Воин-Врач VI

Глава 22 К знакомым берегам

Прощались в устье Ставр-реки. Местные, веками звавшие её на здешний лад, Стур, всё чаще пользовались нашим вариантом произношение, хоть у них и получалось ни то, ни сё, то Стаур, а то и вовсе Стауэр. Поди знай теперь, в чью честь назовут самую известную башню Лондона и мостик при ней. И построят ли их вообще, кстати говоря. Малкольм вполне мог сделать столицей любой из городов севернее, а то и вокруг Кентербери развернуться. Места ему там нравились. Памятные были.

Инга продолжала кататься на полюбившемся креслице, но хоть ногу теперь держала нормально, на подножке, а не том длинном подлокотнике, выставив вперёд, как дуло пушки. Швы я снимал сам, не уставая поражаться скорости заживления. До белой королевы меня так удивил, помнится, только Кузьма, наставник юных негодяев. Как-то они там? Мысли о доме всё чаще приходили и задерживались надолго. И впрямь загостились мы в чужих краях.

Много хороших и добрых слов сказали нам и чета монархов, и архиепископ, и старый друид. Говорили и кончанские старосты, или как тут называли глав районов и поселений, и старейшины кланов. Самуил, торговец разным товаром, так и вовсе разрыдался от нахлынувших чувств. И мы со Всеславом почти верили в то, что природная жадность среди них была не самым сильным. И зависть. Потому что с нами отправлялся не он, а его двоюродный брат по имени Моисей, который едва не разломал нам с князем все устоявшиеся каноны восприятия иудейского племени. Мойша был лысым, нос имел сломанный до полного национального сглаживания, кулаки пудовые, плечи почти как у Гарасима и взгляд, вполне подошедший бы молодому Ставру Черниговскому. Вот, говорю же — загостились.

Отплывали на рассвете. Или отходили, но в этом времени, кажется, у мореманов ещё не было такого строгого разделения на тех, кто ходит, и то, что плавает. Отвалили, короче говоря, и дело с концом.

— Долго ходить? — спросил у Рыси за моей спиной Эдвин Дикий.

Клайд попросил подвезти родича до Рюгена-Руяна, чтоб продолжить налаживать и крепить религиозные и прочие связи, заброшенные давным-давно. Очень, как выяснилось, зря заброшенные. Друид изо всех сил старался изучить нашу речь, и наверняка должен был вскоре освоить её, но у него пока выходило скорее забавно, чем понятно.

— Это смотря куда, — рассеянно отозвался Гнат, внимательно вглядываясь в высокую линию прибрежных скал, — если до ветру, то недолго.

— Уэтер? Оу, уинд! Зачем уэтер? — растерялся английский турист.

— Два! Ту, поня́л? — воевода, как настоящий военный, продублировал жестами, показав два пальца, по-черчилльски. — Ту дня, и будем у берегов Генриха.

— Поня́л! — кивнул с готовностью бывший Дуврский, а теперь Аннарю́сский язычник.

— Молодцом, что поня́л. Ох и тяжко с вами, с немцами! — тяжело вздохнул Рысь.

С интуристами было больше весело, чем тяжко, это Гнатка врал. Слушать их басовитое, но неуверенное исполнение простых русских слов было очень забавно. И мужиками оба оказались вполне компанейскими, хоть Моисей и не был внешне похож на весельчака. Когда, как водится в любом сложившемся коллективе, тем более мужском и военном, его, как новенького, принялись задирать, он терпел и отмалчивался довольно долго. Наши ещё смеялись, говоря, что с именем не промахнёшься: можно и Мойшей, как князь-батюшка, звать, и Мишкой, и просто «эй ты, лысый!». С автором последнего спорного варианта они разбили друг другу морды быстрее, чем их успели разнять. Со стороны смотрелось, будто коты болотные слетелись: моргнуть никто не успел, а уж только шерсть во все стороны. Ну, или красные брызги, как в тот раз. Это при том, что наш-то Степан-шутник был из Ти́това десятка. Получив щедро отгруженных комплиментов и затрещин от Ти́та и Гната, мужики пожали друг другу руки, отмыли юшку с наливавшихся багрянцем морд, и теперь сидели за одним веслом, слова разучивали русские. Даже приличные, в основном. И Стёпка первым закипал, когда Мойшу пробовал задирать кто-то ещё. А его кипятить было очень чревато.

