Воин-Врач V

Глава 7 Сводки с невидимого фронта

Они рассказали нам всё, что знали, и то, чего не знали. Умение Ставра и Гната примечать незначительные, вроде бы, детали и вытягивать из них, пустых, казалось бы, и никому не важных, тайные сведения невообразимой ценности, восхищало нас со Всеславом. Самих же нетопырей, патриарха с волхвом и иногда принимавших участие в следственных мероприятиях представителей дружественных спецслужб поражало умение Чародея причинять подследственным боль такой силы, что те и впрямь начинали не просто говорить — петь. Правда, довольно однообразно. С подвывом. Взахлёб.

Первый лихозуб, прист Шэдоу, дьяк Тень, по-нашему если, запирался долго. Минут пятнадцать примерно. А потом запел, но с былинами и сказаниями Леси или Буривоя песенка его отвратительно страшная ничего общего не имела.

Когда-то очень давно, ещё до титанов с зевсами, пришёл к людям Бог, велев слушать и почитать Его, подарив взамен знания. Многие. Частью даже излишние. И тех, кто преуспел в исполнении приказов и приношении жертв из чужих и своих племён, приближал к Себе, наделяя знаниями ещё бо́льшими. Отвратительнее прочих.

С тысячелетиями выстроилась у слуг его незыблемая иерархия, строжайшая дисциплина. Сла́вы-слэйвы, рабы, подчинялись ворлокам, колдунам. Те слушались при́стов-священников. Которыми командовали магистры. Их направляли маги. А над всей этим чёрным клубком высилась загадочная фигура Архимага. Выше которого был только Бог и его ближние слуги, имена которых знал только верховный и пять-семь обычных магов ближнего круга. Они могли вызывать безымянного, что случалось в истории крайне редко и завершалось непременно чем-то очень, Очень страшным. Могли призывать и его иерархов, это бывало чаще. Последствия появления в мире демонов были менее катастрофическими: мо́ры-эпидемии, голод года на два-три, пожары, сметавшие необъятные леса́ и наполнявшие воздух вонью, гарью и пеплом, неустранимыми ни ветра́ми, ни ливнями. Баловство по сравнению со взрывами огромных гор, заливавших каменным огнём целые страны. С провалами в земле, что тянулись до самого Пекла, куда тысячелетиями приходилось бросать живых людей, чтобы Бог не злился, не тряс и не рвал земной покров дальше. С появлениями новых молодых Богов, битвы и войны между которыми забавляли старого.

Шэдоу при рождении мать назвала Джейкобом, в честь святого праведника, мечтая о том, что сына будет ждать жизнь сытая и безбедная, как у аббатов и монахов в соседнем монастыре. Джейкоб убил её по воле магистра Виспер, чтобы вознестись над ворлоками и стать пристом.

Лица «следственного комитета» приняли и сохраняли каменные выражения где-то с первой трети этой чёрной исповеди. Всё реже осенял себя крестным знамением отец Иван, покрывавший значками и символами скорописи берестяные листы, один за другим. Всё реже стучали глухо друг о друга привески-обереги за пазухой великого волхва Буривоя. Первыми же из всех присутствовавших надели и не снимали маски скорбных демонов оба нетопыря. В тот самый миг, когда я выделил-таки на живом и презрительно молчавшем лихозубе ветви тройничного нерва. Лицевой и ушно-височный. И привязанный ремнями к столу змей нарушил свой высокомерный обет молчания.

Я честно сопротивлялся до последнего. Но доводы Всеслава были бесспорными. Новый противник был явно опаснее германцев и латинян. В первую очередь тем, что мы про него не знали ровным счётом ничего, а он, судя по записям на коже и бересте, не только отлично ориентировался в наших землях, но и слишком многое ведал о семье князя, привычках и слабых местах. Да, их было не так много, но они были. Враг, которого не ограничивали рамки морали, стыда, сочувствия, хоть чего-то человеческого, методично планировал и осуществлял убийства на Руси с давних, незапамятных времён, стравливая между собой соседние племена. И вот добрался до Всеслава, собираясь казнить всю его, а теперь и мою, семью.

