Владимир, сын Волка

Глава первая. Треск нейронов

Предисловие.

Это произведение появилось только благодаря одному человеку — Дмитрию С.

Если бы не Дмитрий С., я бы ни за что не взялся за такое, но он оказал невыносимое давление.

Прошу винить во всём Дмитрия С. и только его.

*Российская Федерация, Липецкая область, г. Липецк, БСМП № 1, 5 мая 2025 года*

Человек лежал на больничной койке и пытался понять, что происходит и кто он.

«Я — Директор», — вспомнил он.

Нейроны его мозга начали оживать: кора головного мозга инициировала процесс поиска нужной информации и этот сигнал начал метаться по нейронам, от дендритов к сомам, а оттуда, через аксоны, к синапсам и дальше по цепочке.

Вспомнить что-то Директору было очень тяжело, будто между синапсами наведены радиопомехи, искажающие сигнал. А возможно, ему мешал непонятный фоновый шум, почему-то, вызвавший стойкую ассоциацию с детьми, играющими на перемене между уроками.

«Школа — я директор школы, да?» — спросил он себя.

Он почувствовал сухость во рту. Ему хотелось пить.

Пошевелив руками, он почувствовал слабость, а также, наконец, прислушался к окружающему миру, но мешал шум в ушах, а также внешний шум, доносящийся откуда-то спереди.

«Да, я — директор школы», — наконец, решил Директор. — «Школа моя…»

Он вспомнил запахи — древесина новой мебели, мокрая доска, мел, недешёвые духи, толчёный картофель, тушёная капуста, вонь вейпов, запах директорского кресла…

Перед ним предстал его кабинет — портрет Путина в рамке, стоит на письменном столе, рядом с фотографией, на которой Директору пожимает руку дружелюбно улыбающийся Медведев.

«Школа № 13», — вспомнил он номер. — «А я… Я директор… М-м-м…»

Вспоминать ему было тяжело, но он отчётливо осознавал, что это обязательно нужно сделать — с ним случилось что-то нехорошее…

«Кто я?» — попытался вспомнить Директор. — «Школа… Кабинет директора — мой… Я — директор… Школа № 13… У меня есть…»

Он почувствовал запахи — кофе, лак для волос и ксерокс.

«Клавдия Ивановна, завуч по УВР, кабинет 23, второй этаж, сразу после лестницы, рядом с кабинетом химии», — легко вспомнил он свою сотрудницу. — «Сто десять тысяч, раз в месяц… Что „сто десять тысяч, раз в месяц“?.. Что это значит?..»

Директор предпринял попытку вспомнить, кто он.

От напряжения он шевельнул рукой и, наконец, открыл глаза. Его сознание обожгло ослепительно ярким светом, поэтому он сразу же зажмурился.

«Как в какое-то солнечное утро, когда я…» — ухватился разум Директора за смутное воспоминание.

Какое-то утро. Кухня. Солнечный луч на скатерти. Её рука — тонкая, с кольцом. И этот запах…

Лёгкие нотки «Красной Москвы». Гвоздика, ирис, ваниль и цитрусы.

Он вспомнил женщину, ассоциирующуюся с этим запахом — Ульяну Фёдоровну Орехову. Когда-то она была его женой. Почему «была»?

«О, нет…» — испытал Директор горечь. — «Она умерла… Моя…»

Дыхание перехватило, он почти физически почувствовал душевную боль.

«Моя Улечка…» — подумал он и на глаза его навернулись слёзы. — «Нет… ых… нет…»

Он приложил волевое усилие, чтобы взять себя в руки. Правая рука сжала кусок одеяла — это вернуло ему контроль.

«Жена…» — Директор стиснул зубы и заставил себя ничего не чувствовать. — «Уля… А я…»

Ульяна Фёдоровна Орехова — он вспомнил её, посреди Пустоты, а значит, может вспомнить и себя.

«Орехов…» — с уверенностью подумал он. — «А… Анатолий Павлович… Орехов…»

Сознание, постепенно, затуманилось, а затем он уснул.

*Российская Федерация, Липецкая область, г. Липецк, БСМП № 1, 6 мая 2025 года*

Проснувшись, он открыл глаза и понял, что уже ночь.

