Военный инженер Ермака. Книга 1

Глава 2

— В дозоре стрельба! — крикнул один из казаков.

— За мной! — рявкнул Ермак, и мы прибавили ходу. Кони перешли на рысь. Ветки хлестали по лицу, земля мелькала под копытами. Матвей вытянул саблю, Лука прокричал кому-то из молодых казаков:

— Без команды не стрелять!

Через минуту мы выскочили к опушке. Запах пороха еще висел над кустами. Двое казаков из дозорной группы, стояли, переводя дух.

— Чего случилось? — спросил Ермак, осматриваясь.

— Татаре были, — хрипло сказал казак. — Не местные, Кучума. Несколько человек. Подошли со стороны леса, наверное, хотели к городу пробраться. Мы по ним из пищалей. Одного точно свалили, другого, может, ранили. Они не ответили. Видно, не хотели лезть в бой. Пока мы перезаряжались, в кусты и бежать. Догнать не получится, уже далеко ушли.

— Разведчики, — сказал Лука. — Совсем зачастили. Кучум, похоже, готовит большое нападение.

— Это давно известно, — хмуро ответил Ермак. — Мещеряк, Лука, усильте караулы.

Лошади пошли шагом. Мы пересекли залитый уходящим солнцем луг, огибая огороды с капустой, репой, свёклой и тыквами, мимо пастбищ, где паслись козы, вытягивая шеи к проезжающему отряду. Вдалеке, как сгнившие зубы, чернели пни — следы недавней вырубки, расширявшей пространство перед городом.

Ворота Сибира находились у самой реки, рядом с лодочной пристанью, сделанной из бревенчатых мостков и укрытых навесами из бересты. Около нее стояло множество больших лодок — казачьих стругов. Несмотря на вечер, люди продолжали работать — выносили тюки, разгружали бочки, катили колеса. Стоял привычный шум поселения: лязг железа, плеск воды, лай собак, громкие разговоры людей.

Мы слезли с лошадей и пошли сквозь ворота. Внутри город был застроен плотно. Деревянные избы, юрты, мастерские.

У самого центра Сибира бурлил рынок. Вдоль грубо сколоченных лавок и разложенных на земле пологов толпились люди: русские, местные татары, ханты, манси. Кто в кафтане, кто в шкурах, кто в пёстром халате.

На верёвках висела вяленая рыба, на бочках, прикрытые ветками от мух, лежали куски копчёного мяса. Татарин в кожаном переднике ловко орудовал топором, разрубая овечью тушу и что-то объясняя покупателю.

Дальше шли шкурные ряды — бобры, выдры, песцы, медвежьи шкуры были разложены по доскам на притоптанной земле. Возле них суетились купцы. Здесь пахло прелым мехом и солью, которой натирали шкуры от гниения. Еще дальше торговали травами — насколько я успел заметить, мятой, полынью, иван-чаем, зверобоем и другими.

Старуха в платке расставляла узелки с кореньями и шептала что-то на татарском.

Поодаль были ряды глиняной и деревянной посуды, берестяных коробов, корзин и верёвок. Лежали корыта, ложки, ковши и даже детские игрушки — глиняные свистульки и куколки из тряпок. Около этого ряда крутилось много детворы.

Церковь и мечеть находились около стены острога — внутренней крепости Сибира, огороженной таким же частоколом из бревен, что и внешние стены. Он представлял собой квадрат со стеной в шестьдесят метров. Даже над воротами, сейчас открытыми, нависли похожие сторожевые башни. Под ними стояли два хмурых казака с саблями и пищалями. Очевидно, в острог пускали далеко не всех. Всего башен было шесть — по одной на каждом углу и две — над большими воротами.

Вдруг к нам подошел старик. Лет семидесяти, с лицом коренных жителей Сибири. Лицо морщинистое, глаза запавшие, жидкая борода. Одет в темный холщовый балахон, на груди висит кожаный мешочек. На людей старик не смотрел — взгляд уставлен куда-то вниз, в землю.

Мы остановились.

— С чем ты пришел, Нельмак? — спросил Ермак. Было видно, что этого человека сейчас ему не очень хотелось видеть.

