Воин-Врач V

Глава 24 Выход на оперативный простор

— О чём говорили-то, Слав? — Гнат долго, очень долго сидел рядом молча, не решаясь спрашивать старого друга. Но, вздохнув глубоко, пересилил-таки себя.

— Да как-то обо всём сразу и ни о чём, — задумчиво глядя на сновавших и копошившихся внизу плотников на причалах, ответил великий князь. — Про Богов, в основном.

— Ну, было б странно, если б вы с ним, — это слово воевода выделил с неожиданным почтением, — про девок трепались.

— Это да, — кивнул Всеслав, будто не торопясь выныривать из глубоких раздумий. В которых мы пребывали с ним с той поры, как поклонился нам белый старец Стоислав и ушёл. Ровно и твёрдо. Как зрячий.

— Про поход да лихозубов было? — ясно, что интересовало Рысь сильнее всего.

— Было. Всех одолеем, вернёмся с победой и богатой добычей, — ровно ответил Чародей. Хоть об этом в разговоре с верховным волхвом и не прозвучало ни слова. Но воинам, даже главному из них, знать об этом было совершенно не обязательно. Многие знания радости не несут. А ответ за свои слова держать перед Богами и самими собой мы с князем были приучены с самого детства. Оба.

— Ох, хвала Богам! Не зря пришли! — бесстрашный, злой в битве Гнат Рысь выдохнул с таким облегчением, будто камень с души сбросил. Или батарею с ноги, уроненную нехорошим человеком.

— Ясное дело, не зря. Завтра на рассвете рать нашу Совет Семерых проводит. Наверное, скажут чего, — предположил Всеслав.

— Это уж как пить дать. Эти скажут, так скажут. Наши, Слав, о таком и мечтать не могли. Некоторым про Аркону да волхвов здешних ещё отцы да деды-прадеды баяли, тайно-заповедно. Говорили, как Ярослава Хромца здесь и на порог не пустили. А ты вон с их старшим едва ли не полдня с Богами толковал. Ух, — и жестокий страшный воин передёрнулся от эмоций, переполнявших его. Став похожим на прижавшего уши и поднявшего шерсть на холке волка ещё сильнее.

Утром у причалов стояли, покачиваясь на небывало тихой для этих мест воде, почти два десятка лодий. И даже шведы, известные знатоки и пижоны, смотрели на них с детским восторгом. Никто и не думал спорить с тем, что на Руяне-Рюгене мастера-корабелы делали лучшие суда. И обводы их бортов, украшенных щитами, выглядели по сравнению со шведскими драккарами, как правительственная «Чайка» по сравнению с обычной «двадцать четвёртой» Волгой. Технически — вполне себе похоже. Но в то же время заметно и очень ощутимо по-разному. С тем транспортом, что доставил нас от Полоцка, сравнивать не хотелось вовсе. После того, как Всеслав грустно согласно хмыкнул, подглядев в моей памяти картинки чёрной лаковой красавицы, белой машины с оленем на радиаторной решётке между круглых, как акульи глаза, фар… и телеги для трактора-«Сороко́вки».

Дружины, выстроившись на кораблях, смотрели во все глаза на берег. Там полыхал жарко высокий костёр, вкруг которого стояли Семеро Старших, смелых, мудрых, вещих. Семеро самых самых, к предкам и предшественникам которых прислушивались с уважением и почтением вожди всего ве́домого мира. А теперь лишь несколько народов и племён по обе стороны Варяжского моря.

Я не знал, как это называлось: гимны, хоралы, напевы или как-то ещё. Но это совершенно точно было молитвой. Только не той, в которой Богу говорят о том, что Он и так знает, и просят что-то для себя, похвалив Его. Здесь было иначе.

В глубине моей памяти откуда-то открылись образы и фразы, значения которых я не понимал. Но когда они слились-объединились с памятью великого князя, стало яснее. И понятнее, чем отличались былинники от кощунников, ведуны от волхвов, знахари от облакопрогонников и десятков иных, о ком в моём мире и знать не знали. Потому что забывать те сокровенные знания начинали уже сейчас.

Белые старцы под белыми камнями, вокруг гудевшего белого пламени костра, говорили и пели о древних силах и старой крови. О памяти, что хранила в себе подвиги и победы предков. И о том, что наконец-то, после сотен лет, им не стыдно попросить Святовита глянуть на детей и внуков своих. Потому что они, те дети и внуки, начали вспоминать, как после тяжкой болезни, и сами себя, и Его, и других Старых Богов. Оттого и враги им стали доставаться такие, с какими простому человеку и не совладать. Но здесь, на крепких лодьях, простых не было. Здесь выходили на бой правый за свою память, свою землю и будущее своих детей великие. И шли они за такой победой, о которой предстояло помнить вечно.

