Воин-Врач VI

Глава 17 Бойня при Кентербери. Финал

Всеслав, Гнат и Вар сорвались с места одновременно, сразу после того, как расцвёл огромный, ослепительно яркий и смертельно красивый цветок огненного георгина на месте шатров командования врага.

Они летели, будто бы даже не касаясь земли, чёрные тени на фоне темноты, невидимые, неуловимые и смертоносные. Вершиной широкого клина таких же ночных горевестников, неприкаянных душ, ночных бесшумных нетопырей. Среди которых также неслышно мчали конунг и хёвдинг слева, ярл и князь справа, на равных примерно расстояниях. В мёртвой тишине, среди полыхавшего пламени. Но первыми Чародей с воеводой были недолго. Совсем скоро их обогнали низкие серые тени, мчавшиеся быстрее. Они и ворвались в панику вражьего лагеря первыми. Усилив её до безумия.

Псы весом почти со взрослого человека вылетали из темноты, с лёту вырывая гло́тки, обрывая истошные крики норманнов. Отталкиваясь мощным лапищами от уже падавших тел, перелетая на другие, не успевавшие ни поднять оружия, ни защититься любым другим способом. Молча, не лая, не воя, не взрыкивая даже. Только отфыркиваясь от вражьей крови, сатанея от неё. От тех, кто вылетал из темноты, обороны не было. Они пришли сюда не сражаться, а убивать. Что двуногие с мечами и топорами, что клыкастые серые. Хотя сейчас чёрные. Сажи после пожара в соборе хватило на всех.

Свен был прав: правая катапульта била чуть дальше. Сейчас, на бо́льшей дистанции это было заметнее. Полыхавшее яростным жаром озеро, то, что должно было поджечь лагерь-городок из палаток, шатров и навесов справа, едва ли не половиной своей площади жарило чистое вспаханное недавно поле и кипятило там оставшиеся лужи. Туда и рванули. Зная, что одновременно из восточного лесочка выбегали точно так же десятки Гнатовых и ребята Хагена, из западного — Свеновы и Олафовы. Только мечники, без стрелков и копейщиков. Им тут делать было нечего. Из кромешной тьмы вылетали чёрные тени с одним или двумя мечами, или с мечом и ножом, или с секирами, и начинали сеять смерть вокруг себя. Молча. Врываясь в палатки, в шатры, в группы норманнов, что орали от ужаса, не успев даже брони надеть. Через несколько несчитанных минут, тянувшихся дольше часа, первые ряды чёрных теней стали красными. Но во тьме этого не было видно.

Злая ночь князя-оборотня разгоралась, и ей не нужно было топливо, ткань или дерево, как «русскому огню» или громовику, слизавшим все постройки в радиусе поражения. Она жрала людей. И не было в мире ни единого случая и ни одной известной напасти, способной так быстро уничтожить столько народу. Кроме великого князя Полоцкого, Всеслава Чародея.

Память, будто оберегая мозг от переизбытка страшных картин, сохранила лишь несколько кадров.

Вот два здоровенных воина вылетают из занимающегося огнём шатра, тараща в ночь слепые от ужаса бельма. Один, первый, тут же улетает налево с вцепившейся в шею чёрной приземистой тенью. Второй с ужасом смотрит на это. С земли, куда упала его голова, когда другая смазанная тень промелькнула мимо, свистнув двумя мечами. Рядом с головой скребёт землю его рука, выронившая свой. Их туловище через два шага заваливается набок, продолжая бежать лёжа.

Трое копейщиков пытаются сделать подобие заслона, встав плечом к плечу. Но от снующих во мраке и всполохах пламени демонов укрыться нельзя. В два прыжка Всеслав оказывается между двумя из них. Взмах мечей — и два тела опадают четырьмя кусками. Крайнего левого разваливает почти надвое Вар, вдоль. Не снижая скорости, на бегу. Молча.

