Воин-Врач V

Глава 17 Русская застольная международная

Года за полтора до той аварии, что принесла в мой мир малыша, родившегося «в рубашке», а в этот — беспокойную душу одного старого врача, подарил мне старший сын одну штуковину. По работе, сметам и прочим инвентаризациям я знал, что она называлась «Ю-Эс-Би накопитель», а в простонародии — флешка. Её полагалось вставлять в проигрыватель, стоявший возле телевизора, а потом с помощью неудобного маленького пультика смотреть содержимое. Всю эту технику мне подарили на юбилей, семьдесят лет, который я совместил с выходом на пенсию, чтоб два раза не проставляться.

Тогда ко мне в деревню, что настороженно притихла, приехали главы города и района, директора́ и за́мы почти всех предприятий, и, конечно, бо́льшая часть наших, больничных. Жена с ног тогда сбилась, но сыновья помогли. После того юбилея дом наш деревенский, строенный мной как охотничья изба, превратился в мечту налётчика или комиссионку, судя по количеству бытовой техники и прочего инвентаря. Но лишним ничего не было, даже вот тот самый проигрыватель, что я лет пять и не включал.

Старший сын подключил потом нам с женой спутниковое телевидение, чтоб не скучали и работой в огороде и доме не увлекались чересчур. Жуткое дело — несколько сотен каналов! Как мы жили раньше с четырьмя? Или с двумя ещё раньше? А до него, до телевидения, вообще прекрасно репродуктором на кухне обходились. А тут только, вроде, сел, взял пульт — глядь: четвёртый час ночи, вставать уж скоро. А главное — не упомнишь, чего и смотрел-то! Одинаковое всё какое-то, где не кровь со стрельбой — там сопли с сахаром. Тогда и начал старший коллекцию мне собирать. До той поры только книжки не пропускал я, всегда в столе заказов в очереди стоял, а тут и до кинематографа дорос. Коричневые с золотом собрания Толсто́го и Чехова, оранжевый Марк Твен, пёстрый Бажов, чёрные Булгаков, Набоков и Ключевский — много книг за жизнь накопилось, да глаза уже были не те. А с Василием Осиповичем, кстати, я теперь вполне аргументированно поспорил бы, с позиции очевидца. Не говоря уж про Миллера, Байера и Шлётцера.

Сын находил где-то фильмы, каких в продаже не было, и в прокате они не шли. Лет уж шестьдесят как. Мы с ним на выходных смотрели и советскую классику, с самых первых начиная, и «трофейные» ленты моего детства, с пресловутой Марлен Дитрих, Гретой Гарбо и Морин О’Хара. Но в тот раз он не просто кино на флешке привёз. Он мне будто полгода жизни подарил.

По папкам там были разложены боксёрские поединки Лагутина и Попенченко, Енгибаряна и Агеева, и многих других наших чемпионов. Были бои Мохаммеда Али и новомодного пижона Роя Джонса. Сын тогда с удивлением узнал, что фирменную провокационную манеру боя выдумал не американец. Витя Агеев бился так задолго до него, и смотрелось это ничуть не менее интересно.

А ещё там, в отдельных папках, лежали по сезонам кулинарные шоу.

Не знаю, откуда это повелось, с голодного ли детства, со сказок и книг ли, но готовить мне нравилось всегда. Были с этим связаны и хохмы, куда же без них?

В Кабуле, в доме для советников, регулярно проводились званые ужины. Ну, или просто посиделки-междусобойчики, скорее. Скучая по домам, по семьям и родне, каждый готовил что-то своё, национальное. Сибиряк-анестезиолог потчевал пельменями, кавказцы готовили свои огненные супы́ и невероятные шашлыки, военные врачи из академии имени Кирова баловали фирменным ленинградским рассольником. Я жарил дранички, готовить которые меня научила мама. Да, бараньи шкварки, конечно, не шли ни в какое сравнение со свиными, но с советской сметаной из посольского магазина и «неканонические» драники улетали мгновенно. Много там было вкусностей и местных — юг же. Как пели ребята-«каскадёры»: «…и овощи, и фрукты круглый год». Особенно почему-то запомнились тамошние кедровые орешки, их там называли гималайскими. Гораздо больше привычных, формой напоминавшие стручочки острого перца, а вкуса такого я нигде больше не встречал. Но самая запомнившаяся история вышла с чебуреками.

