Воин-Врач V

Глава 22 Про́воды и встречи

Сборы заняли ровно на сутки меньше времени, чем закладывал на первом совещании Всеслав. Но управились в срок все: и воевода, и сотники, и кузнецы. Лодейщики во главе с тем же старым кормчим Прави́лой, что так выручил при проработке манёвра «свадебного кортежа» на Днепре, закончили осматривать и подновлять по мере надобности транспорт ещё позавчера, о чём доложили Рыси тут же, ни минуты не теряя. Хоть и не имели представления о том, сколько это — минута. Зато в полной мере оценив та́ли и блочные козловые краны, что могли поднять бережно здоровенную лодью над водой и перенести на берег, не опуская, остановив между подвижными фермами лесо́в. Конопатить-смолить борта́ при такой технике с механикой выходило не просто быстро, а мгновенно, в сравнении с обычными сроками. Торговцы из других городов и стран посетовали было, что их очередь на стапеля́ отодвинулась, но исключительно промеж собой и негромко. Во-первых, потому что весь Полоцк знал: князю для себя или просто так не нужно ровным счётом ничего, а всё, что он делает, идёт на благо города и его жителей. А во-вторых, каждого предупреждали при встрече: воля великого князя и дружины — в первую очередь. И у любого, кто хоть мельком видал Ждановых или, оборони Боги, Гнатовых в потешных схватках-тренировках, враз пропадало всё желание сомневаться или спорить.

В отведённый день провожать войско вышел на берег Двины, кажется, весь город до единого человека. Великий волхв и отец Иван возвышались на свежесколоченном помосте и говорили напутственные слова. По очереди, один за другим. Подхватывая фразы друг друга, повторяя напевно-молитвенно-медитативными рефренами особо значимые участки. Это было немыслимо, невероятно ещё совсем недавно, при Злобном Хромце Ярославе или Владимире. Но было именно так. И горящие глаза в толпе, вне зависимости от того, кому они принадлежали — христианину, язычнику, половцу или иудею — буквально кричали нам с Чародеем: и это небывалое чудо тоже было сделано так, как надо, и работало верно. Во благо.

— Не в первый и, увы, не в последний раз уходят воины наши от родных стен к чужим берегам. Да только если раньше водил великий князь Всеслав Брячиславич рати по зе́млям ближним, наказывая сурово, но справедливо, воров, татей и клятвопреступников, то ныне путь его лежит за моря́ далёкие, где копит силы зло великое! — патриарху явно было не занимать опыта в работе с массами и народонаселением. Его голос завораживал.

— Копит силы зло великое, древнее, чёрное, от которого много бед было уже на Руси, — подхватил, пристукнув посохом, переключив на себя внимание, Буривой. Он умел чаровать ничуть не хуже коллеги. — Те демоны, навьи дети, что свели в могилу первого покорителя ромейской державы, самого́ Олега Вещего, лихозубы Чернобоговы, опять полезли к нам. Охоту открыли на великого князя, жену его и детушек малых! По пути с Киева на Полоцк едва не извели, да и здесь уж дважды пытались!

— Дважды пытались, а не вышло у душегубов окаянных, нехристей бесовских! — патриарх своим посохом не стучал, но все глаза и так переметнулись на него. — Не взяли они ни князя-батюшку, ни родичей его! Не выдал Господь, и люди не подвели. Грудью закрыли, как и пристало воям справным да честным, ратники Степан, Иван да Григорий. За упокой душ их вечно будут теперь молиться во храмах Божьих да поминать героев в дубравах заповедных!

В толпе раздался женский плач, а мужские голоса загудели недо́бро.

— В дубравах заповедных да храмах Божьих не хоронятся больше друг от друга люди русской земли! Не вострят мечи да рогатины сосед на соседа, брат на брата! Миром да ладом живут, одной семьёй, одним родом-народом!

Буривоев голос рокотал, набирая ещё больше мощи, над толпой, притихшей мгновенно.

— И нет того хуже врагу, чем знать, что лад да мир у нас! И будет он подсылов да лазутчиков слать, чтоб смуту да раздор сеять. Да только и мы уж учёные! Чужаков-лиходеев за версту видим. А как спозна́ем — враз вон к той па́дали определим!

