Военный инженер Ермака. Книга 1

Глава 23

Когда я пришел, она уже была там. Сидела под деревом, дожидаясь меня. Услышав мои шаги, она улыбнулась, сбросила платье и шагнула в воду.

Я последовал за ней. Даша поплыла вдаль, на середину Иртыша, а я тем временем намылился, желая отмыть с себя грязь и копоть, которые сегодняшний день принес в немилосердном количестве. Мыло, признаться, у Ермака было не чета тому, которое используется в 21 веке. Темно-коричневое, крошится. Этот кусок был еще ничего — пах травами, а то, которое использовали казаки в бане, напоминало обугленное на костре сало.

Перестав быть похожим на шахтера (преувеличиваю, хотя и не особо), я поплыл к Даше. После долгого поцелуя на середине реки, она спросила меня:

— Никто не обратил внимания, что ты идешь сюда?

— Никто, — ответил я. — Во всяком случае, этого не заметил. А почему кто-то должен был этим заинтересоваться?

— Только что назад по этой дороге ушла я, а потом ты. Несложно догадаться, что мы идем на одно и то же место.

Я вздохнул.

— Давно хотел спросить, но все было как-то неудобно. Почему мы должны скрывать наши отношения? Что в этом такого? Здесь люди и женятся, и встречаются без брака, никто не находит в этом ничего плохого. Живут вместе, и ни о чем не думают. Или ты стесняешься отношений со мной?

Помолчав и посмотрев на воду, я улыбнулся:

— Вроде не такой уж и страшный…Не пью, в отряде уважаемый человек…

Даша посмотрела в сторону.

— Я уже была замужем, — сказала она. — Сейчас мне девятнадцать, а родители заставили меня выйти замуж в пятнадцать лет. Он тоже был, как ты говоришь, уважаемым человеком. Но злым и жестоким. Моя жизнь была адом. Он вместе с Ермаком ходил в походы против ногайцев и крымских татар. Родители выдали меня из-за денег. Он погиб. У меня, наверное, не было более счастливого дня, чем тот, когда я об этом узнала.

Она снова отвернулась.

— И я поклялась, что больше никогда не выйду замуж и не буду зависеть ни от одного мужчины.

Теперь стало все понятно. Я не стал сейчас ничего говорить, что-то объяснять. Наверное, должно пройти время.

А сейчас нам время терять нельзя, поэтому я обнял девушку рукой, мы снова поцеловались и поплыли к берегу — для того, чем мы планировали заняться, удобнее, если под ногами будет твердая опора.

Хан Ильдаш был не молод, но и не старик. Высокий, сухой, с лицом, будто вырубленным из берёзы. Одет он был богато и торжественно. В облегающий кафтан из плотной ткани, с вышивкой, и тюбетейку, блестящую от золотого шитья.

С ним пришли два сына и три бея.

У входа в шатёр Кучума они остановились. Один из телохранителей Кучума, помедлив, сказал Ильдашу:

— Тебя ждут, — и откинул полог.

Ильдаш ничего не ответил, наклонил голову и шагнул в шатер.

Внутри было тепло. Кучум сидел на ковре, полуобернувшись к огню. Неподалеку от него — два советника, с другой стороны шатра — мулла с Кораном. Хан не поднялся, только чуть приподнял бровь:

— Ты прибыл.

— Да, — ответил Ильдаш. — Я пришел, как и обещал.

Кучум помедлил, глядя на огонь, словно желая показать, что визит хана Ильдаша для него значит не слишком много.

Затем все-таки произнес:

— Присягаешь?

— Присягаю, — глухо проговорил Ильдаш.

Он сделал шаг вперёд, опустился на одно колено и снял плеть с пояса. Протянул её хану:

— Моя воля — твоя воля. Моё войско — твоя сила. Границы твоего улуса — и мои границы. Кто идёт против тебя — идёт против нас.

Кучум молча взял плеть. Это был старый тюркский знак власти. Затем протянул руку, и Ильдаш коснулся её лбом.

Мулла подошёл ближе, раскрыл Коран. Произнес:

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Поклянись.

— Валлахи, биллахи, таллахи, — твёрдо сказал Ильдаш, глядя на священную книгу. — Обещаю быть верным, участвовать в походе, не укрывать беглых, не нарушать мира.

