Воин-Врач V

Глава 5 Встречи в верхах

На предметы, что воевода осторожно и с большим значением вынимал и выкладывал на столешницу, вся Ставка смотрела, не отрываясь. Даже ругаться забывали. И было, от чего.

В ряд лежали золотые неровные кругляши монет, много. Серебряные бруски и кружки, поровнее золотых, ещё больше. Но князя больше интересовали скукоженные от нестерпимого жара куски кожи и свернувшиеся в трубку клочки бересты. Мне тоже, как человеку, от всяческих криминалистик и криминологий, если это не одно и то же, далёкому, казалось, что в этих источниках могло быть много интересного.

— Вар, кликни Домну, — велел Всеслав, продолжая разглядывать Рысьины находки-трофеи.

— Здесь, батюшка-князь, — раздался голос зав.столовой из-за двери почти тут же.

— Поднос нужен глубокий или кадушка, вот такого размера, — показал примерный диаметр требуемых ёмкостей князь. — Четыре. Кипятку принеси, чтоб залить их. И лучин побольше.

Наши с ним памяти, будто ставшие единым целым, как по заказу предъявляли наиболее подходящие решения появлявшихся задач, каждая — своё. Нам с Чародеем оставалось только выбрать то, что казалось более оптимальным. В этот раз моя показала интервью с увлечённым археологом и историком, здоровенным крепким стариком, очень похожим на Юрия-Яра, полоцкого волхва, Всеславова первого учителя. Мудрые глаза с прищуром на покрытом морщинами лице, короткий ёжик седых волос, низкий и уверенный голос, говоривший тогда с экрана совершенно непопулярные вещи о важности, бесценности истории и бережном отношении к каждому, даже казавшемуся незначительным, источнику, будь то монета, грамотка или каракули, нацарапанные на кирпиче-плинфе. В каждой детали можно было найти что-то важное, если знать, как искать и уметь складывать эти «буквы» в «слова» и «абзацы». Которые, расшифрованные и переведённые энтузиастами и знатоками, историками и реставраторами, складывались в книгу памяти русского прошлого. «Мощный дед», — с интересом заметил князь. Образы, что выдавала моя память, в чёрных рамках говорящего ящика с греческим названием «смотрящий далеко», он воспринимал уже вполне спокойно, без того суеверного ужаса первых недель.

Разворачивая смягчившиеся от горячей воды «шифровки», осторожно и бережно, лучинками, мы снова только что головами не стукались друг о дружку. Краски в этом времени были натуральными, безопасными, экологически чистыми. Поэтому в воде растворялись, а от слишком активного движение палочек-лучин смазывались и осыпа́лись. Работали над ними сам Гнат и Янко-стрелок, как бесспорные мастера мелкой моторики.

Анализ источников, занявший прилично времени, за которое нас трижды покидал Третьяк, раздававший нужные распоряжения дворне, и четырежды — воевода, тоже явно что-то кому-то командовавший, показал следующее.

С трупов наёмных убийц, тех самых, с выжженными змейками на ступнях, сняли доспех и оружие германской выделки. Среди найденных золота и серебра было примерно поровну денариев, драхм и номисм-безантов. Серебряные гривны и марки света на маршрут змеиных прихвостней и точку их отправления тоже не проливали. Исходя из чеканки и номинала, убийц могли с одинаковой вероятностью снарядить и греки, и германцы, и франки, и ляхи. Расплачиваться такими в этом времени мог кто угодно, от норвежцев до арабов, особенно если принять во внимание стародавнюю привычку власть имущих валить всё друг на друга, путая следы и мутя воду. Наши «фальшболгары» в Швеции тоже не киевскими гривнами сорили. Нательное же барахло и обувь позволили определить, пусть и без всякой уверенности, десяток германцев и пяток франков. Или фризов. В опорки остальных мог быть обут кто угодно, от словен до лужичан.

