Воин-Врач VI

Глава 15 И что нам с этим делать?

В Кентербери вернулись под вечер, темнеть уж начинало. В обратную сторону кони не рысили, а шли степенным шагом, как и пехота. Которой — небывалое дело! — с боя возвращалось больше, чем заходило в него. И одно только это обстоятельство радовало так, что остальные можно было и не считать. Но увы, нужно было.

Этим и занялись после постановки задач. Рысь принял под командование почти пять сотен франков и увёл их распределяться: лучников — к Яновым, копейщиков — к Свеновым. И пару десятков к себе. Люди военные находили общий язык на удивление быстро, даже общаясь на разных. У них была одна цель и одни задачи. Люди, облечённые властью, хоть и говорили на одном, совещались дольше. У них задач и целей было больше на несколько порядков.

— А ангелы будут? — спросил Филипп, когда почти закончили планировать подготовку ко встрече Вильгельмовых засранцев. И, судя по тому, как быстро, остро и с надеждой глянули на великого князя все присутствовавшие, вопрос нешуточно волновал каждого.

— У нас говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай!» — отозвался Всеслав с улыбкой. Но издеваться над парнем не стал. — Станет худо — выручат. Мы в нашу правду и нашу силу верим твёрдо. А каждому должно воздасться по вере его, так ведь говорят, святой отец?

— Истинно так, сын мой! — важно прогудел Стиганд. К которому наконец-то начал возвращаться бархатный бас. И доспех он себе где-то нашёл под размер пока нас не было, на окорок в сетке уже не был похож.

Про войско Бастарда с лёгкой руки Всеслава и острого языка Рыси теперь говорили только так. С насмешкой и издевательским сочувствием. Новости от какой-то дальней родни Самуила, родичей Клайда и Эдвина подтверждали: злокозненный план торговца разным товаром работал отлично. Рати Завоевателя «гопта́ли и дгиста́ли». А перед нами стояла серьёзная задача — придумать за оставшуюся пару дней, что бы такое сделать, чтобы эта орда дерьмодемонов и доходяг не спутала нам все карты.

Стояла уже глухая ночь, когда в сопровождении Ти́та в обитель архиепископа, где мы и засели, вошёл парнишка лет двенадцати, тощий аж до синевы. С криво заплетёнными в две косы рыжими давно не мытыми па́тлами. На ногах он стоял крайне неуверенно. И был насквозь мокрый.

— Тот, что со здоровыми хортами-псами приходил, привёл. Они у переправы оба из воды вылезли, как мавки. Если бы эти их телята клыкастые отряхиваться не принялись, да этот тощий не заперхал — проскочили бы. И так еле успел Яновых упредить, — доложил Тит.

— Мимо твоих? — удивился Всеслав. Навыки лиходеев Ти́това десятка сомнений никогда не вызывали. Впрочем, как и честность.

— Я тоже не ожидал, княже, — признался опытный десятник, разведчик и штурмовик. — Но ниток мы там с бубенцами-колокольцами уже натянули и черепков глиняных разбросали. Теперь внимательнее будем.

— А сам длинный где? — спросил Чародей.

— Он пальцем потыкал в этого, потом за стены, в этом вот направлении, и кулак к сердцу прижал. Мы поняли так, что про какой-то уговор твой с ним речь шла. А потом ещё раз в мальца указал и вот эдак сделал.

Тит показал ладонью, будто рот разевая, когда четыре пальца — верхняя челюсть, а один большой — нижняя, как в забаве детской.

— Давай сюда его. Поснедать гонцу, вон, как его ветром валяет. Стиганд, поможешь? — разом озаботил много народу Всеслав.

— Конечно, княже, — кивнул архиепископ, подхватив тощего пацана, повернувшись через лавку, и усадив рядом с собой. С кухни тащили чего-то горячее, теперь там было больше двух наименований продуктов, не только эль со свининой. Разрешился от зарока и строгого поста святой отец. А я приметил, как шарахнулся было от него падавший от голода и усталости мальчишка. И то, что викинг загудел ему на ухо что-то успокаивающее, пододвигая блюдо и кружку.