Ветер, поднявшийся вдруг над причалами и над водой, трепал волосы, бо́роды и пламя костра, то прижимая его к земле, то вскидывая на два человеческих роста. За пляской которого во все глаза смотрели те, кого Семеро Старых назвали великими.

— Ходко идём, — заметил Всеслав, глядя прищурившись за чайкой, что словно висела на одном месте справа, распахнув белые крылья. И держалась на виду́, кажется, от самой Арконы. Которую покинули сразу после того, как освятили-благословили волхвы самострелы Яновых да все щиты со знаками вождей, и передали их на лодьи. Воины, принимавшие их, и круглые и каплевидные, кланялись Семерым низко. А когда сжимали рукояти и ременные петли щитов, улыбались широко и радостно. Будто сами́м Бога́м руки жали.

— Крутовы дело знают, — ответил Гнат. — А на тебя не косятся, вроде шведов давеча, потому как свято верят, что ветер попутный не ты начаровал, а их волхвы. А то б тоже озирались, верно тебе говорю. А точно не ты?

На лице друга детства робкое сомнение в последний раз гостило, кажется, никогда. И вдруг — на́ тебе.

— Точно не я, — уверенно отозвался Всеслав. — Ветра́ми я повелевать умею так же, как и ты. Ежели с вечера гороха с укропом наемся.

Рысь хмыкнул, но, кажется не поверил до конца.

— Что слышно с берего́в? — спросил у него великий князь.

— По знакам судя, руяне говорят, что с той стороны три ночи назад две лодки прошли малых. Разминулись мы с ними.

— Повезло, — кивнул Всеслав.

— Им? — улыбнулся Гнат.

— Нам. Приметили бы на чистой воде издалека, да к берегу рванули. И назад. И вся наша придумка тайная — псу под хвост, — пояснил Чародей.

— Яробой говорил, за седмицу до прихода нашего они обложат бухту вдоль берегов до самого города, — покосился на друга воевода.

— Сколь людей у них сейчас, знаешь? И я не знаю. И где они есть, и как обучены, мне тоже неведомо. Поэтому встречать вражи́н до срока никакого желания не имею, — равнодушно пояснил Всеслав.

— Не веришь союзникам? — насторожился Рысь.

— Глазам верю, Гнатка. Да и те врут иногда. То нужного не приметят, то лишнего, чего и не бывало, углядят. Ты ту бухту видал на рисунке? Она как Двина от Горя́н до Глинищей. Там, чтоб вдоль берегов выстроиться, тыщ пять потребно. За две седмицы направить их туда незаметно — трудное дело. Особенно, если тех пяти тысяч под рукой и нет. Думаю, обложат они западный берег плотно. А пока до него доберёмся, сторожиться лучше. Потому и залив этот, Бельт Малый, по тёмному станем проходить.

— Моих разве по берегам пустить? — предложил воевода, глядя на друга выжидающе.

— Непременно. Напомни, как та заводь, что раньше нужной будет, зовётся?

— Эке́рна, — тут же ответил Рысь, серьёзно, без обычных своих прибауток-жалоб на здешние названия, о какие только языки ломать приличным людям.

— Туда с двумя лодьями руян своих десятка два пошлёшь. И Яновых столько же, с самострелами. Там домчат до западного берега, озеро обойдут и леса́ми до са́мого Шлезвига. Скрытно, тихо, на глаза даже сойкам не попадаясь, — Всеслав поискал и снова нашёл взглядом чайку. Которая будто и вправду провожала их от Руяна-острова. — На западном берегу того озера, верстах в двадцати от крепости тамошнего графа Энгельгарта, встретят вас люди Будивоевы. Старого здешнего племени вагров вождя. Ему саксы и германцы на исконных своих землях тоже радости не прибавляют.

Гнат смотрел и слушал очень внимательно. И если и думал о том, что эти новости с удовольствием узнал бы пораньше, то виду не подавал никак.

— Стоислав вчера пообещал предупредить его. Верно, тоже не только для красоты я голубей там, в Арконе, видал. А Энгельгарту весть взялся сам Свен Эстридсон передать. И не сегодня — завтра сделать должен. Граф тот, говорят, хоть и посажен на эти земли Генрихом, ни сам убиваться за империю не станет, ни людей своих класть. Ему больше по душе крепости возводить из камня, вон, вторую уж сгородил. Если сговорятся они — продолжит себе строиться. Только янтарь и серебро уже будет не Генриху, а Свену отправлять.