Заметки на коже и бересте дали информации больше, и она не радовала. Кожаная депеша пострадала сильнее, почти все символы были утрачены. Оставшиеся сообщали название трёх деревенек по пути от Витебска к Полоцку, возле которых Двина была наименее широка. И клеймо, выжженное в нижнем левом углу, суда по направлению сохранившихся остатков текста. С какими-то латинскими буквами, расположенными в виде креста, вписанного в круг. Увидев их, кусок чьей-то шкуры патриарх схватил так, будто хотел оторвать её от носителя, которого уже не было, вместе с мясом. То, как вперился в кривые тёмные буковки, отец Иван, наводило на мысли. На тревожные.

— Знакомые строчки? — напряженно спросил коллегу Буривой.

— Не говори-ка, — с неожиданной скрытой яростью, сквозь зубы, выдавил святейший. — Гляди: DSMD и IVB. Вот уж не думал, что своими глазами хоть раз увижу эту пакость.

— А для неграмотных?— в хриплом голосе Ставра звенело нетерпение.

— Орден Бенедикта, основанный и названный в честь ревнителя веры христианской и святого пастыря, создан был полтысячи лет тому назад, или около того. Смиренный монах основал его на месте древнего святилища, где клали требы Дажьбогу, которого в тех местах Аполлоном прозывали.

При этих словах патриарх покосился на волхва едва ли не сконфуженно. На его властном и твёрдом лице подобные эмоции проскальзывали редко. Буривой же кивнул нетерпеливо, дескать: «ладно, проехали, не ты ж святое место порушил, дальше-то что?».

— Это — версия традиционная. Другие говорят, что имя святого Бенедикта себе обманно присвоили те, кто на самом деле разрушил древний храм и отравил самого́ монаха, — продолжал отец Иван, снова уставившись на непонятные буквы. Ставр при этом развёл плечи и выпятил грудь, будто говоря: «Ну вот, видали? А я о чём толковал?».

— Те же, другие, с которыми ни греки, ни латиняне не соглашаются, но и не спорят, уморив святого, продолжили дело его по насаждению христианской веры. Днём. Ночами же, по слухам, вовсе другим занимаясь. И печати у них были разные для дня и для ночи. На основных, правильных, какие на алтарях и вратах были выкованы, отлиты или нарисованы, значилось: NDSMD, Non Draco Sit Mihi Dux, «Да не будет змий мне князем» и SMQLIVB, Sunt Mala Quae Libas, Ipse Venena Bibas, «Зло есть то, что ты предлагаешь, выпей этот яд сам». Ночные же иными были, короче. Вот как здесь, на шкуре этой.

Все снова внимательно изучили многострадальный кусок кожи. И то, что букв и впрямь было меньше, отметили даже неграмотные.

— DSMD, «Да будет змей князем моим». И IVB, «Выпей этот яд сам». Никто не знает, из каких краёв пришли тогда в те земли послушники Нечистого, откуда взялись, каким Богам молились и как долго. Но многие говорили, что именно с тех холмов италийских и поползли по миру бесы лихозубые, ночные тати, убийцы, для каких ничего святого нет, как и обороны от них.

Патриарх вздохнул глубоко и прерывисто. Ещё раз глянул на кусок кожи и отодвинул его от себя с таким видом, будто плюнуть хотел.

— В монастыре, где я учился, записи были. Их не давали никому настоятель с камерарием, но я поглядел. Там было писано, что со времён Христа самого́ множество святых угодников, тех, что Слово Божие без лжи, крамолы и ереси несли, от яда змеиного смерть нашли. Апостола Матфия, что с Петром да Андреем поперву ходил, единственного отрава не взяла на чужих землях. Вернулся он на Святую. Там его тысячу лет назад свои же камнями и забили.

Неожиданный экскурс в историю позитива и миролюбия Ставке не прибавил. Отец Иван, почувствовав, наверное, что едва не отошёл от основной темы, резюмировал:

— По моим самым свежим сведениям, которым полгода, сразу говорю, нынче логово их из италийских и латинских земель перенесено в края кельтов, возле большого торгового порта, запамятовал название-то…

— Дувр? — почти хором гавкнули Рысь со Ставром, переглянувшись.

