Ашант снова находился там – на своем утесе, укрывшись в редкой, изменчивой тени молодой ивы. Он полулежал, опершись на локоть, взгляд рассеяно блуждал по реке. Тонкий, изящный палаш был воткнут в землю неподалеку.
Позади три часа напряженной тренировки, во время которой воин оттачивал своё мастерство владения мечом, применяя самые разные упражнения, большую часть которых он придумал сам. Тренировки когда-то значили для него очень многое. Ашант рано понял, что стать истинно великим воином непросто. Недостаточно обладать большой физической силой, прицельно стрелять из лука на скаку, умело биться на мечах. Поэтому он тренировался до изнеможения.
Когда-то.
Дух Великого Воина, выдуманный Ашантом, был его главным божеством. Кочевник пытался говорить с ним, он старался достичь его уровня, и это являлось самой тяжелой и, по его мнению, недоступной задачей. По пути к ней он сталкивался все с новыми проблемами. У него не должно быть вредных привычек – и он ел понемногу, самую простую и неприхотливую пищу, совсем не употреблял спиртного. У него не должно быть привязанностей – все уважали его, но обходили стороной, чувствуя холодок. И хотя у него имелась своя юрта и несколько рабов, спать и проводить большую часть жизни он предпочитал в степи. Войны, стычки, охота – шанс продемонстрировать приобретенные навыки на деле и что-то доказать себе.
Хайса ценил и уважал своего безжалостного и отважного нукера, как никого другого.
Раньше Ашант всеми силами стремился к своей цели, он существовал в своём мирке, – звезда Великого Воина сияла, освещая ему путь, и ничто больше его не волновало.
Позади три часа напряженной тренировки, во время которой воин так и не сосредоточился, не получил удовольствия, не успокоился.
Он бесцельно гулял по степи, срубая палашом траву. За ним, тревожно фыркая, трусил Эдаар. Верный конь как будто хотел взглянуть на него и спросить: "Что с тобой, хозяин? Почему ты не молишься духу Воина? Почему не слушаешь, как шумит ветер? Твои стрелы скоро рассохнутся, а все звери вокруг свободно разгуливают и ничего не боятся".
Это так. Как раньше он досадовал, если не доходил в своих упражнениях до той глубины, к которой всегда стремился! Сейчас Ашант понимал, что вел себя, как капризный мальчишка. Если не было возможности выкроить несколько часов на занятия, он раздражался; каждая мелочь выводила его из себя.
А сейчас он приехал на поле, вынул меч, но знакомая дрожь не охватила его. "Три часа я потел под палящим солнцем, и зачем? – сокрушенно размышлял воин. – Кому это надо? Мне?"
Юность прошла безвозвратно. Так фанатично предаваться своему делу он больше не мог. Что могло ему помешать? Сотни битв, через которые он прошел? Ранения, разочарования, одиночество, возраст?
Может быть.
– Хайса умер! Хайса-хан мертв! – этот вопль взбудоражил сонное становище, разморенное удушающе жарким утром.
В истории многочисленных кочевых племен не существовало еще такого человека как Хайса, и тем более никто не правил так долго как он – двадцать пять лет.
Когда-то его слава гремела по всему Нижнеземью. Многие называли его новым Даркханом. Хайса силой, обманом, коварством – всеми возможными способами объединил под своей властью все адрагские роды, поработил соседние племена – камыков, шунов, бечелов. Долгие годы он воевал с дженчами и гхуррами на западе, с драггитами на востоке. Эти народы так ему и не покорились, но драггиты были практически истреблены.
Еще один затяжной и изматывающий конфликт происходил на севере – с венегами, также крайне неуступчивым и воинственным народом. Свой авторитет Хайса изрядно подмочил тем, что пошел на переговоры с князем Вятко. Кочевники никогда не делали ничего подобного: с врагом нельзя разговаривать, его можно только убить или угнать в рабство.
А вот хитрец Вятко прекрасно понимал, что его народу никак не устоять перед натиском полчищ степняков, и поэтому задабривал Хайсу дарами, посулами и обещаниями, оттягивая неизбежный конец. Задабривал до тех пор, пока суровое сердце кагана не дрогнуло, или же попросту не взыграла алчность. Венежский князь возгордился; вообразил себя гением тонкой дипломатии. "Вот увидите, – похвалялся он на пиру перед своими воеводами, – я сломлю степняков, причем бескровно. Жадность их погубит". И судьба предоставила Вятке шанс в виде Барха, по собственной глупости попавшего в плен к венегам. Когда сия новость дошла до слуха великого князя, он возликовал и решил выторговать себе мир на выгодных условиях. Однако Хайса, узнав о пленении сына, пришел в ярость. Скорей всего, дело закончилось бы очередным сотрясанием воздуха гневными возгласами, но ближайшее окружение кагана жаждало войны.
