Воин-Врач VI

Глава 12 Собирать камни

Допрос протянулся до позднего вечера. Магистры и при́сты, увидев то, во что превратились великие и могущественные маги, вывшие сорванными гло́тками, трясшиеся в бесконечной агонии, никак не завершавшейся долгожданной смертью, начинали дрожать и пускать слюни на палки, торчавшие у каждого из них во ртах. Те, кто захватывал их, знали: нельзя допустить, чтобы эти твари прикусили языки, в самом прямом смысле слова. Возиться с зубами, как Ставру тогда, на высоком берегу Двины, откуда и началась эта история, было некогда — мразям просто запихивали в пасти сухие обрубки рукояток заступов и ратовищ копий.

За работой дикого князя диких русов смотрели и перенимали в меру сил его крайне специфические навыки воеводы северян и их узкопрофильные специалисты по заплечным делам и задушевным разговорам в полевых условиях. Многие — предварительно избавившись от содержимого желудков. Приятного и даже просто терпимого в том, что я делал, не было совершенно ничего. Кроме, пожалуй, результата. Десяток свидетелей, пуская на бороды или бритые подбородки кровавые сопли, сообщили, что в соборе никак не могло остаться больше, чем с десяток лихозубов. Показания расходились на две-три штуки. Погрешность вполне допустимая, принимая во внимание то, что нанизанных на нитку гирлянд из железных клыков было теперь много, но целыми и чистыми из них попадались единицы. А ещё мы теперь точно знали расположение подземных хранилищ и бо́льшей части ловушек. Ну, кроме тех, что таились на са́мой глубине, где почти не было воздуха, никогда не бывало света, и куда ходил только сам Архимаг и только в одиночку.

В густой ночной тьме повторился вчерашний номер с кострами. Кольцо бесновавшегося пламени окружило собор, доживавший последние часы, вместе с теми, кто таился внутри него, выжидая неизвестно чего.

— Под мраком этой ночи я напущу на вас Чернобоговых псов. Ручные чудища Мары-Марьяны найдут каждого из вас. Вы слышали вой ваших магов и магистров. Вам будет хуже. Много хуже. Тем, кто выйдет сейчас, я своим словом обещаю быструю смерть, — пролетел над площадью, проникая в чёрные провалы окон собора, мёртвый голос Чародея. И слова его повторили на датском, латыни и здешнем наречии.

Из ворот вышло трое. В опалённых и испятнанных бурым рясах, дышавших с такими хрипами, что, кажется, вполне могли бы вместо местных волынок на здешних ярмарках выступать.

— Сколько ещё осталось внутри? — бархатный бас Стиганда, конечно, восстановиться не успел, но даже в таком, сипящем исполнении, был узнаваемым.

— Не с-с-сна́ем… Тех, кто спустилс-с-ся вниз-с-с, не видели больш-ш-ше, — прерываясь на страшный изводящий кашель, прошипел один из вышедших.

— Ну и горите в Аду тогда, — лаконично проводил их архиепископ-викинг, махнув рукой.

Три те́ла рухнули на́ спины. Над их голова́ми чуть колыхались оперения болтов с чёрными хвостовиками.

При свете костров и факелов снарядили бочонки со смолой и дёгтем. С малыми зарядами громовика должно было получиться. Кроликов и поросят, что местные притащили, отказавшись брать плату, тоже подготовили, как смогли. Отвратительное, конечно, занятие, но многие в войске были с сельскохозяйственным прошлым, поэтому со скотиной дело имели и если и переживали по какому-то поводу, то только по тому, что жратва пропадала зазря. Архиепископ и вовсе, кажется, только сейчас возненавидел лихозубов до белых глаз и проклятий, далёких от библейского смирения. Когда понял, что должно будет произойти с милыми розовыми хрюшками, что составляли основу его привычного рациона, строго постного.