— Кум-Яхор приглашает тебя к себе, атаман, — глухо сказал старик с сильным акцентом. — Сам он прийти не может. Его не отпускают духи. С ночи он слушает голос земли и голос неба. Сидит в юрте своей, не ест, не пьёт, только вдыхает дым и слушает. Духи держат его возле себя.

— Пусть приходит, как отпустят! — хмыкнул Матвей. — Шаман вогулов находится в городе только потому, что атаман казаков ему разрешил здесь быть.

— Окажется поздно, — не поднимая головы, ответил старик. — И еще он просил привести с собой казака по имени Максим Задумчивый. Того, кто только что был мертв. И пусть его сопровождают сильные воины.

Ермак и Матвей переглянулись.

— Вот оно что, — покачал головой Матвей. — И откуда он узнал о том, что случилось?

— Идем, — сурово сказал Ермак.

Он кивнул Луке, и тот, заметно помрачневший, вместе с двумя казаками отправился следом за атаманом и мной. Причем шли они так, будто я стал задержанным.

Нельмак остался на месте.

Недалеко от стены, на пустом пятачке стояла одинокая юрта. Над ней висел легкий дымок, а у порога сидела старая женщина и что-то перетирала в деревянной ступке. Она подняла глаза, посмотрела на Ермака и ничего не сказала.

— Жена, — бросил Лука.

Ермак махнул мне:

— Пошли.

Юрта была широкой, натянутой из оленьих и медвежьих шкур, украшенной висюльками из костей, зубов, птичьих черепов. Воздух внутри густо пах дымом, сушёными травами и чем-то ещё — древним, мускусным. В глубине сидел шаман — худой, высокий старик лет семидесяти, одетый в шкуры. Кожа у него была тёмная, лицо — как кора векового дуба, всё в прорезях морщин. Грудь украшена ожерельем из когтей, сбоку лежал бубен и нож с резным костяным лезвием.

Он не встал, не обернулся, не поприветствовал. Просто сидел, глядя в пол, рисуя пальцем круги на ковре из шкур. Только когда Ермак, Матвей и Лука сели, он медленно поднял глаза. Я остался стоять. Сопровождающие казаки тоже не садились.

— Здравствуй, Кум-Яхор, — сказал Ермак. — Ты пригласил нас, и мы пришли.

Шаман молчал. Я чувствовал на себе его взгляд — тяжелый, враждебный, проникающий внутрь. Он произнёс что-то на непонятном языке. Затем он поднял бубен, дважды ударил в него и указал на меня.

Потом медленно, очень медленно, заговорил все на том же странном языке. Голос у него был низкий, гортанный. Женщина перевела:

— В нем появилось зло. Оно пришло из Нижнего мира и может погубить нас всех. Мне сказали об этом духи.

Я вытаращил глаза и едва не выругался. Только этого мне не хватало.

— Зло? — переспросил Ермак.

— Да, — перевела ответ шамана женщина. — Зло. Его душа темна, она ищет крови, чтоб испить ее своим черным ртом.

— И что нам делать? — вздохнул Ермак.

— Тело — это чаша, в которое налита душа. Если разбить чашу, черная душа разольется и уйдет сквозь землю вниз — туда, откуда она пришла, и не сможет вредить людям.

— Убить? — спросил Матвей. Ермак мрачно посмотрел на него, как бы удивляясь, что тот не понял такого очевидного намека.

— Я не зло, — возмутился я. — Это глупость. Никакой крови я не ищу. Что он такое говорит⁈

— Спасибо тебе, Кум-Яхор, за совет, — произнес Ермак. — Решим, как поступить.

Мы вышли из юрты, и казаки по приказу Луки связали мне сзади руки толстым кожаным ремнем.

Очень невесело. Стоило ли обретать новую жизнь, чтоб тут же ее потерять?

— В посаженную избу его, — распорядился Ермак. — Завтра вернется отец Игнатий и послушаем, что он скажет. Шаманы могут знать о том, что происходит, но они нам не указ. Но если и Тихомолв подтвердит, что он — зло…

Дальше говорить Ермак не стал. Все и так ясно.