До побережья, которого так и не увидел почти никто, кроме, пожалуй, Крута да ещё кормчих, дошли за отведённое время. Но на этот раз строй держали и парусов не опускали даже днём. Да, был риск оказаться замеченными, но ещё меньше хотелось предоставить вероятному противнику время на подготовку ко встрече каравана лодий, двигавшихся медленнее и сидевших значительно ниже, чем по пути сюда. Поэтому гребли самозабвенно и круглосуточно. И всё равно двигались медленнее, чем по дороге в эту сторону. Ещё и ветер в первые сутки встречный дул, да такой, словно не хотела отпускать новая земля, просила остаться. Но как-то выгребли. А все хмурые предположения северян о возможной воле Богов, которую мы нарушили, покинув покорённый край до срока, Всеслав безжалостно разбивал на корню логикой. Мол, край мы не покоряли, а помирили, сроков никто никаких не ставил и знаков не присылал. И вообще течение тут, сами ж говорили! Но всё равно Свен с Хагеном перестали бухтеть только после того, как наш караван выстроился за грядой фризских островов. Олаф держал невозмутимый вид. И шкатулку, что передала для своей норвежской родни Инга. Ушлый Рысь прознал откуда-то, что там лежали какие-то древние семейные реликвии, и что вручив их кому следует, хёвдинг выбьет из обоймы два последних рода, что до сих пор были эдакой тайной негласной оппозицией его режиму. Возможно, именно на эту резную коробочку он и сменял половину своей доли лихозубова золота. Но Всеслав не стал спрашивать ни у Олафа, ни у Гната.

Пару раз попадались вполне себе грозного вида кораблики, но сближаться не спешили. То ли резонно сочли, что караван из полусотни тяжёлых драккаров вряд ли будет лёгкой добычей, то ли разглядели значки-флаги на мачтах. И решили, что если конунг, хёвдинг, ярл, руянский морской волк и этот Полоцкий сухопутный куда-то направляются, то и хрен бы с ними. Земля, как известно, слухами полнилась. И если уж у чёрта на рогах, в Англии, и то знали про Александрову Падь, то здесь-то и подавно. Да и франки, не самый молчаливый народ, уже вторую неделю как плавали туда-сюда по Па-де-Кале. А, значит, наверняка растрепали про захват Дувра и расцвет Аннарю́са. И про то, что Вильгельм Завоеватель довоевался. Ну не могли не растрепать.

До датских вод, а потом и земель, оставалось всего ничего. Ночевали на том самом острове, что Рысь вполне по-хозяйски представил как «во, тот, с килькой!», на котором еле разместились, и то не все, а только та часть, из наших преимущественно, кто сильнее всех соскучился по твёрдой земле под ногами. От костров, разведённых уже не таясь, потянуло жареной рыбкой. С проходивших мимо кораблей, норвежского и двух датских, передали, что до́ма всё мирно, спокойно, по-старому, все ждут возвращения из дальнего похода вождей. Зная не понаслышке, да и понаслышке тоже, о таланте князя русов творить бардак, особенно проездом, все с нетепрпением ждут и новых рассказов о путешествии, из которых наверняка расцветут чудесные саги. Их, понятное дело, никто дальше не пустил. Лодьи встали рядом с нашими, команды перемешались, найдя друзей, родню и соседей, а старшие перебрались на берег, где чуть ли не до утра рассказывали, как именно всё спокойно до́ма. Расставались друзьями и едва ли не родственниками, особенно когда конунг и хёвдинг от души поблагодарили мореходов за добрые вести и душевную беседу. Ясное дело, золотом — не саженцами же, а больше-то у нас особо ничего и не было. И домой захотелось ещё сильнее. Особенно нам со Всеславом.

Про Русь в этих краях знали торговцы-северяне немногое. Что Роман, сын Всеслейва, примучил какие-то пограничные племена на востоке, зайдя на них с дядей, двоюродным братом и родственниками жены. Но там наверняка было дело нечисто, потому как ни про кучи покойников, ни про тучи воронья́, ни о лютых битвах на три дня и три ночи никто не говорил. Значит, точно злое колдовство. Мало было одного оборотня, так вот вам, пожалуйста, второй в отца пошёл!