Перед глазами горит телевизор — ему пришлось сфокусироваться, чтобы рассмотреть картинку и расслышать, о чём бубнит телеведущий.

«…по словам очевидцев, руководство школы игнорировало сигналы тревоги. Всё ради рейтингов и медалей…»

Он сразу понял, что это о нём и о его школе. Здание школы — его, школьники в форме — его, а также завхоз, Пётр Павлович Дольский, с недоуменным видом что-то отвечающий журналистке — это его человек.

«Как…» — попытался он вспомнить. — «Почему…»

В школе произошла какая-то трагедия, после которой с Директором и случилось то, из-за чего он оказался в больнице.

«Это больница», — понял он. — «Отдельная палата, для „непростых“ пациентов — я из таких».

В этих его мыслях не было и тени бахвальства.

Он вспомнил это: его школа — лучшая из лучших. Элитное учебное заведение, которое он сделал элитным собственными руками.

МАОУ СШ № 13 «Полиглот» — это он сделал.

«Москвичи нам завидуют…» — вспомнил он. — «Дмитрий Анатольевич меня публично хвалил, в пример всем ставил — это всё не за просто так».

Началось всё в 1996 году, когда он стал директором обыкновенной СШ № 13.

Времена тогда были очень тяжёлые, ведь финансирование практически прекратилось, зарплату платить было нечем, задерживалась она, порой, месяцами, учебников остро не хватало, даже на покупку мела приходилось просить деньги у родителей учеников…

А он только стал директором и чувствовал себя капитаном тонущего корабля. «Экипаж» разбегался, кто в коммерцию, а кто на дно бутылки, обстановка вокруг напоминала «шторм» и «абордаж» одновременно, потому что бандитизм, убийства, грабежи, пандемия наркомании и токсикомании, а спасения нет и не будет, и даже не было предусмотрено дизайном системы.

Но он упорно боролся за выживание, изыскивал ресурсы, много договаривался, с разными людьми, иногда с очень неприятными, поэтому сумел сохранить школу.

Далеко не все его коллеги могли похвастаться подобным — некоторые школы в области были закрыты, в числе десятков тысяч школ, исчезнувших в 90-е годы.

Школа пережила ужасный «шторм», а дальше Директор начал движение к повышению автономности своего учебного заведения.

Когда пришло время, он негласно поощрял самодеятельность учителей, которым стало позволено, за небольшую комиссию, использовать аудитории для репетиторских занятий, а потом это было легализовано — удалось получить статус МАОУ.[1]

А дальше, с полученной свободой, Директор выстраивал свою уникальную систему, «скелет» которой подсмотрел у одного старого советского экономиста, совершенно опрометчиво забытого в современности…

В тринадцатой школе он создал то, что недоброжелатели называют «выжимателем талантов», а он называл и называет «индивидуальным подходом к каждому ученику».

«Болтология злых языков завистников», — подумал Анатолий с чувством неприязни. — «Но не видел я что-то в школах у этих болтунов многих сотен призёров муниципальных, региональных и всероссийских олимпиад, и такого обилия спортсменов, занимающих призовые места!»

Он никогда не отрицал и не будет отрицать, что «избавлялся» от не очень способных, низко мотивированных или откровенно отстающих учеников — иначе его уникальная система не работает.

Все родители города Липецка, если они желают хорошего будущего для своего ребёнка, всеми силами стараются, готовят его к сложному тестированию и собеседованию, определяющим, пригоден ли ребёнок к обучению в тринадцатой школе или нет. Если ребёнок не проходит тестирование и собеседование, то ему место где угодно, но точно не в школе Анатолия Павловича Орехова…

И это даёт свои результаты — стабильно.

«… на учеников систематически оказывалось давление…»

«… бесконечная и бессмысленная погоня за призовыми местами…»

«… дети обучались в атмосфере бесконечной и невыносимой конкуренции…»

— С-с-сук… — попытался что-то сказать Директор.

Ему стало до безумия обидно за то, как они решили обойтись с работой всей его жизни, с его наследием.

Но он знал кто это делает с ним и почему.

Примерно год назад началось давление со стороны департамента образования — до него донёсся слух, из нескольких источников сразу, что под него копают, чтобы освободить его место «перспективному специалисту».

«Не учли, сопляки, что я — это самый жирный паук в этой банке», — подумал Директор. — «Я и не таких заживо сжирал».