«Посаженная изба» оказалась бревенчатым сооружением с маленькими окошками, похожими на бойницы, с глубокими деревянными ставнями, которые снаружи закрывались на крепкий засов. Стены толстые, дверь тяжелая, окованная железными полосами с замком и засовом снаружи.

Внутри, как и следовало ожидать, оказалось неуютно. Сруб освещался слабым светом, пробивавшимся сквозь щели в ставнях и в крыше. Посреди избы — грубо сколоченный стол из потемневших досок, лавка у стены, широкая, но жесткая, предназначенная для сна заключённых. Была еще печь, но никаких дров рядом с ней.

В углу стояла кадка с водой, рядом ковшик. Под кадкой пол мокрый, видно, она немного подтекала. Мне принесли еду — кусок хлеба и деревянную миску с рыбой. Есть хотелось, несмотря на всю ситуацию.

Что за чушь нес шаман? Какая черная душа? Какой поиск крови? То, что он мог узнать о моем появлении здесь, это ладно. Шаманы умеют тонко чувствовать мир вокруг… но с чего он решил, что я желаю зла? Или он специально обманул Ермака? Очень на это похоже. В Сибири шестнадцатого века много разных племен, поэтому все очень непросто. Шаману вогулов Ермак разрешил жить в захваченной им татарской столице, но является ли шаман его другом?

Понятно, что здесь политика — Ермак, как умный человек, привлекает на свою сторону исконных жителей этих мест, или, хотя бы, добивается их нейтралитета. Но, похоже, среди них есть те, кто пытается причинить вред.

Хотя, может, шаман просто заблуждается. Показалось ему что-то — и поверил в это. В любом случае, мою судьбу завтра решит походный священник. Буду надеяться, что он порядочный человек.

Несмотря на тревоги, я хорошо выспался. Утром мне снова принесли еду. Я все съел и продолжил ждать суда над собой. Только когда стемнело, дверь снова открылась.

Вошел казак и с ним мужчина лет пятидесяти. Сухой, в темной рясе, с аккуратной седой бородой. Священник отряда Игнатий Тихомолв.

— Ты, стало быть, тот, кто потерял память, и кого шаман вогулов назвал «темной душой»? — улыбнулся он.

— Да, я. Вроде того… — я развел руками.

От его улыбки мне стало спокойней. Да и лицо у человека умное, рассудительное.

— Я здешний иерей. Игнатий. Казаки прозвали меня Тихомолвом. Хотя обычно я говорю не так уж и тихо.

— Максим, — скромно ответил я.

— Вообще-то, мы знакомы, — снова улыбнулся Игнатий. — Пойдем со мной. Надо поговорить

Церковь в Сибире стояла неподалеку от стены острога, с внешней стороны. Все правильно — в острог входить имеют право не все, а в церковь — кто угодно. Рядом с ней — келья отца Игнатия, сложенная из тесаных бревен, с крошечным окошком.

В церкви было очень чисто, пахло ладаном и еловыми лапами. Мы (я, Игнатий и казак-конвоир) заглянули в церковь, а затем прошли в келью. Меня поразило число книг в ней. Я узнал церковнославянские буквы.

— Видишь ли, — сказал Игнатий, глядя мне в глаза, — не очень понятно, что с тобой случилось. Да еще и шаман подлил масла в огонь. А он, хотя и язычник, замечает многое.

Я ответил не сразу.

— Моя душа не стала черной, — проговорил я. — Крови она не хочет. Не знаю, что произошло, но зла людям я не желаю. Я потерял память, но когда меня окружил свет, я многое узнал о мире и хочу применить эти знания во благо.

— Я человек грамотный, — спокойно сказал Игнатий. — Много читал. И много думал. Мир не так прост, как кажется. Может, то, что случилось есть промысел Божий. Но мне бы хотелось в этом убедиться. Увы, не один Бог действует на земле.

Он встал, зажег лампаду, подошёл к иконе и перекрестился. Потом остановился, будто задумавшись.

— Подойди, — сказал он, не поворачиваясь.

Я встал. Он достал из ящика небольшой крест, потемневший от времени, и ладанку.

— Протяни руку.

