Военный инженер Ермака. Книга 1

Глава 14

Все произошло как в замедленном кино. Я даже не успел выругаться — просто инстинкт сработал. Двинулся в сторону, и пуля просвистела мимо головы. Пистолет не фитильный, вот это да, пронеслось у меня в голове.

Татарин, охрипшим от боли голосом, вскрикнул и рванулся на меня с саблей. Я тоже уже выхватывал свою. Лицо загорелось огнем, но движения были четкими. Мы встретились лезвиями на полушаге — мой удар оказался быстрее. Сабля вошла в бок между рёбер, и враг рухнул, выронив оружие.

Я стоял, тяжело дыша, ощущая, как сабля в руке медленно тяжелеет. Сердце стучало, как молот по наковальне. Кровь из раны на левом боку татарина медленно растекалась по земле. Казалось, тишина вокруг стала гуще.

Первым ко мне подбежал Черкас. За ним — еще двое казаков с саблями.

— Живой⁈ — спросил Черкас, окинув меня взглядом.

— Цел, — кивнул я, осознав, насколько опасной была ситуация. — Но он выстрелил и почти попал.

— У, вражина.… — выдохнул один из казаков, сплюнул и с силой пнул уже мертвого татарина. — Мертвяк, но ожил! И пистолет у него странный!

— А ты глянь, как одет, — сказал второй, приседая рядом с телом. — Кафтан что надо, шелк настоящий, шитьё золотое… Не простой это воин. Начальник какой, не меньше. Мож, сам бек или мурза…

— Вот сукин сын… — хмуро буркнул Черкас. — Ишь как приукрашен. Опасен, тварь. А ты, Максим, молодец. Быстро сработал.

Я опустил взгляд на пистолет.

Какой он странный.

Не похожий на наши. У нас тут всего-то в лучшем случае пяток пистолетов, а то и меньше. Один видел у Ермака, другой — у Матвея, но таких нет и близко!

Я поднял его, стряхнул кровь и присмотрелся. Это не фитильный пистолет, который можно было бы здесь ожидать, не казачий самопал и не восточная копия. Это нечто совершенно иное.

Пистолет тонкой работы, с резным ложем и серебряным обрамлением. Не простое оружие, а предмет гордости богатого человека. Металлические части сделаны с точностью, на которую способны лишь очень хорошие мастера. Но главная особенность в том, что вместо фитиля — круглый стальной диск с насечками, зажатый между двух скоб. Колесцовый замок! Вот так сюрприз. Я видел в музеях такое оружие, но сейчас оно только — только начало появляться в Германии и Италии, и, по идее, никак не могло оказаться в Сибири, у татар.

Конструкция простая, но тонкая и восхитительная. Сбоку ключ для завода, как на часах. Заводишь — колесо сжимает пружину. При выстреле оно отпускается, быстро вращается и, пройдя по кремню или пириту, выбивает искры. Те попадают на полку с порохом, и возникает огонь. Никакого фитиля, никакой возни с тлеющими веревками. Надежнее, быстрее, безопаснее. В сырость — мечта. Почти идеально.

Металл отполирован, винты изящные. Украшен серебром. Затравочная полка прикрывается крышкой, чтобы не намок порох. Словом, это оружие мастера, не кустаря. Скорее всего, пистолет прибыл с каким-то послом, купцом, а может, украден или подарен. Но теперь он мой. Не отдам никому! Даже если Ермак попросит. Мой боевой трофей!

Потом я взял нож и осторожно соскоблил потемневший налёт с наружной пластины замка, и проступило маленькое овальное клеймо. Присмотревшись, я увидел внутри овала изображение раковины с жемчугом, над которой шла изогнутая надпись: «Lucca». А ниже, более мелко, были выбиты буквы: «F. B. M.»

— Лука… — пробормотал я. — Это же итальянский город. Лукка. Флорентийская торговля, оружейные мастерские.

Мастер, судя по всему, не просто собрал оружие — он вытачивал детали, подгоняя их тщательнейшим образом. Вещь явно для очень обеспеченного клиента.

Рядом с мушкой ещё одна метка: треугольник, разделённый на три части. В левом углу — крест, в правом — молоток, а внизу — буква «R». Это, без сомнений, знак гильдии мастеров-оружейников.

— Ты, родной, через полмира сюда попал… — сказал я пистолету. — Но теперь от меня — никуда.