Справа, на фоне дальнего пламени, глаз выхватывает движение странной фигуры. Заточенное бревно баллисты летит, таща на себе над землёй пробитое под ключицей тело. Сметая по пути ещё двоих и утаскивая их всех дальше, швыряя в высокий жаркий костёр на месте палаток со снаряжением и провиантом.

Ближе к холму с кострами на вершине, где стояли недавно шёлковые белые шатры короля и нового архиепископа, стягиваются воины, сумевшие чудом сориентироваться даже в этом аду. Матёрые рубаки, видевшие многое. Но не такое. В подобие отряда влетают с трёх сторон сперва тени пониже, частью повисая на выставленных мечах и копьях, а следом и высокие, покрытые вражьей кровью с головы до ног, в облаках красных, чёрных в темноте, брызг, что летят с полос острого железа в их руках. Но глаз не различает ни рук, ни оружия в них. Отряд тает на глазах, как кусок льда в живом кипятке.

На два шага впереди Гнат сцепился с четырьмя норманнами, что тщетно пытаются хотя бы дотянуться до неуловимой фигуры мечами. Но получается не у них. Чуть левее Вар оттянул на себя троих, а, нет, уже двоих. «Сзади!» — ору я, забыв, что князь видит и моими глазами тоже. Сам же я уже давно будто парю над нашим телом, чтобы ни мыслью, ни вздохом лишним не мешать Всеславу. Над головой Чародея взмывает отцов меч, принимая на себя чужой и уводя его на развороте тела вниз. Перед нами неверящее лицо вражьего воина, полностью уверенного в том, что таким ударом со спины он точно убьёт чёрную тень. Которая отбила меч, будто видела его затылком, обернулась и оказалась красной. Тут удивлённое лицо съезжает вместе с головой, срубленной от виска до шеи. За ним проявляется из темноты точно такое же, но я откуда-то знаю, что эта, заляпанная полностью кровью фигура — Крут. Чародей кивает ему благодарно. Он в ответ — чуть скованно. Молча.

Глаза, привыкшие к чёрному и красному, желтому пламени и белым искрам, что высекают время от времени мечи и топоры, вдруг начинают различать оттенки других цветов. И поле боя больше, чем на три-четыре шага, даже если оно не подсвечено всполохами огня. Утро…

Волчий вой накрыл битву, разбившуюся давно на разрозненные участки, где добивали уцелевших, и ему вдруг начали вторить ку-фил, жуткие местные псы. Которых от адских гончих и демонов преисподней даже на свету́ сейчас мало кто взялся бы отличить. Покрытые кровью и грязью, они на живых похожи были только позами, вполне привычными глазу, в каких уселись там, где настигла их волчья песенка, и голосами, низкими, глубокими, взлетавшими не ввысь, а вбок. Впервые, наверное, хором выли псы и волки-люди. И впервые — не на «волчье солнышко», а на настоящее, вечное и великое Солнце, что едва показало над восточными холмами верхушку. И будто застыло в раздумьи, решая, стоит ли выходить, чтоб дарить свой свет этой земле, если на ней творится такое? Но, к счастью, снова решило, что стоит. И великий князь, что выл, задрав голову, вместе с каждым из своих людей, искренне, от всего сердца поблагодарил Деда-Солнце за это. В том, что после злой ночи князя-оборотня наступит утро, он уверен не был.

По условному сигналу, не услышать который было невозможно, распахнулись ворота аббатства, и оттуда вылетели кони. Все, каких смогли найти в окру́ге за оставшееся время, от здешних пони, коренастых, приземистых и мохнатых, до самых настоящих нормандских дестриэ. Франкские всадники оказались на этом берегу за несколько мгновений — реку ниже по течению перекрыли лодьи, по которым успели проложить мостки, вроде того, каким Ромка ездил за невестой, белой красавицей Ак-Сулу. Господи, как давно это было… Или недавно?