Бочонки с тлевшими фитилями вкидывали в окна и вкатывали в ворота нетопыри, подобравшиеся вплотную к собору, под перевёрнутыми телегами без осей и колёс. Укрытия тащили над ними, шагая торопливо в ногу, Свеновы и Олафовы викинги. В голос моля Одина об удаче. И значительно усиливая молитвы, когда видели, отбежав и сбросив тележный остов, то, что происходило внутри. Осветившиеся адским пламенем проёмы окон и дверей каменной громадины смотрелись воистину инфернально. Но кроме гула пламени изнутри звуков не доносилось, объятых пламенем фигур оттуда тоже не вылетало. Значит, и вправду ушли в подполье. Ну и Бог им судья. Или не Он.

Когда провалилась внутрь, взметнув высоченный кружащийся столб искр в чёрное небо, крыша Кентерберийского собора, в часть тайных ходов запустили по заряженному болту. В те, где коридоры шли более-менее прямо и на приемлемую протяжённость. Лезть в те, где повороты и развилки начинались с пятого шага, Всеслав не велел. Людям. Туда запустили животных. Тоже заряженных. Группами. В каждой было по одному белому или хотя бы серому, а остальные были вымазаны сажей и золой так, что и тут, снаружи, не различишь. Внутри же, даже при возможном свете факелов в катакомбах, они наверняка смотрелись бы как те грешные души, что забирали плохих покойников в Ад в том зарубежном кино, что мы смотрели с женой в начале девяностых. Там парня убили накануне свадьбы, но душа его осталась на земле, чтоб рассчитаться с подставившим и предавшим лучшим другом. Жена, помню, поплакала даже в конце. Там еще песня играла такая запоминающаяся. Но тот гундосый голос переводчика, который озвучивал почти все фильмы, что тогда можно было посмотреть на редко у кого имевшихся видиках, всё портил, конечно.

С почти одинаковым визгом рванули во тьму подземелий кролики и поросята, подгоняемые азартными криками, хлопкАми, пронзительным свистом и топотом «загонщиков». А я начал считать про себя неизвестные в этом времени секунды. И через две с половиной минуты примерно соборная площадь пустилась в пляс.

Под землёй гулко грохало, с силой отдавая в подошвы. Из открытых люков и дверей домов вылетали при взрывах пыль с дымом. Ярко вспыхивали ослепительно бело-оранжевым окна собора, из которых вырывались длинные языки пламени. И это повторялось снова и снова.

— Ещё два где-то бегают, — задумчиво-отстранённо проговорил Рысь. Перерывы между взрывами становились всё дольше, и, кажется, наконец всё закончилось.

Будто в ответ на его замечание земля вздрогнула снова, а собор чихнул огнём. И ещё раз.

— Ну вот. Теперь и поспать можно. А, Слав? — с надеждой посмотрел он на великого князя.

Мы разместились в обители святого отца, который поглядывал на великого князя с явной опаской. Всем королям хватило места в гостеприимной и просторной «келье» отшельника-затворника. Хватило всем и «постной» пищи. Всеслав распорядился выдать каждому из воинов по глотку «русского живого жидкого пламени», чтобы хоть как-то снять стресс этой операции. Хватило и нам, и архиепископу, который и без этого чувствовал себя значительно лучше, сидя в углу под святым распятием, в обнимку с двухведёрным бочонком, сипло сетуя Спасителю на то, что испытания у Него с каждым годом становятся всё сложнее и сложнее. И что он, смиренный слуга Его, всё чаще думает о том, чтоб отправиться нести свет истиной веры куда-нибудь подальше на север и поближе к родным местам, к островам и заливам старой доброй Дании. Под конец даже песню какую-то затянул. К нему присоединился и Свен, усевшись рядом на сундуке. Остальные, помоложе и без такого стального здоровья и выдержки, завалились спать под их хоровой рёв. И, как ни странно, отлично выспались за те несколько часов, что оставались до восхода вечного Солнца. Над островом, где больше не было цитадели древнего зла.

— Слав, не передумал ли? — спросил Рысь, когда после привычной утренней тренировки утирались жесткой тканью. Кажется, какой-то дорогой, вышитой. Зачем, если надо было просто просушить воду на разгорячённых телах? Но подали именно такую почему-то.