Великий волхв указал резной волчьей головой, навершием своего посоха, на городскую стену, где на далеко вынесенной специальной балке покачивались на лёгком летнем ветерочке те, кого удалось обнаружить той ночью на берегах Поло́ты и Двины. Два мужика и баба. Не самые последние люди в городе были, и не первый год жили здесь. Но жадность за́стит глаза, мешает-путает разум.

Да, вешать живых людей за ноги вниз головами, допросив перед этим со всем нетопыриным тщанием, было наверняка не самым гуманным и гуманистическим решением. Но работало великолепно и вполне наглядно. И для поддержания единого боевого духа, и в качестве назидания тем, кто, быть может, подумывал о чем-то подобном ранее.

— А па́дали той в город наш Полоцк и на землю нашу русскую дорожку засечёт навеки князь наш батюшка! За тем и наладился он со товарищи в заморские края. А мы все, и я, и Буривой, и всякий здесь, — за краткую паузу каждый в толпе успел почуять, что патриарх обращался именно к нему, лично, — вместе пообещаем надёже-князю Всеславу свет Брячиславичу, что и порядок сбережём, и город сохраним, и семейство его соблюдём в лучшем виде!

— ДА-А-А-А!!!

Рёв толпы, кажется, качнул лодьи на Двине. Даже те, что стояли едва ли не за версту отсюда. И какими-то невозможным образом в едином громогласном голосе города для нас с князем звучал каждый: хриплый старческий, грубый мужской, грудной женский, высокий и чистый детский. Словно Полоцк стал единым целым. Или и раньше был, да повода показать пока не выпадало.

— В лучшем виде и князь наш батюшка, до гнезда змеиного добравшись, всех их, гадов, там побьёт-посечёт да каблуками передавит! — вступил волхв, едва чуть подутих вой и гул по всему берегу. — И тех, что покрупнее, и тех, что клеймёной скотиной змей на левых ногах носят. А мы, люди добрые, пособим ему! На их левые ноги есть у нас наши, да правые! Как махну посохом — топнем разом правыми, пустим гул по землице-то, чтоб дошла волной она до лихозубов за́ морем! Пусть чуют, падлы, смерть неминучую!

Он уже почти в лоскуты порвал голос. Но таким, рваным, напутствие-наговор звучало ещё страшнее и ещё живее. И когда волчья голова навершья взлетела над седой головой одноглазого волхва, он улыбался. Хотя на хищный безжалостный оскал это было похоже гораздо больше. А когда грянул о плахи насти́ла окованный посох — топнул правой ногой город Полоцк. Весь.

Я видел первомайские демонстрации в разных городах. Видел и парады Победы на Красной площади. Но то, что случилось сейчас, больше походило, пожалуй, на залп из «Градов». Казалось, качнулся горизонт. А по Двине пошла крупная рябь, и впрямь будто волну посылая вниз по течению. Тысячи людей, топнувшие ногой в берег, кажется, едва не вбили его на полную сажень вниз. И каждый из них чувствовал, понимал и верил, что в грядущей неизбежной победе Всеславовой будет и его силы малая доля. Той, с какой посылал-благословлял он великого князя на бой с супостатом. Вместе, рядом стоя и одновременно топнув ногами с сами́м патриархом Всея Руси и великим волхвом.

Дождавшись, когда эта самая мысль, наверное, дойдёт и крепко осядет в каждой голове, Буривой продолжил:

— Благодарю вас, други! Вместе, всем миром мы отправляем великого князя и воев его за победой! И все, как один, дожидаться их станем. И слово, Всеславу Брячиславичу данное, сдержим!

— ДА-А-А-А!!!

На этот раз я даже приметил, как схватились за концы-канаты ратники на лодьях. Дружный, слитный, единый вой града Полоцка едва не отправил их от сходен досрочно. И на этот раз народ вопил дольше. В глазах у многих стояли слёзы. Даже у мужиков.

По сходне-трапику, доске с набитыми поперечинами, на помост взошёл сам Всеслав Чародей, до сей поры слушавший напутствия с лодьи, покачивавшейся на воде. А со стороны небольшого навеса-шатра на берегу́ вышла почти одновременно с ним великая княгиня с сына́ми. Средний, Глеб, нёс на руках Рогволда, а сама Дарёна держала у груди младенца. И выглядела так, что восхищённо-благостный вздох пронёсся над берегом.

