле франков не было ничего. Судя по рукам и фигуре, он совершенно точно знал, как владеть мечом, как лететь в конную атаку и как руководить морским захватом. Но то, что увидели эти серые глаза здесь только что, делало их чуть удивлёнными и недоверчивыми. Город пал за такое время, за какое можно малую деревеньку захватить. Но он старался не подавать виду, что был, так скажем, слегка обеспокоен.

Позади Филиппа важно вышагивали, ну, по крайней мере очень старались казаться гордыми и невозмутимыми, дорого и богато одетые товарищи из свиты, ближайшего окружения. Почти у каждого доспех и оружие были украшены золотом и каменьями. Бархат, серебро и перья. Рысь за правым плечом фыркнул, но сделал вид, что закашлялся. Да, новомодные узкие штанишки на части из королевского окружения смотрелись довольно вызывающе. Но больше внимания Всеслава привлёк рослый бородач, крепкий, плечистый, постарше его самого́. У того в одежде не было модных изысков, а доспехи смотрелись очень органично, как влитые. И он принял и выдержал взгляд Чародея, что мало кому удавалось, чуть прищурив карие глаза под каштановыми с проседью бровями. Став неуловимо похожим на медведя. Пузатого неуклюжего увальня, что во мгновение ока мог стать смертельной угрозой.

— Я — Филипп, сын короля Генриха и Анны Русской, — чуть картавя представился парень. Твёрдым, недрогнувшим голосом. И продолжил, чуть обернувшись к тому медведю:

— А это — нынешний муж моей матери, Рауль де Крепи́, граф Валуа, граф Амьена, граф Вексена, граф де Бар-сюр-Об, граф Мондидье…

Тут едва не вышел конфуз. Рысь, утомившись, видимо, протоколом и высушиванием титулов, начал переводить их на свой лад и в своём духе: «граф овина, барон гумна, маркиз мондидьёп твою…», но оборвал перечисление, когда Всеслав не глядя лягнул его пяткой в колено. Понятно, что после всей этой заварухи, которая ещё и не закончилась, на нервах были все, но хоть какое-то уважение при встрече почти что на Эльбе надо было сохранить.

— Да к чёрту титулы, сынок! На той карте, что привезла с Руси Анюта, мы оба видели, что сравнивать наши земли с владениями твоего кузена даже не смешно, — рослый шагнул вперёд, чуть сдвинув Филиппа, и протянул ручищу, сказав просто: — Рауль!

То, каким тоном он говорил, а главное, как произнёс имя тётки, с неподдельной суровой нежностью любящего мужа, подкупало.

— Всеслав! — произнёс великий князь диких русов, шагая вперёд, пожимая предложенную мощную руку за предплечье. Так, как было привычно нашим. И то, как свободно и легко прошло рукопожатие, заставило зареветь радостно всех на берегу. И крики стали ещё громче, когда вожди обнялись, вполне по-дружески.

— Ловко ты их. Научишь? — негромко шепнул франкский медведь на ухо полоцкому волку.

— Научу. Не чужие ж люди, родня всё-таки, — так же тихо ответил Чародей.

— Генрих помрёт с досады! — как можно было уместить в короткой фразе, сказанной шёпотом, столько сарказма, я и представления не имел, но Рауль как-то справился.

— Ну, должен же он с чего-то помереть? Чего бы и не с досады? — с улыбкой отозвался Всеслав.

— А он мне по́ сердцу! — взревел во весь голос де Крепи́, разжимая объятия, но начиная хлопать Всеслава по плечам, как от переполнявшей душу радости встречи с давно потерянным родственником. — Я клянусь Святым Мартином и Святым Жерменом, этот воин хоро́ш! Анюта была во всём права, и даже в том, что он мне понравится!

А я вдруг вспомнил, кого же мне всё это время напоминал шумный и энергичный франк. И эти глаза с хитрецой и куражом, и перебитый явно не раз нос, и то, как были очерчены на его рубленом лице губы — всё делало его похожим на одного из моих любимых артистов, шумного весёлого француза, боксёра, хулигана и любимца женщин. Тот блестяще играл что суровых полицейских, что забавных простачков. Этот явно тоже мог удивлять разными амплуа. Разве только покрупнее был, причём прилично.

После этого знакомства протокол чуть сдал позиции: мы представляли своих, они — своих, мужчины жали руки и обнимались. Одним из последних Филипп представил высокого негра с неожиданно светлыми глазами, смотревшимися на чёрном как гуталин лице очень контрастно.

— А это — мавр, гость при нашем дворе, великий путешественник и географ, добравшийся до нас из диких земель далёкого юга, Луи Корвала́н! — отрекомендовал его двоюродный брат.

Но что-то в его голосе зацепило. Мы вгляделись в чернокожего путешественника повнимательнее. Всеслав потянул носом, почуяв резкие ароматы пряностей и, кажется, ванили. Которые пытались, но не могли перебить запахи дёгтя и жжёной пробки.

— Я рад знакомству с тобой, уважаемый Луи. Если бы не слова моего кузена, я бы решил, что ты — переодетый барон Роже де Мортемер. Который опять проспорил кому-то кучу денег, — сообщил спокойно Чародей. Глядя, как меняется лицо «мавра» и начинает ржать де Крепи, громко, до слёз, всхлипывая и хлопая себя по ляжкам.

— Да как⁈ — вскричал фальшивый чёрный человек, разом теряя инкогнито и самообладание. — Как так-то⁈

И его растерянное лицо вызвало новый приступ хохота.

— Я клянусь Святой Клотильдой, когда Анюта говорила, что он — колдун, я не верил! И про то, что они с сыном Глебом любого менестреля заткнут за ремень… за кушак? За пояс! Вот, тоже не верил. А зря, ох, зря-а-а! Права была как всегда, радость моя! — завывал Рауль, повиснув на плече широко и по-доброму улыбавшегося Филиппа.