Воин-Врач V

Глава 16 Возрождение

Во второй раз попариться удалось без травм, жертв и последствий. Принимая во внимание тот факт, что к нам в баню утро вежливо пришло крепко так после полудня, до самой темноты растянулись наши помывочно-реабилитационные процедуры. Первым Гарасим вынес Ставра, который раздобыл-таки где-то чарочку, а то и парочку, нарядившись на старые дрожжи. Следом за ними покинули обитель лёгкого сегодня па́ра и Буривой с отцом Иваном. Почти сразу за старцами — и мы с Крутом. Досиживать-добирать последний пар остались Гнат с Яробоем. Судя по тому, что нам с руянином навстречу проплыла, провокационно поклонившись в пояс, стайка «лебёдушек» в таких же нижних рубахах, как и в первую мою с ними встречу, во главе с той же смешливой блондинкой, парни вознамерились намыться с гарантией, впрок. Потом запачкаться и повторить по новой. Раз несколько.

Сидя на коньке великокняжеского терема, думал я о том, правдой или сном, бредом или явью было явление жены с дочерью и полная пронзительной любви и нежности песня звёзд. И решил, что во всей этой моей новой средневековой истории реальность так сложно переплелась с вымыслом, а явь — с чертовщиной, что отделить одно от другого можно было, только сломав безвозвратно. А лезть туда, где всё и без меня работало, я не имел привычки задолго до того, как этот старинный постулат физиков и механиков присвоили сисадимны и айтишники.

Пришёл на память один случай. Тогда прогресс уже сместился в сторону и, явно оступившись, попал в сеть, во всемирную. Не обошли веяния и больницу, которой я руководил последние годы. Потянулись провода-витые пары, застрекотали козодоями модемы, взгромоздились на столах врачей экраны мониторов. До модных, плоских, было ещё далеко. И начали ходить по коридорам корпусов с видом, смертельно уставшим от непроходимой тупости пользователей, новые властелины, что могли парой нажатий на клавиши реанимировать «сдохшую», как они говорили, машину.

Раньше все боялись и беспрекословно слушались меня и замов, ну и кадровичек с бухгалтерией. Теперь на нашем «этаже пирамиды» прочно прописались патлатые и покрытые прыщами адепты цифровизации. Фирма, что испытывала у нас в больнице уникальную новинку, первый в России программный продукт для лечебно-профилактических учреждений с гордым названием «Казбек», трудилась на совесть. Мы с их генеральным, выходцем из одного конструкторского бюро, о котором он и после трёх стаканов ничего не рассказывал, извели кучу бумаги и сигарет, рисуя и выстраивая, как он говорил, «архитектуру». Чёртовы массивы данных, статистика, отчётность, автоматизация, связь с системами Минздрава и Фонда ОМС — задачка была не просто со звёздочкой. Она, зараза такая, вся целиком из них состояла, из тех звёздочек. Но помимо уникального сочетания моего опыта со знаниями директора разработчиков у нас было аж два бараньих упрямства на двоих и общая, советской школой воспитанная, уверенность в том, что своё дело нужно делать хорошо и доводить до конца. Мы родили эту систему. И с моей подачи презентовали в Фонде и Министерстве.

Мне предложили хороший пост и ведомственную квартиру. Наверное, дали бы и автомашину с водителем, захоти я. Но я не захотел. Я давно жил в городе, ставшем моим, мои дети ходили в разные классы одной и той же школы в нём, а люди на улицах здоровались со мной с улыбками. Я начинал тогда строить тот самый дом в той самой деревне, где мы собирались с женой встречать детей с их детьми и свою спокойную старость. Как уже вспоминалось, вставать в очередь за чужое место я никогда не любил и не собирался. Я привык хорошо и честно работать на своём. Тот «Казбек» стал моим Гиндукушем, перевалом, за которым были покой и пенсия. Денег от разработчиков я брать отказался категорически. Их генеральный привёз на участок в деревне три машины стройматериалов, а мне подарил чёрную округлую трубочку «Сименс А-35». Удобная была вещица, можно было прямо из-за стола не вставая позвонить в Москву Вале, другу-геологу, а то и Васе в Кишинёв. С ним и женой его мы в Кабульском госпитале познакомились-подружились, в одном подъезде дома для советников там жили. Жёны наши тёзками были…

Ох, увлёкся что-то. О чём бишь думал-то? А! Про сисадминов этих, пророков цифровых новоявленных. Директор фирмы-разработчика, инженер с прошлым, на котором явно висели очень непростые допуски, как-то не выдержал, да рассказал, что из четверых моих администраторов и специально обученных программистов можно и даже нужно было смело гнать троих. А четвёртого вызвался обучить, на стажировку к себе забрать. Ох, помню, разозлился я тогда! Чтобы этих набрать, пришлось увольнять электриков и техника, ставок лишних не давали тогда. А эта «белая цифровая кость» от проводки и медицинского оборудования морщилась и носы́ вороти́ла. Не для того, дескать, филиал радиоэлектронного мы оканчивали!