Как бы узнать, кто скрывается за инициалами. F. B. M… Кто ты? Феличе Барна Моретти? Фабрицио Бартоломео Мекки? Или вовсе Франческо Бернарди?

А что, если…

Чем я хуже создателя этого пистолета, в конце концов⁈ Понятно, что серебро, инициалы и прочее сейчас неактуальны, но сама конструкция?

Я снова повертел пистолет в руках. Да, сделать такой непросто. Но не невозможно, хотя работа очень тонкая. Макар, скорее всего, с этим не справится. Но я сумею. Я знаю, как работают механизмы, как делают крупные и мелкие изделия из железа… много чего знаю. Могу ли я повторить это? Да, черт побери!

Почему нет? Мы уже сделали самострелы! У нас даже пушки из дерева стреляют! Что мешает шагнуть дальше? Если удастся наладить производство колесцовых пистолетов, мы получим огромное преимущество. Один такой стрелок заменит двоих с фитильными ружьями. Особенно если пойдет дождь или придется стрелять в движении. Хотя детали тонкие, будут ломаться, а менять их — невообразимая головная боль.

Однако есть очень большая проблема.

Да, конструкция сложная, но не невозможная. Только вот одно дело — железо, пружины, колеса. Их мы со временем сделаем. А вот искра… тут всё упирается в кремень. Или пирит.

Очень важен материал, трущийся о колесо. Он должен быть твёрдым, давать устойчивую искру. Лучшие пистоли работали на пирите — железном колчедане. Но здесь, в окрестностях, пирита я пока не видел. Кремень — был, да. Но рыхлый, пористый. При ударе крошится, часто вместо искры — пыль. Такой на огниво с трудом годится, не то что на оружие.

Выходит, надо искать. Иначе вся работа — зря. Пистолет без огня просто дубинка. Причем плохонькая.

Ладно, это будет потом.

Я снова опустился над телом татарина и аккуратно перевернул его на спину. Рядом с поясом — добротная кожаная сумка, потемневшая от времени, но крепкая. Богатый владелец, видно, знал цену вещам.

Открыв ее, я нашел всё, что нужно настоящему стрелку: рожок с порохом, кисет со свинцовыми пулями, аккуратные пыжи из войлока. Отдельно лежали инструменты — латунный шомпол, щетка из конского волоса, масло в маленьком пузырьке, медные иглы для чистки, маленькая отвертка, ключ для колеса, ершик для очистки нагара, запасной пиритовый камень. Всё выглядит просто потрясающе.

Отлично.

Я встал и огляделся.

На поле боя стояла странная тишина. Когда-то давным-давно она поражала меня еще в Афганистане. Звуки какие-то странные, будто отдаленные, ненастоящие. Лишь пахло гарью, порохом, кровью и мокрой травой. Затем я увидел, что к руднику приближаются люди.

— Наши идут! — сказал кто-то из казаков, указав рукой.

По дороге, ведущей от переправы к руднику, шел Ермак, с ним Матвей, Лиходеев, Макар, Дементий Лапоть, главный артиллерист Семен и почти все сотники. То есть практически все руководство отряда. А с ними казаки — человек пятьдесят.

По глазам Ермака было видно, что он очень доволен. Уже известно, что бой закончен, и в нашу пользу.

— Живой? — крикнул он мне.

— Пока да, — ответил я и пошел навстречу подходящим людям.

Ермак посмотрел на сгоревший край баррикады, на вмятины от картечи, на тела. Покачал головой:

— Сильно. Очень сильно. Пушки сработали?

— Как часы, — сказал я. — Один залп положил всю толпу…

— Все наши остались живы, — добавил Черкас. — Даже раненых нет. Просто чудеса. Не ожидал такого. Никак не ожидал.

Затем мы прошли внутрь нашей баррикады.

Семен хмуро разглядывал закопченные стволы.

— Держит дерево, — сказал он. — Но тут, смотри, пошли трещины. Ещё один выстрел — и всё, конец.

— Потому и одноразовая, — развел руками я. — Но сейчас большего и не было нужно. Но, если дерево высушить, а потом хорошенько усилить обручами, то, скорее всего, и второй выстрел сделает. Надо разобраться, необходимо ли нам это.

Тут Ермак заметил мой пистолет.

— А это что у тебя?

Я дал его Ермаку.

— Трофей. Татарин, которого мы уже решили мертвым, поднялся и выстрелил. Едва не достал. Но это — не простой пистолет. Колесцовый замок это называется. Таких в мире всего ничего. Как он тут оказался, не знаю.

