Воин-Врач VI

Глава 18 Белая королева

Нашлось две дюжины лошадок, которых тут называли нормандскими курсье́. Что это означало, я не знал, самым близким словом в памяти всплыло неожиданное «курвуазье». Неплохой напиток, кстати, доводилось пробовать настоящий. Но с этим гнедым транспортом ничего общего у него не было.

На одну из спешно, очень спешно подогнанных кобылок, повинуясь резкому жесту Чародея, рыжий гонец с синей мордой взлетел мгновенно, так, будто ему сам Сатана улыбнулся призывно. Или Рысь. На остальные не особо медленнее вскочили вожди и воеводы. Пересели на свежих коней Филипп и Рауль, как раз вернувшиеся с объезда территории, приняв доклады от возвратившихся из рейдов франков. Пара десятков ещё гоняла оставшихся норманнов по перелескам, остальные прискакали обратно. Многие тянули на верёвках связанных пленников. Некоторых — по земле, лежачих. И, судя по состоянию доставленного груза, тащили их так прямо через леса, овраги, кусты, по камням и корням деревьев.

Рыжий, оказавшийся Ду́нканом, на диво быстро освоился на чужой кобыле, и вертелся в седле, явно пытаясь понять, что же такое задумал великий колдун и воин с Востока, и о чём шла речь на непонятном для него языке. Всеслав помог в меру наших общих познаний и сил, убедившись, что все остальные уже в сёдлах и готовы:

— Ингеборга! Фаст! Хэй!

Ду́нкан отрывисто кивнул и врезал пятками под рёбра конфискованному транспортному средству. И я впервые в жизни увидел, как лошадь срывается с места с пробуксовкой.

До первой публикации бессмертного романа того ипохондрика-малоросса оставалось ещё около восьми сотен лет. Но риторический вопрос «какой же русский не любит быстрой езды» нашёл неожиданный ответ на холмах Британии уже сейчас. Тот, который летит вслед за полоумным шотландцем на сумасшедшей нормандской лошади чёрт знает куда спасать дочь норвежского ярла чёрт знает от чего…

Эти курсье оказались роднёй драконам, птицам и, возможно, самому дьяволу. Скорость, которую они набрали и удерживали, скачки́, с которыми перемахивали неширокие речушки и болотистые участки в низинах, всё это побуждало присмотреться, а не ли появились ли позади всадников крылья? Серые, пушистые, как у филина. Или чёрные, кожистые, как у нетопыря. Но присматриваться по сторонам было некогда. Демоны неслись вскачь, и смотреть выходило только на то, чтоб не оставить на низко склонившихся ветвях глаза. Или не вылететь из седла целиком, пропустив очередной невероятный прыжок.

Рыжий умудрялся ещё, кажется, что-то не то напевать, не то орать, не то молиться, но очень громко и нараспев, странно попадая в такт с ударами копыт о землю. Наверное, только поэтому нас и не расстреляли на подступах и в само́м лагере. Дункан обернулся второй и последний раз перед тем, как вылететь из редколесья на открытое место. Но Всеслав снова мотнул головой. И скачка продолжилась. Озирался вестник, давая понять, что был риск не добраться до места на начавших выдыхаться курсье, многие из которых уже давно роняли хлопья пены.

В лагерь влетели под почти одинаковый хрип Дункана, сорвавшего голос, когда махал и вопил что-то лучникам на высоких вязах, и лошадок. Которых сберегли этой ночью Боги, но ненадолго. Не знаю, кто уж там отвечал за коневодство в местном пантеоне, но на таких зверях, пожалуй, не стыдно было бы прокатиться по небесам Яриле, а то и самим Стрибогу с Хорсом. Для колесниц Ильи Пророка или батьки Перуна они были не столь монументальны, конечно, но по скорости опережали всех, каких доводилось встречать Всеславу за целую жизнь. И задачу свою выполнили.

Дункан свалился с лошади, упавшей замертво первой, неловко перекатился через плечо и засипел что-то, указывая рукой на один из трёх больших белых шатров, правый. Великий князь по-военному прозрачный намёк понял, направляя своего коня туда. Рысь с Варом скакали по бокам. И все три их лошади па́ли одновременно.

