Воин-Врач V

Глава 8 Между делом

За те четыре дня, что длился наш саммит расширенного состава, мы со Всеславом, как говорил мой младший сын, «мощно прокачали» навыки переговорщиков, негоциантов и вождей крупнейших в истории мира международных анклавов. Ну, про крупнейших-то, может, Вратислав и польстил чуть-чуть. Но, глядя на карту, на которой он, горячась, странно напевно скрипя, шипя и пощёлкивая, как колодезный во́рот и транспортёрная лента одновременно, сбиваясь на родной чешский, показывал границы империи Александра Македонского, размахивая руками, было понятно, что именно чуть-чуть. И что прошло всего лишь немногим больше полугода с того времени, как великий князь русов взялся за наведение порядка в своих и близлежащих землях. Так что можно было с полной уверенностью утверждать, что ещё не вечер.

Тётушки, здраво оценив возможности племянника и, надо думать, трезво содрогнувшись, безоговорочно приняли предложенные правила игры. От них всех, по большому счёту, требовалось не так уж и много: помочь и поддержать властителей в своих землях, не дать им совершить непоправимых ошибок. И дать знать, если что-то пойдёт не так. Но почему-то сомнений в том, что Ярославовы дочери смогут сделать всё, как надо, не было. Вид и настрой у них были уж больно боевитые. Такие кукушки кому хочешь всю плешь проклюют.

Филиппа Первого Всеслав лично не знал, но по рассказам тёти Ани представлял его парнем разумным и ответственным, похожим, наверное, чем-то на Сашу-Шоломона, венгерского короля. Очень хотелось верить в то, что и он примет предложение о сотрудничестве и взаимопомощи от далёкого старшего брата. Пусть и двоюродного. С таким же, пока не знакомым, Раулем де Крепи, графом Валуа, Вексена, Амьена, Бар-сюр-Юб и много чего ещё, Всеслав тоже рассчитывал найти общий язык. Судя по сдержанным рассказам тёти Ани, сведениям отца Ивана, Буривоя, Ставра и лаконичным характеристикам датского короля, мужиком он был нормальным, воином храбрым и властителем мудрым и дальновидным. Не зря же его так обхаживали что папские архиепископы, что посланники императора. А островные змеемордые собирались убить. Вероятно, поняв, что сманить на свою сторону и получить официально возможность плодить своё гадское племя на его землях не выйдет. В общем, репутация жёсткого, авторитарного, пусть и со своими закидонами, правителя говорила в пользу Рауля. По крайней мере, Всеславу. Наверное, потому что его собственное реноме за кордоном было примерно схожим. Только похлеще, и весьма.

Взаимопонимание с северными вождями крепло и ширилось, во многом подкреплённое тем обстоятельством, что с памятных посиделок в поисках не существовавшей пока Америки князь вышел своими ногами, и не «по стеночке» или «вдоль плинтуса», а уверенно, вертикально, по-хозяйски. Ну, остальные участники того совещания, запомнили Чародеев исход именно так. И рассказали об этом на утро тем, кто лицезреть этого вечером уже не мог. Хаген с Хару тогда уже дружно пели какие-то воинственные песни, каждый — свою, но сидя в обнимку и качая головами в такт. Шведский рёв и половецкий рык, звучавшие в унисон, воспринимались очень неожиданно, я бы даже сказал, довольно спорно, но с другой стороны вполне могли считаться явным доказательством силы и мощи союзников. Перефразируя песню из моей старой памяти, «от северных тундр до южных степей — армия наша всех сильней». А когда утром, после бани, купели, ядрёного квасу и сытного завтрака Всеслав рассказал, что каждому правителю дарит здесь, в Полоцке, по богатому терему и отдаёт в вечное пользование по четыре лавки на торгу, взаимопонимание стало и вовсе беспрецедентным.