Говорили ещё, что жители Альдоги и Хольмгарда, Ладоги и Новгорода по-нашему, выразили вотум недоверия правящим элитам. Ну, то есть послали их к псам, сказав, что раз не можете вы прежнюю достойную и богатую жизнь нам обеспечить, то и пропадите вы про́падом, а мы пойдём под руку Всеславову, у которого последние холопы живут сытно, ходят в чистом и тёплом да едят досыта. И, раз уж он сговорился с Марой-Марьяной да Чернобогом, чтоб у само́й матери сырой земли соль брать да́ром, то и нам с ним дружить потребно, а не грамоты гневные да слезливые слать без толку. Говорили, что осерчали тогда на́большие люди Хольмгарда, да послали рать на Полоцк. Небольшую, на полтыщи рыл. А тех по дороге волки пожрали, всех до единого. Из того, что осталось, курган подо Псковом сложили. Маленький, так, для памяти только. Аккурат возле того места, где князь Игорь с будущей княгиней Ольгой на лодочке катались давным-давно. Новгородские олигархи намёка не поняли, или поняли, но по-своему, и послали во Полоцк-град пятерых татей зауго́льных, лютых убивцев, душ христианских загубивших без счёту. Они теперь на стенах Полоцких вниз головами висят. Все висят, и за- и передуго́льные. Враз, говорят, из высоких да крепких теремо́в исчезли средь ночи богате́и новгородские, а потом будто бы видали их торговые люди сперва во Пскове, а потом и в Полоцке. Во Пскове, говорили, гнал их вперёд себя самыми что ни на есть срамны́ми словами ветхий старец калечный, которого на спине, как буйный конь, возил богатырь ста́тей небывалых.

— Шалит дед, — со счастливой улыбкой прокомментировал тогда услышанную от датчанина историю довольный Гнат.

— Балуется, ага. Юность вспомнил. Ещё и Гарасима за собой потащил. Ох и дам я ему, как доберусь! — с притворной строгостью ответил Чародей.

— Себе дай, даст он. И кто кого потащил — тоже вопрос ещё, — не остался в долгу Рысь.

— Ты знаешь, о ком идёт речь? — удивлённо спросил датский кормчий, что рассказывал новости. Видимо, будучи твёрдо уверенным в том, что в них, как и в древних сагах, семь осьмушек сплошной брехни и лишь одна-единственная — чистого вранья.

— Конечно знаю! Друг мой старинный, Ставр Черниговский, проказник старый, забавляется! — фыркнул великий князь, не удержавшись и тоже улыбнувшись, вспомнив безногого брюзгу. Доброго и честного воина, на которого смело можно было положиться.

В Янхольме всё было по-старому. Союзные дружины встречали все жители, упреждённые заранее караульщиками, что приметили наш караван ещё в заливе, до устья Эйдера, и послали весть вперёд. Сперва белым дымом с холмов, как у нас дома теперь принято было, а следом и с гонцами на шустрых лодочках-челнах.

Янхольм похорошел и разросся за несколько недель так, будто годы минули с нашего прошлого посещения. Оказалось, что под пожарищем собора тоже нашлось много занимательного, дорогого, хоть частью и поплавившегося. Свен ещё попенял тогда в шутку Всеславу, чтоб в следующий раз послабее демонов из Пекла тащил, а не таких, что золото пла́вят за здорово живёшь. Великий князь в долгу не остался, ответив, что каменные, мол, храмы возводить надо, не жадничать. Тогда и отстроить заново легче, и добро целее, как в Кентербери. А пото́м они прыснули со смеху и обнялись, опять удивив Нильса. И добрую половину банкета, посвящённого торжественной встрече, рассказывали ему о том, как съездили порыбачить на острова́. И растрогался однорукий бургомистр едва ли не до слёз, когда от предложения пойти в закрома и принять честь по чести сокровища, Свен отмахнулся и широким жестом велел ему оставить их себе, во благо и на процветание Янхольма. Тем более, что нам всё равно класть некуда было.

Хольм, место, где начинался во́лок к бухте Шлей, удивил как бы не похлеще Янхольма. Лодий у нас прибавилось на десяток, на большой такой и толстый десяток здоровых торговых кнорров, на которые перебросили часть трофеев. По морю-то незаметно, там дна, как поговаривали, кое-где и вовсе не было, а вот Эйдер уже пару раз намекал нам на то, что жадность — поро́к. Камнями, ме́лями и притопленными стволами деревьев прямо в днища, доходчиво. Хорошо, что Нильс и его люди успели сладить при тамошних пирсах аж три подъёмника русской конструкции, которые позволяли вынимать лодьи и смолить их на берегу с так радовавшей всех скоростью.

Так вот в Хольме нас встретил приличного вида посёлочек, тоже раза в три больше изначального, такие же подъёмники, здоровенный запас сохших в теньке́ под навесами брёвен-катков, две сигнально-караульно-оборонительных башни с баллистами… и граф Энгельгард собственной персоной! Прознав про возвращение путешественников, он примчал сразу же из Юрьева-Северного, хотя весть пришла всего лишь на второй день после того, как он вернулся отсюда, завершив строительство второй башни. Оказывается, в деревянном зодчестве саксонец тоже разбирался очень хорошо.