— Опечалится, наверное, император, — предположил Рысь осторожно.

— Наверняка. Главное, чтоб прошло всё так, как задумано. А уж опечалить тогда у нас выйдет тьму народу, Гнатка. Вильгельм рыдать в голос будет. Фризы взвоют. Генрих в тоске вообще в монастырь не ушёл бы.

— А Хольстены?

— А Хольстенам, если по-нашему всё выйдет, всё равно будет. Как, говоришь, за́водь зовётся та?

— Эке́рна. «Рачья бухта», с вагрского если толмачить, — недобро улыбнулся воевода.

— Раки — это хорошо. Раки — это по-нашему, — ответная улыбка Чародея тоже миролюбием не лучилась.

Лодьи, уходившие влево вдоль побережья, набрали почти с места такой ход, что будто на мощных японских моторах шли, а не на руянских вёслах. Настоящие косатки. Киты-убийцы. Остальная флотилия ушла под парусами прямо, к северному берегу Рачьей бухты. И в Шлей втянулась тихо, без огней и почти без звуков. То, что по воде шум разносился очень хорошо и мог достичь чужих чутких ушей, знали все. Поэтому на вёслах сидели те, кто умел махать этими здоровенными брёвнами почти беззвучно, поднимая лопасти из воды под углом, и так же опуская их. В начавшем ложиться густом предутреннем тумане иногда слышались голоса людей и скотины с берегов, но ни тревоги, ни предостережения в них не было. Жизнь шла своим чередом, привычным укладом. Пока.

— Датчан нету, Слав, — прошептал на ухо Гнат.

Условлено было, что на переправе со злившим Рысь названием Мьёзунд после захода в Шлей воинов Свена днём всегда будет виден датский щит на одном из причалов, а ночью по правую руку будет обязательно гореть костёр. Которого не было.

— Пляшем дальше. Махни Круту, — так же негромко отозвался Чародей. Ждать союзников в самом, пожалуй, узком месте бухты было опасным идиотизмом.

Корабли руян проскользнули узкое место, набрав ход заранее, накатом или наплавом, если можно так сказать. И опускали почти беззвучно вёсла, лишь отойдя чуть дальше на открытую воду. А за песчаной косой налегли на них во всю силу, домчав почти мгновенно до последнего перед финальной точкой на маршруте узкого места. Отсюда, где от берега до берега было всего пару сотен саженей, начиналась последняя часть бухты Шлей. В смешных, но тревожных пяти верстах на юго-западе находились развалины опустошённого Крутовыми богатого торгового города Хедебю. На северо-западе стоял Шлезвиг, целый и невредимый. Пока.

Лодьи разделились. Шесть из них остались держать этот перешеек, приди вдруг кому охота сбежать или наоборот налететь со спины с подмогой. Остальные подошли к северному берегу и высадили воинов. Серые тени сновали в густом тумане беззвучно, как самые настоящие демоны. Почти полторы тысячи которых растворились в невеликом прибрежном лесочке вмиг.

Сидели молча. Ни огня, ни дыма. Никто не вострил мечей да секир, не пел песен. Зайди в этот лесок кто из местных — удивился бы страшно. Хотя вряд ли успел бы. Оставшиеся в подобии лагеря ратники наверняка на всякий случай убили бы любого, кто заглянул бы к ним. Их было чуть больше тысячи. Остальные ушли на разведку. Утренние часы той самой «собачьей вахты», про которую я знал ещё в своём времени, той поры́, когда спать хочется перед рассветом сильнее всего, были в разгаре. И упускать их не стали ни наши, ни руяне, ни шведы. До города было слишком близко, чтобы откладывать осмотр местных спавших достопримечательностей на потом.

— Если не дождёмся датчан? — спросил спокойно Крут.

— Ударим сами. Но, думаю, день-два — и придут они. Свен не показался мне болтуном или лгуном, — ответил Всеслав.

— А если они с Олафом спелись с Генрихом? Запрут нас в этой луже, подтянут тяжелую конницу по́суху, да и нападут? — Хаген Рыжебородый вряд ли боялся или даже опасался того, что произнёс сам только что. Судя по нему, он просто скучал без обещанных волхвами подвигов и побед, достойных того, чтобы быть упомянутыми в сагах.