Я протянул. Он вложил в ладонь крест. Я ощутил его вес, гравировку.

— Что ты чувствуешь? — спросил он.

— Тяжёлый, — ответил я. — И… старый.

— Хорошо, — кивнул Игнатий. — А тебя, я смотрю, не трясёт. Ты не горишь, не мечешься. Душа твоя тиха. Видно, ты не одержим. Тот, в ком бесы, не смог бы держать этот крест в руках. Он очень старый.

Я почувствовал, как у меня гора с плеч упала. Все, похоже, остаюсь жить. Не сожгут на костре. Спасибо тебе, отец Игнатий! Я навеки твой должник.

Он перекрестил меня и прошептал молитву.

— Да сохранит тебя Господь в этом мире. Пусть разум твой будет на пользу людям, а сердце — не ожесточится.

— Спасибо, — поблагодарил его я.

— А что за знания тебе рассказал свет?

Я на секунду задумался.

— Много всего… Разные приспособления, даже оружие…

— Расскажи об этом, — сказал Игнатий. — Так ты поможешь в борьбе с врагами. С теми, кто не хочет, чтобы люди жили счастливо и свободно. Тьма действительно распростерла крылья над этой землей, но ты — не ее часть. Ты будешь воевать с ней.

— К тому же, — понизив голос, чтобы не слышал сопровождающий нас казак, добавил он, — если ты начнешь помогать отряду, люди к тебе быстро привыкнут. А пока что будут коситься, несмотря на то, что я скажу, что с тобой все хорошо.

Через несколько секунд к нам в открытую дверь заглянул Ермак, Матвей Мещеряк, и с ними еще двое, их я не знал. Ермак посмотрел на меня, а потом, вопросительно, на отца Игнатия.

— Он не одержим, — сказал Тихомолв. — Он такой же, как мы. Шаман ошибся.

Ермак недоверчиво покрутил головой, но было видно, что он обрадовался.

— Значит, не придется кровь проливать. А память к тебе не вернулась?

— Нет, — развел руками я.

— Тогда сделаем так. Пока что ты остаешься здесь, но еще не с нами. Не в отряде. В караул ты ходить не будешь, пищаль мы тебе пока не дадим. Отец Тихомолв сказал, что нет в тебе бесов, но мы на тебя какое-то время еще посмотрим. Дальше видно будет. Теперь ты свободен, можешь ходить, где угодно. Но помни — если захочешь причинить зло, спасения не жди.

— Понял, Ермак Тимофеевич, — ответил я.

Ермак кивнул, и ушел вместе с Матвеем и остальными казаками. Я вышел из кельи.

Небо совсем потемнело. Частокол стоял черной стеной, в воздухе чувствовался запах разожжённых костров. Где-то ухнул филин. Воздух был свежий, но тяжёлый, пропитанный древесным дымом и чем-то ещё незнакомым. Город спал не весь — кое-где ещё потрескивали угли, слышались голоса, лаяли собаки.

Я брёл по Сибиру. По сторонам теснились тёмные, неровные срубы, из-под крыш торчали пучки трав, у порогов стояли вёдра, поленницы, плетеные ловушки для рыбы и прочее. Всё казалось одновременно живым и призрачным — шаг в сторону, и оно исчезнет, как сон.

Из темноты вышел Лука Щетинистый. Его силуэт я узнал сразу — торчащая клочьями борода, руки вразлёт, сабля на поясе, прищуренные глаза. Из-за бороды он получил свое прозвище, больше не из-за чего. Внешность немного смешная, но скольким врагам при встрече с ним было не до смеха!

— Ну что, пойдём. Покажу тебе, где ты жил. Один жил, без баб и детей, а то ж ты и этого не помнишь, — хитро добавил Лука.

Мы свернули к краю улочки, где между избами росла маленькая одинокая сосна. Почему ее не срубили, непонятно. Изба была небольшая, покосившаяся, но крыша и стены прочные. Лука открыл дверь и кивнул:

— Вот.