В тот памятный день пожаловались сразу, одна за другой, главбушка и старшая сестра из хирургии. Обеим им, взрослым и прожжённым тёткам, нахамили наши элитные пту-шники. И тут понесло меня. Чтоб не нарубить дров, вызвал замов: Сашку, что отвечал за технику и параклинические, как говорилось, подразделения, и Славу, главного по мобилизационной работе и ГэО с Чэ-эСом. И поделился с ними переживаниями. А потом запустили в кабинет и наших хамоватых всадников апокалипсиса…

Трое вылетели пробкой, без отработок и компенсаций. Тогда так ещё можно было. Вслед им по скрипучему коридору административного корпуса, над вытертым линолеумом, летели, как облако хлора, напутствия от Сашки. Густым матом. Одного, признанного условно небезнадёжным, оставили. Он после обещанной стажировки и вправду один всё успевал, да так ловко, что со всех предприятий города к нему потянулись коллеги, опыт перенимать. Потом, я уж тогда на пенсии был, он свою фирму открыл. А младшему моему, когда тот пошёл на менеджера учиться, ноутбук подарил. Потому что в том колледже сам тогда ребятам информатику и основы программирования читал, или что-то в этом духе. Но мы между собой его всегда звали так, как в тот памятный день окрестил Слава: «Соплёй Зелёной». Заместителя главного врача по гражданской обороне и чрезвычайным ситуациям с самого его детства, кажется, все звали уважительно, по отчеству: Марковичем. Он у меня отвечал за Джи Ар и нэтворкинг тогда, когда и слов-то таких никто не знал. Но контакты с горкомом, райкомом и обкомом, а потом муниципальными, районными и областными администрациями, как и с руководством каждого, наверное, предприятия города и района он поддерживал идеально. Случись что — они с Сашкой находили машины, материалы, технику и специалистов за пару звонков. Говоря, что помощь нужна больнице и главврачу. Так вот тогда, когда молодого сисадмина наставляли на путь истинный, Маркович выдал командным, натренированным за годы службы, рыком: «Да как ты смеешь женщинам хамить⁈ Они ж тебе в матери годятся! Сопля ты зелёная!». Айтишник тот был в прыщах, серьгах, модной рванине, а свои редкие патлы и вправду будто зелёнкой подкрашивал зачем-то. С той поры и пристало прозвище. Но только между нами.

Вздохнув, смотрел я, бесплотным духом сидя на крыше терема, как поднималось раннее летнее Солнце. Золотился светлевший розовый туман над Двиной и её берегами. Перекликивались в нём рыбаки и гребцы лодий, что отходили и подходили к Полоцким причалам. Жизнь шла своим чередом. Вон и голубь, выпорхнув будто прямо из облака, стрелой помчал к голубятне. Которая второй день стояла пустой, пока Алесь изыскивал возможности восстановления дальней связи. Повезло Всеславу с друзьями и соратниками, вот уж точно. Каждый за дело радел, не для денег, не «на отстань» служил. Как и мои друзья, те, что оставили работу в больнице, едва я ушёл на пенсию, не послушав моих уговоров остаться. А телефон, что подарил мне тогда директор разработчиков, остался, наверное, у жены. Мне всё равно по нему последние пару лет звонить стало практически некому.