Их готовить я научился на целине. Была там одна старая татарка, что пекла такие хрустящие и сочные, каких я сроду не видал. Недели две бабку уговаривал. Дров ей, наверное, на год вперёд наколол. Измором взял. Баранье упрямство иногда помогает, вот и в тот раз выручило. Кто бы знал, что постное масло там в рецепте не только для фритюра нужно? Сам наловчился за жизнь, жену научил, практически как в чебуречной в Сочи мы с ней в четыре руки работали: от идеи и звонка друзьям с приглашением в гости до первых ароматных красавцев часа два выходило, не больше. Вот про гостей-то как раз хохма и вышла.

Семья врачей из Волгограда тогда на два этажа выше жила. И так им понравились те чебуреки, что взялись они меня пытать на два голоса: продай, мол, рецепт! В торговле у меня сроду не получалось, поэтому продавать не стал, так подарил. И в шутку сказал ещё, что главный секретный ингредиент — накрытый стол с друзьями и соседями, с хорошими людьми. Сказал — да и позабыл об этом напрочь. До поры.

Она, хозяйка та, через три дня пришла и давай жаловаться с порога: всё, мол, по-твоему делала! А они разваливаются, текут, сок не держится! Тут-то я и вспомнил про тайный ингредиент. Так гостей же звать надо было, говорю, а не вдвоём трескать за закрытой дверью! Ох и рыдала она тогда, еле успокоили с женой моей. А на следующий день, пятница как раз выпала, джума́ по-афгански, мы с волгоградцами в восемь рук нажарили столько, что всем подъездом есть устали. И хоть бы один лопнул!

А на той флешке сына были, кроме бокса, выпуски и одной из моих любимых передач. Вёл их один парень, ну, для меня-то точно парень, я его в Кабуле ещё совсем молодым видел. А в телевизоре-то уже матёрый был, с бородой и пузцо́м. Но готовил отлично и рассказывал интересно. Я и признал-то его в основном по присказке приметной: «ну уо-от». Все блюда у него выходили сытные, и прямо с экрана было видно, что вкусные. Он, кажется, в торгпредстве в Афгане работал тогда. Но, может, и не только. Там много было таких, разносторонне-односторонних: вроде, совсем мирная у человека профессия, а начальство всё равно на Старой Площади.

— А ведь и вправду! Ох, спасибо за напоминание, друже! Ну, отведём душу теперь! — радостно поблагодарил я Всеслава.

— Главное, чтоб хоронить потом никого не пришлось. В горшках. Маленьких, — недоверчиво отозвался тот. Да уж, подорвал я, кажется, репутацию. Неоднократно.

— Нет уж, точно говорю, не будет покойников. Стряпать пойдём! — уверенно и убедительно ответил я князю.

— Кашу варить? — изумился тот.

— Чего сразу кашу-то? Я и яишню-яичницу умею, и сосиски отварить! — пошутил в ответ я.

— Кого отварить? — насторожился Всеслав. Ну да, откуда бы тут сосискам-то взяться? Колба́сы и то редкостью были: солонина в основном да копчения всякие.

— Узнаешь сейчас! Айда в поварню!

— Ну так и иди, за чем дело-то стало? — удивился оборотень. И «передал мне штурвал».

Да, дранички были бы куда как кстати, на древней-то белорусской земле. И сметанку здешнюю пробовал я — ох и жирна́! Но вот беда: до картошки ближайшей отсюда на самолёте сутки лететь. А под рукой как на грех ни взлетно-посадочной полосы, ни керосину, ни лётчиков. И самолёта тоже ни одного, хоть плохонького. И даже алюминия на его постройку ни крошки нет. Зато никаких авиакатастроф в перспективе, и для экологии сплошное раздолье.