Вряд ли где-то ещё, в этом ли времени, в моём ли, столько важных дяденек сразу терпеливо дожидалось, пока поест один оборванец. Но ждали, и ждали терпеливо, не торопя и даже стараясь не особо изучать дикаря. Который сперва с испугом смотрел, как ломает хлеб Стиганд, протягивает бо́льшую часть ему, а от ме́ньшей откусывает сам, жуя медленно, прикрыв глаза и кивая ободряюще. Тут малец дичиться и пугаться перестал, и накинулся на еду, аж подвывая и поскуливая. Но ел аккуратно, не гваздаясь, а когда хлеб кусал — складывал под подбородком ладонь ковшиком, чтоб ни крошки не уронить. Воспитывал же ведь кто-то, прививал навыки средневекового этикета. Живы ли ещё те воспитатели?

Отодвинув от себя пустую деревянную миску, вытертую корочкой до блеска, и хлебнув взвару, он что-то сказал Стиганду. Тот ответил, указывая на великого князя и называя имя и что-то ещё, вроде титула или прозвища. Мои познания в английском я уже вспоминал. Чуть бо́льший вокабуляр в немецком подсказал, что «Вайс» — это, кажется, белый. Парень серьёзно, по взрослому поклонился аж к са́мой столешнице, и заговорил.

— Он благодарит Беле́на и Тора́нниса за выпавшую удачу увидеть своими глазами великого вождя с дальних земель, Всеслава Мудрого, — переводил старый викинг.

Немецкий вокабуляр пожал плечами, бросив что-то вроде «их вайс эс нихьт». Всеслав только плюнул внутренне, внимательно вслушиваясь в перевод, явно более компетентный, чем мой.

— Бастарду и его воинству сюда ещё три полных дня ходу. С ним идут две тысячи конных и не меньше пяти тысяч пеших. От Йорка отходило больше, — Стиганд прямо в рот мальчишке смотрел, ловя, слушая и читая по губам каждое слово. Все за столом точно также глядели на него самого́, вслушиваясь внимательно в перевод.

— За ними по пятам следуют горцы, нападая и добивая отставших, тревожа на ночных привалах. Они злые, как духи камней и болот! Наши говорили с ними. Они готовы принять перемирие. Они знают про тебя, Всеслав.

Вот это новости. Откуда бы, интересно? Я вспомнил ещё один старый фильм из моего времени, где рыжего яростного горца с мордой, измазанной синей глиной, играл тот артист, как бишь его? Он ещё в девяностых в другом кино снимался, там тоже патлатый был и отбитый на всю голову. Старшему моему сыну нравился ещё. А я тогда втихую сочувствовал напарнику того ирландца, здоровому негру, которому до пенсии оставалось всего ничего. А тот рыжий будто бы целью задался — сделать всё для того, чтоб до пенсии никто из них не дотянул. Как же кино то называлось-то? Прав был тот Роджер, слишком стар я для этого…

— Они знают, что ты чтишь Старых Богов, а у вас за морем они, вроде как, родня нашим. Королева Ингеборга подняла всех верных людей, послала ве́сти, что пришло время встать северу и югу вместе против захватчиков!

— Инга? Она жива⁈ — вскинулся, подскочив аж, Олаф. Это становилось всё интереснее с каждым новым словом.

— Королева хворает сильно, — и по мальчику было видно, что это его вправду беспокоило. — Король Малкольм не жалеет ни золота, ни сил, но ни один из тех лекарей, что приходили к нему, не смог помочь ей.

— Ты знаешь её, Олаф? — жестом остановив и докладчика, и переводчика, спросил Всеслав у хёвдинга. На котором лица не было.

— Знаю. Это моя двоюродная сестрица, Ингеборга Финнсдоттир, дочь ярла Финна Арнессона. Старый Финн знал толк в хорошей драке, и дочка его, говорили, всем пошла в него. Но уже несколько лет от неё не было вестей. Говорили, будто проклятие на ней. За то, что она верила в Старых Богов, её любил народ и ненавидели церковники. Они, говорят, и прокляли.

Видно было, что норвежец рассказывал о чём-то для себя очень важном. О чужих людях так не говорят и о них так не переживают. За всё то время, что мы его знали, это, пожалуй, был самый длинный и эмоциональный его монолог. Настолько, что даже не так близко и долго знавшие Олафа архиепископ и граф промолчали. Хотя наверняка имели резко противоположное мнение о проклятиях именем Господа.