— Точно, там. Старшим у них в монастыре северянин, Стигандом зовут, муж зрелый, у Кнуда Датчанина в войске много повидал. Вот только с дневной печатью он ходит, с ночной, или с обеими сразу — то неведомо мне.

— А Кнуд Датский, это который по материнской линии из бодричей да полян? — уточнил задумчиво Буривой.

— Он, да, — подтвердил патриарх. И посмотрел на коллегу с заинтересованностью. Которую, впрочем, с ним никто не разделил. Потому что никому не было понятно, как «пришить» далёкую славянскую родню короля англов к архиепископу Кента, который непонятно ещё, причастен к этим упырским нападениям, или нет. Только у Всеслава блеснул где-то в глубине подсознания какой-то намёк, связанный неуловимо с давешними переговорами с северянами во Владимире-Волынском. Но был он таким кратким и далёким, что и я ничего не уловил толком, даже сидя с ним в одной голове.

— Ну, положим, оборона-то от них имеется, — начал Рысь, не дождавшись продолжения ни про англов, ни про змеезубых христиан. — Я лично своими глазами видел, как один великий князь, осерчав, падле такой ногу выгнул назад коленкой, как кузнечику. А после один старый вой-нетопырь, сидя, не вставая даже, своими руками жало ей, гадине, вырвал. Ну, чуть ножиком помог, где туго шло.

По нему снова было не понять, шутит или правду говорит, но это было даже кстати. Слишком долго и слишком уж серьёзно слушали патриарха и раздумывали над его тревожным словами.

— Сожгли или утопили? — только и спросил отец Иван, уставившись на воеводу жадно.

— Зачем это? В погребе сидит. Висит, то есть. Князь-батюшка велел оставить живым паскуду, пока вопросы не придумает, какие выспросить у него. Смотрят крепко за ним, глаз не сводят. Руки сам на себя не наложит — одна полуотрублена, вторая поломана в двух местах. Ну да, случайно опять получилось, — пожал невинно плечами Гнат в ответ на удивлённый взгляд Всеслава. — И язык себе не откусит — нечем ему больше, Ставру спасибо, живодёру. Бр-р-р, как вспомню — дрожь берёт. Короче, только если от стыда и раскаяния помрёт. Ну, или от скуки. Но что-то думается мне, не дотянет. Не успеет заскучать.

— Боль они терпят любую, говорят, — недоверчиво и хмуро проговорил Буривой.

— Но не ту, что я принесу, — отозвался Чародей. Двумя голосами снова, моим и его. Я знал, как можно сделать человеку очень больно. А он сохранял железную уверенность в том, что эти навыки я могу и должен применить. Пусть и вразрез к клятвой старика Гиппократа. И от голосов наших, прозвучавших в тревожный унисон, чуть дрогнул в комнатке каждый.

— Значит, так. Буривой и ты отец Иван. Со мной в подвал пойдёте. Не для того, чтоб на изуверства глядеть, — поднял я ладонь, одним жестом закрыв рты, открывшиеся было у обоих. — Помнится, со Всеволодом у вас тогда на па́ру очень ловко вышло побеседовать. Вот за тем и зову. Ну и подмогнуть, если вдруг раньше срока решит змей за кромку к хозяину уползти. Феодосия взял бы, да тот как на кровь глянет — враз в коленках слабнет, так себе помощничек.

Ставка вежливо поулыбалась, давая понять, что шутки, княжью и воеводину, оценили.

— Гнат, насчёт завтра. Я знаю, что ты будешь советовать из терема носу не казать, к окнам не подходить, ставни закрыть, дымогоны забить, возле всех дверей грабли разложить, да с топорами, к ручкам тех граблей привязанными, чтоб наверняка. И сидеть-дрожать. Прости, друже. Чую, то, что велю исполнить, не понравится тебе совсем, — развёл руками Чародей.

— Раз. Ну хоть бы раз! Хоть один-единственный, ради разнообразия бы, что-то другое от тебя услышать! — с му́кой в голосе воскликнул воевода.