Странно, но воспоминания эти нахлынули так, что едва не спихнули за задний план все тревожные и жуткие события этой, новой жизни. И дали понять, как я, всё-таки, скучал по оставленным мной в невозможно далёком будущем жене, детям, друзьям. Но очень кстати пришла на память поговорка, которой научила меня мама. Лет пять мне было тогда, шесть от силы, а вот гляди ж ты — помню. Тогда мы как раз тащили по глубокому свежевыпавшему снегу саночки с дровами. Дальневосточный гарнизон снабжал ими семьи эвакуированных. Но до барака доставку никто не делал — не принято как-то было. Мы ввалились в комнату распаренные, румяные, едва сметя снег с валенок и полушубков. Я по дороге падал пару раз, поэтому мне мама подмела веником-го́ликом даже ушанку, что всегда норовила сползти на глаза. «Устал!» — проныл я тогда. «Запомни: это слово настоящий мужчина, такой, как твои отец и деды, может в жизни сказать только один раз. Когда вовсе уж, совсем никаких сил не осталось. Сказать: „я устал!“, лечь и помереть, потому что нету сил-то. У тебя так?» — спросила мама, насыпая на стол муки, собираясь, видимо, хлеб печь. «Нет» — испуганно и растерянно ответил тогда я. «Тогда займись делом!» — не оборачиваясь на шмыгавшего носом меня, заключила она. Я, помню, пообижался на неё тогда. Попредставлял даже, пофантазировал, как любят дети, замирая от какого-то азартного страха, как она будет рыдать на моих похоронах. И только потом понял, насколько же ей, одной, с двумя детьми, в тысячах километров от дома, в воюющей стране, без родни, было тяжелее, чем мне. И мне стало очень стыдно. А поговорку ту запомнил накрепко, навсегда.

Когда будто налетевший ветер, которого не было, привычно утянул меня с крыши, я точно знал, каким именно делом надо будет заняться в первую очередь. Званко вторые сутки без пригляда в лазарете! Какой я, к псам, лечащий врач⁈ Жалеть себя взялся на старости лет, размышлениям и воспоминаниям предаваться! Будто дел больше нет? А дела-то как раз были, и много. Вот только планам, как водится, пришлось подкорректироваться. Так всегда бывает, если в деле участвуют не только мужики.

«Поздорову, Врач! Какие новости?» — привествовал меня Всеслав. Он сидел на краю ложа, нашаривая босой ногой сапоги. Дарёна смотрела на него, щурясь от утренних лучей, заглянувших в светлицу, и моё появление явно почуяла.

«И вам доброго утра! Голубь прилетел, сейчас или Гнат, или Алесь прибегут. Погода за окном знатная. Если вчера такая же была — даже обидно, что такой день про́пили», — разом и доложил и посетовал я.

«Ну, сделанного не воротишь, как батька мой говорил. Нынче что думаешь?» — поинтересовался он. А я удивился — до сих пор мы будто вместе, одним целым начинали движение, шаг, слово, и сразу, с самого начала оба понимали, что, куда, как и зачем.

«Званко посмотреть надо. Это перво-наперво. Ещё трое в лазарете тоже вчера без пригляда остались, стыд мне и позор, как лекарю», — честно ответил я.

«Корить себя и думать не моги́!» — звякнул сталью внутренний голос князя. «А в том, что дел по горло — прав. Давай, вставай сам тогда, да и принимайся!».

Это было, как на учёбе в институте или потом в ординатуре: когда академик передает инструмент и делает шаг назад. И вот перед тобой пациент, в руках «орудия труда», вокруг ассистенты и сёстры. И выживет ли тот, кто лежит на столе, зависит только от того, хватит ли тебе знаний, навыков и умения быстро соображать. Мне чаще всего хватало.

— Мы до лазарета, Дарён. Агафья чего говорит? — спросил я у жены. Всеславовой, но каким-то образом и мне не чужой. Случится же такое, а?

— Поздорову, Врач, — вежливо кивнула она в ответ, дав понять, что разобралась, кто спрашивал, — седмицу даёт, может, больше чуть.

Жена Грача, Домниного брата, та самая повитуха из первейших, на моей памяти ошибалась редко. Я ей, а заодно и Всеславу с Дарой, сразу объяснил, что акушерское дело знаю сугубо в пределах программы и нескольких десятков случаев на практике. Понятливой бабе хватило и этого. Она едва ли не полдня тиранила меня вопросами, а я отвечал. Понимая, что каждый мой ответ, каждое слово может помочь ей спасти жизнь ребёнка. Поэтому говорил, как на духу́. Она потом, по узнанному от меня, лекции читала в Лавре, на кафедре акушерства и гинекологии. Ну, в смысле, «по бабьим делам».

— Добро. Ты береги себя, не ходи много. Толкается сильно? — спросил я.