— Как твоё имя, смелый парень? — обратился к гонцу Чародей.

— Его зовут Мэл, — без особой надобности перевёл Стиганд. Вот, точно, так того патлатого артиста из кино и звали. Да, а ведь и правда есть что-то общее, несмотря на тысячу лет.

— Продолжай, Мэл. Ты проделал долгий путь, ты принёс важные вести. Ты достоин награды, — почему-то Всеслав решил, что это поможет пареньку собраться с мыслями. Но тот лишь нахмурился, выслушав архиепископа. И заговорил твёрже и увереннее, звонко.

— Он говорит, что сражается за свою землю, за свободу своих родных, как его предки, воины, а не для того, чтобы получить много жёлтых тяжёлых железок, от которых мутится разум, и мужи начинают вести себя по-бабьи.

И пропа́сть мне про́падом, если на лице смиренного пастыря не было удовлетворения и чуть ли не гордости, когда он переводил нам ответ мальчишки.

— Я не имел в мыслях обидеть тебя, Мэл. Когда мы победим, твоя награда пойдёт на то, чтобы скорее выздоровели раненые, быстрее взметнулись в небо крепости и башни, чтобы хле́ба и скотины хватало каждому. Чтобы на ваших зелёных холмах был мир. Ты хочешь этого? — Всеслав чуть прижал гипнозом.

— Он сделает всё для этого, княже. Он готов убивать и умереть за своих родных и за свою землю! — торжественно перевёл викинг. И голос его чуть дрогнул.

— Это похвально, сынок. Но запомни сам и передай всем, кого знаешь: долг воина не в том, чтобы умереть за свою землю! — от неожиданной фразы Чародея половина открыла рты, а вторая недовольно нахмурилась.

— Долг воина в том, чтобы враг первым умер за свою землю! — выдержав паузу, вполне достойную Глеба, завершил мысль Всеслав. И народ облегчённо рассмеялся. — И желательно, чтоб прямо на ней. Но это уже не так важно. Если из их останков будет расти гуще добрый ячмень на ваших полях, вы же не будете в обиде?

— Он говорит, что сожалеет только об одном: о том, что его старший брат не дожил до сегодняшнего дня. Ты бы точно взял его в своё войско. Патрик был храбрым и сильным воином. Он и два его ку фил, больших серых пса, остались прикрывать отход Мэла, — хрипло перевёл произнесённую звонким голосом фразу Стиганд. И, кажется, переживал больше самого́ юного храбреца.

— Я тоже терял друзей в этом походе, Мэл, — помолчав, сказал Всеслав. — И последнее, чего я хочу, это того, чтобы подобное повторилось. Давай так: ты расскажешь ещё раз всё, что знаешь и видел сам. А мы, раз уж тут собралась такая уйма королей, князей, графов, воевод и есть даже целый архиепископ, придумаем, как вернее выполнить наш воинский долг.

И тощий мальчишка смело улыбнулся. Сквозь слёзы.

Он давно спал. Сутки с лишним беготни по лесам и болотам доконают и кого посильнее. А сытная еда и тёплое питьё — тем более. А мы едва ли не до утра спорили над картой, размеченной на непривычные пока здесь квадраты, рисовать которую помогали двое глухонемых датчан, помощников и однополчан, как выяснилось, Стиганда Секиры. Который и сам внёс в планирование много полезного. Но больше удивлялся, конечно. Да там все удивлялись. Но потом вспоминали совсем недавний захват Дувра — и переставали. Твёрдо решив верить каждому слову такого убедительного гостя и родственника с дальних земель северо-востока.

«Как думаешь, спасёшь сестру Олафа?» — спросил Всеслав.

Мы привычно «сидели за столом» над крепко спавшим общим телом и снова «прогоняли план». Уже найдя пару мест, где было бы возможно его улучшить.

«Не знаю, друже. Я никогда не умел ставить диагнозы и тем более лечить, основываясь на слухах и анализах ОБС», — откровенно признался я.

«А чего такое это ОБС?» — удивился новой аббревиатуре князь.

«Одна баба сказала», — честно ответил я, и мы посмеялись вместе. Но недолго. Не над чем особенно было смеяться.