Разросшийся невероятно, а по большей части и выстроенный заново город, если и уступал Киеву и Новгороду в чём-то, то в глаза это не бросалось. Бросалось другое. Широкие, чистые и сухие улицы, непривычные для европейских и северных гостей. Вышки-каланчи, система оповещения о чрезвычайных ситуациях. Разделение территорий по функционалу: торговые люди жили отдельно от воинских и мастеровых. Это, в принципе, новинкой не было, но здесь, в Полоцке, удалось расселить всех так, чтобы избежать социального расслоения даже визуально. Районы-кварталы мастеров не были затрапезными рабочими окраинами, где приличным людям появляться не рекомендовалось. Они от других жилмассивов вообще ничем не отличались, кроме того, что кожевники, смолокуры, углежоги и прочие малоэкологичные направления размещались от центра дальше, с учётом здешней розы ветров. В том же Киеве ветер, дувший со стороны кожемяк, всегда приносил в богатый «белый» город напоминания о трудной судьбе пролетариата. Яркие такие, густые, аж глаза резало. А в Полоцке получалось так, что «белым» был весь город. Это было непривычно. Но людям нравилось очень. А паре возмутившихся было родовитых бояр «линию партии» очень доходчиво объяснил скучным голосом воевода Рысь. Мол, если не нравится что-то — выход там. Дверь за собой закрыть не забудьте.

Причалы вдоль Двины растянулись далеко, да по обоим берегам. По ночам сновали с одного на другой тучи лодок и челнов, перевозя к городским стенам товары и грузы с левого на правый. Но уже через несколько дней Кондрат обещал наладить понтонную переправу. Задумка родилась ещё в Киеве, после восхищённого просмотра лодейного балета на широкой реке, в результате которого появился на ровной водной глади небывалый плавучий «свадебный» мост. Плотник, насилу дотерпев до завершения народных гуляний, прорвался едва ли не с боем в Ставку, где тут же презентовал идею. Которую предсказуемо сразу зарубил на корню Ставр, будто проверяя своим извечным скепсисом уровень запала и энтузиазма в докладчике. Кондрат не подвёл, и на привычное «сроду такой дури нигде не делали» ответил, что теперь будут, причём все, а мы — самыми первыми.

Идея и впрямь выходила интересная: корабли разгружались по обоим берегам, а на торговую сторону товары привозили по мосту, ночью. Помимо ожидаемого роста товарооборота, планировались и специальные логистические преимущества. Глеб, только что не за рукав притащивший тогда прямо в Ставку заметно робевшую поначалу Одарку, быстро разложил и преимущества размещения складских терминалов на том, противоположном, берегу, и рост рабочих мест за счёт грузчиков-возчиков-экспедиторов. И про по́дати-налоги не забыл, конечно. Выходило очень нарядно.

Здесь, в Полоцке, планировали чуть иначе. Если в Киеве строили широкие и длинные лодьи, что вечером спускались по течению и выстраивались в «переправу», а утром выгребали обратно наверх и становились на прикол, то тут должно было выйти попроще. Череда лодок по брёвнам-по́катам съезжала с левого берега и вытягивалась во́ротом-лебёдкой на правый. А утром уезжала обратно, когда тросы-канаты начинали наматывать на колёса-катушки лебёдок с другой стороны. Получалось ещё быстрее и ещё дешевле, да и ширина Двины с Днепром ни в какое сравнение не шла, конечно.

Подобных нововведений, вызывавших у Ставра непременную изжогу в начале и изумлённый взлёт бровей в конце презентации, было много. И каждое из них в самые сжатые сроки разлеталось по нашим и сопредельным союзным землям. Повышая удобство работы, индекс удовлетворения в массах и количественные объёмы золота и серебра в великокняжеской казне. Ясно, что сохранять в тайне принципы работы очевидных вещей долго не получилось бы, но пока все эти, как говорил мой младший сын, «плюшки» работали только у нас и только на нас. И, судя по сведениям Глеба и Третьяка, очень успешно.

В один из вечеров, совершенно случайно, родилась и ещё одна идея, шансы на реализацию которой выдала моя старая память.

Ключник мимоходом пожаловался, что новгородцы опять задрали цены на соль. Болеслав, услышавший этот, как в моё время сказали бы, стратегически важный инсайд, тут же напрягся, пообещав оставить для Руси и союзников прежние расценки. Судя по лицу его, германцам и итальянцам подобного альтруизма ожидать вряд ли стоило. Венгры тут же подтвердили, что «своим», «нашим», тоже продолжат продавать по старым ценам. Шарукан молчал, явно обдумывая полученную информацию, но выводами делиться не спешил. А Всеслав, глянув в мою память, затребовал карту.