Три воина, влетевшие в лагерь в сопровождении старшего от разведотряда, направленного к обречённым на верную смерть пришельцам с востока, вылетели из сёдел упавших замертво курсье и побежали дальше странными огромными скачка́ми, почти не снижая скорости. Околевшие кони, вытянув копыта в последних судорогах, лежали позади. И их становилось больше, потому что те, на которых добирались до центра стоянки скоттов остальные воины, спешившие следом за первой тройкой, падали рядом. И не все из всадников успевали соскочить так невероятно, по-чародейски ловко, как те, что уже скрылись в шатре королевы.

Пахло опиумом, крепким вином и немытым телом. А ещё воском, ладаном, мочой и кровью. Влетев в «палату», великий князь потянул носом и остановился, будто на стену налетел. «Давай, друже! Дальше сам. Дышит, вроде», — и контроль над телом перешёл ко мне.

Дышать глубоко тут было трудно и явно опасно даже для здоровых. А женщина, что металась на ложе, укрытая по грудь белым шёлковым пологом, на здоровую не походила совсем. И звуки, которые она издавала, на человеческие тоже похожи не были. И мы явно успели в последний момент. Осталось сделать всё возможное и ещё чуть-чуть для того, чтобы это не оказался момент для констатации времени наступления смерти. А были все шансы.

— Всех лишних вон. Им молока и тёртого угля. Стены вспороть, воздух и свет нужны. Вар, набор, — говорил я, подходя к ложу. Замечая красное пятно возле левой ноги женщины. Понимая, что говорить было уже совершенно некогда.

В шатёр вбегали наши. Олаф с порога начал что-то орать на своём, вроде бы тоже кому-то молиться и призывать на помощь предков. Стиганд гудел какие-то наверняка убедительные слова монахам, что замерли вдоль стен, не решаясь шевельнуться. В движение пришёл только крупный мужик с окладистой каштановой бородой, пышными усами, с прямым носом и глазами, подошедшими бы гораздо больше вусмерть пьяному. Или и вправду мёртвому. Бородач зарычал что-то, срываясь с места навстречу Рыси, который как раз направлялся к ближайшей стене с ножом в руках, намереваясь обеспечить затребованные великим князем свет и воздух. В руках крупного появился меч с богатой рукоятью. Они упали одновременно, бородатый и его оружие. А Гнат, будто прошедший сквозь рычавшего, а теперь молчавшего лёжа, невозмутимо с треском распарывал ткань. Единственного из тех, кого счёл возможной угрозой, он нейтрализовал ударом в челюсть, которого никто не заметил.

Но я этого не видел. Мне стало некогда смотреть по сторонам, едва сдёрнул в сторону покрывало с лежавшей королевы. Под ним на ложе растекалась алая лужа, и сколько времени это уже длилось, было неизвестно. Судя по комплекции, в норвежке могло быть литров пять крови. Сколько оставалось сейчас по её бледному лицу, на котором губы почти не выделялись оттенком, определить было невозможно. Но явно меньше нормы. Одним движением я перевернул женщину левой рукой на живот, а правой распорол подол платья сверху донизу. И в королевские покои будто заглянула никак не желавшая заканчиваться злая ночь князя-оборотня.

Фонтан крови разлетелся по шатру, раз, другой, третий. Судя по напору, я мог и напутать. Возможно, в королеве её оставалось больше, чем мне показалось на первый взгляд. Но вот только времени у меня от этого больше не становилось.

Жгут над коленом. Фонтан иссяк. Мешающие тряпки в сторону. В руке появилась холстина, Вар, умница, сработал на автомате. Убрав лишнюю кровь, стали ясны сразу две вещи. Во-первых, мы успели не то, что в последний, а в самый последний момент. А во-вторых то, что мысли об отсутствии УЗИ, КТ, рентгена, да хоть бы элементарного тонометра, были напрасны. Тут сложностей с постановкой диагноза не выпало. Ну, возможно, у кого-то с меньшим опытом они бы и возникли. Но я слишком долго жил и очень много работал в той жизни, чтобы пропустить или с чем-то перепутать разрыв аневризмы подколенной артерии. Оставалось надеяться на то, что инструментария, который мы успели сделать в этой жизни, хватит для спасения королевы.

Вид у стоявших над ней мужиков был ошарашенный. Казалось, что увиденное только что поразило их больше, чем все ужасы Кентерберийской бойни. И их вполне можно было понять. Там шли убивать и умирать воины, готовые к этому, рождённые для битв и сражений. Здесь исходила кровью женщина. Не в ро́дах, не от ран. Просто так. И это на самом деле было страшно.

— Холстину на пол. Перенесём её, нечего ей в луже лежать. Эх, стола нашего нет, Вар. Придётся на карачках, — воодушевлённым тоном сказал я.