На этот раз обратный переход-во́лок занял значительно больше времени, чем в эту сторону.

— Да чего ж вы такого набрали-то? Вон, как мучаются, — он явно переживал за скорость погрузо-разгрузочных работ, но сам видел, что и люди, и волы́, и даже лоси, которых тут как-то тоже умудрялись запрягать, работали на пределе возможностей.

— Так золото, — равнодушно, как о чём-то привычном и совсем малозначительном, ответил Всеслав.

— Какое золото? — вытаращился на него граф.

— Обычное, жёлтое такое, — удивился в ответ и великий князь.

— А… а в том мешке? — он ткнул на кожаный баул, что тащили, пыхтя и отдуваясь, от сходен аж четверо дюжих вагров.

— И в том, — кивнул Чародей.

— А… а вот в том? — ещё тише, едва ли не шёпотом, спросил властитель Рачьей бухты.

— И в том. И в тех. И во-о-он в тех тоже. И на следующей ладье, и через одну, и на каждой, кроме самой последней. Там — настоящее сокровище! Саженцы яблоневые. Через полмира домой везу, нельзя ни помять, ни порушить, потому и следят за ними строго, — честно ответил Всеслав. Безжалостно разломав другу Энгелю всю картину мира, но твёрдо укрепив того в вере, что все русские ненормальные.

В Юрьеве-Северном тоже всё было ладно. Будивой с работой справлялся на загляденье, устроив всё точно так, как советовали ему оставленные Гнатовы. Несмотря на то, что в городе было больше каменных построек, и стена крепостная стояла гранитная, внутри стало как-то уютнее, по-домашнему, что ли? И даже стенгазета на стене вызвала улыбку у всех наших. Только у Всеслава та улыбка сползла у первого, когда он присмотрелся и увидел, что восточная граница и впрямь шагнула прилично направо. И там упёрлась в синюю ленту с непонятными названиями Итиль и Ра. В которой я сразу признал Волгу. Ох, Роман Всеславич, и дождёшься же ты от батьки горячих! На секунду нельзя со двора выйти — вон чего устроил, шалопай! А обещал ни шагу с Руси, жена, мол, молодая, куда мне… Домой захотелось так, что аж зубы зачесались.

— Зря, — глубокомысленно произнёс Рысь. Как обычно чувствовавший друга лучше всех.

— Чего зря-то, чего зря? — взвился великий князь.

— Зря ругаться собрался раньше сроку. Не знаешь же ничего ещё, а вон уж ноздри пляшут, как у коня. Выдыхай давай, пока орать-то не начал. До Юрьева первого дойдём, новостей каких-никаких узнаем, там и подумаем. А до той поры плохого про крестника думать и не моги!

Вот всегда он Рому защищал, с тех пор, как новоокрещённого вопившего пацана на руки принял с опаской и без уверенности тогда. И ведь правду же говорил, а с ней спорить — только глаза колоть, это всем известно.

Столы, как и прежде, выставили на площади. Народ приветствовал вернувшихся из похода воинов, как родных, не деля на своих и чужих — угощали, поздравляли, обнимали, целовали. Наши смущались, но было видно, что приятно каждому и абсолютно всё: и добрые слова, и радушная встреча, и почти по-настоящему домашнее чувство возвращения. Странно, ничего, кажется, от Янхольма не отличалось, но там было больше датского, чем тут. Вагры, что ли, постарались? Или Гнатовы? Но в любом случае город стал неотличим от любого русского, пусть и слышалась на улицах и дворах чужая речь. Улыбались совершенно точно по-нашему.

Рядом с Энгелем сидела симпатичная женщина, пухленькая и какая-то невероятно уютная. Она время от времени близоруко щурила глаза, когда сидевший рядом граф шептал ей что-то на ухо, и забавно трясла головой, когда его усы кололи ей розовое ушко. Рядом с ней над столом едва виднелась чья-то белобрысая вихрастая голова. Время от времени показывались и руки, хватавшие то пирожок, то печёную репу с блюда. Всеслав поднялся с места, жестом успокоив остальных, и пошёл туда.

— Здрава будь, красавица Милонега, — чуть склонил он голову. Граф вскочил, едва не своротив лавку, а его подруга, которая скорее жена, вскинула ладони ко рту, растерявшись.