— Пощупай сам. Он, как батьку, или вас обоих чует, только что не в пляс пускается, — улыбнулась княгиня и приложила мужнину и мою руку к животу.

О том, что чувствует при этом любой мужчина, нет смысла рассказывать тем, кому посчастливилось это испытывать. Тем же, кому не доводилось — не имеет никакого толку. Это словами не объяснить. Ещё нерождённый ребёнок, живой человек, что шевелится в животе матери, женщины, которую ты любишь, несоизмеримо выше того, чтобы его описывали скучными словами. Это чудо, а его рядить в буквы и звуки — глупость.

— Силён, однако, — смутившись, пробормотал я, убирая руку.

— Ну так есть в кого, — с какой-то даже затаённой гордостью отозвалась Дарёна.

К лазарету летели, как на крыльях. Но только не как в прошлый раз, когда диким ско́ком мчался туда князь-оборотень, вылетевший из окна.

По пути приветствовали с улыбкой стражу и дворню, говорили какие-то слова, вроде бы и бестолковые, незначительные, но значившие так много и для тех, кто слышал их, и для авторитета того, кто произносил. Великий князь знал по именам каждого, кто служил ему на подворье. Знал и о их семьях, передавал приветы, справлялся о здоровье. От взглядов, какими провожали нас люди, кажется, даже спине было теплее.

Званко был в порядке. Как любому восьмилетке в аппаратах Илизарова, ему было туго, неудобно, скучно и чесалось. Но Третьяк, прознавший о том, что князь первым делом пошёл проведать его внука, сурово пресекал все жалобы. Ну, хоть с сапогами обниматься больше не падал, и то вперёд.

Остальные в лазарете тоже вопросов не вызывали, будучи больше выздравливающими, чем больными. Поэтому через сравнительно недолгое время мы выбрались на крылечко.

— Смахнёмся, княже? — долетел звонкий, не то, что давеча, голос Гната.

Воевода стоял на тренировочной площадке с двумя привычными, вымоченными в воде, дубовыми палками-брусками. Вид его был как-то удивительно опасно-благостным. Вроде как и довольный донельзя человек перед тобой стоит, но в то же время видно: такой рукой махнёт — костей не соберёшь.

— А чего бы и да! — согласился я, поворачивая к нему. «Подмогнёшь? Осрамлюсь ведь» — спросил я Всеслава. «Не робей, Врач, прорвёмся!» — отозвался тут же князь, «вставая за пульт».

— Выспался ли? — лениво поинтересовался он у воеводы, страхивая воду с дубовых плах в руках.

— Сроду не бывало, батюшка-князь! — привычно заблажил Гнатка. — Как на службу к тебе нанялся — с тех пор глаз не смыкаю, ни сна, ни света белого не вижу!

— Да не плети ты! — рассмеялся Всеслав. — По глазам вижу — всю ночь, поди, в белый свет пялился, который в пе́рсях одной светловолосой отражался!

— Если б одной, батюшка-князь, если б одной! — с непередаваемой самодовольной гордой скорбью, если можно так сказать, отозвался воевода.

«Поплясали» хорошо, справно, от души. Когда «управление» снова вернулось ко мне, после непременного омовения из серебряного ковша, принесённого верной Домной, я с восторгом ощутил силу и мощь разогретого тренировкой тела — самого главного инструмента, самого важного механизма и оружия любого мужичны. И это было великолепно. А ещё добавляли сил, и без того едва не плескавших через край, взгляды всех тех, кто смотрел за нашей с Гнатом пляской. Но в первую очередь, конечно — Дарёнины. Они вместе с Лесей с какими-то очень похожими, почти одинаковыми улыбками смотрели за нами с гульбища.

«А скажи-ка, друже, есть ли то, что ты в той своей, прошлой жизни, хоть примерно так же любил, как работу свою? А то резать-то пока некого, а сил у нас — хоть торгуй», — удивил вопросом Всеслав.

Я задумался. Но ответ пришёл быстро. Бывают те, кто любит собирать что-то: монеты, марки, спичечные коробки́. Есть те, кто предпочитает склеивать модели кораблей или самолётов. Кто-то не мыслит себя без карт, бильярда или ещё каких-нибудь игр. Я в этом специалистом никогда не был. Но вот кое-в чём, без лишней скромности призна́юсь, был!

«А пошли!» — будто заразившись княжьим куражом, тряхнул головой я. И мы пошли.