Воин-Врач V

Глава 20 Переходим к водным процедурам

Западное побережье Варяжского моря по части бухт, заливов, фьордов и прочих шхер ничуть не уступало северному. Там, чтобы уверенно двигаться, надо было родиться. Ну, или разжиться кормчим из местных, которые не то, что чужаков — и своих-то недолюбливали. Да и поселенцы прибрежные за несколько поколений научились отлично скрываться, а в случае чего — открывать густую частую стрельбу из луков. А ещё над множеством прото́к и речек очень часто попадались плетёные короба́ вроде огромных корзин, битком набитые большими кусками здешней горной породы. Один взмах секиры — и вылетал кол, запиравший всю эту конструкцию. И сыпались гранитные глыбы с немыслимой высоты прямо на головы и мачты тех, кто надумал поживиться чужим. Ловушки эти каменные ставились с умом, так, чтоб по пути сдвинуть-шевельнуть валуны и плиты побольше. И флот вражеский утопить уже раздавленным и разбитым.

Об этой соседской хитрости поведали нам со Всеславом галантерейный торговец и нищий с паперти Софии Киевской. А по совместительству — коллеги по части дьявольских задумок, тайных операций и диверсий, Ставр с Абрамом. И не только об этой.

Западное побережье через пять проливов вело к Северному морю. Через Кадетринне, Фемарн- и Большой Бельт, Каттегат и Скагеррак можно было добраться до бескрайней хмурой синевы, где по правую руку оставались Швеция и Норвегия, по левую — Дания, Германская империя, Нижние Земли и страна франков. А почти прямо по курсу — та самая Англия, интересовавшая нас до ужаса. Вот только тех, кто пересекал Северное море напрямки, никто из советников лично не знал, а давать рекомендации на основании саг, легенд и баек им не позволяли, видимо, профессиональная гордость и честь мундира. Несмотря на то, что один был в хламиде и какой-то странного вида поддергайке без рукавов, а второй — в привычном поддоспешнике из мягкой кожи.

Зато они, едва ли не смущаясь друг друга, рассказали про невзрачную с виду бухту Шлей.

Об этом, оказывается, очень мало кто знал, и беседы на этот счёт в кругу мореходов, воинов и вождей считались не очень приличными. Не приветствовались, так скажем. Но за полчаса, а то и побольше, уклончивых ответов, намёков и даже скандального крика старцев друг на дружку удалось нам со Всеславом выяснить основное.

Бухта Шлей, начинавшаяся в заливе Малый Бельт, что лежал вроде как и вовсе в стороне от нашего маршрута, уходила вглубь датских земель. В очень глубокую глубь, как многозначительно подчеркнул Абрам. И, если будет хороший кормчий, милость Господа, погоды и, например, короля датчан — по ней можно дойти до порта Шлезвиг. Скрывавшийся в глубине, он сейчас взялся усиленно перетягивать на себя остатки одеяла Хедебю, одного из крупнейших торговых центров Дании той поры. Который лет двадцать назад спалили норвежцы, а пару-тройку зим назад их дело досконально, как умели, завершили дружинные Крута. Они проследили путь трёх лодий, разоривших руянский торговый караван в датских водах, нашли и наказали, как и всегда. Только чуть увлеклись. И Хедебю стало проще и дешевле выстроить заново где-нибудь в другом месте.

Об этом у Свена Эстридсона с Крутом Гривеничем состоялся довольно напряжённый разговор на недавней встрече в верха́х. С непременными хватаниями за мечи и секиры. Ну, хоть не за бороды друг друга хватали. Выступивший кем-то вроде третейского судьи Всеслав, при методической и историко-архивной поддержке патриарха и волхва, нашёл нужные слова, чтобы унять многолетнюю конфронтацию датчан и руян. Выступил гарантом будущего добрососедского взаимовыгодного сотрудничества острова Руяна и острова Шеллан, Зеландии, где находилась тогдашняя столица Дании, Ро́скильд. Это отняло много сил и прилично золота. По мнению Чародея. По окаменевшим лицам конфликтовавших сторон если судить — неприлично много. Присутствовавший при дипломатических торгах Глеб и вовсе как закусил кулак в самом начале, так только сильнее в него вгрызался, чтоб не завопить чего-нибудь непочтительное. А потом долго убеждал князя и короля, что столько золота сразу им ни к чему, поэтому тра́ншей-переводов будет несколько, в течение пяти лет, а лучше — семи. И ведь убедил же.