— Надо так надо, — привычно безэмоционально отозвался он, расстилая прожаренную холстину, упакованную в условно герметичный тубус из бересты. И подавая сразу помыться. Золотой парень, просто золотой.

— Что нам делать, брат? — с третьего раза совладал с голосом и губами Олаф. Хаген и Крут только кивнули. Стиганд и Свен заблокировали широкими плечами выход, гудя наружу что-то, видимо, одновременно угрожающее и душеспасительное. Вроде того, что тем, кто внутрь не полезет, спасение души ещё может выйти. Тем же, кто сунется, и сам Христос не поможет. Судя по тому, что лишних в шатре не появлялось — доходчиво вещали, убедительно.

— Крут с Яробоем — за плечи, Вы с Хагеном — за ноги. С левой осторожно, жгут не потревожьте. Поднимаете на счёт три. Раз, два, три!

Сколько времени длилась операция никто, разумеется, не знал и не отметил. Да и не на чем было отмечать. Ингеборга раза два или три приходила в сознание, и каждый раз очень некстати. Ну, то есть с одной стороны меня, как врача, не могло не радовать то, что пациент совершенно точно был пока жив. А с другой катастрофически не хватало Дарёны и Леси, чтоб работать без перерывов на то, чтоб дождаться, пока бедная женщина перестанет биться и орать давно сорванным голосом, когда вновь потеряет сознание от того, что Гнат пережимал ей сонные артерии. Это было тоже очень рискованным способом наркоза, но других под рукой не было ни единого. Ясно, что гипоксия мозга — не самая, мягко говоря, полезная для здоровья вещь, особенно в сочетании с гиповолемическим и болевым шоком. Но я продолжал работать с тем, что было. А было немало.

Аневризма нашлась сразу, там сложно было промахнуться. Сверху и снизу наложил лигатуры, велев снять на некоторое время жгут. Сине-багровая нога с раной на голени медленно приобретала нормальный оттенок. Ну ладно, чуть более нормальный, чем кусок сырого мяса. Но удалить мешок аневризмы и зашить всё как было стало бы равным тому, чтоб просто зарезать кузину Олафа прямо тут. Он что-то монотонно бубнил ей на ухо, утирая пот с мраморно-белого лба. И плакал, не замечая этого.

Второй разрез, над коленом, по задней поверхности бедра, позволил добраться до бедренной вены. Из неё иссёк участок сантиметров семь длиной, наложив анастомоз пораженной артерии ниже. Сосуды на бедре пережимали железные пальцы Рыси, который до сих пор женщин за такие места, может, и хватал, но не так, не таких и не за тем. Его бледное, покрытое по́том, лицо с закушенной губой говорило об этом, никаких сомнений не допуская. А потом я долго шил бедную королеву, которая больше в сознание не приходила. Но дышала сама, когда Вар убрал меха́ с маской от её лица, с помощью которых выступал причудливой смесью кузнеца и аппарата ИВЛ. И пульс был в пределах нормы. Нормы для того, кто потерял уйму крови и пережил сложную операцию практически без наркоза.

Бородач, очухавшийся через некоторое время, отполз к стене шатра, не сводя с жены глаз, в которых проявились одновременно боль, страх и здравый смысл. Да, Рысь, как оказалось, поднёс самому́ Малкольму Третьему, королю Шотландии. Но тот, кажется, не был в претензии. Хотя он и в себе-то вряд ли был. Пару раз порывался было кинуться на помощь своей королеве, которую обступили, трогали и резали живьём какие-то незнакомые хмурые люди, но снова выручал Гнат. Он, видимо, с одного удара установил с их величеством некоторую прямую ментальную связь, и теперь ему хватало взгляда или лёгкого покачивания головой для того, чтобы лидер, политик и вождь, переставал возиться под здоровенной прорехой в стене шатра и замирал.

— Размываемся. Дальше как Боги управят. Мы свою работу сделали хорошо и вовремя, — глубоко вдохнув и выдохнув сказал я. Отступая от «пульта управлением великим князем» после того, как ещё раз выслушал пульс и проверил реакцию зрачка на свет. Она была, что воодушевляло несказанно.

Малкольм крутил головой, вглядываясь в незнакомые лица, явно пытаясь понять хоть что-нибудь. Глядя на то, как с рук высокого воина с усталыми серо-зелёными глазами стекает на землю, смытая водой, что лил другой воин, жилистый и ощутимо опасный, кровь его жены. Ещё один, светловолосый, с глазами, как у горной кошки, осторожно перевязывал ей ногу. Зашитую в двух местах, как обычные кожаные штаны.