И Хайса двинул на Волчий Стан свою армию, так как другого выхода у него не было – на кону встал вопрос о его состоятельности, как великого хана. Вятко этого никак не ожидал и запаниковал. Он пригрозил казнить ханского сына, если степняки не повернут назад. Ответ был категоричен: "Ты в любом случае умрешь, собака! Оскорбление, нанесенное мне, смоет только кровь! Можешь убить Барха – взамен мы уничтожим вас всех!" Собственно, жизнь сына Хайсу никак не волновала. Гораздо важнее была его честь и возможность наживы.
Кочевники надвигались, как снежная лавина. Вятко отчаянно пытался спасти положение, посылая к кагану одного посла за другим, суля золотые горы. Наконец, когда адраги достигли уже Волчьего острова, Хайса уступил в обмен на ежегодную дань, эквивалентную пятистам литров золота (больше венеги дать не могли); также он повелел собрать ему тысячу рабов; в завершение, прихватив с собой княжну Младу, покинул Волчий Стан. Ваны, военачальники и нукеры просили его дать возможность людям напоследок порезвиться на земле ненавистных венегов, но Хайса категорически запретил.
Вот такая война. Кстати, во время марша кочевники не смогли взять ни одной венежской крепости.
Итак, великий хан адрагов умер. Мерген, по прозвищу "Змей", стал действовать быстро и решительно. Всю жизнь он заискивал перед каганом, и поэтому остался жив. Четыре родных брата Хайсы пали от его руки, Мерген же уберег себя наговорами и лестью. "Такой же скользкий тип, как и эта собака Вятко, да испепелит его своим гневом Великий Небесный Дух Туджеми! – говорили о нем аксакалы. – Что будет с нами, если он станет ханом, после Хайсы?"
Вот и настал этот момент. Мерген уже воображал себя каганом, этот нервный и слезливый Барх не в счет. "Ну и что? – рассуждал он. – Ведьма Тамара сказала, видите ли, что он избран силами тьмы для свершения великих дел! Смешно! Барх даже женщин не решается трогать. Вместо него, хе-хе… трудился Буреб. Да… за что и поплатился. Что ж, была бы та шлюха жива, я бы сказал ей спасибо за то, что она перерезала глотку этой маленькой паскуде!"
Первое, что сделал Мерген – это повелел разыскать и убить повинных, по его мнению, в смерти кагана девчонку-деханку с мамашей и их перебинтованного урода-слугу. Нукеры его рода бросились исполнять приказ, но странная парочка пропала, как в воду канула. Призванный к ответу Хончи разводил руками; ему всыпали сто плетей, обоз разграбили; самого купца, еле живого, вместе с поруганными дочерьми отпустили на все четыре стороны, с повелением не появляться больше в этих краях.
Обряд погребения проходил с многочисленными нарушениями исконных традиций адрагов. Старейшины просто задыхались от гнева, видя как мертвое тело великого хана лапали все, кому не лень, и женщины в том числе! Шаман Соам тоже исчез, другие были далеко; Мерген и Барх отказались омыть тело покойного. А кто же, кроме них, мог стать ясой? У входа в шатёр кагана никто не разжег погребальных костров; плакальщиц изгнали; Хайсу, завернутого в саван, бросили в телегу вместе с его оружием и доспехами, как мешок с мусором.
Далее, вечером того же дня, на площадь перед ханским шатром согнали всех слуг Хайсы, десять коней, три верблюда; связали их вместе и повели к месту погребения.
Что было дальше, Ашант не знал и не хотел знать. Позже один из воинов, сопровождавших процессию, рассказал, что кагана привезли в ущелье Тарук. Там, всех обреченных на погребение со своим почившим хозяином, безо всяких церемоний побросали в бурлящий Караз. Не поплыл по великой реке плот, охваченный священным пламенем, не прозвучала последняя песня, лишь некоторые воины шептали добрые слова, косясь на нукеров Мергена, среди которых выделялся некто, коего все именовали Шайтаном – свирепый, лысый гигант с изрезанным лицом.