— Ух ты, — сказал Ермак, взвешивая пистолет на руке. — Никогда такого не видел. И что ж, такие лучше наших?

— Намного, — ответил я. — Без фитиля. Заводится ключом, как часы. Потом колесо даёт искру. Можно стрелять даже в дождь. Только вот беда — для него нужен либо пирит, либо кремень хороший. А у нас… кремень — крошится, рыхлый. Пирита и вовсе не встречал.

Ермак повертел оружие, поднёс к глазам, осторожно постучал по механизму.

— А сможешь такой сделать?

— Сложно, но смогу, Ермак Тимофеевич. Однако без хорошего кремня или пирита он стрелять начнет через два раза, а то и реже. Надежности не будет никакой.

— Значит, искать надо, — сказал он. — Пусть разведка шныряет повсюду и находит кремень такой, чтоб, как ты сказал, не крошился. Или этот, как его, пирит. Объяснишь Прохору, как он выглядит.

— Прохор! — позвал Ермак.

Лиходеев быстро подошел к нам.

— Надо найти кремень. Хороший, крепкий. Не из тех, что на каждом шагу. Такой слабый и для оружия не подойдет. Или другой камень — пирит. Нужно оружие делать новое. Вот такое.

Прохор подошёл, взглянул на пистолет, присвистнул.

— Вижу. Заморская работа. Тонкая!

— Пирит немного на золото похож, почти так же блестит. Если ножом по нему — начнет крошиться. И на язык горьковат. Но для нашего дела он важнее золота. Встретить его можно возле железных руд, среди скал, в глинистых отложениях. Особенно часто там, где раньше было болото или рядом с залежами угля, — рассказал я.

— Понял, — кивнул Прохор.

Затем Ермак высоко поднял руку и крикнул:

— Братцы! Повернитесь!

Казаки мигом повернулись и замерли. Снова наступила тишина. Только ветер гулял по верхушкам сосен шумел, да воронья стая кружила над полем боя.

Ермак выждал секунду и заговорил.

— Послушайте, что скажу. Дело вы сегодня сделали доброе. Победили окаянного супостата, не осрамились ни перед Богом, ни перед людьми. Руки ваши крепки, головы соображают быстро. Тот, кто хотел нашей крови, пролил свою.

Затем он снова выдержал небольшую паузу.

— Так вот вам моё слово: вечер сей — вольный. Можете посидеть, да выпить малость. Только чтоб без глупостей! А кто переберёт — сам перед товарищами стыдиться будет. Так что все, как принято у нас: с песней да с памятью о тех, кто не с нами.

Он махнул рукой и добавил уже почти с усмешкой:

— Отдохните сегодня, соколы.

Казаки заулыбались, кто-то хлопнул соседа по плечу.

… К вечеру дождь закончился, тучи на небе разбежались. Сумерки опустились на Сибир, залив городок серым светом. После победы в битве около рудника дышалось свободнее.

Возле острога разожгли костры и поставили столы, сооруженные из досок. Принесли лавки и бревна. На столы поставили рыбу, вяленое мясо, репу, хлеб, капусту. А еще крынки с кумысом и привозной брагой. Из погребов достали медовуху, вяленые ягоды. Кто-то притащил даже гору лепешек.

Казаки собирались группами — кто поближе к огню, кто с краю. Тянули брагу, закусывали. Шум стоял негромкий, ровный, как и все разговоры у костра. Люди казались уставшими, но довольными. Затем начали петь — негромко, вполголоса. Главным запевалой оказался сотник Иван Алексеев по прозвищу «Шрам». Он начал первым, незнакомую мне песню про Дон и ночную дорогу. Ее подхватили все.

Потом пошли разговоры. Рассказывали и о схватке на руднике, и о прошлых боях.

Кто-то объяснял, как снаряжали пушки, как стреляли. Кто-то — как татарин выскочил с саблей, а он его, значит, из пищали…

Я сел на бревно рядом с Лаптем и Макаром, то есть вроде как в команде «мастеровых». Хотя, черт побери, за последние дни я несколько раз участвовал в схватках, да еще в каких рискованных! Не каждому казаку такое выдается! И ножом победил татарина с саблей, и от пули уклонился… Ну да ладно. Бои выигрываются не только силой, но и умом. Без моих пушек неизвестно, как бы все произошло на руднике.