А вот лук, пусть и непривычно мелкий, здесь был, и в достатке. Мычать и хрюкать тоже было кому. Поэтому ввиду объективных внешнеполитических и сельскохозяйственных затруднений победили чебуреки. Тем более, что с «друзей позвать» тоже проблем не предвиделось. Этих ещё поди выгони потом!

Готовить встали, пугая поварих, сама великая княгиня с княжной. Домна, царица и богиня кухни, и бровью не повела, понимала, что бывают времена, когда цепляться за своё место и важность на нём — себе во вред. А то и попросту опасно, принимая во внимание репутацию великокняжеской семьи, где на одного Чародея приходилось аж две ведьмы. Работа закипела сразу. Только лук, пользуясь привилегированным положением, отдали чистить и рубить-крошить другим. Есть во власти свои плюсы, кто бы что ни говорил.

И пусть масло было не привычным подсолнечным и не традиционным хлопковым, и помол муки имел мало общего с привычным мне «по будущему», и лук был ме́лок — мы сделали это. Домна, явно запомнившая рецепт досконально, попереживала было, что столько масла зазря ушло. Но Глебка, который общее мероприятие тоже не пропустил, и тут показал себя, велев продавать то масло по харчевням и корчмам, для светильничков наших. Ну а что? Дух от него был такой, что продажи непременно подросли бы, особенно напитков. А что копоти хватало — так её тут везде в избытке было. В общем, кругом сплошные плюсы.

На подворье сидели Ставкой, «старой гвардией», и семьёй. Чебуреки из здоровенного котла, обмотанного шкурами, чтоб не простыли, разлетались просто с пулемётной скоростью. «А ты такую штуку сладить сможешь?» — насторожился Всеслав, проведя параллель в моей памяти от эпитета к тому предмету, что это выражение означало. «Сам — нет. Я не умею же ни стекла́ варить, ни экраны эти ладить, что теперь на всех площадях висят, ни лодьями-кораблями править. Я подсказать могу, идею, замысел объяснить. А в смышлёных да головастых на Руси сроду недостатку не было!» — честно ответил я.

Новое блюдо не то, что «зашло» — залетело на ура. Я краем княжьего глаза увидел, как Глеб с Домной что-то вдумчиво обсуждали возле крыльца. Наверное, в ближайшее время в Полоцке откроются первые в мире сетевые чебуречные. Это он ещё про беляши не знает! Пирожками-то тут всякими торговали, я сам видел, а вот подобной «экзотики», да ещё с государственным участием, точно никто не видел. Но, зная среднего сына, в самое ближайшее время увидят, и не только в нашем городе.

Народ за столом оживлённо общался, чавкая и облизывая вкусный, горячий ещё сок, что тёк с чебуреков. Умиротворение и благостность царили полные, и измазанные щёки и бо́роды патриарха и великого волхва это убедительно подтверждали. Но вдруг оба они притихли, нахмурились совершенно одинаково и утёрли тыльными сторонами ладоней губы, приняв вид если не боевой, то к боевому вполне приближенный. Ожидать от них такого единодушия, пожалуй, можно было лишь в одном случае. При наличии общего врага. Но Гнат и его летучие мыши молчали. Мы со Всеславом обернулись.

К столам подходил старый тощий сутулый дедушка. Сивые длинные волосы его завивались от ушей до самых плеч под забавной шапочкой без полей, подол длинной хламиды поднимал пыль. На лице, худом, морщинистом, смуглом и носатом, причудливо соседствовали вселенская скорбь и крайняя заинтересованность.

— Ой вэй ты гой еси, великий князь Всеслав Брячиславич! — затянул он, взметнув руки так резко, что очередной откусанный чебурек в руках Гната неуловимо превратился в нож. Который твёрдые, хоть и жирные пальцы, цепко держали за лезвие.

— Гой, гой, — с неожиданной, судя по взметнувшимся вверх седым бровям, для старика усмешкой перебил его Чародей. — И тебе поздорову, Абрам. Какие заботы привели тебя в мой дом?