Он помолчал, потом добавил:

— Ты знай… присматриваться будут. Все знают о том, что случилось. Думай что хочешь, но пока ты чужой. Слова шамана так просто из памяти не исчезнут. Даже если и не злыдень, всё равно чужой. Потому и оружие тебе сейчас не вернем. Обижайся или нет, как хочешь. А дальше будет видно. Будь благодарен Ермаку, что оставил тебя в живых.

Я кивнул. Лука посмотрел ещё секунду, будто что-то хотел сказать, но не стал. Махнул рукой, развернулся и ушёл, растворившись в ночи.

Я зашёл в избу. Темно! Пахло сухими травами и старым деревом. В углу — нары, покрытые оленьей шкурой, рядом — лавка, глиняная плошка, деревянная кружка. Печь топилась, похоже, давно, хотя на полу сухие дрова и тонкие ветки для розжига. Окно затянуто бычьей пленкой. Я лёг на застеленные, положил руки на грудь и уставился в потолок.

Затем снял куртку и обнаружил, что на груди, как раз напротив того места, где у меня всегда был сибирский амулет, покраснела кожа. Даже вроде небольшой ожог. Не амулет ли меня сюда перекинул?

Сна не было. Голова еще немного побаливала. Мозг пытался понять, что произошло и свыкнуться с новым телом.

В принципе, его (то есть, мозг), можно понять. Теперь у меня нет ни семьи, ни прошлого в этом мире, только имя и изба, в которой я сейчас нахожусь. А вокруг люди, и они меня опасаются. Хотя их тоже можно понять! Наверное, мне действительно очень повезло, что Ермак решил меня не убивать. Времена сейчас суровые. Не знаю, кто живет в Сибире, но адвоката здесь точно ни одного. Случись что, обжаловать решение казаков избавиться от «нечистой силы» мне никто не поможет.

Спустя час или два я встал и вышел на улицу. Городок спал. Ветерок колыхал едва заметные сизые струйки дыма. Я пошёл в сторону стен, мимо спящих хат и тихих дворов, туда, где возвышался частокол.

На стене, около козырька, защищавшего от косых стрел сверху, дежурил молодой казак. Он посмотрел на меня, не сказал ни слова, но руку на саблю положил. На подставке рядом с ними лежала ручная пищаль и арбалет. Я просто кивнул, не приближаясь, и встал у края.

За стеной — чёрная река Иртыш, лес и тьма. Где-то в этой тьме шевелились враги, животные, духи, и не угадаешь, кто ещё.

Думай, Максим, сказал я себе, как правильно поступить в этой ситуации. Но жаловаться — грех. Мало того, что живой, так еще и вдвое помолодел. Силу в руках чувствуешь огромную, прям как в молодости. Да ты и есть сейчас в молодости!

Однако, если тебе здесь не нравится, если хочешь, что все было по правилам, попроси у кого-нибудь пищаль и застрелись. Будет как раз то, что произошло на даче.

Не, поежился я, не хочу. Поэтому буду осваиваться в новом мире. Чужом, жестоком, но интересном. У меня, в конце концов, огромный жизненный опыт и знания, до которых тут четыре с половиной столетия. То есть, довольно долго.

Да и женщины тут, если что, ходят. Много их в городке, и некоторые очень симпатичные! Так что, будь веселей. Причин для этого достаточно.

Когда ночь окончательно взяла своё и погасли даже последние костры у стен, я стоял на настиле внешнего частокола и смотрел в темноту. Шуршал ветер, перекликались какие-то ночные птицы.

Вдруг ночные звуки изменились. Всколыхнулась тишина, как от чужого присутствия. Я присмотрелся. Рядом со мной только силуэт часового, одинокий, словно вросший в бревна.

Из тени между грядок, раскинувшихся перед стенами, вышло нечто приземистое. Свет звёзд помог разглядеть кабана. Небольшого, молодого, но всё равно с тяжёлым телом и мощной грудью. Он нюхал землю, рылся в огороде, копал корни. Казак на стене тоже заметил его.

— Кабан, — негромко сказал он, глядя вниз. — Далековато. Не достану.

Он поднял арбалет, прицелился, но тут же опустил.

— Стрела не достанет. Зря потрачу. Эх!