Главное же в нынешних животрепещущих реалиях было не только в само́м Шлезвиге, но и чуть дальше, западнее. Буквально совсем чуть-чуть, по нашим транснациональным меркам.

В Шлезвиге держали руку Свена Эстридсона представители молодого германского, кажется, рода Хольстен. Они набирали влияние и богатство с невероятной скоростью и уже сейчас имели вес не только в Дании, но и на землях Священной Германской империи. Товарооборот и прочие экономические термины, которыми привычно сыпал Абрам, почти растеряв свой местечковый го́вор, мне не говорили абсолютно ничего, я во внешних политике и экономике не особенно разбирался. Всеслав, судя по нахмуренным бровям, понимал значительно больше. Глеб, которого позвали поучаствовать, смотрел на карту в упор. И только моргал как-то слишком акцентированно над цифрами, что называл иудей. Будто в голове костяшками счётов щёлкал. Громко.

В смешных семи верстах от озера Зелькер, куда был проход из бухты, был во́лок до реки Райдер-Ау. Правда, та была узка́, а в жаркие года меле́ла совсем, поэтому водили по ней в основном малые суда почти без осадки. И грузы большие да тяжёлые перевозили редко. Но быстро. Главным же, о чём со зримыми нежеланием и опаской говорил иудей, были новости.

В моём мире и времени, которые мне пришлось оставить задорно и с огоньком, в ценности информации никто не сомневался. Как и в том, что скорость её передачи и анализа важны ничуть не меньше её само́й. Глядя долгими зимними вечерами в деревне фильмы про каких-то жуликов в строгих и дорогих костюмах — трейдеров и биржевых маклеров — я в этом лишь сильнее убедился. Немного расстроившись, правда. До тех пор я был уверен, что получение сведений, их оценка и верная оперативная реакция на основе той оценки — прерогатива врачей. Ну и ещё, пожалуй, разведчиков, милиции и военных. Потому что с помощью тех сведений именно они могли спасать людей, а то и целые города, области и страны. Теперь же выходило, что умнее, достойнее и выше в обществе считались те, кто с помощью той же самой цепочки «узнал — оценил — среагировал» успевал заработать больше денег. И вот оказалось, что придумано это всё было не в моём времени, а гораздо раньше.

На юге выдавался урожайный год. Об этом быстро узнавали некоторые крайне внимательные и заинтересованные персонажи на севере. Запускали весть дальше и скупа́ли хлеб ещё севернее, плавно, поэтапно. И когда груз с южным зерном доходил до их портов — распределяли его по голодавшим краям, где добавляли к своему зерну. И сбывали всё в пять-семь раз дороже. И то же самое с солью, железом, пушниной, пенькой и всем, до чего могли дотянуться.

В дюжине с небольшим вёрст на западе за Шлезвигом текла себе неторопливо речка Тренен. И была шире и глубже Райдер-Ау. Там успешно ходили лодьи значительно бо́льших грузоподъёмности и водоизмещения. Самый короткий путь до неё от бухты Шлей заканчивался в поселении с традиционным, исконно-датским названием «Холм», услышав которое к беседе подключился и Буривой. Ясно, что тех холмов на северных землях было до чёртовой матери и ещё два, но, кажется, именно про этот он слыхал от учителя Ладомира. Этот самый основали предки наших далёких родичей, что ходили по тем водам за сотни лет до датчан.

Тренен, как у них, водных артерий, было заведено, впадал в реку побольше. Та называлась Эйдером и текла прямиком в Северное море, впадая в него в каких-то четырё-пяти десятках вёрст от устья Эльбы. И в каждом мало-мальски заметном с берегов поселении, где были, и даже где не было причалов, сидели либо какие-то родичи Хольстенов, либо их наёмники. Серьёзные люди, как без всякой радости охарактеризовал их Ставр.

Всеслав слушал, смотрел на карту и запоминал очень внимательно. Дальше всё было совершенно так же, привычно и понятно каждому из торговых и военных моряков этого времени: вдоль Фризских островов, к Нижним Землям и оттуда до французского Кале. От которого до Дувра было всего три с лишним десятка вёрст. Или пять десятков — до устья Ставр-реки, на которой и стоял Кентерберийский собор. Вот только маршрут, который предлагали иудей с безногим убийцей, выходил на тысячу почти вёрст короче, без обхода Дании через северные проливы. И гораздо быстрее. Абрам говорил так, будто сам бывал в тех краях. Хотя, может, и бывал. И слова его о том, что со Ставр-реки до собора лихозубых бесов было меньше десяти перестрелов, а кое-где так и вовсе с пято́к, Чародею в памяти отложились намертво.

