Воин-Врач V

Глава 12 Княжеские будни

Мы перешучивались с Крутом, обкатывая, как речка камешки, отдельные моменты проведённых переговоров. Прошедших, может, и не идеально, но близко к тому. Руянин удивлял нежданной театральностью и артистизмом, в лицах изображая покинувших нас высоких посланцев. Выходило забавно. Пока за окном не заорала сойка.

Ян Немой, привычно стоявший у дверного косяка элементом интерьера, левой рукой рванул дверь на себя, а правой — швырковые ножи из нагрудной перевязи-портупеи. Два разом. Он их и метать так умел, с маху, что в мишень размером со спичечный коробок они метров с пятнадцати вбивались на расстоянии в полпальца один от другого. Постояв в напряженной позе несколько секунд, он повернулся к Вару, неуловимо сдвинувшемуся со своего поста и стоявшему теперь между нами с Крутом и открытым по тёплому времени окном. Пальцы Немого заплясали.

— Третьяк. Внук Третьяка. Высоко. Падать. Голубятня? Дышит ли? — Вар читал их «глухонемой телеграф» напряжённо, дублируя вслух и одновременно уточняя. Но мне и этого хватило.

— Дару, Лесю и Федьку в лазарет бегом! — рявкнул Всеслав так, что и на подворье, пожалуй, услышали, даже сквозь поднимавшийся шум и крики.

А сам одним движением перекатился через стол, поднырнул под рукой ставшего вдруг медленным и неловким Вара и вы́сигнул в окно.

Нет, я знал расположение построек на подворье досконально, как и князь. Но и для меня этот маршрут до лазарета оказался неожиданным. В паре метров под окном совещательного зала была довольно покатая крыша гульбища. На ней с несвойственной должности растерянностью на лицах стояли вооружённые Гнатовы, глядя за тем, как над их головами вместе с неловко задетой плечом рамой вылетал соколом великий князь Полоцкий. Но очнулись, слава Богам, быстро. И успели чуть пригасить скорость переката, в который ушёл Чародей. Этого «чуть» хватило для того, чтобы не скатиться с гульбища на утоптанную в камень землю подворья кубарем, а успеть оттолкнуться правой и сменить траекторию на более щадящую. И уже вылезая, отплёвываясь от душистого и чудесно мягкого сена, я заметил, как следом за Варом из окошка выпрыгнул и Крут Гривенич. Вар-то ладно, у него скатка за спиной с моим военно-полевым хирургическим набором. А этот-то куда, да с мечом в руке?

Но мысль о летучем руянине думалась где-то на заднем фоне, далеко. Пока мощными, долгими прыжками, будто и вовсе земли не касаясь, летел Всеслав-Чародей к крыльцу лазарета. А я смотрел по сторонам и под ноги.

Старый Третьяк сидел посреди двора, чего себе не позволял, наверное, будучи даже сопливым мальцом. Он, как говорила Всеславова память с самых детских лет, никогда без дела на одном месте не задерживался. А сейчас вот смотрел в одну точку остановившимися глазами. И губы синие. Не инфаркт бы, вот не ко времени-то! Но к нему уже спешил Федос, растягивая на бегу торбу с нашитым красным крестом. Да, я и тут ввёл привычную мне маркировку. И кресты те на сумках, повозках или нарукавных повязках люди уже провожали почтительными взглядами. Инок Феодосий, лучший, пожалуй, терапевт на сотни вёрст вокруг, уже одной рукой оттягивал веко Третьяка, а другой ловил пульс на сонной, когда я влетел в распахнутые двери лазарета.

Крови по пути было мало, считанные капли. На столе, где лежал Званко, белоголовый малыш лет восьми, чуть больше. Потому что открытые переломы обеих ног и одной руки бескровными не бывают. Но губы чистые, хоть и бледные до синевы. И дышит сам. Хоть и слабо. Но пока живой. Значит, есть шансы и этого у костлявой отыграть.

— Что делать? — Дара дышала тяжело, натягивая халат. Не на таких сроках бегом бегать, не подумал я что-то.

— Леся, обезбол по весу, — у неё рука лёгкая, внутривенные выходят, как бы не лучше, чем у меня. — Федь, с трубкой рядом будь. Забудет, как дышать — поможешь. Свена сюда. Сказать: «кольца, спицы и проволоку». Вставай в головах, Дарён. Не успеет снадобье помочь — напоёшь Звану колыбельную. Как ты?

— Хорошо всё. Напугал ты. Голосина такой, будто весь Полоцк разом помирать взялся, — успокаивается, вроде, хоть и волнуется сильно, слышно по голосу.