Встали впереди старцев. Всеслав в центре, Глеб за левым плечом, Дара за правым.

— Да хранят тебя Боги, добрый люд! — начал великий князь. И утонул в восторженном вое.

Город орал, прыгал, хлопал. «Хреновых вождей так не встречают» — отметил я. «Пожалуй» — согласился и он.

— Всё верно сказали патриарх Всея Руси и Волхв Великий. Мне нечего добавить к их словам. Меня вы с сопливых лет знаете, как и детей моих. Гляди, Полоцк: а вот и новый княжич! — Всеслав взял осторожно сына с рук Дарёны и поднял над головой. Судя по тому, как засучи́л он ножками в покрывале и заагукал азартно, народная любовь пришлась ему по вкусу.

— Пред лицом Богов, перед каждым из вас, как предками ве́лено, под вечным Солнцем, волею матери и отца, нарекаю я младенца именем Георгий! Расти, Егорка, смелым и здоровым, сильным и счастливым, и да будет тебе всегда мир по дороге! Юрий и Русь!!!

Последнюю фразу, как и было отрепетировано, подхватили мгновенно все лодьи и вся дружина: все Гнатовы, Яновы и Крутовы, Алесевы и Ждановы на воде и на берегу. На втором и третьем повторе подключился и весь город до единого. Не знаю уж, что там ощутил малец в бархатном свёртке, вися над головой у отца, но мурашками закидало всех на площади совершенно определённо. У нас со Всеславом-то уж точно вся шерсть дыбом встала.

— Мир вам, люди добрые! С лёгким сердцем уходим мы за моря́. Оставляю я заместо себя Глеба Всеславича и велю слушать его, как себя самого́! Оставляю в городе и в окру́ге полтысячи воев своих, воеводою моим, Гнатом Рысью, воспитанных. Будут они мир да покой ваш беречь, а вам их видеть и ни к чему. Они — народ ночной, страхолюдный. Бывало, сам гляну — хоть водой отпивайся, — пошёл на снижение градуса эмоций князь. Народ в толпе начал смеяться и вспоминать похожие памятные случаи. Выждав чуть, Всеслав продолжил:

— Своим словом и Божьей волей говорю вам: сказанному волхвом и патриархом — верить! Все слова, здесь слышанные, уже завтрева на той картине, что напротив Софии висит, появятся. А вам, други, каждому из вас — поклон мой земной!

И великий князь, как сотни раз бывало до этого, и до него, поклонился городу, что первым отошёл под его руку и принял его власть. И весь Полоцк до единого склонился в ответ, тронув в древней как мир клятве мать-землю.

Лодьи отходили плавно, величаво, все разом. Первые три, Крутовы, шли в головах, вроде как путь указывая, и так прекрасно известный ловким да умелым кормчим. Всеслав, стоя рядом с Прави́лой и верным Гнатом, смотрел на помост на берегу. Где на глазах становились меньше, но невозможно дороже и любимее жена и дети.

Первым в тишине, нарушаемой лишь плеском вёсел, запищал маленький Юрка-Егорка. Мать не стала трясти-укачивать да нашёптывать ему, чтоб затих. По лицу её, белому и спокойному, бежали слёзы. Которых она не стыдилась и не утирала.

Следом за меньшим братиком заскулил и Рогволд, задирая голову на мать и на брата старшего. А уж за ним, будто не в силах терпеть больше, завыли хором и сами Глеб с Дарёной, разом. По-волчьи, но не тоскливо-заунывно. Чуялись в вое их и сила, и любовь, и пожелание доброго пути. К которому, задрав к голубому небу седые бороды, присоединились и великий волхв, и, вовсе уж нежданно, отец Иван. А следом за ними — и весь город, кто как умел.

Подняв лицо к тому же самому вечному, чистому, без единого облачка, летнему небу, взвыл в ответ и Чародей-оборотень, низким раскатистым гулом, перекрывшим, кажется, вой всего берега, остававшегося позади. И почти сразу подхватили прощальную волчью песенку все пять княжьих лодий единым духом. И это было как-то удивительно и невероятно к месту, правильно и верно. Как зелёные берега Двины вокруг. Как синее небо над нами. Как слёзы из-под крепко сжатых век воеводы Гната Рыси, что выл так же гулко и протяжно рядом.