Затем огляделся по сторонам, быстро привязал к деревянному крюку верёвку, перекинул её через стену и начал спускаться. Делал он это бесшумно, без суеты — видно, что не впервой. Земля не скрипнула под его сапогами, когда он оказался внизу. Казак осторожно пошёл в сторону кабана. Медленно, пригибаясь, и держа перед собой арбалет. Опасное дело затеял часовой, подумал я. Кабан, даже молодой, страшный противник. Но зверь, почуяв человека, резко дёрнулся, фыркнул и, развернувшись на месте, молнией метнулся обратно в темноту.

Казак выругался сквозь зубы, вернулся к верёвке и влез обратно на стену.

— Не вышло, — буркнул он. — А жаль, мясо кабанье в самый раз пошло б.

— Покажешь самострел? — спросил я у него. Арбалеты в эти времена называли именно так.

Он прищурился, посмотрел оценивающе, с подозрением. Давать мне в руки арбалет ему явно не хотелось.

— Зачем тебе?

— Интересно. Я теперь хорошо понимаю в оружии. Может, подскажу чего.

— А что ты подскажешь? — хмыкнул казак. — Как стрелять, я и без тебя знаю.

Он поколебался еще несколько секунд, но всё же протянул его мне. Осторожно, будто боялся, что сломаю. Ну или застрелю кого-нибудь.

Я взял арбалет. Он был тяжёлым, со скобой и стальной дугой, но натяжение не слишком большое. Где-то килограмм сто, в то время как сильный человек, поставив ногу в скобу, может осилить и сто тридцать — сто пятьдесят. Спусковой крюк топорный, болт — отточенный деревянный стержень с кованым наконечником без оперения. На тетиве следы износа. Всё сделано крепко, но грубо. Работает, но эффективность сильно ограничена. Бьет только накоротке. Особого смысла в таком оружии нет. Для защищенных целей нужна пищаль, а для врагов без доспехов значительно удобнее лук за счет большей скорострельности, хотя массивный арбалетный болт ударит сильнее, то есть, говоря научно, «обладает большей останавливающей силой».

— Не очень мне нравится, — заметил я, повернув его в руках. — Не слишком сильный, да и стрелять неудобно. Даже если б попал в кабана, он бы, скорее всего, раненый убежал со стрелой. И ищи его потом, когда рассветет.

Казак удивленно посмотрел на меня и хмыкнул:

— Ну а чего ж ты хочешь? Я тут ничего не исправлю. Не моя это забота. Самострелами занимаются плотники и кузнецы, они в них смыслят. А мы стреляем из того, что нам сделают…Из ружей и самострелов. Но пороха у нас мало осталось…

Я кивнул, вернул оружие.

— А не сделать ли самострел с «английским воротом», — вслух подумал я. — Или нет, лучше с «козьей ногой». С ней проще. Бить будет быстрее, не так сильно, как «ворот», но гораздо лучше этого.

Казак поднял брови:

— Это ты выдумываешь, али делал такие?

— Когда побывал на небесах в отключке, голоса рассказали, что можно изменить.

Казак взвесил на руке свой самострел и снова положил его на подставку.

— Ну гляди. Попробуй, если не шутишь. Нам оружейники умные не помешают. Но сам знаешь — тебе пока что не доверяют. Ходят слухи нехорошие.

Я остался на месте, а он ушёл обходить стену на своем участке. Я смотрел в темноту, туда, где исчез кабан. Где-то там, в ночном лесу, ходят звери, и, возможно, оттуда уже смотрят враги.

Там враги, а здесь друзья, для которых я чужой. Как заставить мне поверить? Наверное, действительно стоит начать хоть с чего-нибудь. Например, с того же арбалета (самострела).

«Английский ворот» — это лебедка, которая крутится и оттягивает тетиву назад. С ней можно сделать самострел чудовищной мощности, но вопрос, актуален ли он сейчас. Если смотреть хоть немного прагматически, то с «воротом» арбалет надо делать усилием килограмм в триста, иначе нет смысла крутить лебедку. Но! Стрелять из такого лучше только с опоры, потому что тяжелый, скорострельность низкая, и механизм очень сложный.