— Помрут тогда, чего, — равнодушно пожал плечами Чародей. Сделав вид, что не заметил того, как дрогнули еле уловимо лица соратников. — Мы обо всём давно уговорились, на берегу. На далёком берегу, в Юрьеве-Русском.

Судя по улыбке великого князя, название города пришлось ему по душе. Или воспоминания о жене и детях так отразились на его лице, где за последние пару недель походов добрые эмоции почти не появлялись.

— Ты так в себе уверен? — уточнил руянин.

— В нас, брат. Вот в нас троих сейчас я уверен точно. Прийти сюда, чтоб заманить меня в ловушку и сдать врагу — страшная, непоправимая глупость. Не верю я в то, чтоб Крут Гривенич, гроза морей, или Хаген Тысяча Черепов надумали такую славу подлую себе сыскать, — Всеслав смотрел на клубы тумана, что, кажется, начинали становиться чуть прозрачнее. Значит, скоро станет виден пригород. И вернутся с новостями наши.

Шведский ярл, как всегда, когда слышал своё почётное прозвище, расправил ещё шире плечи и выпятил вперёд рыжую бороду. Крут, глянув на него, лишь ухмыльнулся в усы.

Дозоры возвращались, когда туман почти сошёл. И появлялись такими же бесплотными тенями, какими пропадали в предрассветной мгле.

— А, Хель тебя забери! — прошипел, дёрнувшись, один из шведов, когда из-за дерева прямо к нам вышла фигура, увитая мхом, травой и веточками настолько, что от окружавшей нас картины почти не отличалась, сливаясь с пейзажем практически полностью.

— Пожалей толстуху-Хель, — усмехнулся Чародей. — Этот если к ней заявится, враз некому станет за вашими покойниками присматривать. Они все со сраму обратно на землю полезут. Как сходили, Тит?

Старшина одного из Гнатовых десятков поклонился великому князю с неожиданно белозубой улыбкой, что будто расколола ствол дерева, на который было похоже его разукрашенное лицо. Глаза его, блёкло-прозрачные, льдистые, в который раз напомнили мне того полковника в погонах старшего лейтенанта. Служба и навыки у них были явно схожими, да и возрастом Тит был старше многих в дружине. Но это оказался совсем не тот случай, когда с годами специалист терял хватку и навыки.

— Тихо, княже, как в пустой холодной бане. Либо вовсе и в ус не дуют, либо скоморохи они все сплошь, ещё хлеще тех франков, Роже и Алиски, — начал докладывать он, приняв с благодарным кивком от воеводы берестяной ковшик и жмень чистого мха, смывая с лица и рук жир, грязь и золу с жёваной травой.

— Народишко всяк своим делом занят. Стражи не больше обычного, и спокойные все, как бугаи после работы. Не ждут нас, думаю.

— Хорошие вести, друже. Дальше говори, — велел Всеслав. Услышав, как Крут и Хаген почти беззвучно помянули Богов, благодаря за услышанное.

— На западном берегу наши да руяне, притаились так, что в упор не сыщешь. С ними Будивоевы, но в дневном переходе, чтоб не мельтешить у врага под носом до сроку. С нами их воевода, Вельмир, идёт. К обеду будет, сам всё расскажет.

— Почему сразу не привели? — насторожился Рыжебородый.

— Не обучен он по-нашему ходить, ярл. Шумный, как лось в камышах. По долгой дуге ведут, с оглядкой. Чтоб не обронить по дороге, — спокойно ответил Тит. После кивка Всеслава.

— Ещё что важного скажешь? — в голосе Крута слышалось нетерпение.

— Твои, княже, двумя поясами охватили крепость. Ну, от воды до воды, то есть. Стоят хорошо, тихо. Главное, дорогу на полдень оседлали, на случай, если к Генриху надумают здешние за подмогой посунуться. Большой силы и прямого прорыва удержать смогут навряд ли, — продолжил так же неторопливо докладывать разведчик. Не обращая внимания на то, как нахмурился морской волк.

— А ещё, княже, слышал, что Велемир от самого́ Энгельгарта вести несёт. Что там, какие они — не ведаю. Вагры упрямые, как… — он с сомнением посмотрел поочерёдно на шведов, руян и своих, но, видимо, не смог определиться с определением, чтоб не нагнетать, — упрямые, короче говоря.