— Дай я спробую, матушка-княгиня, — Леська вытянула из вены мальчишки иглу. Непривычно видеть непрозрачные шприцы, конечно, но с насечкой на поршне лишнего не наберёшь, а стучать по корпусу, выгоняя возможные невидимые пузырьки, все уже приучились.

— А и вправду, сядь посиди, мать, дай дочке поучиться. Да гляди, чтоб не напутала чего, — согласился я, срезая лишние тряпки. Был бы поменьше — в рубашонке бы бегал, её распороть да стянуть, а тут и порточки уже, и косоворотка, как у взрослого. Очень он гордился, что дед к работе в терема́х допускать начал, по пятам за ним ходил, всё запоминал. Толковый паренёк.

— Не помешаю ли, друже? — голос Крута был напряжённым, но ровным. Такой семь вёрст промчит волчьим скоком — не запыхается.

— Меч только спрячь, да халат вон накинь. Тут враг другой, от него большим мечом не отмахаться, — ответил я, не оборачиваясь. Дерьмовые переломы, осколков много. Но получше минно-взрывных травм, конечно.

«Да что ж ты за страсти-то такие показываешь каждый раз!» — охнул внутри Всеслав.

«Чем богаты. Это ты ещё молодец, что не поехал на Александровой Пади смотреть, куда Лешко бочонки те с громовиком сбрасывал. Спал бы плохо, если б спал вообще», — отозвался я, осматривая правую ногу. Повёрнутую под неправильным, неестественным и от этого неприятным углом.

«Мне и того, что с той мели видно было, хватило. Руки-ноги-головы вразлёт. Как вы выжили-то в своём грядущем?» — он обычно менее общительный в таких ситуациях. Проняло, видать.

«С трудом. Не мешай!» — буркнул я. И Чародей внутри притих.

Когда сводил осколки-отломки, Званко не ко времени очнулся. И заорал пронзительно, хрипло, страшно, как восьмилетним не следовало. Да никому не следовало бы, если по-хорошему. Но случалось. У стены кашлянул и переступил с ноги на ногу Крут. И тут же запела Леся. А с лавки, куда присела так, чтобы не заслонять свет из окошка, подключилась и Дарёна. Они, видимо, как-то приловчились петь на два голоса так, чтобы и остальных не «рубило», и эффект был лучше: мальчонка затих буквально на третьем слове.

В дверь, пыхтя и отдуваясь, влез Свен.

— Батюшка-князь, тут всё, как раз отварил, горячие ещё! — выпалил он.

Мелькнула тень справа, и Ян Немой начал раскладывать на тряпице приставного столика серебро: кольца с защёлкивающимся замко́м, спицы и проволоку, нарубленную и мотка́ми.

За окном уже стояли красно-синие сумерки, когда я отошёл от стола и со слышимым хрустом потянулся, выпрямляя спину.

— С маковым настоем не части, лучше Лесю вон покличь, — велел я Феодосию, размываясь.

— А я тут останусь, присмотрю, — тут же отозвалась названая дочь. Они с Дарёной пели ещё дважды, и я прямо по перевязанным сосудам своими глазами видел, как утихал пульс, вскинутый было лютой болью.

— Ещё лучше. Завтра приду, гляну. Если ладно всё пойдёт, к осени на ноги встанет, а по зиме и на коньки, как мечтал. Свен, скуёшь конёчки ему? — усталость, которую привычно не замечал, оперируя, навалилась так, что аж к полу гнула. Как всегда.

— Две дюжины готовы уж, княже. Ратники натащили железа латинского, для сынков да для себя заказывали. Излишки забирать отказались, велели про запас наделать для ребят, кому купить не под силу, — прогудел кузнец, смущённо.

Во как. Железо, стоившее прилично, забирать не стали, на спортшколу да хоккейную секцию пожертвовали. Ледняную то есть, да. Неплохо живут войска, не бедствуют. Хотя, с той Пади, наверное, до сих пор кошками-якорями со дна трофеи достают.

«Ага. И раков. С собаку размером», — не удержался Всеслав.

— Вот и хорошо. И ребятки при деле, и добро не пропало. Пошли на воздух уже. Феодосий, что там с Третьяком?

— Грудь запекло, да, вроде как, оту́добел с настоя лекарского, — отозвался монах, бережно убирая не пригодившийся инвентарь.

— Тоже хорошо. Я б, признаться, тоже чего-нибудь лекарского принял, — кивнул князь, занявший моё-своё место и ощутив всю прелесть работы хирурга, продлившейся едва ли не полдня.