Откуда там, в Шлезвиге, взялись те Хольстены, были ли они саксонцами, германцами, датчанами или даже венедами-ободритами — единых сведений и версий не было. Подошедшие к этому времени отец Иван и Крут изложили свои. И их, версий, стало пять, точно по числу тех, кто и сообщил всё, что слышал сам по этому поводу. И все пять рассказов объединяла только фамилия. А вот когда Абрам, словно ненароком сбившись на родной, назвал их Гольдштейнами, насторожились мы с Чародеем оба.

Он, привычно глянув в мою память, вдруг как-то необычно переложил там с места на место какие-то, казалось бы, давно забытые мной факты из школьной программы и читанных гораздо позже книг. И головоломка собралась со щелчком, от которого мы оба вздрогнули.

В очень удачном в коммерческом и логистическом плане месте, в бухте Шлей, на датском пепелище осе́ли какие-то пришельцы. Силами большого числа наёмников подмяли и подчинили себе окру́гу. И потихоньку стали двигаться вниз по карте, потому что наверху им было непривычно холодно. Возле Шлезвига, поговаривали, осталось уже совсем мало леса, потому что огонь в своих покоях Хольстены велели жечь днём и ночью, зимой и летом. Будто не грела их холодная кровь, как жаб. Или змей.

Потом построится на этих землях за́мок Готторп, где тоже будут толстые стены, глубокие подвалы и всегда будет гореть огонь. Корабли и подводы с товаром, золотом, оружием и ещё чёрт знает чем, что уже двигались по зе́млям, засную́т ещё быстрее и чаще. И станут Хольстен-Готторпские хозяева лучшими друзьями и дорогими гостями всех самых родовитых властителей этой части суши, от Португалии до Финляндии. А потом пошлют, решив, что достаточно подготовились, на Русь своих наследников, хитрых, терпеливых и до власти жадных. И будет один из них прозываться в наших краях Андреем Кобылой. Родоначальником династии Романовых. При которых тот самый пресловутый товарооборот вырастет тысячекратно. А со временем в геологии, промышленности, сельском хозяйстве, да и во всех почти отраслях первостепенной важности в руководстве будут сидеть тоже такие же, не то немцы, не то французы. Из «ихних».

Разговоры над картой затихли, когда великий князь Полоцкий не ответил на второй по счёту вопрос, адресованный ему. И все поняли, что вождь-Воин, судя по лицу, обдумывал что-то крайне важное, хоть и явно неприятное. И наверняка советовался с Врачом. Но об этом, конечно, знали не все.

«Кобыла, говоришь? Троянский, мать его, конь? На кривой козе объехать решили⁈» — бешенство, чёрно-алая злоба полыхали в нём, застилая глаза.

«А ловко ты разложил. Я и не думал об этом никогда», — удивлённо ответил я, глядя на его умозрительные выкладки. Которые, наверное, можно было посчитать и притянутыми за уши. Но с той же точно долей вероятности они имели все шансы оказаться верными.

«А у вас там, если глянуть, думать-то вовсе не в чести́ было. Ах, мы построим железного коня и дорогу для него! Какая прелесть! А что и куда повезут целыми… как вы говорили? Составами? Вот ими, да, повезут — не важно! Ах, мы нашли подземные озёра с земляным маслом! Мы сможем из него делать горючую жидкость для самоходных телег! И плевать-то, что колодцы для установки на тех озёрах, как и телеги те, нам продадут другие! И что возле тех мест, где ту жидкость будем гнать, трава расти перестанет — у нас землицы много! Зато жижу ту подземную продадим! А то, что из неё же там, за морем, сделают, купим! И плевать, что оно выйдет в со́рок раз дороже!» — продолжал бушевать внутри Чародей. Только спорить с ним как-то не выходило.

«А как выправляться начали — эта рвань заморская и вовсе решила ра́зом всё отхватить! Две войны подряд, да каких! И тоже никто не подумал ни о чём⁈ Чудом землю русскую колдун из Иберийских краёв спас, кро́ви моря-окияны пролились! Беды́ нажили, сколь никогда, веру старую поминать давно забыли, нового Бога прогнали. Сами наладились по́ небу летать, да аж выше звёзд поднялись. Уважать да бояться себя заново заставили. И тут нет покоя! Что ж за крест-то такой на Руси-матушке⁈».