Почему Мерген так поступал? Почему он не отдал подобающих почестей своему брату? Столь наплевательское отношение к священному похоронному обряду возмутило всю орду; люди роптали; Мерген же не обращал на это никакого внимания. Он разослал гонцов во все улусы, объявив, что как только прибудут все вожди, состоится курултай – выборы нового хана.
Это стало последней каплей терпения. На третий день старейшины собрались перед юртой Мергена и потребовали его объяснений. Мерген вышел с лучезарной улыбкой; поздоровался с каждым; сел на табурет и внимательно слушал.
– Пятьдесят дней, пока душа Хайса-хана не покинет наш мир, нельзя созывать курултай, – горестно качая головой, говорил престарелый Манас. – Это большой грех! Ты итак не почтил его как следует! Пусть, не нам тебя осуждать. Но не навлекай гнев духов предков на нас!
– Ни в коем случае, аксакалы! – заламывая руки в мнимом отчаянии, отвечал Мерген. – Я не хочу сделать ничего дурного! Конечно же, выборы хана начнутся в первые дни осени, после положенных пятидесяти дней. Однако вот что я хочу вам сказать. Послушайте меня, пожалуйста. Мой брат умер. И что я вижу? Все, как один плачут и стенают! Вспоминают его добродетели, которых, я посмею сказать, у него не было! Расскажу вам один случай из моей жизни, чтобы убедить вас. Однажды ночью Хайса приехал в мой аул, и, приставив нож к моему горлу, сказал: "Братец, ты знаешь, я не верю в твою преданность. Поэтому я поставлю тебе условие – либо твоя покорность, либо смерть твоего сына". Тут он указал на моего малолетнего сына Аюба, которого держали в руках его псы. "Он будет жить со мной. И, очень может быть, вырастет великим воином, кто знает? Все зависит от тебя".
Старейшины зашептались. "Лукавит, стервец, – цедил сквозь зубы Миху, отец Тумура. – Будто мы не знаем, как было на самом деле. Сам его отдал Хайсе, в знак своей верности, а нам заливает!"
– Я не проводил его надлежащим образом, – продолжал Мерген. – Признаю, грешен. Но если бы Барх настоял на традициях предков, я бы не мешал. Но он и близко не подошел к отцу – вот как велика его ненависть!
Воцарилось тягостное молчание.
– Да, – произнес наконец Манас. – Ты прав, Мерген-гай. Хайса-хан был жестоким человеком. Многое он делал неправильно. Но его нет, а мы есть. Подумай, уважаемый, если хочешь править нами.
С этими словами аксакалы чинно удалились. Мерген злорадно ухмыльнулся им вслед.
Младший брат кагана сильно отличался от своих соплеменников. Он подолгу гостил у своего друга в Вередоре, члена "совета семидесяти". Привык к роскоши и вседозволенности – в своем родном ауле Мерген возвёл настоящий дворец, обзавелся кучей рабов, разодетых в пух и прах – словом, сделал все, чтобы максимально точно походить на навнов. И конечно, Мерген всей душой презирал дикие нравы адрагов и втайне мечтал все изменить, превратить Адрагский каганат в великую державу, наподобие Двенгана.
И вот, цель близка.
Ашант ощутил на лице прохладное дуновение наполненного влагой ветра. Незаметно небо заволокло тучами.
Палаш торчал в земле.
Никуда не хотелось уходить, и тем более воин не желал появляться в орде. Мерген повелел разобрать ханский шатер и всем похвалялся, что поставит на его месте каменный дворец; Барх ходил мрачный и бросал на своего соперника взгляды, полные ненависти. Он кружил по становищу каждый день, не говоря ни слова, ни на кого не смотря и ничего не делая. Он казался коршуном, оценивающим свои силы, перед тем как броситься на непосильную для него добычу.
Мерген открыто насмехался над ним; его люди уже именовали своего господина великим ханом. Тумур, бывшие нукеры и хэширы держались отстраненно; на просьбы Мергена присоединиться к нему и признать его власть отвечали отказом и просили дождаться курултая.
А тем временем ваны из других провинций потихоньку прибывали в орду.
Ашант решил остаться в степи до утра. Дождя не будет – острый и наметанный глаз кочевника разгадал все тайны нахмурившегося неба. Сейчас он подстрелит себе на ужин чего-нибудь, разведет костер и будет думать и вспоминать.