На определённом этапе нашего с князем внутреннего диалога, образ мраморного старика-Гиппократа в моей памяти, выглядевшего точно так, как гипсовый бюст в институте, нахмурился, почесал курчавую бороду и пробурчал: «Ладно. Я освобождаю тебя от принесённой клятвы, ибо боль одного спасёт жизни тысяч. Да, это суждение далось трудно. Но опыт обманчив, а случай быстротечен. Добудь знания для спасения своей земли, собрат-асклепиад. Навреди во благо!». «А дед дело говорит», — прослушав отца медицины, оживлённо согласился Всеслав. И я, вздохнув, взял скальпель.

Перед глазами сами собой возникли картины со стажировки в институте челюстно-лицевой хирургии, что на улице Вучетича. Давно это было, но новая старая память продолжала поражать яркостью и сохранностью воспоминаний. Твёрдость в руках была всегдашняя, привычная. А хорошо, надёжно зафиксированный пациент, как известно, в анестезии не нуждается.

— Будет неприятно, — буркнул я, приступая. Не лихозубу, конечно. Невольным зрителям. И не ошибся.

Тогда, на стажировке, нас учили лечить невралгию тройничного нерва хирургическими методами. Сложно, но можно, и помогает лучше, чем терапия. Многие из тех, кто лез на стену от мучительных, пронзительных болей невыносимой силы, плевали на косметические дефекты. Шрамы не шли ни в какое сравнение с избавлением от адских мук. Здесь же задача стояла совершенно обратная. Но я решил и её. Тщательно игнорируя тяжко блевавшего в углу пыточной, в которую превратилась операционная, Гарасима.

Прист Шэдоу знал многое. И делился знаниями щедро, откровенно, без утайки. В разных романтических книжках, помню, писали про сладостную боль, любовные страдания, сравнимые с оголёнными нервами. Официально заявляю — врали. Работа была очень похожа на труд сапёра, с той лишь разницей, что в случае ошибки ему оторвало бы руки и голову, а я рисковал потерять бесценный источник информации. Но как-то справился. Про то, что Боги помогли, не заикнулся даже Всеслав. Понимая, что мои действия их обрадовали бы вряд ли. Как говорила механическая девка за Лёшиным забором, бубня очередную книжку, «мы будем делать добро из зла, потому что больше его делать нам не из чего».

Мы сидели в той самой комнатке, откуда спустились в подвал. В полной тишине. Заглянувшая было Домна нахмурилась, глянув на непривычно бледного прадеда и Гарасима, на котором не было лица. На то, как они старательно отводили глаза от лица и рук Всеслава. Вышла и через некоторое время вернулась с «реанимационным» подносом. Только ни «во здравие», ни «за помин души» не сказала. Вару лишь шепнула еле слышно, выходя:

— Никого не пускай. Дай им отойти малость.

В звенящей тишине штаба Ставки это расслышал каждый. Не пошевелившись. До тех пор, пока Гнат, кряхтя по-стариковски, не поднялся и не потянулся за флягой. Ну да, мёртвым — мёртвое, живым — живое. У нас оставалось ещё слишком много дел перед завтрашней встречей с высокими гостями, кроме того, чтоб думать об остывавшем в зловонном подвале лихозубе.

— Отец Иван, — начал князь, когда старики хоть немного оклемались, — тебе задача: вперёд меня поговорить с тёткой Анной. Про тех тварей, что на её землях таятся, расскажи. Наверное, можно разом ляха и чеха позвать, чтоб не повторять по три раза. Ты точно слова нужные найдёшь, тебя учить — только портить.

— Добро, — кивнул патриарх, перекладывая исписанные кругом берестяные листы, отбирая те, что, видимо, содержали нужные сведения, в части, как говорится, касающейся.

— Буривой, тебя прошу сперва с северянами поговорить. Им тоже будет интересно про тех аббатов узнать. И про то, кто и где их родичей умучал. Так скажи: «Всеслав на остров тот доберётся обязательно. И будет рад хорошей компании из добрых северных воинов и мореходов. А ежели найдём чего — поровну поделим, по-братски». Глядишь, и прокатят нас до змеюк подколодных на своих драконьих корабликах. Через земли Генриха гулять напрямки нам рано. Пока.

Раздавая поручения, Всеслав задумался крепко, не заметив, как вскинули при этих словах на него взоры советники. И продолжил:

— А после них — половцы. С Хару я завтра сам поговорю, но нужно, чтоб он хоть половину ночи да начало дня об этом подумал. Поэтому Гнат Байгара приведёт, а ты перемолвись с ним с глазу на глаз.