«Да чего ты разошёлся-то так?» — даже растерялся я. Вот уж каким вопросом никогда не задавался, так это этим, краеугольным, оказывается.

«Да как не разойтись-то⁈» — от его внутреннего жа́ра становилось тревожно не только мне, но и окружавшим нас. — «Ты мне показал, что землю нашу вторую тысячу лет рвут, дурят, доят и обманывают. Что детей и внуков тех людей, которых мы с тобой сейчас вместе собираем, рабами будут делать. Что плодами всех лесов, полей, рек, будут распоряжаться чужаки, а нам только и останется, что хороводы водить по праздникам⁈».

Я молчал. Потрясённо и растерянно. Я, старый хирург, ребёнок войны, гордый наследник народа-победителя, слышал скорбь древнего предка. Не чувствуя за собой вины. Почему-то резко, остро ощутив забытое с раннего детства желание оправдаться. Но мне нечем было оправдаться перед ним.

Спасла ситуацию Домна.

В бесшумно открывшуюся дверь она влетела, как ведьма, только без помела: волосы растрёпаны, рукава закатаны выше локтей. Но тут напоролась на наш со Всеславом взгляд и застыла, как покупатель с периферии, влетевший на полном ходу в мытую стеклянную дверь торгово-развлекательного центра.

— Что там? — спросил великий князь тем самым голосом, что одинаково успешно пугал что врагов, что друзей. И тем ситуацию только усугубил.

— Хорошо всё, батюшка-князь! Погоды чудесные стоят. Поутру было чуть задождило, да развиднелось вскоре.

Она явно шла с другими новостями, но взор и речь Чародея как-то сбили ей и настрой, и прицел, и весь сценарий. А я почувствовал, что Всеслав очень опасно приблизился к той границе, за которой можно ударить женщину.

— Домна-а-а! — протянул Гнат таким тоном, что стало ясно — князь может первым и не успеть.

— Да! Сидите тут сычами, света белого не видите! А там — такое! — судя по лицу и глазам, она сама понимала, что несёт несвоевременную и опасную ахинею, но остановиться, увы, не могла. И заметно переживала теперь ещё и от этого.

— Я деда твоего, Вольгу, порол, — начал очень издалека Буривой, понимая, что правнучку надо срочно спасать. — Отца, Микулу, шалопая эдакого, тоже порол. А тебя вот — нет. Да, вижу, зря. Ой, зря… А ну говори, коза! — рявкнул он в конце так, что сработал на Домну дефибриллятором: разом запустил.

— Мальчик! Здоровенький, бо́льшенький, да голосистый такой! И княгиня-матушка жива-здорова! — затараторила зав столовой, подскочив, как от пинка.

Советники и друзья стали поздравлять нас с Глебом с сыном и братишкой, говоря сообразные и знакомые добрые и тёплые слова. Мало что в жизни мужчины может сравниться с рождением сына. А так, чтоб в этом времени оба — и мать и ребёнок — остались живы и здоровы, выходило, к сожалению, очень не всегда.

— Где они? — прошелестел Всеслав еле слышно, едва не заморозив Домну снова. Но Буривой не стал ждать и пристукнул посохом по полу со звонким звуком, от которого правнучка подскочила ещё раз.

— Так в лазарете ж! Мы с Агафьей сдуру воды-то натащили, а она потом и говорит: в лазарет надо, там заразы меньше. Будто у меня в терема́х тут сплошь зараза! — она даже руки в бо́ки упёрла, явно оклемавшись.

Всеслав и я не стали рассказывать ей ни про санитарную обработку, ни про золотистого стафилококка, ни про мадьяра Игнаца Земмельвейса, что спас бессчётное количество детей, просто введя в акушерстве практику дезинфекции и асептики, и матерей, определив причины развития родильной горячки. И которого забили бы до́ смерти в сумасшедшем доме лет через восемьсот. Но я ввёл его практику уже сейчас, так что добродушному венгру, может, и удастся ещё закончить жизнь менее трагически.

Мы с Чародеем пролетели мимо охнувшей зав столовой серой еле различимой тенью и намётом понеслись в лазарет, спиной чуя рванувших следом Вара и Яна Немого.