Вспоминать то, что пришло к нему десять лет назад.
Десять лет назад Ашант, которому исполнилось тогда восемнадцать лет, участвовал в набеге в земли драггитов, вернее в земли горных драггитов – драгнов. Их небольшая страна находилась в гористой, поросшей редколесьем, местности на северо-востоке от степей.
Во главе тумена, вторгшегося в те сонные, умиротворенные края, стоял Габа Одноглазый, знаменитый воин, правая рука Хайсы. Драгны покорились почти без боя, ибо, в отличие от своих равнинных соплеменников, воевать (или, как они полагали, наживать себе неприятностей) с печально известными своей жестокостью и кровожадностью кочевниками не собирались. Да у них и воевать-то некому было – народец был так себе, как бы выразиться поточнее? Тихий, даже декоративный, что ли?
Вожди Драгнитара вышли навстречу войску Габы, сняли высокие разукрашенные берестяные колпаки – признак власти, – поклонились, и признали кагана своим Верховным вождем – шубаром, а Габу его наместником. Обязались безо всяких условий ежегодно платить дань – тысячу литров золота, или равнозначное количество древесины с пушниной.
Добившись своего, армия адрагов повернула назад. Но один из кулаков, во главе с самим Габой Одноглазым задержался там; темник был разочарован, он не мог уехать без боя и поэтому искал приключений. Но так и не найдя оных, он вынужден был отправился в родную степь.
И вот однажды, по пути домой, находясь все еще в Драгнитаре, один из воинов заметил вдалеке, на холме, каких-то всадников. Присмотревшись, кочевники разглядели закованных в черные латы воинов, которые, в свою очередь, тоже пристально наблюдали за ними.
– Кто это такие?! – мгновенно разъярившись, заорал Габа. – Почему я о них ничего не знаю? Приведите мне старосту из вон той деревни внизу! Быстро! Быстро!!!
Гонцы бросились исполнять приказание. Вскоре перед ним оказался вертлявый тощий старичок. Он опустил голову и вперил взгляд в землю; его сильно трясло, словно он очутился на морозе (между тем, дело было ранней осенью).
– Господин! Пощади, господин! – заверещал он, когда его спросили о тех всадниках. – Пощади!!!
– Да ты что? – суровый и беспощадный Габа даже рассмеялся, увидав, какой ужас нарисовался на физиономии старичка. – Чего ты, глупец, испугался?
– Я не могу говорить о них! На меня падет проклятье! На меня падет проклятье!!!
Габа хмыкнул, переглянулся с нукерами, и решительно заявил:
– Точно падет. Падет, падет. На тебя, и на всю твою деревню. В виде этой вот палицы. – Тут он помахал перед носом заплаканного старосты рекомой палицей, которая все это время висела на его руке, на цепи.
Старик, страшно выпучил глаза, схватился за волосы, дико закричал и выдернул клок, после чего прямо там, на месте, умер. И так было со всеми. На людей в деревне и в округе не подействовали никакие пытки.
Вечером, на совете, шаман Абай сказал:
– Уважаемые батыры! Стоит ли, как говорил мой отец, дергать волка за усы? Основные силы покинули Драгнитар и уже в землях Пурхана. Большая часть твоих людей, уважаемый Габа-хан, далеко, за холмами. Стоит ли идти на неизвестного врага, имея всего пятьсот воинов?
– Неверные слова, Абай, плохие, – надменно скривив губы, ответил ему Габа. – Подумаешь, жуть какая!
Послышались робкие смешки.
– Никогда в жизни Габа не отступал! Мне говорили, что дженчи непобедимы; что они быстры, как ветер и их отравленные стрелы смертоносны, как укус каракурта. И что? И что?! Спроси-ка, Тукена, Абай, спроси-ка, почтенный! Легко ли умирают дженчи?
– Очень даже, Абай-ата, очень! – отвечал вышеупомянутый Тукен. – Два года назад мы изрядно их потрепали! Пустили шакалам кровь!
– Вот, – указав рукой на Тукена и удовлетворенно изогнув бровь, сказал темник. – Поэтому я повелеваю Берюку разведать, где они скрываются. Нет. Нет-нет. Берюк не пойдет, а то за ним потянется полоса крови, ха-ха!
На этот раз все рассмеялись громче и уверенней.
– Пойдет сотня Нохая. Эй! Где ты, Нохай?
– Я здесь, повелитель!