Это был тот самый торговец родом из далёких стран, что давным-давно жил в городе. Водил дружбу с Силом-кузнецом и знал поимённо каждого из ребятишек в своём конце. И, случалось, покупал у друга и дарил детишкам его новые придумки: маленькие ветряные мельницы или птичек, набранных из щепочек, которых можно было повесить на верёвке в горнице и смотреть, как те величаво кружатся на сквозняке.

— Вей з мир, сам великий князь Полоцка не забыл старого никчёмного торговца! Для зачем мне такое признание и уважение? — глаз старика, чёрный и влажный, как у старой лошади, скользил по князю, словно пытаясь понять, как с ним лучше себя вести. Это племя, как говорила Всеславова память, всегда находило оптимальные варианты. А тут вот что-то пока не удавалось. Потому что сам оборотень, распахнув пошире мою старую память, решил, видимо, поразвлечься.

— Мне больно слышать твоих слов, Абрам! Как я мог не признать тебя, старого и почтенного человека? Или ты скажешь, шо я уже перестал узнавать людей?

Сказано это было с тем неожиданным южно-русским колоритом, которому явно предстояло в этом времени настаиваться ещё лет триста-четыреста. Но оборотень снова всё переиграл по-своему.

— Тю! А ты, батюшка-князь, часом, не из наших ли? — отреагировал торговец.

— Из каких это из «ваших»⁈ — с негодованием воскликнул воевода. Но диалог развивать не стал по лёгкому взмаху Всеславовой руки.

— Ну, из наших. Из французов! — мгновенно отозвался Абрам, продолжая пристально изучать князя, включаясь в игру.

— Не, папаша, я не с французов. Я ж мурин, не видишь что ли? — вытаращил на него глаза Всеслав, обводя себя руками. Народ за столом молчал намертво, явно не понимая, как реагировать на эту странную словесную дуэль.

— Шо бы сказала на то моя покойная жена⁈ — возопил Абрам. Но глаза его по-прежнему были внимательными, будто он никак не мог решить, как же правильно разговаривать с открывшимся с неожиданной стороны князем, и брал время на размышление.

— Ой-вэй, — почти зеркально отразив его собственный приветственный возглас, завёл Всеслав, — бедная, бедная Фира! Давно ли я видал её на взвозе? Шо она будет сказать, когда узнает за то, как ты мне стоишь тут как поц и при всех её хоронишь⁈

По лицу иудея вслед за изумлением от явно нежданных репризы и терминологии пробежало облегчение. Видимо, он таким образом проверял, а настоящий ли перед ним князь? Тот ли, с каким хоть парой фраз, но удалось перемолвиться до того, как он ушёл тогда весной с войсками на Немигу?

— Я не так выразился, — пошёл было на попятный торговец.

— Не имей привычки выражаться, Абрам. Тут бабы среди здесь. Зачем пришёл? — переход от базарного на княжеский получился очень резким, ощутимым. И за спиной гостя возникла пара Гнатовых.

— Я с тебя удивляюсь, великий князь! Скажи кому, шо ты так умеешь — никто ж не поверит! — он резко остановился и чуть развёл руки, заметив, видимо, две дополнительных тени на земле, по бокам от его собственной.

— Сам устал удивляться. Посидишь с моё — ещё не тому научишься. Ну? — нетерпеливо бросил Всеслав.

— Племянники приехали с закатных земель. У них там такой гвалт стоит, шо и здесь ушам больно, — теперь он говорил медленнее, тише, весомее.

— Это бывает. Жизнь такая. Подробнее, — фразы князя, рубленые, короткие, намекали, что долго говорить сейчас совсем некстати.

— Генрих стал собирать золото. Много золота. Только начал, да с его лабазов пока ещё отовсюду соберётся, — старик говорил, конечно, иносказательно, как привык. Но нам с князем было вполне понятно. — Видать, посмотрел на латинян и решил, шо раз Вечный город кому-то удалось поставить на уши, то про его Аахен и говорить не о чем.