— Нет, Гнат. Что задумали, то и сладим. Потом, как мы уйдём, пусть что хотят, то и воротят, а я тут оставлю всё именно так, как было сказано, — твёрдо ответил из-под тряпки, которой сушил волосы, Всеслав. И повернулся, отдавая рушник Вару, к собору.

Вернее, к тому, что осталось от величественного строения после двухдневного пожара разной степени интенсивности, направленных и ненаправленных взрывов над и под землёй. «А умели раньше строить», — с уважением протянул я. Выпади что-то хоть примерно похожее на долю домов моего времени, я бы не поручился, что от них осталось бы больше. Внешние стены сохранились почти полностью, чуть подровнять, сильно почистить от гари и копоти, вставить окна-двери, положить стропила, постелить крышу — заезжай и живи, окормляй паству, неси слово Божие в массы. Если начать чистить прямо сейчас и всем Кентербери, то первую мессу, наверное, можно будет провести уже следующей весной. Поздней. Или, скорее, к середине лета. Но всё проще, чем заново отстраивать такую громадину.

— Княже! — прозвучал справа, со стороны северных ворот, знакомый сиплый голос, совсем недавно бывший глубоким и бархатным.

Оттуда шёл, шагая широко и уверенно, Стиганд Секира. События двух последних дней вынудили его снять со стены броню, шелом и боевой топор, не исключено, что даже тот самый, за который он и получил давным-давно своё прозвище. Да, панцирь из нескольких слоёв толстой дублёной кожи пришлось заметно расставить, отчего святой отец походил одновременно и на ветчину в сетке, и на куртизанку в корсете. Этот образ вызвал внутренний смех у Всеслава, он даже забыл возмутиться привычно срамными нравами будущего. Находиться внутри стен аббатства в рясе даже рядом с начальными людьми в темноте было довольно опрометчиво, поэтому чудесная метаморфоза, произошедшая со святым отцом была совершенно оправдана.

— Ещё двух взяли на заре, — подойдя ближе и обнявшись, будто давно не виделись, прохрипел он. За широкой спиной архиепископа стоял, глядя на великого князя невозмутимо и спокойно, долговязый пожилой мужик с морщинистым лицом. Волосы его, рыжеватые, но основательно побитые сединой, были заплетены в две косы. А возле ног сидели два серых пса, размером с телёнка, вывалив красные влажные языки. Похожи были на наших хортов, только дома псы большей частью были бурые. И эти были покрупнее, кажется. Они и сидя Стиганду почти до пояса доставали, а он был совсем не мелким.

— Где? — коротко уточнил Всеслав.

— Клайд Вулвер рыбачил за поворотом Стаур, что на западе от пристаней. Его пёсики и почуяли.

Длинный молча кивнул. А здоровенная серая зверюга, сидевшая у правой ноги, лениво зевнула, клацнув клыками тревожного размера.

— Все зверушки выжили? — спросил Чародей, уставившись на псов так внимательно, что они разом прижали лохматые уши и подняли верхние губы. Тот, кого архиепископ назвал Вульвером, негромко ответил. Этот языка ни я, ни Всеслав точно не знали.

— Говорит, два ку фил, этих чудища, сбили монахов с ног, но упали замертво. Ещё двое порвали их. Он прошёл по следам. Монахи пришли с южной дороги. Обошли аббатство по дуге, таясь в лесах. Шли, судя по направлению, к северному тракту, — медленно, внимательно вслушиваясь в ровную речь седого, переводил Стиганд.

— От тех двоих осталось что-нибудь? Ну, мало ли, — без всякой уверенности спросил Всеслав, глядя на широкие улыбки волкодавов.

— Говорит, головы здесь, — просипел викинг, принимая от кинолога-рыболова заплечный мешок. С которого капало красным.

— Рысь, покажи тем, кто ещё может говорить, — велел Чародей. И воевода тут же пропал с глаз, приняв дары архиепископа.