– Всех женщин здесь перетрахал?
– Нее, не всех.
– Вот тебе шанс, подлец! Возьмешь свою сотню, и разузнай все про этих шакалов на холме! Только смотри, не усердствуй! Мне шептали, что у местных баб есть обычай – отрезать яйца врагов и кормить ими своих мужиков, чтобы у них храбрости в постели поприбавилось!
Тут весь шатер содрогнулся от хохота. Габа тоже смеялся; он снял повязку со слепого глаза и вытирал кривыми заскорузлыми пальцами слезы, собравшиеся на воспаленных веках, обрамлявших помятый, как оплывшая свеча, белесый зрачок.
Отчего-то этот момент запомнился Ашанту на всю жизнь.
Красавец Нохай, с волнистой ухоженной черной шевелюрой и тонкими бледными губами, на которых навсегда застыло нечто вроде брезгливой усмешки, всматривался вдаль. Весь джагун собрался на том самом холме, где накануне они заметили загадочных всадников. Рядом стояли Тукен – коренастый парень с тяжелым жестоким взглядом, и Беар – белолицый, вихрастый, с лучезарной улыбкой на устах, и большими глазами цвета ясного неба.
Утро было сырое, пасмурное. Дул холодный ветер.
– Так… – протянул Нохай. – Я ничего не вижу. Только холмы и деревья. И ихние села. Где кого искать? А? Скажи, Тукен.
– Откуда я знаю? – как-то обиженно пожал плечами Тукен. – Колоть надо местных, покуда не расколются. А то, как мы что узнаем? Ищи ветра в поле!
– Да, – согласился с ним сотник. – Габа такой. Как придумает что-нибудь, так не отвяжешься.
– Я все слышу!
Все вздрогнули, обернулись и с удивлением узрели в своих рядах темника. Он горделиво восседал на коне; тонкие, засаленные усы – длинные, до груди, – прилипли к вспотевшей шее.
– Что, не ожидали?
Славившийся своей кровожадностью Габа на проверку оказывался человеком очень даже непростым и противоречивым. В нем сочетались прямолинейность и грубость тупого и безмозглого вояки с каким-то совершенно ребяческим любопытством и озорством авантюриста.
– Да как без тебя, повелитель! – буркнул Нохай. – Разве ты устоишь перед таким делом!
– Да-да. Не мог заснуть, знаете ли. Ведь кем же надо быть, чтобы тебя так боялись?
– Шайтаном, – бросил кто-то.
– Нет, – хищно улыбнулся Габа. – Тут не шайтан. Тут пахнет людьми. Людьми, сожри меня демон!
Полдня прошло и ничего. Моросил мелкий дождь. Вокруг простирались сплошные возвышенности, гряды и урочища. Единственная здесь плотно утоптанная дорога раскисла от грязи; кони по ней скользили как по льду.
– Повелитель! – недовольно ворчал Нохай. – С чего ты вообще взял, что те демоны чего-то стоят? Да может они какие бродяги? Эти… циркачи? А что? Может у драгнов праздник какой-нибудь?
– В который раз убеждаюсь в твоей непроходимой тупости, Нохай, – раздраженно отвечал ему темник, высморкавшись в сторону. – Праздник, ага! Эй, свистун! – позвал он Беара. – Что за песню ты нам пел на днях? Как называется?
– "Пир во время чумы", повелитель! – засияв, словно ребенок, которому подарили конфетку, ответил Беар.
– Вот, точно! – подметил Габа. – Ты слышал, Нохай? Это про тебя! Неужели ты думаешь, что в то время, когда мы режем их как баранов, они будут плясать и веселиться? А если ты так думаешь, то ты идиот!
Нохай промолчал и яростно осмотрелся, стремясь отыграться на том, кто осмелится засмеяться. И поэтому никто не засмеялся.
Ашант слушал их, и всё больше сердился. Он горел желанием высказаться. Уверенности ему добавляло завышенное самомнение – как же, так молод, и уже нукер! Слова жгли его изнутри, и он решился:
– Позволь сказать слово, повелитель!
– Говори, парень.
– Не могут ли это быть венеги? Или марны?
– Вот! Хоть у одного голова на плечах. Как тебя зовут?
– Ашант…
– Ааа! Так ты и есть тот непобедимый юнец! – воскликнул темник, пристально посмотрев на юношу. – Вот он, уважаемые, тот самый Ашант, который надрал задницу Берюку в недавнем поединке! Мне сказывали, что он так треснул его по башке, что деревянный меч сломался. А Берюку хоть бы что! Эй. Берюк! Как же так? У тебя внутри что есть?