— Так там, поди, Домна на крыльце опять, с подносом своим, — подал голос Вар. И сглотнул. Ассистентам тоже тяжело, конечно. — У ней как чуйка на это дело. Не баба, а хорт ловчий.

— Гляди, ей об том не ляпни, — сварливо, но точно в шутку сказала великая княгиня, — а то и тебя тряпкой отходит. Будешь нетопырь шлёпанный…

За этими мирными беседами вышли на двор.

Вар оказался прав. Перед крыльцом стоял складной столец и хитрые кресла-шезлонги, которые тут называли «киевскими» или «Всеславовыми». А зав столовой и впрямь стояла прямо возле ступенек с неизменным подносом. За моим плечом хмыкнул Крут. Не то в очередной раз поразившись тому, что тут все сплошь колдуны, через стенку видящие да грядущее читающие наперёд, не то отметив, как хорошо смотрелась статная Домна в закатных лучах. А чего? Почему бы морскому демону и не быть чуточку романтиком?

— Храни тебя Боги, Всеславушка! — раздалось справа, и в ноги князю рухнул ключник, обхватив руками сафьяновые Чародеевы сапоги.

Вот те на. Лет тридцать с большим гаком так не называл, кажется. С той самой поры, как они, отец, Третьяк и отцов воевода Борислав, посадили маленького княжича «на́ конь». С той поры мальчик считался отроком и спрос с него был другой. Кого а семь лет сажали, кого в десять. Сыновей княжьих обычно раньше. Всеслав сел не то а три, не то в четыре года.

Судя по румяному лицу и характерному аромату, помирать от инфаркта в ближайшее время ключник не планировал. А глядя на то, как внимательно принялась изучать тёмное вечернее небо Домна, можно было предположить с уверенностью, кто именно так успешно реанимировал деда.

— Встань, Третьяк, не срамись при гостях, и меня не срами, — смутился Чародей.

— Не встану! Руки да ноги лобызать, пыль под сапогами… С того света вынул Званко, с-под носу у Мары-Марьяны увёл! Я ж видал, как он грянулся! Ох, как вспомню — сердце заходится, — зачастил путано ключник. И вправду порываясь прижаться к сапогу.

— Так! А ну, отставить блажить! Ты муж смысленный, лета́ми убелённый, или баба со взвозу⁈ — гаркнул вовсе растерявшийся великий князь. — Усадить отцова товарища одесную меня да чарку ему полную, чтоб за здравие внука и скорейшее избавление от недуга выпил!

Вар с Немым оторвали вклещившегося было в княжью обувь ключника, а Домна ухитрилась, не качнув подносом, набулькать из фляги в кубок для морсу. В большой. Деда усадили на кресло и дали испить. Ударная доза своё дело сделала: пустую чарку Ян принял из ослабевших рук.

— Княже, притомился дядька Третьяк. Дозволь в ложницу проводить его? — спокойно спросил Вар, придерживая сползавшего с сидения ключника, словно сделавшегося студенистым.

— Дозволяю! — важно кивнул Всеслав, глядя, как деда бережно уносят одни крепкие руки, и передают в другие, ещё крепче. Вавила, тот самый здоровяк из Ждановых, взял ключника на ручки и бережно унёс в сторону терема, только что не покачивая убаюкивающе и колыбельную не напевая.

— Доберусь я до этого Антония, ей-Богу, доберусь! Чего он опять взялся в настойки свои сыпать? Грибы, не иначе! Он, пень печорский, в них тот ещё знаток, — с неискренним недовольством бурчал Чародей, усаживаясь. — Ну, други и подруги, за здравие Звана, сына Первушина, внука Третьякова!

На вечерней прохладе оказалось так хорошо и душевно, что в терем решили не ходить. Домна отошла было куда-то, но вскоре вернулась со Ждановыми, что несли пару столов и лавки к ним. Подтянулись и Гнат с Яробоем, Крутовым воеводой, и сотники, и Буривой с отцом Иваном. Дарёна, пошептав мужу, чтоб долго не гулял, поклонилась гостям, пожелала доброго вечера и ушла с Домной в терем.

— Я-то сперва думал — сын его, — рассказывал патриарху морской демон, оживлённо жестикулируя. Но умудряясь как-то не проливать из зажатого в пальцах лафитничка ни капли. — Моргнуть же не успел, махом всё вышло. Только что парни друг с дружкой переговаривались, один вслух, другой на пальцах, и тут — бах!

И тут не оплошал князь руянский, точно под усы себе рюмку намахнул, хрумкнул капустным листком, и продолжил:

— Только что с великим князем сидел рука об руку, а тут через стол тень серая, прыг — и в окно, да вместе с рамой! Я и решил, что родной ему парнишка-то.