Наутро народ возле Софии стоял плотной толпой. Князь с семьёй, прибывшие вчера, к заутрене не являлись, как и гости их высокие, что службы пропускали редко. Даже северяне, что швед, что датчанин, что норвежец, хоть и ходили больше за компанию. Нынче же, на первое утро после возвращения, народ Полоцка ждал любимого князя, жену его и княжичей. Роман-то Всеславич не приехал, ну так у него теперь свой город есть и свой народ. И София своя, Киевская. Но вот то, почему не было видно Всеслава, народ тревожило. Не захворал ли? Слухи ходили — один другого страшнее, дескать, Нечистый едва ли не лично надумал остановить лодьи княжьи по Двине, битва была лютая, народу полегло — тьма. Но вырвался Чародей, вернулся домой. Правда, объяснить, почему дружина была почти в полном составе, и кто тогда полёг, якобы очевидцы ночной сечи не могли. Только глаза закатывали многозначительно. Ну да, здешние жители давно привыкли к тому, что половину, если не больше, событий, связанных с их князем, объясняли именно так.

— Внемли, народ Полоцкий! — прокатился над площадью глас патриарха. Толпа качнулась, и все глаза повернулись к ступеням собора. Где стояли отец Иван, митрополит Полоцкий, дедко Яр и великий волхв Буривой.

— Ведомо вам, что созвал великий князь Всеслав гостей да родню с земель многих, далёких. Ведомо и то, что волею князей, королей да вождей многих народов воцарился мир на землях от полуночных до жарких южных морей, — повёл он рукой на привычный тем, кто прибыл из Киева, экран стенгазеты. Где точно так же вилась красная черта, объединявшая дружественные и братские страны в союз за общими границами.

— Но не даёт покоя успех и благополучие наших земель врагу! — голос святейшего рокотал, как самый большой колокол, пугая баб и детей, заставляя хмуриться, бояр, ратников и простых горожан. — Наслал он, подлый, убийц да лиходеев, чтобы по пути в Полоцк извести князя-батюшку со всей семьёй и присными, дружиной ближней и друзьями! Да не вышло у них, отбились наши, сокрушили супостатов, живыми-здоровыми добрались, почти все. Но не унимаются негодяи! Прямо сейчас шлют татей да подсылов новых!

Город взроптал. Я, случалось, читал это слово у классиков, и не только. Но сейчас увидел своими глазами, что оно означало. Гул негодования, негромкий, но явно отрицательного характера, прокатывался волнами по толпе. Появились возмущённые и разгневанные лица. Злых и ненавидящих не было. Люд полоцкий, будучи полностью в своём праве, знавший, что их князь — самый лучший, искренне недоумевал и сердился на неведомых врагов, что хотели сгубить его семью! Дарёну, крещёную здесь же, в Софии, Анастасией, знал и любил, кажется, любой. Малыша-Рогволда, маленького сына Всеславова с именем великого предка, каждый искренне считал своим родичем. Того, кто поднял на них оружную руку, здесь растерзали бы без единого сомнения.

— Но пусть скажет сам великий князь! — провозгласил патриарх Всея Руси и отошёл от высоких ворот, что раскрывались за его спиной на диво беззвучно. Видимо, нетопырям было всё равно, какие двери открывать без шума.

Давным-давно, вернувшись с мамой и братишкой после войны из эвакуации, с Дальнего Востока, в старую квартиру в Марьиной Роще, мы выбрались погулять на выходных на ВДНХ, которую тогда звали Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой. Посетили и павильон БССР. Там мама купила набор открыток, по которым мы узнавали о героическом партизанском крае, о его коммунистах и верных ленинцах. Были там и архитектурные памятники, среди которых — София Полоцкая. Из той открытки, с высоким стройным сооружением на берегу Двины, я узнал и, оказывается, запомнил, что постройку много раз переделывали и достраивали, она горела и разрушалась, а в восемнадцатом веке в соборе рванул пороховой склад, устроенный там по приказу Петра Первого. Поэтому не удивился, увидев на зелёном холме громаду, мало чем напоминавшую тот лёгкий и воздушный силуэт со старой чёрно-белой открытки.