Следом за верховыми выбегали бегом основные силы, ждавшие своего часа. И дождавшиеся. Но на этом берегу сбавляли скорость, тревожно озираясь, и люди, и кони. То, во что злая ночь превратила поле, кажется, вызывало и у тех, и у других единственное желание — так же быстро рвануть обратно. Но десятники франков и датчан и норвегов смогли удержать своих, криками направляя забывших о не раз усвоенной задаче ратников. Всадники, огибая поле и особенно ямы с пожарищами по его краям, рванули вдогон тем, кто мог попробовать скрыться в темноте. Вслед за ними бегом неслись Яновы, по лицам которых нельзя было понять, удивлены ли они увиденным зрелищем, напуганы ли. Привычно бесстрастные, они бежали к северной стороне, чтобы помочь занять холм, на который уже поднимались Гнатовы, добивая последних защитников. Остальные отряды распределились вдоль северного берега Ставр-реки и экономной рысцой направились в нашу сторону. Широкой, но непреодолимой стеной. За которой живых врагов не оставалось.

— Пусть Локи изрежет меня на лоскуты. Пусть Ёрмунганд вечно жалит меня. Пусть мне никогда не увидеть Валгаллы и не пировать в чертогах великих воинов с друзьями, если я когда-нибудь надумаю обратить свои рати на тебя, Всеслав, — тяжело дыша, проговорил Свен Эстридсон.

Конунг стоял тяжко ссутулившись, глубоко дыша. Обе руки его были сложены на рукояти секиры, которую он любовно называл «великаншей битв». Той самой, которой Хаген Тысяча Черепов располовинил лихозуба в Полоцке. У ног Свена секира уходила в чью-то разрубленную грудную клетку.

— Он дело говорит. Я согласен с ним, — в один голос выдохнули хёвдинг и ярл. Руянский князь кивнул молча. Почти так же, как совсем недавно или целую вечность назад, когда рванулся спасать Всеслава, думая, что в лучшем случае сможет отомстить его убийце. Но Чародей увидел удар, которого нельзя, невозможно было заметить. Сумел защититься и наверняка сам убил бы норманна. То, как горели жёлтым тогда его глаза, Крут вряд ли смог бы забыть.

— Пусть ваш хитрожопый Локи ищет дураков в другом месте, — промычал Всеслав, пытаясь оттереть с лица чужую кровь. Но стало только хуже. Поэтому пришлось ограничиться тем, что просто отжать волосы и бороду. И вытереть ладони о землю. Потому что о штаны и поддоспешник вышло бы только сильнее их испачкать. — Мы обо всём уговорились заранее, братья. Фу-у-ух, в гробу я видал такие битвы. Сколько ж народу друг дружку поубивало в темноте… Гнат, доклад!

Клич сокола, пролетевший над полем, был резче и громче остальных звуков здесь. Среди которых не было разнообразия. Стоны и крики умирающих и умиравших будто бы тише стали, когда началась звонкая перекличка. С востока на запад, а следом и с запада на восток, как тогда, у Юрьева Северного.

— Живы, Слав, — выдохнул не веря сам себе Рысь, на лице которого чистыми были только неожиданно большие глаза, а красными — даже зубы. — Все до единого живы!

— Хвала Богам! — только и смог выговорить Чародей. До того, как все, стоявшие рядом, вожди и воеводы, десятники и простые воины, сошлись снова в круг, обнимая ближних и вопя на всех языках благодарности всем Высшим силам, что уберегли их и их людей в эту злую ночь.

Солнце поднялось ближе к зениту, когда донесений от вестовых и дозорных стало хватать на то, чтоб хоть примерно понимать картину. Штаб командования переместился к реке, где поочерёдно отмылся, хорошо, со щёлоком и мелким песочком, до скрипа и хруста чистого тела. Переодеваясь в новое. Потому что из одежды, что пережила эту бойню, как снова сказал Гнат, можно было уху варить, мясную, на много народу сразу.