Всякое было в его прошлом — угроза потери очень успешной школы, лакомого кусочка, на который все зарятся, присутствовала всегда, поэтому он бдительно отслеживал каждое поползновение и привычно отсекал все слишком наглые пальцы и волосатые лапы.

Но сейчас всё иначе.

«Ну, зачем он это сделал?» — с обидой подумал Директор. — «Зачем?»

Он знает, кто это был, он знает, что он сделал.

Директор, невольно, вернулся мыслями в тот день.

Время было обеденное и он, по давней привычке, поехал обедать домой — жены нет давно, но привычка есть. Просто он всегда готовит себе вечером обед на следующий день и любит представлять, что всё, как и прежде.

Но пообедать он тогда не успел, потому что позвонила Клавдия Ивановна и сбивчивыми фразами попыталась донести до него, что в школе ЧП.

Сергей Покрышкин, ученик 9а, не самый успевающий и находящийся в последней трети рейтинга учеников своего класса, пронёс в школу молоток и ударил им троих одноклассников.

Когда Директор прибыл на место, у школы уже стояли полицейские машины и скорая, а когда он подошёл к ограждению, из школы уже вывезли тележку с покалеченным Григорием Пановым.

Панов — олимпиадник, демонстрирующий выдающиеся успехи по математике и физике, но не без проблем с поведением. Впрочем, пока он приносит медали и стремится выиграть на Всероссийской олимпиаде школьников место на бюджете и, тем самым, преумножить славу тринадцатой школы, на поведенческие проблемы внимания обращается мало.

Директор не знал наверняка, сильно ли пострадал Панов, но молотком обычно бьют по голове, поэтому высока вероятность тяжёлых травм мозга…

По словам Клавдии Ивановны, пострадали ещё двое, но Директор не знал ни имён, ни фамилий пострадавших.

Последнее, что он помнит — он увидел Панова на медицинской тележке, боль, а затем тьма. Наверное, то, что с ним случилось, из-за чего он сейчас в больнице, произошло именно тогда.

«Теперь точно не узнаешь — без врачей», — подумал Директор.

Но одно он знал наверняка — это его конец. Его отправят на пенсию, где он очень быстро умрёт.

Ему стало очень и очень грустно. Это непростительный провал, разрушивший очень тяжёлую работу, отнявшую у него десятилетия…

«… и это не могло происходить без ведома директора», — вещала с экрана какая-то упитанная женщина лет сорока, одетая в среднего пошиба деловой костюм. — «Поверьте моему опыту психолога — это не роковая случайность, а закономерность, при подобном-то подходе».

«Вы считаете, что часть вины лежит на руководстве? — уточнила журналистка.

«Уверена в этом», — кивнула психолог. — «Это устаревшая советская методология, калечившая целые поколения детей — ей давно уже не место в современном школьном образовании».

— Манд… кх… а… — вновь попытался сказать что-то Аркадий Павлович.

Он увидел на тумбочке справа от себя прозрачный пластиковый стакан, со вставленной в него трубочкой. Внутри него находится, скорее всего, вода.

Приложив усилие и преодолев слабость, Директор взял стакан нетвёрдой рукой и аккуратно подвёл его к своему рту. С третьей попытки вставив трубочку в рот, он начал с наслаждением пить.

Вода слегка взбодрила его, поэтому, напившись, он уже более твёрдым жестом вернул стакан на тумбочку.

— Дура… — процедил он, глядя на психолога, деланно внимательно слушающую болтовню журналистки. — К-ха-ха… «советская методология», ха-ха…

Его учили работать по советской методологии школьного образования — он знал, как никто, насколько сильно отличается та система от той, которую он построил на её руинах после 1996 года.

Директор всегда давал себе полный отчёт в своих действиях и прекрасно понимал, что именно строит — это элитная школа-хищник, каких, в таком виде, никогда не было в СССР.

Это агрессивная система, основанная на внешней конкуренции, работающая в капиталистической системе, по капиталистической логике — в СССР тащили, зачем-то, отстающих, относились к ним снисходительно, проявляли участие и пытались решать их проблемы…

«Никогда не понимал — зачем?» — подумал Директор. — «И теперь моя система оказалась основана на „калечащей“ советской методологии? Да если бы я пытался „тащить“ всех, как заповедовал Макаренко…»

Маркс, Энгельс, Ленин — они бы ужаснулись, увидь такое учебное заведение при своих жизнях.