— Не робей, графиня, не к лицу тебе бояться, да и некого тут, друзья кругом. Ты скажи мне лучше, как сынка зовут, да дай глянуть на него, пока он с репы на поросят вон не перешёл, — улыбнулся по-доброму Чародей.

— Заславом кличут, — робко ответила она. А голос и взгляд, обращённый на сына, так напомнили Дарёну, что аж в глазах зачесалось. — Выйди, покажись великому князю-то, Славушка! Не дело, чтоб ждал он.

— А я не спешу никуда, — продолжая улыбаться, Всеслав перекинул ногу и оседлал лавку за мальчишкой. — По-нашему разумеешь ли?

Белоголовый кивнул, поминутно озираясь на мать и вцепившись в руку отчима. Отца.

— Я — Всеслав. Тебя, я слышал, мамка Заславом звала. Почти что тёзки выходим?

Мальчонка снова кивнул, и, кажется, чуть увереннее. Но здоровенную красную отцову ладонь не отпускал.

— Завтра на Русь пойдём. Поход долгий будет. Выдюжишь ли? — чуть сощурил глаза великий князь.

И малец наконец кивнул совершенно уверенно, твёрдо, как взрослый:

— Мама говолила. Там тепло.

— Верно говорила, теплее, чем здесь. Зима мягкая, а лето жаркое и долгое. И море тёплое, как парное молоко. Только прежде чем к нему отправиться, нужно будет немного у меня погостить вам, в Полоцке. Там красиво, тебе понравится. И ребята мои, сыны, Волька с Юркой, рады тебе будут. Ну, Юрка-то мал пока совсем, в этом году только народился, а с Волькой вы, пожалуй, похожи годами.

Продолжая говорить, Чародей поставил мальчика на лавку. А вот поднимал и сгибал в колене левую ногу, внимательно глядя за реакцией, уже я. Странно, но в этот момент мы будто бы оба были «у руля» общего тела. И выходило всё вполне хорошо. Только голос, кажется, снова начал эхо давать сам от себя.

— Я, Энгель, слово своё помню и держу. Как условились, так и будет. Но и ты помни, что чудес не бывает. А всё, что в силах человеческих, нам по плечу. Сколько тебе нужно времени на сборы? — поднял глаза на графа князь, усадив Заслава обратно, ближе к маме, и потрепав по волосам.

— Нисколько, княже. Давно готовы мы. Пару седмиц как перебрались с берега Экерны. У нас пара сундуков с Милонегиными тряпками. Я на вёсла сяду, мне ничего не нужно с собой, — он говорил отрывисто и сбивчиво. Будто боялся спугнуть удачу. Или надежду.

— Ну, на вёслах-то у нас есть, кому посидеть, но за готовность благодарю. Я и сам люблю, по реке особенно если. А по морю мне не понравилось. Машешь им, падлой, машешь — а лодья как вкопанная на одном месте стоит. Хотя кормчие и говорят, что будто движется, а кажется, что врут, — поделился неожиданно впечатлениями Всеслав. Но будто опомнился, — завтра на рассвете отправляемся. Выспитесь хорошо, дорога хоть и лёгкая должна быть, а всё ж морем. Всякое бывает. Ну, бывайте!

Отплытие каравана, который занял едва ли не всю бухту, началось задолго до рассвета. Первыми вышли норвеги с Олафом, которым на выходе в залив был путь налево, на север. За ними отправились датчане, чтобы пересечь Малый Бельт по прямой и двинуться дальше меж родных островов, приставая почти к каждому, высаживая героев, пируя с ними и их родными, рассказывая о небывалых приключениях в далёких краях. И лишь потом, когда и вправду чуть забрезжил рассвет, вслед за Хагеновыми вышли и мы, на Крутовых драккарах, за которыми тянулись уже здешние, Юрьев-Северские кнорры, взамен отправленных обратно к Нильсу Янхольмовских.

Город провожал весь, высыпав на берег. Чем-то похоже было на проводы из Полоцка: так же махали руками, так же желали добра по пути. Только за спинами горожан были не деревянные стены, а каменная громада бывшего логова Хольстенов. Показавшееся почти наполовину Солнце ярко осветило верхнюю её часть. И бросилось в глаза, что там, где недавно ещё зияла прореха от Янова болта, там, откуда разлетелся во все стороны викарий, поднимался новый крепостной зуб, выше прочих. И через пято́к от него — такой же, явно возведённый для симметрии, со знанием дела. Из гладкого белого камня, что аж сиял в лучах восхода, как северный снег. Казалось, будто Юрьев-Северный тоже провожал нас с улыбкой. Скалясь вслед по-волчьи. По-нашему.