— Стиганд! Помоги объясниться с хозяином. А то влетели, как черти, по морде дали, жену хватали. Но некогда было. Теперь есть когда, — позвал Всеслав.

Архиепископ Кентерберийский Стиганд, ранее известный как Секира, и, как ночью выяснилось, совершенно заслуженно, начал спокойно что-то говорить королю. Которому предварительно вполне вежливо поклонился. Но тот, кажется, на поклон не обратил внимания.

Значительно больше интереса к нашим персонам он проявил после того, как в пояснениях святого отца начали проскакивать знакомые слова: Всеслав Вайз, Олаф Харальдсон, Свен Эстридсон и Вильгельм Бастард. Хаген с Крутом если и расстроились, что архиепископ их не упомянул, то виду не подали совершенно. Руянский князь, пошарив в одном из сундуков, подал богатое и, главное, чистое и целое женское платье. А шведский ярл — вышитое покрывало. Которым мы и накрыли королеву, предварительно перенеся её бережно на другую лежанку. То, с какими скоростью и лёгкостью они нашли необходимое в чужих сундуках, выдавало богатые навыки и опыт.

— Пусть кликнет каких-нибудь баб, служанок там или подружек, — попросил Всеслав, когда архиепископ гудеть уже закончил, а король ещё не начал. И на всякий случай пояснил, — Помыть целиком и переодеть болезную надо. Нам-то не с руки, вроде как.

Лютые воины и вожди воинственных народов отводили глаза, то бледнея, то краснея, пока удерживали бившуюся на полу Ингеборгу. Кроме нас с Гнатом и Варом. Те давно усвоили, что Врачу, как и любому лекарю, никакого дела нет до того, кого он пользует — мужика ли, бабу, девку красную или, к примеру, королеву заморскую. Союзники такого опыта не имели, потому и робели отчаянно, отводя глаза от перемазанного кровью норвежского филея.

Бородач кивнул, поднялся, приняв предложенную святым отцом руку помощи и духовной поддержки, и подошёл к выходу.

Церемония знакомства, протокольного представления и вручения верительных грамот, или чего там полагалось вручать, была, конечно, здо́рово смазана общей суматохой. И Рысью, да. Но, к чести короля Малкольма, собрался он очень быстро. И то, что здешней браги в нём с утра было залито по самую нижнюю губу, только запах и выдавал. Двигался, смотрел и говорил он абсолютно трезво. Пережитый стресс явно пережёг в нём вместе с адреналином весь алкоголь. Ну, или у Гнатки рука лёгкая оказалась внезапно.

Бородач проревел что-то, представляя, видимо, архиепископа, судя по тому, как брякнулись на колени многие. Те, что были в серых и коричневых балахонах — поголовно. Стиганд осенил толпу воинов крестным знамением профессионально, авторитетно, весомо. И начал вещать, поочерёдно показывая на делегатов, прискакавших на мёртвых конях. Которые так и валялись кучей там, где упали. И народу возле них стояло пожиже, чем везде. Опасались, наверное.

По взмаху ладони старого викинга, слыша свои имена, поочерёдно кивали головами будущий король франков с отчимом, конунг Дании, ярл Швеции и князь руянский. Олафа Норвежского, судя по возросшему гулу, тут тоже знали многие. А когда кивнул Всеслав — стало как-то неожиданно очень тихо. И в этой тишине гудели слова, произнесённые бархатным басом. Среди которых мы с князем различали только некоторые знакомые, вроде Дувра, Кентербери, Одо Байо и Вильгельма Бастарда. По распахнутым глазам и ртам горцев можно было предположить, что Стиганд резал всю правду-матку, рассказывая о том, чему сам стал свидетелем за прошедшие несколько дней.

Следом заговорил Малкольм. В его тарабарщине понятно было ещё меньше. Но зацепило знакомое слово: «Альба». Я откуда-то вспомнил, что это означало «Белый». Чуть больше ясности, хоть и крайне неожиданной, внёс архиепископ, повернувшись к нам:

— Король Альбы Малкольм Третий рад встрече с родичами своей дорогой жены, рад знакомству с могущественными и легендарными властителями далёких земель, о которых премного наслышан. И он готов принести вассальную присягу королю русов Всеславу Мудрому, если Ингеборга будет жить.

Да, видимо, брагой от бородатого не только попахивало, поторопились мы с оценкой…