Фырканье Рыси и сдавленный низкий звук, изданный Гарасимом, заставил князя вынырнуть из размышлений.

— Чего? А. Ну да, не подумав ляпнул, прости.

Назвать так планируемое совещание тайного советника великого князя русов с главой тайной службы великого хана половцев, у которых на двоих было ровно два глаза, было, конечно, не очень политкорректно. Хорошо, что в этом времени в плане чувства юмора было попроще.

Отсмеявшись вместе со всеми, Чародей подчеркнул отдельно:

— А насчёт завтрашнего нападения — ни полслова чтоб никому. Не надо им знать, что опасность близко, всю игру нам поломают. Сами сыграем, без помощников. Хотя, знаешь что, Гнатка? Сделай, чтоб я вечером на гульбище или на дворе где-нибудь Хагена увидел. Тоже совершенно случайно, как у тебя случается.

На грянувший снова смех заглянула Домна. И прикрыла дверь, пряча на лице ту самую тёплую улыбку успокоенной хозяйки и матери.

С Хагеном, что рыскал по двору, ища того, кто же это позвал его по имени противным голосом, сговорились быстро. Взрывному шведу вполне хватило туманных намёков, что, мол, знак нам был, сердце вещует, душа не на месте — в их краях к прозрениям и предчувствиям относились ещё щепетильнее. Точку же поставила твёрдая гарантия того, что за поддержку по ситуации князь русов принародно подтвердит его право на громкое прозвище «Тысяча черепов». Земляки отнеслись к этой кличке скептически, заподозрив Рыжебородого в, так скажем, привычном ему некотором приукрашивании действительности. Кипучая шведская натура бурлила и клокотала, не в силах снести оскорбления недоверием. Зря что ли он с командой столько времени потратил, собирая по льду Днепра и берегам запчасти папских посланников? Зря валандался в холодной воде, вытягивая из-подо льда тела тех, кого не хватило для ровного счёта? Зря отпаивал своих потом три дня всеславовкой, чтобы отбить и память, и желание назвать ярла «Ледяным Мясником⁈ Нет, прозвище тоже неплохое, конечно, но мясников в их краях было — через одного, а вот так, чтоб прямо 'тысяча» — не единого. Хорошо хоть, денег тратить не пришлось — щедрый Чародей, как и обещал, оплатил победителям все расходы и банкеты. Грех не помочь такому честному колдуну!

Поэтому шведский новый король даже спрашивать не стал, с кем именно придётся биться. Во-первых, это недостойно. А во-вторых, ему, кажется, и впрямь было наплевать. Наверное, из-за таких и ходили даже в моём времени легенды о совершенно бесшабашных викингах. Подобное наплевательское отношение к инстинкту самосохранения, пожалуй, только усиленным пожиранием мухоморов и можно было объяснить. Но в трусости и подлости его точно нельзя было заподозрить. А что приврать любил — ну так у всех свои недостатки, как говорил в старом кино один невозмутимый миллионер.

О том, что возможно нападение, Всеслав честно предупредил всех гостей. И о том, что вокруг стола, в толпе и на крышах будут его люди. Не стал отказываться и от предложений помощи — Рысь тут же перезнакомился, уже вполне официально, со всеми коллегами и быстро вместе с ними же покинул зал. Пример Чародея и твёрдое обещание того, что его семья, и жена, и дети, будут рядом, убедили гостей не оставлять в теремах и своих. Про то, с кем именно предстояло встречаться, правители не спрашивали. Князь тоже с рассказами о лихозубах не лез. Нам с ним и одного замученного до смерти хватило за глаза.

Тех, кто носил на левой ступне клеймо в виде змейки, допрашивали Гнатовы. Мы со Всеславом участвовали в беседах с тремя основными игроками, бабой и двумя карликами. Эта троица оказалась широко известной в западных землях, там про них ходили ужасающие легенды, ими пугали детей, даже не зная имён и лиц. Вполне заслуженно пугали, надо сказать. Тех грязи и кошмара, что хлынули из них, когда за работу снова пришлось браться мне, хватило бы и взрослым. Как шутил, помнится, знакомый полковник-«каскадёр», рядовая боевая задача этой тройки тянула на четыре расстрела, два повешения, гильотину и электрический стул. Только нам, слушавшим вывших тварей, было совершенно не до смеха. Зато у патриарха появилось гораздо больше записей, какими стоило бы поделиться с союзниками. И предстояло. И не только с ними.