Пятнадцатисаженная махина о семи куполах была больше похожа на крепость, чем на дом Божий, тем более Бога кроткого и злу насилием не противящегося. Ну, как я помнил по рассказам богомольных старушек в деревнях, где работал после института, и молодых сытеньких батюшек, которых стало значительно больше гораздо позже, когда строить и реставрировать церкви стало делом модным и популярным. С тем Ваней, что был приходским священником в соседней деревне, с которым мы познакомились, когда он неожиданно поэтично сравнил бирюзу чистого неба с куполами «Голубой мечети» Мазари-Шариф, мы богословие не обсуждали никогда. Как и со здешним отцом Иваном, на которого тот знакомец мой был здорово похож. Как-то не до того было.

Всеславова память рассказывала о том, как над эскизами Полоцкой Софии он стоял часами, не веря, что такая огромная церковь может по воле людской подняться над родной землёй. И наблюдая за переговорами отца его, Брячислава Изяславича с зодчими, которые, как и все представители их профессии во все времена, наверное, орали: «Так никто не строит!». А отец всегда спокойно и уверенно отвечал: «Тогда пошли вон. А мы построим без вас!». Случайных людей при закладке фундамента не было, как и при разметке площадки. Не видал никто и нитки, что тянули ночами от будущей соборной площади до княжьего подворья, проводя их тишком в вырубленный участок стены. Чтобы оттуда, с Брячиславова двора, точно видеть направление подземного хода. О котором тоже знало очень мало народу.

Поэтому когда из Софийского собора вышел сам батюшка-князь, ожидая которого люд нет-нет, да поглядывал на его высокий терем, по площади прокатился вздох изумления. Сразу же сменившийся радостным кличем: «Всесла-а-ав!». Громким и слитным настолько, что нас с женой, сыновьями и Лютовыми вокруг едва обратно в ворота не задуло.

— Здравствуй, народ полоцкий! — в голосе князя странно сочетались привычная власть и уважение. Он знал многих из этих людей, а из них каждый знал и любил его и его семью. Раньше. Теперь, как выяснялось, любил не каждый.

— Верно всё молвил святейший патриарх Всея Руси. Время сложное на земле нашей. Удалось с Божьей помощью клятвопреступников Ярославичей, дядьёв моих, по заслугам наказать, сами знаете про то. Святослав Черниговский да сыны его остались, ибо не было вины за ними. Остальных даже землица русская, долготерпением славная, не приняла. Одного Речной Дед Днепровский пинками, поди, уж до моря Русского докатил по дну, с ляшским воинством, что обманом воеводы Сецеха к нам пришло разор да бе́ды учинять. Второго, подлеца, как и бывшего митрополита Киевского, прибрал сам нечистый, могилок не оставив.

Речь Чародеева набирала силу, приближаясь по эффекту к патриарховой. Народ замер с разинутыми ртами, от мала до велика, от бояр смысленных и взрослых, до сопливых пацанят с Заполотья.

— Но, как уже сказано было, не унялся Враг рода человеческого! Слепят ему глаза купола храмов наших, рвут грудь ему ветры дубрав старых, а пуще всего злится он от того, что перестают люди зло творить намеренно, по его наущению. Да жаль, не все!

В повисшей паузе слышно было, как ступают по глазированным плиткам пола позади нас те, кто шёл тайным ходом вослед князю русов. Те, появления которых с нетерпением ждали в толпе их люди, дружинные и тайные охранители. Теперь уже не тайные.

— Просьба у меня к тебе, люд Полоцка! Помощи прошу. Не откажешь ли мне, Всеславу Брячиславичу, на этих землях рождённому, тому, кто берёг их раньше и беречь до последнего вздоха станет, и сынам своё ту же клятву передаст?