Но оно, при некоторой степени уродливости, которую вполне признавал Директор, показало свою эффективность — если пожертвовать чувствами непригодных, будущих неудачников, можно полноценно реализовать потенциал тех, кому не наплевать на свою судьбу. Тех, кто потом будет звонить Директору, в знак признательности за то, что он сделал для них, тех, кто достигнет высот, на которые хватит их природного таланта, огранённого его умелыми руками.[2]

Ему снова захотелось пить, и он вновь взял стакан с тумбочки.

— Ха-ха… — посмеялся он, напившись. — Советская… ха-ха… методология…

«А вот интервью директора тринадцатой школы города Липецка, записанное в январе текущего года», — сообщила телеведущая.

«Наша задача — не тащить за уши всех подряд, а создавать условия, в которых сильнейшие смогут полноценно раскрыть свой природный потенциал», — заявил Анатолий Павлович на экране. — «Слабые в таких условиях либо подтягиваются, либо уходят — и это нормально. Жизнь не будет с ними нянчиться».

«Директор Орехов прямо заявлял, что его школа — для сильных, а „слабые пусть уходят“…» — с озабоченным выражением лица произнесла телеведущая. — «То есть, слабые дети, по его мнению, не заслуживают внимания? Это что — эвтаназия в системе образования? Но это ещё не самое циничное, что директор высказывал по своему отношению к своим методам обращения с учениками».

«Жёсткость необходима», — сказал появившийся на экране Директор. — «Я не верю в систему „давайте всех обнимем и поплачем“. Я за результаты. А результаты требует дисциплины — иногда очень жёсткой».

Он говорил это и даже сейчас готов повторить во всеуслышание — ничего не изменилось. Он убеждён, что в образовании, без дисциплины, можно достичь только средних результатов, во многом благодаря исключительно природному потенциалу учеников. А дисциплины не бывает без жёсткости.

«По словам самого Орехова, он поощрял „жёсткость“ и выступал против „объятий и сочувствия“ — как вы и услышали только что», — интерпретировала его слова телеведущая. — «В условиях подобной авторитарной педагогики и возникает травля, подавление и насилие».

«Это советская воспитательная методика!» — вставила свою реплику психолог. — «Тоталитарное подавление детей и превращение их в послушных роботов!»

В груди Директора начал формироваться клубок из гнева и обиды.

— Да чтоб вы сдохли… — прошептал он. — Ненавижу вас, продажные подстилки …

Его вновь начала одолевать слабость, и он, ставшей ватной рукой, взял с тумбочки почти опустевший стакан.

Тыкая трубкой, пытаясь попасть ею в рот, он вдруг осознал, что не чувствует губ.

«О, нет…» — понял он всё.

«Картинку» перед глазами рвануло набок, справа будто бы выросла сплошная свинцово-чёрная стена, а телевизор стал слышен будто бы из-под воды…

«…, а теперь к другим новостям», — вещала телеведущая. — «Сыновья Владимира Жириновского, скончавшегося 6 апреля прошлого года, выиграли суд…»

«… какой… ещё…» — с трудом формулировались мысли в стремительно умирающем мозге Директора, — «… Жириновский…»

*СССР, Московская область, г. Москва, ул. Горького, 15 апреля 1983 года*

Перед глазами Директора возникло помещение в знакомом, до боли, но, почему-то, пугающем стиле. Прямо напротив него были шкафы с книгами, слева — стена с четырьмя окнами, занавешенными плотными бордовыми портьерами и белыми гардинами, справа — стена с панелями «под орех», а над панелями висят портрет Ленина и герб СССР.

Ленин изображён по пояс, на бордовом фоне, одет в чёрный костюм и белую рубашку с тёмно-красным галстуком. Взгляд его направлен будто бы чуть в сторону от смотрящего на портрет, на лице его по-отечески добрая полуулыбка.

Посреди помещения стоит овальный стол, вероятно, из бука, покрытый зелёным сукном, закреплённым латунными кнопками по периметру.

Вокруг стола двенадцать стульев, за одним из которых и оказался Директор.