— Правильно решил. Знаю про то. Ещё? — дёрнул бровью князь.

— У англов неспокойно. Всё метут: и золото, и серебро, и скот. Как перед большой бедой, — а вот тут в голосе торговца проскользнуло опасение.

— И о том ведомо мне. Удивишь, может, чем? — голос Всеслава вышел на давешнюю «неживую» частоту, от которой Абрам вздрогнул, как от удара.

— Люди говорят, там, за морем, за Па-де-Кале, начинается большой гембель. Вильгельм теперь уже не так быстро скачет на север, как последние два года. Будто раздумал занимать и жечь дотла чужие земли, хоть это на него и не похоже. — А вот это, видимо, и было целью его визита.

— За новости благодарю, Абрам. О том, что войска Бастарда могут оттянуться с севера к Дувру, не знал. Посидишь с нами? Может, ещё что занятное расскажешь? — обратный переход с протокольно-допросного на нормальный заставил иудея вздрогнуть ещё раз. Как и то, что чужие тени на земле перед ним исчезли по ещё одному взмаху Чародеевой ладони.

— Ты не устаёшь удивлять, княже. Ты знал от том и был готов? — удивление в его голосе победило даже национальный колорит.

— Так голову ж на плечах имею, а не тухес, Абрам. А вот тот Вильгельмов личный маленький гембель у них, думается мне, очень скоро превратится в бо-о-ольшой общий гармидер на весь их остров. И если у тебя ещё осталась там родня, помимо племянников, то им уже почти совсем поздно бежать оттуда сломя голову. Но, пожалуй, могут и успеть. Мой воевода, Гнат Рысь, наверное, подскажет тебе что-нибудь на этот счёт.

— А ты сильно изменился, княже, — задумчиво проговорил старый торговец.

— Сам устал удивляться. Говорю же — посиди с моё, — ровно повторил Всеслав, выдержав пронзительный взгляд старика совершенно равнодушно.

— Ни-и, я старый, но не дурной, — развёл, теперь уже очень осторожно, медленно, руками Абрам.

— Тогда проходи уже, садись за стол, будь моим гостем, а то столпился, как неродной. О делах после поговорим. Вот только даже не знаю, как и быть-то… — озабоченность в голосе Чародея заморозила торговца буквально в полушаге от лавки.

— А шо не так? — напрягся он.

— Та ни, всё так. Да только думаю: вот, представим себе, есть вкусная еда, зовётся она диковинным словом «чебуреки». Но помимо кашрутной говядины есть там и не только. Наши святые книги говорят, что ограничения в пище не касаются странствующих, хворых и кормящих. Об том, что на тот счёт говорит и думает себе Тора — ума не приложу. Но, допустим, может же чудесным образом получиться так, что во всех остальных чебуреках «и не только» есть, а вот именно в тех, что попадут в твои руки — нету? — Всеслав продолжал играть, а я и понять не мог, для чего ему это было нужно.

— Ни слова больше! Замолчи свой рот, ты всё сказал, и даже много! — старик хищно поводил ноздрями большого носа и взгляда от котла с удивительными пирожками не отрывал. — Я — вечный странник, старый и больной! И обречён кормить дикую ораву голодранцев-племянников! И уж если даже ваш миролюбивый Бог дозволяет иногда смотреть вокруг не так пристально, как следовало бы, то наш-то и подавно!

— Напомни после, Абрам, я тебе хохму расскажу, как один твой соплеменник на торгу мошну нашёл в шестой день седмицы, — улыбнулся Чародей.

— Ха! Это он мине расскажет, ви слыхали? Да за ту хохму ещё моя прабабушка насмехалась над моим прадедушкой, светлая им память! — энергично ответил Абрам, одновременно, кажется, поддёргивая подол хламиды, усаживаясь на лавку и выхватывая, обжигаясь, чебурек из-под крышки котла, которую приоткрыл ему, дружелюбно улыбаясь, сам патриарх Всея Руси.