– Где внутри? – переспросил Берюк, насупившись.
– Ну не в жопе же, баранья кишка! Мы все хорошо знаем, что там находится. В твоей тупой башке мозги есть?
– Есть.
– Если они и были, то после того, как этот сопляк тебя хватил палкой, они провалились в брюхо! Ты когда по большой нужде пойдешь, посматривай! Как бы чего… хха-ха-ха!
Поднявшиеся в ответ нестройные, усталые смешки тут же стихли под усилившимся дождем. Отряд остановился у каких-то руин, вдавленных в землю и обильно поросших разноцветным мхом. Руины покрывали несколько холмов.
– Так, парень, – говорил Габа Ашанту, с интересом разглядывая руины. – Венеги, говоришь… Может быть, может быть. Только я сильно сомневаюсь на этот счет. Венеги трусы, и так далеко не ходят. И такой страх не наводят. Что, они страшней нас что-ли? А о марнах я и говорить не хочу, сожри меня демон! Этим тупицам хрен покажи, они тут же без чувств падают. Нет, тут кто-то иной. Меня чутьё еще никогда не подводило! Мой тебе совет – доверяй своему чутью. А моё чутьё шепчет мне, что скоро будет славная битва!
Вскоре дождь прекратился. Габа скомандовал привал.
– Жрать охота, сожри меня демон! – крикнул темник, деловито расхаживая среди руин. – Эй, свистун, и ты, Ашант, сбегали бы, подстрелили бы чего?
– Будет исполнено, повелитель, – отозвался Беар, смахивая мечом грязь с сапог. – Уже идём.
Настреляв в ближайшем ельнике с десяток куропаток, Беар с Ашантом связали их, повесили на круп лошадей и поехали в лагерь.
Выглянуло солнце, стало душно. Ашант расстегнул воротник и одним ухом слушал непрерывно болтающего Беара. Его вниманием завладела здешняя, невиданная им доселе природа. Он пялил глаза на странные каменные руины; на чудесные высокие деревья – ярко-зеленые, темно-зеленые – таких сочных расцветок в унылой степи не найти; на ручьи, с их холодной, и, самое главное, питьевой водой; на горы впереди, дрожащие в знойном мареве. Невысокие, в общем-то, горы казались ему чудовищами – гюнами, застывшими в диких и устрашающих позах.
– Что, в первый раз увидел горы? – спросил его Беар. – Понимаю тебя, брат. Я тоже был впечатлён. Но, скажу тебе по секрету, это не горы. Это так, горки. Горы там, далеко на севере, за лесом, как его венеги называют?
– Шагра, что ли?
– Да, за Шагрой. Там, у Холодного моря, в стране марнов, стоят настоящие горы. Такие высокие, что даже птицы не могут долететь до вершины. А сами вершины покрыты снегом. И снег никогда не тает, понимаешь?
– Как это? – Ашант даже остановился.
– Вот так. Там наверху всегда холодно. Холодно, как в самую лютую зимнюю ночь. Всегда!
Беар снисходительно улыбнулся юноше, пришпорил коня и поскакал вперед.
– Откуда ты все это знаешь? – крикнул ему вслед Ашант.
– Старики рассказывали!
Ашант догнал его.
– А ещё, однажды, – добавил Беар, – я видел такую штуку, книга называется.
– Книга?
– Да. Это такие тонкие берестяные лоскутки, собранные в одну кучу. На лоскутках нарисованы были горы. Представляешь?
– Да… – протянул Ашант. – И откуда ты все это знаешь?
– А пока все пьют и забавляются с местными бабами, я обычно разыскиваю такие вот вещи. В книгах еще нарисованы такие особенные знаки, которые нужно уметь понимать. Это называется читать. Если ты умеешь читать, то ты можешь узнать много интересного. Ладно, поскакали, Габа ждет.
Проезжая мимо колючих зарослей барбариса, облепивших толстую обомшелую стену высотой с человеческий рост, Ашант уловил в них еле заметное шевеление.
– Эй, Беар!
– Что там? – спросил ускакавший вперед воин.
– Не пойму. Кто-то здесь есть…
– Может там лисица? Подстрели её. Пойдёт на костёр!