Последних сбежавших врагов отлавливали франки-всадники. У многих из них за спинами сидело по Янову стрелку, и эти прообразы тачанок или мотоциклетов с пулемётами не оставляли беглецам ни единого шанса, выигрывая и по скорости, и по меткости, и по дальности стрельбы. Судя по следам, несколько сотен норманнов вышли из битвы, поняв, почуяв, что битвы не будет. Будет резня и бойня, и на этот раз бить и резать будут не они.

Лучники и пращники оцепили поле в два кольца. Ну, точнее, полукольца, от реки до реки. Вне этого периметра сновали по лесам местные с собаками. Вездесущий Мэл, прибегавший трижды, и переставший трястись, озираться и икать только после того, как Рысь поднял его за шкирку и основательно встряхнул, передал поклон и благодарность от старого Клайда Вулвера. Унёс тому соболезнования за то, что так много добрых и сильных ку-фил не дожили до утра. И в следующий раз передал слова друида о том, что лишь великий и мудрый вождь найдёт силы и время помнить каждого павшего в битве, не деля их на двуногих и четвероногих. Рыжий паренёк, перемазанный чужой кровью, смотрел на Всеслава, как на небожителя. Наверное, что-то ещё там наговорил ему долговязый дед, но Стиганд не смог выудить из вестника ничего больше, кроме того, что эти земли готовы принять руку Чародея и клянутся следовать его заветам до скончания времён.

План, бывший не просто авантюрным, а смертельно наглым, удался. Отлично отработали катапульты и баллисты, вовремя смогли подобраться к спрятанным заранее бочонкам с громовиком Гнатовы, что умели пропадать и появляться на ровном месте даже белым днём. Риск был безумным, конечно. В едва успокоившемся лагере, среди готовившихся отходить ко сну норманнов они спокойно вышагивали, одетые точно так же, внутренне молясь, чтобы никто из врагов не пристал вдруг с разговорами. И чтобы когда всё начнётся — не зарубили свои же. Другие сновали во мраке бесплотными тенями, ступая по пятам караульных, шагая рядом с дозорными. Те надеялись только на то, что княжьи «зажигалки» не закапризничают в ответственный момент, и не придётся стучать кресалом в окружении тьмы врагов. Но всё прошло на диво удачно. Было, за что возносить хвалу Богам, Старым и Новому.

«Сыч», «Дрозд» и «Стриж» зашли на цели, как и было условлено, по квадратам карты, ориентируясь на пылавшие озёра, разожжённые катапультами, на столбы дыма и очаги пламени от десятка последних фугасов. Первая бомба легла в загон, расшвыряв часть коней и разогнав, напугав до смерти, оставшихся. В ночной суматохе, в панике и кошмаре, среди пожаров и грома, каких никто из норманнов никогда в жизни не видел и не слышал, обезумевшие от ужаса кони были очень кстати. Чтобы довести панику до истерики. Второй заряд погнал навстречу сумасшедшему табуну толпу полуголых оравших ратников. В состоявшейся в кромешной тьме встрече победили, как и обещала физика, масса и скорость. Лошади, расшвыряв двуногих и покалечив многих из них, рванули на свободу, подальше от грохота, пламени, криков и запахов крови и смерти.

Лешко положил бочонок динамита точно в костёр, вокруг которого стояли начальные люди норманнов, выскочившие из шёлковых шатров, вглядываясь в тёплую ночь, внезапно ставшую одновременно нестерпимо жаркой и леденяще холодной, студившей даже змеиную кровь. Нетопыри, что принесли смятую и закопчённую корону, оплавленный скипетр, обгоревший кусок мантии с чудом уцелевшим горностаевым хвостом и два с половиной комплекта лихозубовых «брекетов», выглядели такими гордыми, будто это они лично захватили вражьих вождей, предварительно загоняв их минимум седмицу.

Общие потери сводных войск составили около трёх сотен человек и псов. Подавляющее большинство пришлось на местных и норвегов, потому что именно в их сторону решили прорываться те части, что смогли каким-то чудом сохранить подобие командования. А от нашего клина по центру и тем более от наступавших с востока Гнатовых и Хагеновых до них было слишком далеко. Но Всеслав запретил себе и мне даже думать об этом. При такой мясорубке, что мы учинили этой злой ночью, должно, просто обязано было погибнуть никак не меньше тысячи ратников, а скорее всего и гораздо больше.