— А у нас, княже, чужих-то нету теперь. И раньше редко случалось, чтоб детки без родни да без пригляду оставались, а теперь и вовсе ни единого. При церквах да храмах моих, в лесах да кущах Буривоевых, — отец Иван уважительно кивнул на жевавшего и слушавшего великого волхва, — для сирот да стариков приюты устроены. Поперву-то с князя-батюшки личной казны содержались, а нынче уж и потраченное вернули, да в прибыток вышли. А вроде бы — старые да малые?

— Про ратников резных знаю, как же, — кивнул с улыбкой Крут. — Мои меньши́е только что усы не повыдергнули мне, прознав, куда пойду: «привези, тятя, дружинных Всеславовых! У меня мечника нету, а у Гуньки есть! А мне конника, на лошадке!».

При воспоминании о детях лицо его посветлело.

— Алесь, проследи, чтоб собрали по дружине княжичам. Сколь малы́х-то у тебя, друже? — уточнил Всеслав.

— Трое, — улыбнулся ещё шире Крут. — Старшие два уже с большими, с настоящими играют, а этим пока для науки и деревянные сгодятся. Спасибо за подарок, к нам редко доплывают, по случаю собирал вот им.

— Не на чем, брат, не на чем. Родня же, не чужие люди. А то гляди, выстроишь своих завтра, Леська моя их на бересте намалюет, глядишь, к отъезду и свою дружину деревянную заберёшь у мастеров? Справа-то у нас хоть и не сильно, а разная. Да вон знаков солнечных ваших им на щитах вырежут. Думаю, красиво получится, — предложил великий князь.

— Ловко придумал! А я к тем мастерам, если позволишь, своих пару-тройку пришлю, чтоб умение перенять.

— О чём разговор? Алесь, предупреди Кондрата, чтоб помог родичам.

— Кой пёс его на голубятню-то понёс? — этот вопрос интересовал Всеслава весь день, а узнать довелось только ближе к ночи.

— Да он с малолетства за ними глядеть любил. А как дед с собой брать стал да к делу приставил, сам вызвался водицу да зерно им носить. Пыхтит, бывало, а бадейку тащит. Поставит, передохнёт маленько — и дальше. Настырный, — с нежданной теплотой отозвался Вар. И Немой кивнул согласно.

— Я гляжу, у тебя тут от ма́ла до вели́ка всяк при деле, друже, — задумчиво проговорил Крут. — Яробой вон говорил, один из наших шуганул было мальцов-огольцов от конюшни, так те вмиг ножики повыхватывали, да будто на глазах их чуть не втрое больше стало. Насилу какой-то убогий унял волчат твоих. Но, говорили, на диво быстро. Только промычал что-то да, вроде, щёлкнул — и пусто вокруг, как сквозь землю провалились.

— Ты дай знать своим, чтоб того убогого, наставника Кузьму, не обижали. Он ребятишек справно учит, они в нём души не чают. Давеча один ратник из далёких земель толкнул его по незнанию. Так ребятки всю их дружину в ножи взяли да едва на окрошку не пустили. Хорошо, Кузька вовремя щёлкнуть успел. А то объясняй потом их царю, куда детишки его дружинных заиграли. А там народ горячий, — Всеслав говорил неторопливо, расслабленно. Но что-то в Варовых словах не давало ему покоя. Цеплялось, тревожило, как камешек в сапоге.

— Южане? — с пониманием кивнул Крут.

— Да, из тех примерно краёв, — начал было Чародей, но замолчал вдруг. Да так, что нетопыри аж заозирались в поисках угрозы.

Мальчик полез на голубятню не в первый раз, не из озорства. Он бывал там часто. Поднимался и не с пустыми руками.

— Алесь, после утренних вестей с юга были ли птички? — спросил Всеслав. И голос его был таким, что напряглись за столом уже все.

— Нет, княже, не было с той поры, — растерянно отозвался конный связист.

— А ждём ли?

— Как не ждать, ждём, и с Гнезно, и с Эстер…

— Кто в голубятню отряжен из твоих сегодня? — жёстко перебил его Чародей. — Когда видал его крайний раз?

— Ах ты ж ма-а-ать!… — полная злобы и досады фраза Гната ещё, кажется, звучала над столом, а самого его уже не было.

Вар, оказавшийся откуда-то за спиной, крикнул соколом. Тут же донёсся ответный крик. Со стороны нашей с женой и сыном спальни. Хищная перекличка разлеталась над тёмным подворьем, как сигнал к повышенной боеготовности. До тех пор, пока с еле заметной в темноте голубятни не раздался надрывный крик иволги. Сигнал тревоги.