Тётушка Анна, пусть и вполне впечатлившись демонстрациями слаженных действий ратников нескольких стран, что даже языка друг друга не знали, но работали, как пальцы одной руки, про готовность или хотя бы возможность участия в нашем союзе франков ничего не сообщала. Ну и Всеслав не настаивал. Но добытыми из мерзкой троицы сведениями поделился. Там были важные, среди которых Гнат особо выделил прямую угрозу Филиппу Первому, де-юре королю Франции, сыну Анны Ярославны. Было и то, что с очень неожиданной стороны «подсвечивало», как говорили в моём времени, череду несчастий на землях Рауля де Крепи́, нынешнего неофициального мужа тётушки. Человека властного, могущественного, бесстрашного и богатого настолько, что мог себе позволить при живой жене жить со вдовой короля, и плевать хотел и на французскую богему, и на всех на свете пастырей и архиепископов.

Рысьин расчёт сыграл безошибочно. Узнав страшные в своей правде вещи о том, кто и как собирался уничтожить её любимых мужчин, тётя зашипела хлеще лихозуба такие слова, каких ни один из островных змееглазых не знал точно. Ставр и Буривой, мастера и светочи русской площадной словесности, смотрели на разошедшуюся не на шутку младшую дочь Злобного Хромца с восторгом и восхищением, явно запоминая причудливые речевые обороты. Выдохшись, тётка пообещала Всеславовой армаде (так и сказала, показав себя не только знатной матерщинницей, но и мудрой, вполне под стать покойному отцу) дармовые заходы и швартовки во всех французских портах, беспошлинную торговлю и любое содействие в богоугодном деле. Делом тем было сравнять с землёй или сжечь дотла — не смогла определиться, — Кентерберийское аббатство. Мы со Всеславом в очередной раз отчаялись понять извилистую женскую логику.

В целом же инцидент с карликовыми и полноразмерным лихозубами сыграл только на́ руку. С тётями, что с Анной, что с Анастасией, что с Елизаветой, сговорились вполне мирно, полюбовно даже, можно сказать. За наше подтверждённые согласие принимать участие в защите их рубежей и поддержку военной и колдовской силой они твёрдо обещали, причём письменно, проследив, чтобы сыновья и пасынки не перепутали, где автографы ставить, полное миролюбие и максимальное торговое благоприятствование. И всяческую личную поддержку. Что, кстати, не удивляло. Очередные выкладки Глеба, в том числе с острогами и крепостями, набитыми золотом русов, что должны были уже этим летом появиться в Скандинавии, Польше, Богемии, Венгрии и Югославии, давали понять предельно ясно: дружба и сотрудничество с живым Чародеем значительно, непередаваемо выгоднее, чем те жалкие гроши, что предлагали за помощь в его убийстве император Генрих Четвёртый и папа Григорий Седьмой. Да, тот самый, что сдал всю партию своих шпионов, клянясь в беспросветной дружбе. Политика — дело такое, хуже Гнатовой службы. Вот уж точно где никому верить нельзя было.

С северянами же под самый вечер, уже после едва не пошедшего псу под хвост городского застолья, после череды допросов и повторных допросов, нарядились капитально, вполне в духе тех посиделок после победы на Александровой пади. Дошло до того, что, положив на пол карту, взялись прокладывать кратчайший путь к той самой новой и богатой земле, о которой зашёл разговор во Владимире-Волынском. На полу было значительно удобнее, и нам, и Шарукану, заглянувшему на дикий рёв, с каким Свен, Олав и Хаген исполняли свои бандитские народные песни-саги.

Мы со Всеславом держались молодцами и даже вышли из комнаты на своих ногах. Правда, кажется, на четырёх, но это не точно. И на крыше сидеть мне в ту ночь не довелось — князь рухнул на ложе, как подрубленный, захрапев, кажется, ещё в полёте. Трудный выдался денёк, что и говорить. Дарёна, укрыв мужа, поправив изголовье так, чтобы храп стал чуть менее громоподобным, обняла его, устроив поудобнее живот и положив узкую ладонь с изящными пальцами на широкую Чародееву грудь. На тот самый старый шрам напротив сердца, с которого всё и началось.