В Киеве бы наверняка уже начался ор до небес, распугав всех собак, подняв ворон, галок и чаек. Полочане же гудели, как потревоженный улей, но воя и суеты не поднимали. От групп людей отделялись старики, выступая вперёд. Толпа, стоявшая, кажется, яблоку негде упасть, расступалась перед ними.

— Прикажи, княже!— со старческой одышкой сказал самый древний из них, которого двое других держали под дрожавшие руки. Они были заметно моложе. И каждому из них было лет примерно по полтораста, не меньше. Спустился и встал рядом с ними дедко Яр, выглядевший на их фоне безусым отроком, несмотря на медвежью стать и седые космы.

— Не стану приказывать, старче, — ответил Чародей, глядя на реликтового деда. Вспоминая старые рассказы волхва и отца и том, что на их землях издревле велась традиция, когда старейшие мужи, те, кто годился в отцы старым прадедам, всегда оставались последней инстанцией, что в судилищах, что в вопросах мирных. Случалось, и в военных делах князья не стеснялись спрашивать их совета. Их мало кто знал в лицо. Всеславу никого из легендарных стариков видеть не доводилось. До сего дня.

— Как и сказал только что: прошу. И на отказ не в обиде буду. Самому совестно — столько времени не пойми где ошивался, пришёл домой и с порога просить начал, только что не с торбой нараспашку, — и в словах, и на лице князя читались недовольство и некоторое смущение. И искренность. — А просьба моя такова. Нынче собрались в гости к нам, с миром и добром, набольшие люди их земель чужедальних. Сплошь короли да королевы, князья да родовитые мужи. И все почти — родня мне, а, значит, и каждому из вас. Потому как мать у нас одна — земля русская! Прошу я приветить гостей по-родственному, как водится у нас, не скупясь и не жалеючи, но и носу не задирая, что они к нам, а не мы к ним в гости наладились. Но помимо того скажу о главном.

Отведя взгляд от белесых старых глаз, обвёл князь взором притихших горожан. И никто паузы не прервал, тишины не испортил.

— Как у хозяев принято, помогите за порядком приглядеть воям моим, справным ратникам. Народу много в гостях, кабы не обидел их кто. Говорил давеча отец Иван про тварей да негодяев, что не знают, как и извернуться, чтоб навредить нам у нас же дома. А ну как и тут пакостей каких удумали? Следят за порядком други мои верные, воеводы Рыси, вам всем знакомого, воины, многие из них родня вам, сыны, отцы да братья. Следят и старшины-стрелка Яна, что из латгалов, ребята. Нам с вами не видать их, да в том и служба их охранная, чтоб ни друг, ни враг не разглядел до поры. Мы, люд Полоцкий, с гостями прямо здесь сядем, на виду у всех, возле собора, Святой Софии. А поскольку пир у нас вот уж и впрямь на весь мир почти, накроют столы и для всего города. Посидим ладом, всем миром. Враги да их слуги хотели запугать нас, заставить дома сидеть, ставни закрыв да от каждого шороха трястись. Не бывать тому! — в голосе князя прорезался знакомый рык, нога грянула по ступени, а рука, сжатая в кулак, взлетела над головой и рывком рухнула вниз. Толпа загудела одобрительно, а старики в первом ряду чуть дрогнули бородами. Улыбнувшись.

— А вот и просьба главная, — успокоив чуть тон, продолжил Чародей. — К столам нашим не подходить и, оборони Боги, не подбегать. Руками сильно не махать. Княжьих людей, кто порядок беречь взялся, не волновать. У них служба известная: любому, кто зло учинить надумал, помешать. А проверять, со злом человек замахнётся, или в сердцах, им некогда. А вам, люди добрые, человека нового приметить проще будет, чем дружинным, что со мной вместе дома долго не были. Вот в чём просьба моя. Ну так как, поможете ли?

— За правду спасибо, княже, — выдержав долгую паузу, ответил старейшина.— За то, что честь по чести, открыто говоришь. За то, что город хранишь верно, за то, что людей бережёшь, что ратных, что мирных. Подсобит город тебе, Всеслав. Я, Велимир Старый, обещаю то. А со мной — весь люд Полоцкий. По твоему будет.