За ним по очереди поклялись все — сыновья, беи. Мулла кивал, потом закрыл книгу и слегка поклонился Кучуму.

— Так и будет, — подняв подбородок, произнес Кучум. — Пусть твои войска готовятся и ждут.

— Люди мои готовы, — проговорил Ильдаш. — По первому твоему слову они бросятся в бой.

Затем Ильдаш кивнул одному из своих беев, он ненадолго вышел из шатра и вернулся со слугами, внесшими в шатер Кучума три сундука. В них находились подарки.

Сначала на свет появились три соболиные шубы, каждая с воротником из чернобурки, с вышивкой по швам. Мех тщательно вычищен и блестел. Шубы являлись символом северного богатства.

Следом — лук с тетивой из оленьей жилы, с набойкой и набором стрел в кожаном колчане. Это уже был не просто подарок, а знак воинского уважения.

Из следующего сундука вынули посуду с мёдом и головки сыра, мешочки с сушёными ягодами и вяленым мясом — дары гостеприимства, пищи, процветания. Поверх всего — кувшины с кумысом и ароматным маслом.

Последним был особый подарок: тонко вытканный ковёр, узором отсылающий к роду Ильдаша — почти родовой герб, испещренный таинственными символами. Ковёр означал землю. Владение им — власть над землей.

Хан Кучум смотрел на подарки молча, не шевелясь. Затем повернул голову на своего советника и коротко кивнул.

В шатер внесли сундуки теперь уже с его подарками.

Вынули саблю с арабской надписью на клинке, в ножнах из красного сафьяна. Вторым шёл пояс с серебряными бляхами — тяжёлый, сверкающий.

Затем — шёлковый кафтан с золотым кантом. По традиции, этот подарок означал принятие в близкий круг. «Теперь ты свой».

Последним был свиток с печатью Кучума, где признавалось право Ильдаша на его родовые земли, охотничьи угодья и сбор дани — но теперь уже от имени верховного хана.

…Через несколько часов, после совместной трапезы, Ильдаш ехал на лошади, возвращаясь к себе. За ним следовали беи и два десятка телохранителей.

Сыновья Ильдаша ехали позади, в отдалении. Один из них был явно старше второго. Никакой радости на их лицах не было.

— Что все это означает? — спросил младший сын.

Вопрос прозвучал таким голосом, будто ответ на него уже был известен.

Старший ответил не сразу, а потом проворил:

— Только то, что наш род теперь отправят первыми под выстрелы Ермака, и ничего больше.

На рассвете я пришёл в кузню. Воздух ещё был прохладным, но в мастерской царила жара. Горн пылал всю ночь. Без перерыва люди, сменяя друг друга, трудились над подготовкой железных полос для пушек. Их отбивали, выправляли, подгоняли по длине и ширине. Сегодня же настал день сборки — нам предстояло начать собирать составную пушку.

Макар уже находился здесь. Либо не уходил, либо пришел раньше меня. Судя по уставшему лицу, более вероятно то, что не уходил. Спрашивать было неудобно.

— Ну что, начнём, — сказал я, глубоко вздохнув и упрямо наклонив голову.

Основные части у нас уже есть — полосы, обручи, составной деревянный сердечник, вокруг которого будет проводиться сборки, металл для каморы, внутренней втулки и остальное. Осталось всего-то ничего — соединить все это в одно целое. Какая малость!

Шучу, если, что.

Работа ответственнейшая. Пушка из железных полос надежнее деревянной, но только при одном условии — что ее хорошо сделали. Если с деревянным орудием мало что исправишь — коль ствол прочный, то не разорвет, а если слабый — увы, и ничего с этим не поделаешь, то с железной ситуация иная. Все зависит от мастерства и трудолюбия кузнеца.

Так что посерьезней, Максим. Брови нахмуривай, бери инструмент и вперед.

Но не успел я снова стать серьезным, как ко мне в кузню заглянул лично Ермак. Посмотрев на то, как собирается пушка, он отозвал меня в сторону.

— Скоро приедет татарский старейшина Юнус-бий Кармышев, я хочу, чтоб ты послушал. Гонец от него утром уже приходил. О встрече договорено.

— Еще один разведчик? — спроси я, вытирая со лба пот. — Только что приезжал какой-то хан с предложением оставить Сибир, чтоб нас Кучум взял тепленькими в чистом поле. Стоит ли терять на них время и выслушивать заковыристые предложения?