Перед ним восемь человек, пять мужчин и три женщины, все в старомодных деловых костюмах. Перед мужчинами на столе стоят пепельницы, каких Директор не видел уже очень давно. Трое мужчин курят, включая того, который сидит за короткой частью стола и что-то говорит, глядя Директору прямо в глаза.

— … осознаёте всю тяжесть своего проступка? — поинтересовался этот мужчина.

На нём однобортный костюм цвета тёмно-серый меланж, слегка приталенный, под ним светло-голубая рубашка, а также тёмно-графитовый галстук с узором диагональная «шахматная сетка» с бледно-серебристыми точками. На правой руке часы «Полёт» — Директор давно не видел такие…

Как он ни силился, у него не получалось разглядеть лица — вместо него какое-то мутное «мыло».

— Да… — ответил Директор, не нашедший варианта лучше.

У него сразу же заныла левая рука, а затем заболела голова, поэтому он не смог осмыслить то, что говорил мужчина.

— …нарушение § 24 «Положения об адвокатуре СССР», — вновь превратились звуки в осмысливаемые слова, — связанное с получением и хранением валютных сертификатов Внешпосылторга…

— Это очень серьёзный проступок, — произнёс такой же безликий мужчина, сидящий по правую руку от Главного. — Дело подсудное, ОБХСС или даже КГБ…

Эти две аббревиатуры Директору были знакомы, но они пришли прямиком из далёкого прошлого, произошедшего десятилетия назад.

На лбу его проступил пот.

Безликий мужчина в чёрном костюме, сидящий слева от Главного, склонился к нему и что-то шепнул.

— Но, несмотря на серьёзность поступка, я считаю, что лучше не доводить ситуацию до крайности, — сказал Главный. — Напишете увольнение по собственному желанию, и мы расстанемся. Напишете?

— Да… — кивнул Директор.

Он очень не хотел работать здесь, среди безликих людей…

«Это сон?» — спросил он себя. — «Какой-то кошмар? Я сплю?»

Незаметно ущипнув себя за правое бедро, он почувствовал боль. Это точно не сон.

«Тогда всё хуже — я сошёл с ума», — обречённо подумал Директор. — «Это был инсульт — я умирал…»

— Вот и разобрались, — довольным тоном сказал Главный. — Заявление ожидаю в течение часа.

— Разрешите, пожалуйста, в уборную? — попросил Директор. — Я плохо себя чувствую…

— Идите, — уже не очень довольным тоном разрешил ему Главный.

Директор дёргано кивнул, развернулся и пошёл к двери.

Выйдя в коридор, освещённый очень слабо, он часто задышал — слишком сильный стресс. Всё, что он видел и слышал, напугало его, он ещё никогда не ощущал себя в такой опасности.

Непонятное место, слишком старинное, чтобы быть реальным, какие-то безликие люди, сертификаты Внешпосылторга, ОБХСС, КГБ, заявление по собственному…

«Что за ужас тут творится?» — спросил себя Директор. — «Где я? Я умер?»

Липкий страх охватил его. Он никогда не был верующим, потому что бог не помогал ему в годы острой нужды, а это значит, что его либо нет, либо ему плевать на Анатолия Павловича Орехова. Если верно второе утверждение, то и Анатолию Павловичу такой бог не нужен и верить в него нет никакого смысла.

Но сейчас, испытывая первобытный страх, заставляющий его сердце колотиться со страшной силой, будто он бежит от волков…

— Нет, — твёрдо заявил Директор, испытав недоумение от звука собственного голоса. — Надо прийти в себя. Туалет.

Пройдя несколько метров, он обнаружил дверь с буквой «М» и вошёл. Его взгляд сфокусировался на рукомойнике, точнее, на литом латунном кране, некогда покрытом хромоникелевой эмалью, ныне стёртой интенсивной чисткой и проявляющейся только островками посреди матовой латуни.

Крутанув архаичный маховик-барашек, склонившийся над раковиной Директор несколько раз ополоснул лицо холодной водой, а затем разогнулся, посмотрел в зеркало и обомлел.

— Ты кто такой, придурок?! — с озлобленным выражением лица спросил его молодой Владимир Вольфович Жириновский.

Сознание размылось, зрение резко утратило чёткость и Директор испытал ощущение свободного падения.