И дед, который, наверное, самого Рогволда Достославного помнил, склонил голову. А следом за ним — весь город.

Ряды столов появились так же, как на киевском подворье, только Домна в этот раз не свистела, и выносили их не Ждановы, а Третьяковы. И было тех столов не в пример больше. Нет, основной ряд, что установили возле ступеней собора, был невелик, с пято́к всего, хоть и больших. Остальные, выставленные вдоль площадных стен, от «центральной эстрады» отстояли на перестрел ближайшие, а дальние и на все два. И тянулись они вдоль всех главных улиц, накрытые почти одинаково с теми, главными.

На расстоянии вытянутых рук друг от друга стояли полукольцом ратники, но народ смотрел на них без привычных мне по прошлой жизни злобы и осуждения, дескать, важных от неважных охраняют. Здесь каждый понимал, что у них своя работа, ответственная, какую на других не переложить и на которой в любой миг можно с головой проститься. Не накидывались на горожан и вои, подпуская без разговоров поглядеть на высоких гостей. Которые, казалось, почти перестали напряжённо озираться, что в самом начале застолья случалось частенько.

Гости приехали с семьями, показывая, что доверяют Всеславу самое дорогое. Их нельзя, невозможно было подвести. Но и сидеть, отгородившись от города, князь не мог. То самое дикое Средневековье, в каком этот поступок оценили бы не как мудрость, а как признак слабости и трусости, диктовало свои правила. Король, прятавшийся за высокими стенами и спинами рыцарей в железных доспехах, выходя за пределы замка, легко и быстро мог прослыть у народа недостойным называться мужчиной, порочащим память отца и предков, что взяли власть и земли не только по праву рождения с серебряной ложкой во рту, и отстаивали свои границы и жизни своих подданных, стоя или скача в первом ряду, под развевающимся стягом. Да, время не стояло на месте и вносило свои коррективы. Да, я был полностью согласен с Рысью и со Ставром, что сорвали вчера глотки, отговаривая князя, умоляя избежать ненужной опасности. Но и Всеслава я тоже понимал. Сам был так воспитан и сыновьям своим говорил то же самое: «один раз поддашься страху или слабости — пиши пропало». Чародей же рассчитывал написать совершенно другое.

Яновых на крышах было много, даже видимых. Сколько их скрывалось в тени и за окнами, знали только он сам да воевода. Гнатовы стояли в оцеплении, деля его с зарубежными коллегами. Хотя какие они теперь зарубежные? Границы-то одни на всех. Но то, что в полукольце плечо к плечу были оружные воины в разных доспехах, лишь добавляло мероприятию статуса. Рысь, быстрее Ставра поняв, что переубедить старого друга не выйдет, собрал знакомых по встрече во Владимире-Волынском и по празднованию Ромкиной свадьбы, они полночи гоняли своих и лазили по площади. Утром Гнат хмуро сообщил, что, пусть времени на слаживание и было недопустимо мало, но каждый из охраны знал своё место, друг друга и поставленную задачу. Одну на всех. Сберечь подопечных.

Разговоры «в президиуме», не клеившиеся было сперва, набирали обороты. Перезнакомились все ещё в княжьем тереме, где некоторые гостили уже вторую неделю, поэтому проблем с этим не было. То и дело поднимались руки, украшенные обручьями и дорогими, статусными перстнями, и указывали на крайне удачно расположенную на противоположной стороне «стенгазету». Предметно говорили, не то, что в моём времени: «выразили согласие, проявили сдержанное опасение, обещали обдумать» и прочие дипломатические фразы, от конкретики далёкие. Здесь, в том самом дремучем Средневековье, в этом плане было гораздо честнее. Вот уже хохотали над какой-то шуткой Ясинь-хана Шоломон, югославы и болгарин. Болеслав с Вратиславом, лях и чех, как в древних сказаниях, соглашались со Свеном Ульфсоном, королём Дании, что устье Эльбы — идеальное место для торговли и размещения ударных флотилий. И даже Анна, королева Франции, была с ними в этом вполне заодно. Да, окажись здесь Генрих Четвёртый, он бы здорово удивился тому, как владыки дальних стран и держав разбирали, пусть пока сугубо гипотетически, Германскую Римскую империю. Но, с другой стороны, сгонять народы с родных земель и насильно заставлять верить в нового Бога не мы первые начали. Удержать власть по-прежнему можно было только силой. А сила сейчас была здесь, за этим столом.