— Чем я могу отблагодарить тебя, добрый Клайд Вулвер? — спросил великий князь, стараясь точно повторить имя длинного, так же, как произносил его Стиганд.

Странный гость улыбнулся, став как-то неуловимо, но совершенно определённо похожим на своих питомцев.

— Он говорит, ему не нужна награда. Он счастлив, что смог помочь чужеземцам, пришедшим со стороны, откуда выходит на наши земли БелЕн, которого у вас зовут Белобогом и Святовитом. Слуги Тёмного Князя слишком долго убивали и мучили жителей этих краёв. Если ты позволишь, он сам хотел бы просить тебя принять подарок, — с удивлением перевёл архиепископ. Глядя на рыбака-кинолога очень по-новому.

— В здешних землях очень чтят таких псов. У Клайда ощенилась сука недавно. Он просит принять в дар щенков. Это священный дар, Всеслав, — Стиганд будто сам не верил тому, что говорил.

— Я благодарю тебя за предложение, добрый Клайд Вулвер, — склонил голову Чародей. — У меня и моих друзей и братьев есть ещё несколько дел в этих и близлежащих землях. Я буду рад принять твой дар, когда мы соберёмся покидать ваши гостеприимные края.

Длинный старик поклонился, выслушав сипение архиепископа, повернулся и пошёл прочь, цокнув языком. Два серых громадных пса легко поднялись и пошли вслед за хозяином едва ли не в ногу, покачивая мохнатыми хвостами.

— Он сам нашёл меня. Никогда бы не подумал, что Вулвер когда-нибудь заговорит со мной. Он один из последних жрецов, из тех, кто верил… верит в Старых Богов. Мы… мы не очень хорошо расстались в нашу последнюю встречу, — архиепископ выглядел если не сконфуженным, то растерянным. А скорее и то, и другое.

— Насколько не очень хорошо? — странно звенящим голосом спросил Хаген.

Он подошёл сразу, едва заметив новых людей на подворье. А их сложно было не заметить, спешивших, высоких, особенно с собаками, размером с оленя. Но что-то в тоне ярла Тысячи Черепов настораживало.

— Я сжёг его на костре, — признался после некоторой паузы Стиганд Секира.

— Слушай меня, добрый люд Кентербери и окрестных земель! Моё имя — Всеслав Полоцкий. Со мной вместе мои братья: Свен Эстридсон, конунг Дании, Олаф Харальдсон, хёвдинг Норвегии, Хаген Тысяча Черепов, ярл Швеции, и Крут Гривенич, князь руянский.

Голос Чародея гремел над площадью, отражаясь от стен. И собора, и домов, окружавших поле недавней битвы. Распадаясь на несколько других голосов и языков, которые несли те же самые слова каждому, кто пришёл послушать великого князя. А тут буквально негде было яблоку упасть. Здесь, кстати, они были приличных вполне габаритов, знакомых мне по прошлой жизни, не те, с мелкую свёклу размером, что растили в своих садах над Днепром печорские монахи. Надо будет не забыть черенков им привезти. Много как всего надо не забыть…

— Мы пришли на ваши земли не за тем, чтобы разорить их, побить вас, выжечь ваши посевы. С этим отлично справляется король Вильгельм, — продолжил Всеслав после паузы, в которой заглянул в мою память и увидел там цветущие бело-розовым яблоневые сады. Такие большие и мирные. — Меня и мою семью, малого сына, дочь и жену, что была в тягости, ладились убить твари с железными зубами и чёрными душами, если у них те души вовсе были.

Народ загомонил, и шум только нарастал, пока не закончился последний перевод.

— Я узнал, откуда в мой город пришли эти ядовитые мрази. И пошёл сюда, чтобы выжечь дотла их бесовское логово, их змеиное кубло́! И выжег, как и обещал сам себе!

Левая ладонь великого князя со старинным перстнем на указательном пальце обвела широким жестом закопчённые стены собора. Все до единого на площади проводили жест глазами, убедившись в который раз: выжег. Дотла.