Это был момент довольно тонкий и в планах наших изначальных не фигурировавший. Здешние славяне, пусть и дальняя, но родня, могли с одинаковой долей вероятности выступить как с нами, так и против нас. Саксонский граф рассматривался дополнительным противником, вполне способным и ударить в спину, когда мы осадим Шлезвиг, и послать гонцов к императору. Подмога вряд ли подоспела бы, конечно, но вот последующий переход до Кентербери мог мгновенно обрасти такой кучей вопросов и проблем, что запросто пошёл бы ко дну. Или прахом. Эти варианты Чародею не нравились совершенно, и окружающие легко могли прочитать об этом на ставшем ещё более жёстким лице.

— Хаген, твоим надо ночью обойти город и усилить Крутовых. Уходить Хольстены станут или водой, или той самой доро́гой, что на полдень. Выпускать их нельзя. Это мы ещё про норы их подземные ничего не знаем, — обратился к Рыжебородому Всеслав.

— Усилим, раз надо. К утру завтрашнему там станем. По той долгой дуге пройдём. Покажешь, друже? Мои великаны тоже не обучены так, как ваши по лесам бесшумно гулять, — вполне дружелюбно спросил у Тита Хаген.

— Проводим, как не проводить? — кивнул разведчик.

— На закате завтра обложим город. С четырёх сторон закроем да потребуем начальных людей выдать головами. Дня два — и дальше пойдём, — уверенно сказал Чародей.

— Верно Свен говорил. Трудно с тобой… спорить, — с многозначительной паузой проговорил Крут.

— И где он теперь, Свен твой? — вспылил Рыжебородый. — Опять мне тут с этими сумасшедшими дикими русскими одному от всех отмахиваться⁈

Но то, что Тысяча Черепов шутил, поняли все до единого. И даже посмеялись негромко. Чтобы не демаскировать позиции.

Вельмира привели как раз к обеду, как по заказу. Ему было прилично за со́рок в годах и хорошо так за центнер в килограммах, которых здесь никто, кроме меня, пока не знал. Долгий переход на рыся́х, вполне привычный и не составляющий труда для Рысьиных, из него явно вынул всю душу. Поэтому пришлось князьям и ярлу хором помахать ему ладонями успокаивающе, дескать: посиди с дороги, водицы испей, горячего поешь, а там и перемолвимся, нам не к спеху. Хотя неискренность чувствовалась даже в этом жесте, не говоря уж об ожидании, последовавшем за ним, пока здоровяк-вагр чавкал мясом и хлебал варево. В серебряной чарочке поднесли гостю и всеславовки с дороги.

Будивоев воевода понюхал ёмкость, намахнул, утёр выступившие слёзы и выговорил первое отчётливое, ясное и не сбитое одышкой слово:

— Дерьмо!

Всеслав еле успел снова ладонь вскинуть, останавливая одновременно тех, кто хотел вскочить с брёвен вокруг малого костерка, где сготовили обед, и тех, кто шагнул было от деревьев.

— Неужто где лучше пробовать доводилось? — вежливо вроде бы уточнил он у Вельмира. Но тот закашлялся и ответил не сразу.

— Дерьмо нам продали в Гамбурге! Клялись, что из далёких краёв диких русов чудодейственный напиток привезён, личной печатью Чародея-князя отмечен! — продышавшись, объяснил неожиданную оценку угощению тот.

— Такою ли? — Всеслав вытянул правый кулак, тот самый, со старым белым шрамом и золотым перстнем на указательном пальце.

— Нет, там другой знак был, — прищурившись дальнозорко, ответил гость.

— И дорого ли взяли? — ну, раз пока к делу перейти не выходило, хоть о чём-то поговорим, хоть какие-то новости из империи узнаем.

— Полсотни солидов, — с какой-то даже обидой пробурчал Вельмир.

Ого, почти кило серебра за «палёнку»? Кто-то умеет работать в том их Гамбурге!

— И как сам думаешь, сколько переплатил? — влез Хаген.

— Думаю, не меньше сотни. И к ней впридачу всю лавку того носатого забрал бы, пожалуй, — оскалился вагр.

— Наш человек! Широко мыслит! — похвалил гостя шведский ярл.

— Я — Всеслав Полоцкий. Это Крут с Руяна-острова, а это — Хаген. Да, тот самый, Тысяча Черепов, — дополнил князь, заметив, как дёрнулся швед. — С нами рядом наши ближние люди. Вокруг — тоже они, числом великим. Мы ждём Свена Эстридсона с его воинами. Норвежский король Олаф тоже с нами в этом походе. Расскажи, Вельмир, кто и зачем отправил тебя к нам?