Давние, сто раз, казалось бы, забытые выпуски «Клуба кинопутешественников», обрывки читанных когда-то статей и заметок и просто надписи на пачках с белым и серым порошком мелкого и крупного помола — все эти воспоминания в один голос вызывали удивление. Как это так: на территории Белоруссии — и покупать соль из-за тридевять земель? Я помнил, что крупнейшими месторождениями были Мозырское и Старобинское, но в первом добыча велась каким-то хитрым способом: воду под давлением загоняли в скважины-штреки, откачивали наверх и там уже выпаривали рассол. С глубины не то семьсот метров, не то полтора километра. Не наш, словом, вариант. А вот на Старобинском пласты залегали не то на двух, не то на трёх сотнях метров. Тоже не пустяк, а по нынешним навыкам развития горного дела, в особенности в отсутствии гор, и вовсе на грани невозможного. С той, обратной от нас, стороны этой грани. Но у нас имелся козырь, туз в рукаве. Несколько пудов прекрасного, взрыво- и огнеопасного козыря.

Но для начала на карте обозначили известные уже точки, откуда соль попадала к нам. Земли поморов, где новгородские князья инвестировали в промысел солеваров приличные деньги уже второе или третье поколение. Величко на ляшских землях, богатое месторождение каменной соли, делавшее Болеслава потенциально очень богатым человеком. Солеварни на берегу Русского моря, де-юре находящиеся на болгарских землях, но фактически принадлежавшие и контролировавшиеся половцами. Озеро Баскунчак, где соль добывали тысячелетиями, но последние несколько лет тоже под контролем степняков. Пока Всеслав ставил на карте две последних пометки, лицо Шарукана темнело, теряя привычную невозмутимость. Сам же князь продолжал вымерять пальцами расстояния, думая о чём-то своём, и на метаморфозы, происходившие со Степным Волком никакого внимания не обращал до тех пор, пока не кашлянул, не выдержав сгущавшегося напряжения, Рысь.

— Ну что опять? — недовольно поднял глаза от карты Чародей. И сразу всё понял, притом правильно. — Брат, я не полезу ни в твои дела, ни на твои земли, ни тебе в карман. У нас есть договорённости, а я был и остаюсь хозяином своего слова. Но то, что новгородцы или кто бы то ни было могут позволить себе по собственному желанию устанавливать цены на соль по всей нашей земле на восточном краю, мне не нравится. И не потому, что я очень жадный до денег и власти — мне всего хватает. Просто если соль станет стоить ещё на гривну дороже за полпуда, её не сможет купить треть семей. Не смогут заготавливать мясо и рыбу, начнут болеть и умирать. Вот это, Хару, мне не нравится совершенно.

Светлые брови хана понемногу начинали расходиться от широкой переносицы.

— А цены на всех наших землях мы сделаем одинаковыми, ну, хотя бы примерно. Ясно, что возле солеварен она будет ниже, чем в трёх седмицах пути. Но такого, чтоб, скажем, в Новгороде цена была одна, в Чернигове другая, а в Киеве третья — такому не бывать. И не важно, откуда придёт товар, от тебя, от Болеслава или будет добыт на моих копях.

— На твоих? — выделять главное — важнейшее качество, что для вождя, что для воеводы. Переспросили, уточняя, Рысь и Шарукан в один голос.

— Да, — совершенно спокойно подтвердил Всеслав. — Третьяк, найди людей, что в земляных работах сведущи. Не все же после постройки города разъехались?

— Не все, княже. Много ли надо? — ключник если и выглядел заинтригованным, то скрывал это очень умело, старая школа.

— Сотни, думаю, хватит. Подсобников там наймут, из местных. Им и науку передадут. Гнат, отряди своих в сопровождение и охрану. Пусть возьмут одного из мастеров наших неразговорчивых, да снаряду запасец. Ехать бережно, сам знаешь: чуть что не так — весь поезд на три версты раскидает. Вместе с лесом вокруг.