Шли ходко, меняясь на вёслах, не приставая к берегам на ночёвки. Махали жителям, что встречали и провожали нас у каждого городка или вески вдоль Двины, которая здесь уже звалась Даугавой. Единственный привал устроили на островке возле поселения Куконос, где впадала Кокна-река. По ней, как предупреждал Прави́ла, часто сплавляли лес, а в жаркие года в этих местах по низкой воде вылезали ме́ли и перекаты, на которых легко можно было попортить лодьи. Жары не было, и Двина, судя по прибрежным деревьям, текла вполне по́лно, но вот затор из брёвен возле Кокны обнаружился. Светловолосые голубоглазые сплавщики-плотогоны старались изо всех сил, поняв правильно убедительную ругань воеводы, но стройматериала на открытую воду было выпущено столько, что быстро ни убрать, ни хотя бы притянуть к берегам не выходило. Отрядив в подмогу им сотню наших и руян, пристали к удобному зелёному островку по правую руку и разбили лагерь. Потянулся над спокойной Двиной дым костров, запахло съестным.

— Вот черти косопузые! — Рысь булькал так же, как густая похлёбка в котлах. — Было же сказано: сплавлять после того, как мы пройдём! «Ду-у-мммали, успе-е-ем!», тьфу!

Здешний протяжный акцент вышел у него на загляденье, даже Ян Стрелок, стоявший рядом, хмыкнул одобрительно. Хотя сам только недавно ругался со сплавщиками точно с таким же.

— Да ладно тебе. И так летим, как молния, салом смазанная, — отозвался Всеслав. — Заночуем, да по свету дальше пойдём. Сколь осталось-то ещё?

— Вёрст сто, да ещё десяток сверх, княже, — ответил Прави́ла, которому и был адресован вопрос.

— Вот, успеем ещё и руки, и задницы намозолить. Таким ходом, как мыслишь, дотемна будем ли на месте?

— Вряд ли. Да там вдруг ещё ветер с залива будет встречный… Но к утру будем точно.

— Ну и ладно. Отдыхаем, пока можно, братцы! — скомандовал Чародей и уселся на брёвнышко.

Солнце стояло высоко и светило ярко. Полуголые мужики с шутками и беззлобной руганью цепляли баграми и крюками-кошками стволы дубов, подтягивая ближе к берегу. С появлением в «бригаде» нетопырей дело пошло́ значительно быстрее, вгоняя местных в ступор. Они, наверное, и сами умели при необходимости прыгать с бревна на бревно, но до той лёгкости, с какой танцевали по мокрому кругляку Гнатовы, им было очень далеко.

«Верно говорят: вечно можно глядеть на бегущую воду и горящий огонь», — задумчиво проговорил Всеслав.

«У нас говорили — и на то, как другие работают. Полный набор у нас, выходит» — отозвался я.

И улыбнулись мы оба, и ду́шами, и телом. Искренне радуясь редким минутам отдыха, когда не нужно было ничего делать, решать, бежать, рубить или спасать. Кто бы что ни говорил, но умение находить счастье в мелочах и радоваться самым простым вещам — великое и полезное качество, не всякому доступное.

В большом зале постоялого двора дым стоял коромыслом. Рёв, крики, хохот, музыка, мужские и женские голоса, и всё сразу. Северяне будто в отпуск выехали по системе «всё включено», и им впервые в жизни не требовалось не только ни за что платить, но и не надо было никого убивать для этого. И они наслаждались каждой минутой, чаркой и девкой, будто не из гостей великого князя домой возвращались, а дорвались до богатого города после долгого и трудного морского перехода.

— Бог в помощь! — раскатился над залом чей-то смутно знакомый голос.

Он будто секирой обрубил все разговоры разом, только дудка скоморошья в углу пискнула напоследок жалобно и тревожно. На вошедшего внимательно уставились три северных короля, хоть двоим из них это удалось и не сразу. Одному мешали две девки, сидевшие на коленях, а второму — пара жбанов здешнего вымороженного пива, почти уж было уложившие спать рыжебородого шведа. Но Хаген Тысяча Черепов был не из слабаков.

— Рысь, дружище! — заревел он, порываясь встать, но сразу понял, что не стоило. — Иди к нам! Тут варят такое пиво, что и косатку с ног свалит!