Воевода вагров молчал довольно долго. То ли пытался заставить себя поверить, что только что угощался в лесу под Шлезвигом в компании легендарных правителей. То ли пробуя соотнести площадь окружавшего его леса с заявленным «великим» числом.

— Рысь, построй тех, кто рядом и не занят, — вроде как с ленцой попросил великий князь.

Гнат сложил ладони возле губ и покричал, кажется, дроздом. И из-за каждого куста, дерева, из-за каждой кочки и травинки вышло по два-три воина. Часть из них явно недавно вернулась вместе с Титом и выглядела так, будто лешие вместе с водяными заглянули узнать, что за птицы тут поют. На поляне стало заметно и ощутимо тесно. Гость вытаращил глаза и закрутил головой по сторонам.

— Благодарствую, други, — кивнул Чародей. И воинство исчезло.

— Слыхал я много сказок про тебя, княже. Да вот теперь и не знаю, сказки ли то были, — медленно, с заметной осторожностью сказал Вельмир.

— Врут люди почём зря. На Арконе вон недавно со старцами вещими говорили про то, — попробовал направить мысли гостя в нужное русло Всеслав. И не ошибся.

— Будивой не сразу поверил вестя́м с Арконы. Но знаки на ткани, что птица принесла, верными были. В наших краях не видели их уже давно, но, хвала Богам, остались те, кто смог признать их. Там и твой знак был, что на руке носишь, — он кивнул на перстень. — Мой князь привёл по слову верховного волхва пять сотен воев. Они закрыли южный берег и часть западного, но стоят не близко, чтоб до времени на глаза не попадаться. Меня послал Будивой удостовериться, что в письме всё сказано без ошибки, и сговориться о том, как дело сладить.

— Что ещё велено передать? — Чародей переключился на рабочий лад мгновенно.

— Что рад князь встречать на нашей земле тех, кто Старым Богам предан. И что готов пособить, чем сможет. Через три дня к южному берегу полная тысяча стянется. Рассчитывай на нас, Чародей! — и он гулко бухнул здоровенным кулачищем себе в грудь.

— Ничего больше? — чуть нажал голосом Всеслав.

Вельмир повёл глазами по поляне.

— При всех говори. От них у меня тайн нет, — разрешил великий князь.

— Прими, княже, грамотку. Энгельхард, граф здешний, что императором Генрихом поставлен защитником наших земель, — последние слова воевода выговорил через силу и без всякой радости, — прислал князю. Будивой поперву было решил, что засаду на него германцы готовят. Да я теперь вижу, что не германцы. И вряд ли на него.

— Не на него точно, — ответил Всеслав, внимательно глядя, как принимал Рысь свёрнутую грамотку у коллеги, разворачивал подальше от глаз, свернув тут же обратно, и передавал уже в руки другу детства. — Дошли слухи, что Рудольф Хольстен и люди его чёрной бесовщиной промышляют. Народ славянский губят без счёту.

— Верно говорят, — энергично согласился Вельмир. — Худой молвы про них много ходит. Мы уж который год девкам да детишкам в Шлезвиге и окру́ге появляться не разрешаем.

— А сами чем живёте? — разворачивать грамотку великий князь пока не торопился, в руках держал.

— Раньше, пока Хольстены все торжища да пути лодейные под себя не подмяли, с перевозов да торговлишки кормились. Сейчас одной рыбалкой и промышляем, — ответил гость. И в конце уж больно честным голосом.

— Места тут хорошие. Поди, жирная селёдка заплывает от фризов да германцев? Да только заноз бы не насажать, пока ловишь такую, — задумчиво, будто сам себе под нос, проговорил Чародей.

— Разная рыбка попадается, верно говоришь, — помолчав, кивнул вагр. Решив, видимо, что с этим в прятки и загадки играть не стоило. — Бывает, что и накидает с бортов заноз железных, острых, на древках длинных.

Вот не было печали. Значит, нужно будет как-то и этих убедить, что пиратствовать на маршруте больше нельзя. Или убить. И, кажется, замолчавший Велимир что-то похожее понял по княжьему взгляду.

Всеслав тем временем махнул левой ладонью, подзывая ближе соратников. В развёрнутую грамотку уставились в шесть глаз князь русов, князь руян и ярл шведов. В восемь, точнее — я же тоже смотрел. Хоть и понимал, даже сквозь призму княжьих зрения и памяти, с пятого на десятое. Но достаточно оказалось и этого.