Чародей снова потёр шрам над правой бровью, а воевода молча кивнул, подтверждая то, что приказ принял, понял и исполнит.

— Дойдут до Березины-реки. По ней до переволока на Свислочь. С неё на Птичь-реку. Из Птичи — на Случь, — палец Всеслава скользил по карте, безошибочно прокладывая кратчайший и наиболее лёгкий маршрут. Ну, в контексте одиннадцатого века. — По Случи идти вниз, до места, где речка-Рутка с правой руки в неё впадает. По ней вверх, пока к закату забирать не начнёт. Там на восточный берег выйти и идти, чтоб Солнце в полдень за правое ухо светило, вёрст пять. Заложить острожек малый, дома́, скотину какую купить у местных. Заранее, наверное, лучше — в тех-то краях пёс его знает, живут ли. От острожка того разойтись птичьим хвостом от севера до юга. Да поутру и вечером, как роса ложиться станет, пробовать. Где солонее покажется — там землю и поднимать. Может, из тамошних кто подскажет, вдруг в каком из колодцев да родников вода солоноватая на вкус?

— Как это «землю поднимать»? — подал голос Болеслав, выразив общий вопрос. И общее сильное опасение. Даже открытый страх того, что князь-колдун не только сам умеет поднимать в воздух лёд, воду и, оказывается, землю, но и каждого из своих людей такому обучить способен.

— Есть способы, — легкомысленно отмахнулся Всеслав. — Там, на глубине пары-тройки сотен саженей, найдут соль. Надо по месту посмотреть будет, как молоть, как сушить, как возить. Может, рядом ещё удастся поискать. В общем, так как-то.

— А много ли соли? — медленно, очень пристально глядя на великого князя, проговорил великий хан.

— Лет на тысячу точно хватит. И ещё на пару тысяч останется, — уверенно ответил я. И, судя по тому, как дрогнули брови у хана и воеводы, оба они поняли, что говорил не князь Полоцкий.

Глеб, сперва рвавшийся было самому отправиться вместе с землекопами и нетопырями к неведомой никому Рутке-реке, согласился с отцом, что каждому — своё. Кому-то на роду написано землю рыть, кому-то — охранять других, исполняя княжью волю. А кому-то — нести ту самую волю, по которой строились города, разворачивались небывало богатые торжища, реки начинали помогать пилить лес и ковать железо, поднимая и опуская острые пилы и тяжёлые молоты. Или, вот так, как батюшка-князь, находить на неизвестных землях, где сроду не бывал, небывало богатые залежи соли, «серого золота», товара неоспоримой стратегической важности. Таившегося в двух сотнях саженей под землёй. И ведь ни одна живая душа и не подумала хоть слово поперёк сказать. Всеславу-Чародею его люди верили больше, чем себе самим.

Иностранные делегации начали разъезжаться на пятый день. Количество договорённостей и взаимных обязательств поражало. Ярослав, Злобный Хромец, говорят, «рожал» свою редакцию «Русской Правды», свода законов и уложений, четырнадцать лет. Там у него были нормы от уголовного до семейного права. Мы управились с «Полоцким Кодексом» за четыре дня. Да, многие условия были проработаны ранее. Но в этом же году, при встрече во Владимире-Волынском, и «досогласовывались» уже в «телеграфном» режиме. Скорость, непривычная и невозможная для одиннадцатого века. Очередное преимущество Всеслава лично и огромной махины от Скандинавии до Адриатики в целом. Закреплённые письменно договорённости касались внешней и внутренней политики каждой из стран-участниц, стратегических и процессуальных моментов, пошлин и беспошлинных зон, военной помощи и чёрта лысого. Под последним можно было понимать вообще любого врага, не только тайного пока Архимага из Кентербери. Союзное государство могло в очень сжатые сроки «ощетиниться» на любом проблемном и даже потенциально проблемном участке общей границы, что сухопутной, что морской, такой военной силой, что была способна очень неприятно удивить любого нынешнего гегемона. Огорчить до́ смерти, фигурально выражаясь.

И проверить слаженность действий этой махины мы собирались в самое ближайшее время, на совместных учениях.

За Ла-Маншем.