— Где-то внизу могут таиться ещё несколько тварей. Мы доберёмся и до них. А вас, добрые люди, я благодарю! — и он поклонился онемевшим горожанам в пояс. Такого тут явно в ходу не было. И вообще не было.

— Вы не стреляли в спины моим воям, не лили смолу и кипяток из окон, не угощали их отравленной едой. Вы услышали слова архиепископа Стиганда, которого обманом и предательством держали в заточении лихозубы. Вы не остались в стороне и помогли нашим воинам устроить курган для героев, кому выпала участь погибнуть.

Это была чистая правда. Когда на холме с восточной стороны вчера готовили тризну, с пригородов пришли на помощь местные со своими кирками и заступами. И были среди тех, кто на руках принёс и поставил на сваленную в кучу змеиную братию лодью. Рыбацкую, честно купленную в низовьях. Но большую. И на то, как взлетали в чёрное небо искры-души победителей, богатырей, смотрели, раскрыв рты и глаза. А когда грохнул гулко небольшой пороховой заряд внутри огромного жертвенного костра, когда до него добралось пламя, когда ворох искр и огня будто заслонил всё небо, повалились на колени и затянули что-то торжественно-восхищённое. Стиганд тогда сказал, что это древняя песнь хвалы Тораннису, здешнему повелителю грома и молнии. Тому, которого знали, как Тора, Перкунаса или Перуна все наши. И говорил об этом архиепископ без показательного сочувствия к заблудшим овцам, без ненависти и отвращения. Потому что под руной Тора слишком долго жил сам.

— Я прошу вас о помощи, добрые люди Кентербери! Я верю, что вы согласитесь, но не стану карать и таить обиды на вас за отказ, — после этой фразы площадь застыла.

— Нужно всем миром отстроить собор. Вычистив из него и из под-него всё, что может хранить в себе память о чёрных днях и слугах древнего зла. Покрыть стены красивыми рисунками, а крест — золотом, чтобы видел Бог, что заповеди и учения его помнят здесь, на земле. Что не таят в сердцах зла. Тем более, особо и не на кого таить-то больше, — позволил себе первую улыбку Всеслав. И город её принял и поддержал.

— А на холме с востока, за тем, на котором вырос вчера курган вечной памяти героев, в дубраве, поставить чуры Старых Богов. Пусть видят и они, что и их наука зря не прошла. Зло повержено, примерно наказано! И будет так впредь!

Да, это было снова рискованно. Но после того, как полгорода видело, как сожжённый три с лишним года назад жрец рука об руку с архиепископом шёл к чужеземному колдуну, и как они потом уважительно кланялись друг другу, могло сработать. И сработало.

Ближе к собору затянули что-то на латыни. С краёв площади донеслись слова давешней песни про Громовержца. И на удивление голоса звучали как-то невообразимо в лад. На разных языках. О разных вещах и Богах. Но об одной и том же вере, одной и той же вечной жизни. Зарычали северяне, славя своих Богов. И лишь наши и руяне стояли, подняв к небу глаза, прижав кулаки к сердцам. Что, кажется, тоже пели ту же самую хвалу. Без слов вообще.

— Я говорил об этом на своей земле, на землях моих друзей и союзников, повторю и на вашей, — голос Чародея тоже звучал в лад, в унисон сам с собой. Или со мной. — Не след нам лезть в дела Богов и убивать друг друга за то, что кто-то величает БелЕна Белобогом а Торанниса Перуном или Тором! Если у вечных и великих вдруг будет такое желание — они сами разберутся, кто из них главнее. Мы живём не так долго. И нам надо прожить тот малый срок, что отведён нам Ими под Солнцем, честно! Растить хлеб, ловить рыбу, варить эль, рожать и воспитывать детей. До тех пор, пока на этих землях будет воля моя и моих друзей — да будет так!

— ДА БУДЕТ ТАК!

Десяток языков и наречий, тысячи гло́ток, головы и глаза разного цвета, люди разного роду-племени грянули эту фразу так, что можно было даже не сомневаться — Боги услышали точно.