— У косаток нету ног, Хаген. Как и у тебя, я гляжу, — ответил Гнат, подходя и обнимаясь с боевым товарищем.

— А где же твой князь, воевода? — Свен Эстридсон на напитки так не налегал, поэтому и говорил разборчивее, и вопросы задавал серьёзнее. — И живы ли те наши воины, что клялись не пропустить сюда ни единой живой души, чтоб не мешать нам праздновать?

— Чего им сделается-то? Как стояли, так и стоя́т. А князь-батюшка должен уж был появиться, — развёл руками Гнат. — А-а-а, да вот же он!

С этим криком он ткнул пальцем в очаг, где, как все повернувшиеся заметили, никого, кроме основательно траченного кабана на вертеле, не было.

— На себя посмотри, тоже мне! — раздалось недовольно из-за спин королей.

Обернувшись одинаковыми рывками, от которого едва не свалился с лавки рыжебородый, северные вожди уставились на Всеслава. С двумя его ручными волка́ми-людоедами по обе стороны, русоволосым и светло-седым, с мордой, будто из лоскутов сшитой. Которых ещё мгновение назад здесь не стояло.

Половина викингов похваталась за ножи, вторая — за обереги на груди.

— Ловко! — похвалил Чародея Олаф, согнав-таки растрёпанных девок с колен. — И ты эдак в любой дом попасть можешь?

— Ну, почти, — уклончиво ответил великий князь русов, пожимая протянутые руки и обнимаясь с союзниками. — Рад, что застал вас здесь живыми и почти здоровыми.

Последняя ремарка относилась к Хагену, что безуспешно пытался вербализировать какую-то мысль, но та, негодяйка, явно была слишком сложной.

— А были опасения? — насторожился Свен. — Тут, на твоей земле?

— После той падлы, что так ловко располовинил друг Хаген Тысяча Черепов, поймал я ещё одну гадину. Прямо на дворе своём. Теперь вот решил к ним в гости заявиться да попросить, чтоб больше не делали так никогда. Или сделать так, чтоб не́кому там стало, — серьёзно ответил Всеслав. И к концу фразы тон его снова стал неживым.

— Помощь нужна? — спросил Олаф тут же.

— Есть пара мыслишек. Обсудить с вами хочу. Часть из них твоей, Свен, земли касается, без твоего ведома ничего делать не стану, как и договаривались тогда во Владимире Волынском.

— Опять Александрову Падь учинять будешь? — с хищной улыбкой-оскалом уточнил датчанин.

— Опять буду, — согласно кивнул Чародей с видом горького, но не очень искреннего сожаления.

— Я в деле! — эта мысль, как более простая, Хагену удалась почти без запинки.

— А на моих зе́млях и в моих во́дах что надумал? — прищурился Свен.

— Надумаем мы вместе. И сладим только в том случае, если сговоримся. Но в накладе точно не останешься! — уверенно ответил Всеслав.

— Трудно с тобой… спорить, — улыбнулся уже гораздо теплее предыдущего оскала датский король. — Мы вот тут неделю гадали, на какой год из обещанных семи́ вы с сыном позабудете обещание своё. С Генрихом старшим был у меня уговор по южному приграничью. Он на второй год начисто про золото запамятовал.

— И чего нагадали? — с интересом спросил Чародей, усаживаясь наконец рядом.

— Решили, что за эти семь лет ты не только сло́ва своего не нарушишь, но и ещё несколько раз нас удивишь своей щедростью. Признайся, ты золотую жилу на Руси нашёл?

— Нашёл, — кивнул великий князь. — И не только на Руси. Люди, Свен. Люди — вот моё золото. И всех дел-то, что не мешать им любимым делом заниматься. Помочь посильно самую малость. И вот они уже города возводят, торговлишку ведут, диковины всякие выдумывают.

— Малость… Знаем мы твои «малости». В твоих расчётах меньше пяти пудов золота и не бывает никогда, поди? — с притворным старческим брюзжанием и скепсисом проворчал датчанин.

— Бывает. Там много чего бывает. Хочешь, расскажу, как можно одно и то же два раза продать? — этим вопросом Всеслав заметно озадачил и заинтриговал всех трёх королей разом.