Скорее всего — никак. Поставили б большой отряд, и татары бы не атаковали. А так без потерь уничтожили большой диверсионный отряд Кучума. Гвардию, можно сказать. Элиту.

Я пытался держаться в стороне от выпивки, но и мне в ладонь сунули деревянную кружку с лёгким запахом хмеля. Пришлось пить со всеми, а потом закусывать.

Мы молча жевали, а потом Лапоть попросил взглянуть на трофейный пистолет.

— Хорош, — сказал он с некоторой завистью.

Я показал ему еще и сумку с пулями, пыжами и прочим.

— Хозяйственный был татарин, — хмыкнул Лапоть.

— Ага, — кивнул я. — Понять бы, откуда это у него. Кто-то из Европы или Москвы здесь появлялся.

Потом кто-то затянул частушку. Смеялись, не очень громко. Пели про баб у Волги, про коней, про горелку. Хотя и без особой пошлости.

Ермак тоже пришел. Встал у края, с чашей в руках, оглядел всех. Затем поднял чашу, сказал:

— Сегодня мы победили. Однако не забывайте, что завтра снова в дело. Но сегодня можно выпить.

Затем залпом осушил чашу и ушел.

А казаки вернулись к разговорам. Сидевшие рядом с нами плотники из команды Лаптя обсуждали, как сушить стволы под навесом, как бы ещё укрепить дула деревянных пушек, чтобы стрельнуть второй раз. Другие казаки говорили про набеги, про схватки, про страшных чудовищ, прячущихся в сибирских лесах. А кто-то сидел молча и смотрел на огонь.

Царила темнота, разбавленная неярким светом костров.

— А я вам вот что скажу, — рассказывал худощавый казак, поправляя нож на поясе. — Было это лет десять назад, когда я по Волге шастал. Зашли мы тогда в одно село, меж болот, заброшенное. Люди там — ни крестов, ни икон, всё молчаливые, как будто глухие от рождения. Глаза светятся непонятно, будто в них луна отражается.

Переночевать нас пустили, но староста сказал: «Лучше уходите, а то вдруг туман ляжет». Мы посмеялись. Мол, тумана бояться — не по-казачьи.

А как вечер наступил — туман и правда пришёл. Не туман, а муть какая-то, сизая, будто живая. И началось…

Ночь, мы в избе сидим. Вдруг — тук-тук. Сначала тихо. Потом громче. Будто кулаком, потом ладонью, потом всей тяжестью. Дверь ходуном заходила.

Мы с Филатом к двери — кто там? Тишина. Только снова тук. Филат приоткрыл щёлку — и хлопнул резко: «Не смотри туда». Но я всё равно глянул. Там что-то стояло… не зверь и не человек. Спина горбатая, лицо в шерсти, пальцы — длинные, костяные, только что скребли по косяку.

Не впустили мы его, понятное дело! До самого рассвета сидели со свечами и с ружьями. А как солнце появилось — осторожно выглянули. Никого! Только на дереве у двери — борозды, будто когтями прошлись.

С тех пор — если туман, я хоть три раза пьяный — а дверь на засов.

— Заливаешь… — посмеивались над рассказом казаки.

И тут я заметил её.

Чуть поодаль, около избы, в полутени, стояла Даша. Та самая, из лекарни. Которая как я и любит купаться в холодной воде Иртыша.

Мне показалось, что она смотрела на меня.

Я опустил глаза, сделал вид, что пьяный. Потом снова посмотрел — она всё ещё там. Не двигается. Как будто ждёт. Как будто зовёт.

Я встал и пошел к ней. Она скользнула в темноту, дальше от костра. Дойдя до места, около которого она стояла, я заглянул за угол и снова увидел Дашу.

Вот она, около другой постройки. Стоит и смотрит на меня. Точно на меня, больше тут никого нет.

— Даша… — сказал я и направился к ней.

Она пошла по направлению к стене, ограждающей город. Я — снова за ней. Сейчас я ее снова увижу. Дальше идти некуда.

Но за углом девушки не оказалось. Только земля, притоптанная подошвами, кусок стены и чёрная тень от деревянных зубцов частокола. Тихо. Даже гул праздника будто отодвинулся.

Я остановился. Прислушался. Ни шороха.

— Даша? — тихо позвал я.

Тишина. Лишь с другой стороны стены закричала сова — громко, неожиданно. Сердце ёкнуло.

Я обошел все вокруг, но Даши не было нигде.