А вот рычажный механизм — так называемая «козья нога» — выглядит гораздо привлекательней. Сделать с ним арбалет вдвое мощнее вполне можно. В скорострельности он проиграет скобе раза в полтора, но бить будет гораздо сильнее, прошибая кольчуги и щиты.

И еще такой момент!

Лук, хотя многие об этом не знают, как правило, более дальнобойное оружие, несмотря на то, что мощность стрелы гораздо меньше, а сама она легче.

Энергия в момент выстрела передается дольше, более плавно (это не короткий арбалетный «бум»), аэродинамика у стрелы лучше, и сама она легче. На совсем большом расстоянии стрела, разумеется, поразит только незащищенную цель, но все равно. Однако тот арбалет, который я хочу сделать, значительно выиграет в силе удара на ближней и средней дистанции, и позволит поражать врагов значительно дальше.

Арбалет — это, фигурально выражаясь, боксер невысокий, короткорукий, но мощный. Зажмет у канатов, и пиши пропало. А лук — боксер классический, который много двигается на ногах и отстреливается несильными, но быстрыми сериями ударов.

Если что, луки я тоже очень люблю! Но о них позже. Сейчас — время арбалетов.

— Дай еще пищаль посмотреть, — попросил я казака. — Отшибло память — почти ничего не помню. На все смотрю, будто впервые.

Казак, на секунду задумавшись, согласно махнул рукой, мол, бери, чего уж там, товарищ мой беспамятный.

Она оказалась тяжёлой — килограммов семь, с длинным, чуть шероховатым железным стволом. Деревянное ложе, обструганное не слишком тщательно, с следами копоти и жира. Отверстие ствола шириной около двадцати миллиметров — в те времена единой системы калибров не существовало, мастера делали оружие, как кому больше нравится. Длина ствола — с метр или чуть больше. Глазомер у меня очень хороший, но присматриваться не хотелось — вести себя надо проще, и люди скорее посчитают меня своим. Замок, фитиль, затравочная полка… все, что и ожидал увидеть. Разумеется, никакого клейма, сделано ружье, скорее всего, на маленьком заводике Поволжья или где-то еще. Но стреляло уже не раз, и стрелять еще будет. Сколь простым бы оружие не было, к нему надо относиться уважительно, и тогда оно не раз спасет тебе жизнь.

Возвратив пищаль на подставку, я пошел прогуляться дальше по настилу (так называемому «боевому ходу») вдоль стены.

Все-таки интересно посмотреть, что здесь. Хочешь обустроиться — сначала осмотрись.

Через полсотни шагов меня встретили двое часовых — один с ручной пищалью, а второй стоял около небольшого орудия — «тюфяка», лежащего на деревянном лафете напротив бойницы. Ствол калибром около сорока миллиметров, длинной около полутора метров, кованый ствол, расширение у дульца, будто вытянутый колокол, предназначено для картечи.

Хорошая пушка. Легкая, если что, вдвоем унести можно. И лафет для нее не обязателен. Против не имеющих тяжелых доспехов толп — то, что надо.

Разумеется, она сделана не из бронзы — такую роскошь Ермак позволить себе не мог. Жаль, бронзовые и надежнее, и не ржавеют, а тут железо все-таки уже в пятнышках. Ну, тут уже ничего не поделаешь.

У артиллериста, что интересно, с собой была не пищаль, а лук — обычный, длинный, из клена. Показать я его не попросил — и так все ясно. Надо смотреть правде в глаза — сильно уступает он составному татарскому. И в дальности, и в силе. Составной опасен даже на трехстах пятидесяти метрах (хотя стрела, опускаясь под воздействием гравитации, никакую защиту не пробьет, но в тело вопьется). Обычный — на сто метров ближе, хотя многое тут зависит еще и от стрелы. Для спортивных рекордов используют легкие и с другими наконечниками, но тут война, а не олимпиада.

Дальше на стене я обнаружил фальконет — это орудие покрупнее «тюфяка» и калибром побольше. Тоже кованый ствол. Мощная вещь, хотя порох очень любит. Рядом с ним прохаживался человек с пищалью — я даже не понял, артиллерист или обычный часовой.