От беспощадного и непобедимого войска Вильгельма Завоевателя осталось в живых меньше тысячи человек. Вернее, единиц. После пережитого кошмара, невообразимого, невозможного ужаса, основная масса пленных сидела или лежала на земле, скуля и покачиваясь, приживая ладони к лицам. Визжа и суча́ ногами, когда мимо проходили спокойные ку-фил. Их отмыть успели ещё не всех, и вид у собачек был ещё тот, ночной. Победа была безоговорочная. Оставалось провести тризну и устроить пир на весь мир. Ну, на полмира так точно, учитывая количество народов, принявших участие в этой операции. Положившей конец нормандскому завоеванию в целом и Бастарду-Завоевателю в частности.

От дальнего, северо-западного склона холма донеслись какие-то крики. Гнат, моментально появившийся с той стороны, поднёс ко рту сложенные ладони и протрещал сойкой. В ответ донеслись крики соколов и трель жаворонка.

— Какие-то гонцы, княже. Спешные, тебя ищут, — «перевёл» с птичьего Рысь.

— Пропускай. Там, Мэл говорил, на хвосте у норманнов северяне здешние висели. Они, наверное? — предположил Всеслав. И не ошибся.

На серых невысоких лошадках неслись через поле трое. Озираясь в страхе и едва удерживая коней от того, чтобы не рванули обратно. И видок у этого берега Ставр-реки, и запах над ним были такими, что на месте тех серых галлоуэйских пони я бы тоже очень задумался над тем, а так ли мне надо туда, куда направляет всадник? Хотя, судя по лицам всадников, они и сами в этом уже очень сомневались.

— Я князь Всеслав. Вы искали меня, — громко и отчётливо сказал Чародей, когда эта троица остановилась напротив. И одинаково крупно дрожали и кони, и люди.

Они спешились. Двое продолжали осматриваться с совершенно потерянным видом, а третий, явно старший из них, открывал и закрывал рот. Но из щели на вымазанном синей глиной лице звуков не поступало. Помог Рысь.

Воевода, с привычной и свойственной ему деликатностью, подошёл плавно к вестнику, неторопливо возложил левую руку ему на рыжую макушку, а правой так же неспешно начал отвешивать звонкие пощёчины. На третьей гонец пришёл в себя и поднял левую руку, прекратив реанимационные процедуры. Гнат посмотрел ему в глаза пытливо и пристально, кивнул и отошёл. Отряхивая ладонь от синей пыли.

Рыжий заговорил, всё ускоряя темп и добавляя громкости. Всеслав поднял ладонь, показывая оживившемуся было Рыси, что повторять не нужно. Пока.

— Они прибыли от короля Малкольма. Его лагерь в половине дня пути к северу. Войска должны были подойти к завтрашнему полудню, чтобы помочь умирающему осаждённому Кентербери, — переводил Стиганд, внимательно слушая всё сильнее распалявшегося рыжего. Хаген фыркнул, почти как Рысь, но промолчал.

— Королева Ингеборга настояла на том, чтобы сопровождать мужа в походе. Она подняла кланы, что идут следом.

— Как здоровье королевы? — перебил его Чародей. Или я.

— Она при смерти, — рыжий едва не плакал, говоря о ней. Видимо, в народе и в войсках Финнсдоттир и впрямь любили. — С самой весны не ходит, а вчера потеряла сознание и до нашего отъезда в себя так и не пришла.

Вот болван! Войска, лагерь, сколько лишних слов. Там человек умирает, а он треплется тут!

— Коней! — рявкнул Всеслав. Полностью разделяя моё негодование и махнув рукой Олафу, что оказался рядом, слушая перевод Стиганда Секиры. За неизвестную пока Ингеборгу здесь тоже переживали все.