— Нет, тут что-то другое. Это человека мы знаем, он и раньше помогал в переговорах. Не все татары под Кучумом, и не все наши враги. Есть те, кому можно верить, кто если сказал, что не обманет — значит, не обманет. Не все наши такие! Он, конечно, чужой, но славится своей добротой и любовью к справедливости. А еще он умный и готовый идти на компромиссы. Он у татар в каком-то смысле вроде святого, хотя так говорить неправильно.

Старейшина прибыл к полудню. Его сопровождали четверо всадников — двое молчаливых охранников с луками за спиной, молодой татарин, должно быть, писарь или советник, и еще один, совсем мальчишка, гонец.

Сам старик был в тяжёлой суконной чапане, с меховым воротом, на голове высокий тюбетей. Он держался прямо, хотя годы тянули спину вниз. Лицо его было изрезано морщинами, глаза — глубокие, чёрные, как сырая земля.

Мы встретили их у крепостных ворот. Ермак вышел сам, без помпы, только с Мещеряком и мной. Поприветствовали друг друга, и Ермак указал на большую избу, где проводились военные советы. Там уже поставили чай, нарезали хлеб, мясо, сушёные ягоды — всё, как полагается.

Когда вошли в избу, старейшина неторопливо снял чапан и сел на лавку. Его люди встали чуть поодаль, не садясь. Мы заняли свои места — я рядом с Ермаком, чуть в стороне. Молчали с минуту. Только потрескивал огонь.

— Я пришёл говорить, — наконец сказал старик по-русски. Его голос был глухим и уверенным. — Кровь пролилась. Много. С обеих сторон. Мудрость не в том, чтобы лить ещё. Мудрость в том, чтобы знать, когда остановиться.

Ермак молча кивнул. Юнус-бий продолжил:

— Кучум не из здешних. Он пришёл с юга. Он взял силу, но не сердца людей. Ты, Ермак, взял город, и теперь хочешь удержать его. Я стар. Видел и ханов, и царей. И скажу тебе: война не вечно. Слушай, что я принёс.

Он по очереди посмотрел в глаза Ермака, меня и Матвея.

— Есть предложение. Ты остаёшься в Кашлыке, в ставшей твоей крепости. Кучум — уходит на юг, делает свою ставку там. Пусть будет две столицы. Пусть Русь идёт на восток — да. Но с миром. Пусть хан остаётся, но признаёт царя. Платит дань или, если он не хочет этого слова, отправляет дары. За счет торговли он вернет их и получит гораздо больше. Московский царь далеко, и он не будет Кучуму мешать жить так, как ему хочется. В Кашлыке сейчас разные люди, но ты не запрещаешь им молиться своим богам. Никто из твоего отряда не имеет права обижать тех, кто жил здесь издавна.

Наступила тишина. Только ветер потрескивал в щелях.

— Да, — сказал Ермак. — Слова твои разумны. Мы сражались, теряли братьев. Я не затем пришёл в эту землю, чтоб лить кровь без конца. Но… — он взглянул на меня, потом на Мещеряка, — думаешь, Кучум согласится на такое?

— Надо попробовать. Доблесть не только в том, чтобы победить в схватке, а и в том, чтобы ее избежать. Испокон веков мирились даже самые заклятые враги, когда с ними говорил голос разума.

Сказав это, старейшина долго молчал, думая о чем-то.

— Я поговорю с Кучумом, и вернусь к тебе. Многие здесь хотят мира, но боятся ханского гнева. И ты знаешь это.

— Буду очень рад, если войны удастся избежать., — сказал Ермак.

Они поднялись, и мы проводили их до ворот. Старик сел на коня тяжело, но без помощи. Затем они уехали в начинающую темнеть даль.

— Ермак Тимофеевич, это хитрость или Кучум действительно может согласиться на такое?

— Не знаю, — пожал плечами атаман. — Но Юнус-бию можно верить. Он здесь очень уважаемая фигура. Часто выступает кем-то вроде судьи, разрешает споры, не доводя до войны, или улаживает конфликты. Так что шанс есть. Кучуму верить нельзя, но если Сибир по итогам переговоров останется за нами, то мы ничего не теряем.