Разговаривать я с ним не стал и пошел дальше. Правильно сделал, потому что встретил настоящее чудо.

Это была многоствольная пушка, «сорока», «сороковая пищаль».

Залповик. В Европе такие называли «органными пушками», или просто «органами» из-за их сходства с небезызвестным музыкальным инструментом.

Восемнадцать стволов, калибром около дюйма, чёрных, ухоженных, вычищенных, с тонкими краями, располагались в два яруса, девять над девятью, собранные в прямоугольную железную раму.

Шикарная штука. И очень дорогая для этого времени. Хотелось рассмотреть ее получше, даже потрогать руками, но артиллерист и часовой смотрели на меня совсем подозрительно, поэтому я решил, что на сегодня впечатлений хватит и спустился на землю.

Затем я вернулся в свою избу. На столе в глиняном держателе стояли лучины — конечно, фиговый источник света, но все же лучше, чем ничего. Оружие и порох у меня забрали, оставив лишь небольшой нож с костяной рукояткой, да всякую мелочевку, вроде кресала с кремнем и двух кожаных кошелей с трутом и растопкой.

Просто так лучину не распалишь. Сначала трут — например, высушенный мох, затем растопка, и только потом, когда появится огонек, можно подносить лучину.

Так я и сделал. Все получилось, хотя и не с первой попытки. Кремень был плохой — от удара по кресалу крошился, искру дал не сразу. Где казаки такой нашли? Или нормальный кремень тут не попадается? Но зато трут и растопка оказались хороши, вспыхнули с первого раза. А за ними и лучина.

Поскольку перо, чернила и бумага у меня отсутствовали, пришлось царапать схему арбалета ножом на доске. Было нелегко, но все равно «нарисовал», даже самому понравилось. Если смогу добыть или сделать нужные вещи, у меня получится самострел, которого здесь еще не видели.

Тьма ложилась на землю, словно тяжёлое покрывало. На западе, за чёрной лентой Иртыша, гасли последние отблески заката. Край леса был окутан сыроватым вечерним туманом. У лошадей шёл пар из ноздрей.

Татарский хан Кучум сидел неподвижно, как статуя, на своём вороном жеребце. Хан был в тяжёлом чапане, расшитом серебром, с тёмно-синим тюрбаном, украшенным бирюзой. Его глаза, глубоко посаженные под нависающими бровями, смотрели в сторону Искера, вот уже несколько лет как чужого.

В отдалении стояли молчаливые телохранители, с луками и кривыми саблями. Возле хана на лошади сидел советник — худощавый, улыбающийся, с насмешливыми губами и кольцом на пальце, в темной шелковой одежде. На вид ему было лет тридцать. Вдвое меньше, чем хану.

Со стороны дороги послышался топот копыт. В свете закатных отблесков показался всадник — чёрная фигура, лицо скрыто тканью, из-за чего он выглядел почти как призрак. Он резко остановил лошадь в нескольких шагах от хана и быстро склонил голову.

— Весть, великий хан, — он глухо заговорил сквозь ткань. — В стане Ермака произошло что-то странное. Душа обычного казака странно изменилась, будто побывала в иных мирах. Я не знаю, что это может означать.

Хан не сразу ответил. Его лицо оставалось неподвижным. Только лошадь под ним переминалась, тревожась от холодного ветра. Затем Кучум медленно повернул голову к своему советнику.

— Что скажешь?

Советник пожал плечами и ответил с усмешкой:

— Пустяки. Это ничего не изменит. Пусть Ермак хоть возьмет на службу существ из шаманского нижнего мира — что с того? Город скоро падёт. Небеса начертили твою победу, о повелитель. Время Ермака и его людей подошло к концу. Они — чужие на этой земле, а ты — хозяин. Так велит судьба.

Кучум перевёл взгляд в направлении Искера. Он был совсем недалеко, за лесом.

— Нет, — тихо сказал хан. — Мне это очень не нравится. За этим человеком надо следить. А еще лучше — сделать так, чтобы он умер.

Шпион молча кивнул, развернул лошадь и исчез в темноте.

Кучум снова стал вглядываться в темнеющий горизонт.