Ближе к ступеням, слева от длинного стола «президиума» играли дети. Им, сыновьям, дочерям и внучатам мировых лидеров, лица которых светлели при взгляде на сосредоточенно копошившихся в песке или игравших в ратников малышей, было на судьбы мира плевать совершенно. А вот то, что у каждого оказалось по целому набору солдатиков, невиданных в их краях, было гораздо интереснее. И то, как менялись ребята деревянными фигурками, насовсем или «на поиграть», помогало их отцам и дедам быстрее принимать верные решения. Там же, на принесённой Домной подушечке, сидела на ступени Софии и Леся, бывшая древлянская сирота, а ныне — княжна Полоцкая. Смутившись от излишне оценивающих, как на кобылу на торгу, взглядов королей и князей, она попросила у Всеслава разрешения побыть с детишками. Он бы и сам, кажется, с бо́льшим удовольствием поиграл в деревянных ратников, чем в настоящих. Но об этом, кроме меня, никто не знал и не догадывался.

Сытый и довольный Полоцкий люд гулял вдоль цепочки ратников спокойно и плавно, не делая резких движений и не отвлекая вождей от дел государственных, как и было условлено. И даже старался особенно не пялиться на высоких гостей, о каких не каждый и слышал-то. В одном углу площади играли негромко наши скоморохи, под самой стенгазетой выводили что-то протяжное и лиричное мадьяры, слева же стояла узнаваемая повозка, где снова давали представление, как фигурка в сером плаще и с двумя мечами колотила по железной шапке другую, с черным орлом на жёлтом поле щита. Оттуда то и дело доносились взрывы хохота и одобрительные возгласы.

Если чуть вольно трактовать ситуацию, то было немного похоже на деревенский праздник, где вся улица выносила столы и угощалась, вместе пели и плясали. На моей памяти такое случалось часто и в послевоенной Москве. Это гораздо позже стало нормальным не знать в лицо и по имени-отчеству соседей не то, что по дому, а даже по подъезду и лестничной клетке. Прав был классик, квартирный вопрос людей только испортил.

Эта неожиданная мысль, пришедшая в голову из моей памяти, привлекла внимание Всеслава. И он удивился, узнав кто именно озвучил её в той книге, до которой ещё почти девятьсот лет. И насторожился. Таких персонажей в этом времени поминать избегали. Суеверное дикое Средневековье жило по своим, простым и честным правилам.

Вдоль цепочки охраны шла неторопливо баба с двумя малышами. Она что-то умильно и негромко говорила им, то одному, то другому, шагавшим важно и степенно, явно бравшим пример с других взрослых. У одного из них в руке была диковинная фигурка ратника, большого, с нашего воеводу или сотника размером. Которых пока продавать не спешили, в точном соответствии с Глебовым бизнес-планом. Поэтому у игравших за спинами воинов ребят она вызвала живейший интерес. Они загомонили на разных языках, непонятно как понимая друг друга, стали показывать пальцами. И малыш, видимо, решив тоже поиграть с ними вместе, выдернул руку из ладони матери.

— Павлушка, стой!— испуганно крикнула та.

А для меня и Чародея будто время остановилось. Потому что обе наших памяти справились ещё быстрее, чем обычно, с оценкой и анализом ситуации.

Куколь-капюшон на голове, скрывающий лицо. Странная походка. Кривые ноги.

Пальцы! Пальцы, что держат фигурку!

Это не малыш, это карлик!

И он бежит к нашим детям!