Юнус-бий ехал почти весь день. К вечеру около его походного шатра послышался стук лошадиных копыт — это вернулся гонец, посланный к хану Кучуму. Он принес благую весть — хан готов разговаривать.

Через час Юнус-бий со своими людьми подъехал к ханскому шатру.

В ставке хана Кучума их ждали. Шатры стояли у подножия холма, возле излучины реки. Караульные, узнав Юнуса, почтительно склонили головы.

Хан Кучум сидел один в шатре. Когда Юнус-бий вошёл, хан встал — уже и не вспомнить, когда он делал, если кто-то заходил к нему. Они были давно знакомы, и хотя дороги не совпадали, уважение хана, судя по всему, никуда не исчезло.

— Юнус-бий, — сказал Кучум, слегка поклонившись, — я очень рад тебя видеть. Но твой приезд — это добрый знак или весть с острого края клинка?

— Случаются и хорошие вести, — спокойно ответил старейшина. — Я был у Ермака. Мы говорили не как враги, а как люди, которые ищут мира. Я сказал ему, что поеду затем к тебе.

Хан промолчал и рукой указал на место перед собой. Юнус не спеша сел.

— Я передал ему предложение, — начал он. — Вот суть: пусть Искер останется за ним. Пусть станет второй столицей, на востоке. Ты уходишь южнее, делаешь свою ставку там. Пускай Русь идёт дальше, но с миром. Ты остаёшься ханом, как был. Не надо называть это присягой, если слово не по сердцу. Пусть будет договор. Ты посылаешь дары царю — и получаешь мир, торговлю, уважение. За мех, за пушнину можно получить то, чего у нас нет: железо, ткани, инструменты. Это будет выгодно всем. Ермак дает слово, что не будет вмешиваться в чужую жизнь. Никто не запретит молиться, как велит сердце.

Кучум долго молчал. В шатре слышно было, как потрескивает огонь в очаге.

— Интересно, — наконец сказал хан, чуть склонив голову. — Очень даже.

Он посмотрел в пол, затем на Юнуса.

— Я тоже устал. Ты прав. Кровь — она горяча, но в ней тонет и память, и разум. С удовольствием я бы торговал с Москвой. Пусть привозят своё железо и сукно. Нам не жаль соболя, если взамен мы получим спокойствие. Сибирь большая. Очень большая. Здесь всем хватит места. Пусть будет Ермак в Искере. Пусть даже называют его хозяином, но не рвут землю с корнем, не пытаются требовать от людей того, чего они не хотят.

Он улыбнулся искренне, даже как-то тепло. Люди давно не видели у него такой улыбки.

— Присягать… — повторил он. — Нет. Я не кланяюсь перед чужим богом. Но договор — это хорошо. Пусть будет договор. Дары — не проблема. У нас их больше, чем у них складов. Мир возможен. Почему бы и нет. Если мне будет оказано уважение, я готов на многое.

Юнус выдохнул. Он не позволил себе расслабиться, но в душе отступило напряжение, копившееся неделями. Всё было сказано. Всё принято. Он поклонился, встал, и ещё раз посмотрел в глаза Кучуму.

— Ты мудр, как и прежде, хан. Пусть наши дети и дети наших детей живут в мире, а не среди войны. Я передам твои слова. Клянусь, я сделаю все, чтобы на этой земле настало спокойствие.

— Да, — кивнул Кучум. — Люди будут благодарны тебе за то, что ты делаешь.

— Я передам Ермаку их немедленно, — ответил Юнус. — Нельзя терять времени. Я буду ехать всю ночь. Так, как ездил в молодые годы.

Он и Кучум вышли из шатра. Попрощавшись, Юнус забрался в седло и быстро уехал, сопровождаемый своими людьми.

Когда кони старейшины скрылись за холмом, Кучум все еще стоял, глядя ему вслед.

Затем он медленно поднял руку, и к нему подбежал один из телохранителей.

— Позови Салиха.

Через минуту к нему подошел советник — человек в темной одежде, с пустыми, ничего не выражающими глазами. Он казался будто неживым, настолько его лицо походило на неподвижную маску.

Кучум не смотрел на него, погруженный в свои мысли. Они были явно печальными. Судя по всему, хан принял какое-то важное решение, но оно далось ему очень нелегко.

— Ты знаешь, что делать.

Советник ничего не ответил. Лишь слегка склонил голову и быстро скрылся в темноте.