Сам Мэл королеву не видел. Со слов тех, кто видел или говорил о том, что видел, Ингеборге можно было поставить практически любой диагноз, от лишая до чумы. Притом, как обычно водится, многие симптомы друг друга исключали.

«Но я обещаю, что если мы увидимся, и если это будет в моих силах — помогу!» — твёрдо сказал я.

«Верю. Твоими руками сами Боги исцеляют, мне ли не знать» — и он провёл рукой по левой стороне груди. А наше общее тело повторило жест на лавке внизу, глубоко вздохнув.

Два дня прошли в сплошной суете, беготне и криках. Из важного можно было назвать, пожалуй, только то, что Лешко с ребятами подобрали подходящий холм, с которого могли подняться. И то, что первая партия лодий, ушедшая наутро после захвата Дувра через пролив к Кале, забрала с собой почти всю шумную и гомонившую не переставая родню Самуила, вместе с четырьмя пудами золота. Говорили, торговец разным товаром так рыдал и убивался на берегу, будто потерял самых близких людей. Но были опасения в том, что страдал он не по родственникам. И лишь чутьё, национальное, генное, заставило его и ещё с десяток его крепких единоплеменников задержаться. А ещё, с помощью того же Сёмы, удалось ещё разок перемолвиться с Клайдом Вулвером. И выяснить, что он принял имя покойного брата-близнеца, которого архиепископ и правда в запа́ле сжёг на костре. Тьфу, вот ведь сказано, а? Эту версию предложил я, потому что от магии, чудес и чертовщины в этом мире был дальше всех. Будучи неприкаянной душой, гостившей в княжьем теле. Долговязый старик долго молчал, но потом подтвердил догадку, попросив хранить тайну Вулверов. Нам было одинаково не с руки что ссориться с местными, что болтать лишнего, поэтому потомку древнего рода старых друидов искренне пообещали, что его секрет уйдёт с нами в могилу. И только Сёма излишне эмоционально попросил у Всеслава не особо с этим спешить. Но тут возражений тоже не было.

Новости от связных поступали несколько раз в сутки, и днём, и ночью. Картина не менялась: военная нормандская машина катила на нас, не прибавляя, но и не снижая скорости, продолжая исправное унавоживание британских земель. Санитарные потери Вильгельма поистине удручали, и если ничего вдруг срочно и внезапно не поменялось бы, к месту и времени встречи добралось бы почти на тысячу воинов меньше. И это было бы очень кстати, потому что запас громовика, что в зарядах с болтами, что в бочонках-бомбах, почти иссяк. А наши подземные неразговорчивые химики, о которых по нескольку раз в день едва ли не со слезами вспоминал Гнат, остались от нас, если по карте судить, примерно в двух тысячах километров. Это если по прямой. А прямо тут, к этом времени, только птицы летали. Если не было сильного ветра.

Как бы то ни было, сводная дружина северян, славян, франков и местных набралась общей численностью под пять тысяч воинов. И народ в ней был уж точно не из последних. Терять таких было жалко до слёз, но война — дело грязное и страшное. Мне, побывавшему на нескольких, сомневаться в этом не приходилось. Оставалось только надеяться на то, что план, вылизанный за общие дневные и наши со Всеславом ночные посиделки почти до идеала, не посыплется прахом из-за какой-нибудь обидной мелочи, как в мировой истории случалось не раз. Поэтому и изводили мы с князем и себя, и командование, и весь личный состав проверками и многократной отработкой действий. Лишь когда под вечер второго дня снова заявился Клайд, сказав, что на восходе нормандские войска выйдут к противоположному берегу Ставр-реки, дали дружинам общий отбой. Ну, ясно, что выспаться перед боем удалось не всем. Кто-то доделывал последние сюрпризы в лесах и низинах на подступах. Кто-то спешно сколачивал не менее важные «неприятные неожиданности» для Бастарда внутри высоких стен аббатства. Кто-то снова́л неслышными и незримыми тенями вокруг вражьих полков, продолжая сеять суету и множить санитарные потери. Массой способов. А кто-то смотрел со стены Кентербери в непроглядную тьму летней ночи четырьмя глазами одной головы, вслушиваясь в приближавшиеся переклички соро́к, сычей и козодоев. Которыми, понятное дело, притворялись нетопыри.