Ашант осторожно вынул лук, вставил стрелу, натянул, и тут услышал голос:
– Всё, всё, сдаюсь. Выхожу, не стреляй, воин!
Из кустов вылезло какое-то дикое лохматое существо. Первым делом Ашант хотел пристрелить зверя, но потом он с нескрываемым удивлением понял, что видит перед собой человека.
Человек был невозможно худ – все ребра можно было пересчитать, не напрягаясь; жутко грязен; на голове преогромная пакля спутанных волос. Точно такая же лохматая борода покрывала щёки настолько, что виднелись только глаза – большие круглые пятаки, горевшие безумным огнём. Одет он был в нечто, напоминающее штаны – латанные-перелатанные куски кожи, ткани и бог знает чего ещё.
– Ты кто такой, убожество? – брезгливо поморщившись, поинтересовался Беар.
– Я? Моё имя ничего вам не скажет. Называйте меня Лирта.
– Ладно, Лирта, – сказал Беар. – Уверен, жители Лирты вздохнули с облегчением, избавившись от тебя, презренный. Ты воняешь хуже дерьма.
– Мне хотелось бы поговорить с вашим ванаксом, – не обратив никакого внимания на колкость Беара, попросил Лирта.
– Думаешь, оно того стоит? – нахмурился Беар.
– Думаю, да. У меня есть, что рассказать вам.
– Хорошо, пошли. Только без шуток! Не то – умрешь.
– Так ты говоришь, что знаешь, кто такие эти воины, – произнес Габа, задумчиво крутя ус.
Он сидел на валуне; на его коленях лежал палаш. Лирта согнулся перед ним в поклоне таком низком, что голова касалась земли.
– Ну, так рассказывай, оборванец.
– Воины эти из ордена "хранителей огня". Дурная слава идет про них. Люди болтают, что они поклоняются Баадоху.
– Кому-кому?
– Демону. Шайтану. Тьме.
– Надо же…
– Не ходите туда, прошу вас. Я не сомневаюсь в вашей доблести, – поспешил добавить Лирта, видя, как искажается лицо Габы. – Но именно ваша храбрость может всё погубить. Если вы разобьете черных рыцарей, может случиться непоправимое. Вы можете выпустить крылатого на волю, и тогда…
Лирта приподнялся и вцепился в штанину темника.
– Тогда на земле наступит новый Век Пса.
– Да ну тебя, юродивый! – Габа ударил нищего сапогом в лицо, разбив ему нос. – Думаешь, я поверю в этот бред? Где они прячутся? Отвечай!
– Как хотите, – спокойно произнес Лирта, вытирая кровь. – Я вас предупреждал. Мне всё равно. Всё равно умирать… "Хранители" тут недалеко, за этой балкой. – Он указал рукой на север. – Глупец ты, ванакс, – добавил он, взглянув на Габу. – Глупец.
Услышав эту дерзость, темник схватил палаш и одним махом отрубил нищему голову. Потом встал, подошел к голове и со всей злостью пнул её. Голова покатилась по траве, разбрызгивая кровь.
– Уберите эту тухлую падаль, – яростно зашипел Габа. – Пошлите за остальными. Завтра же весь кулак должен быть здесь. Нохай! Пошли в разведку людей. Пускай разузнают всё – сколько их, где гнездятся, в общем всё. Действуйте.
Непонятно почему, но у Ашанта сжалось сердце в предвкушении неминуемой беды.
Разведчики вернулись рано утром. Они доложили, что на севере, напрямик, верстах в двух отсюда, и впрямь пролегает длинная и довольно глубокая балка. За ней, всего в какой-то сотне шагов начинаются скалы – целый лабиринт крутых и отвесных склонов, между которыми теснятся жалкие еловые леса.
– Через балку переброшен канатный мост, – рассказывал худой горбоносый воин с раскосыми глазами. – Дорога уходит вглубь, но мы по ней не пошли, там дозор. Да, да, – отвечал он на вопросительные взгляды. – Черные воины. То есть на них такие вороненые латы…
– Слушай, Джута, – шептал на ухо сидящему рядом нукеру Габа. – Из всех разведчиков этот самый умный, как ты говоришь?
– Да, повелитель. А что?
– Не могу. Чувствую себя неудобно. Я привык, что люди либо смотрят в землю, либо на меня. А этот Сэдей смотрит и на меня и на тебя одновременно.
– Но он умный, повелитель. А другие тупы, как ножи у старой Умай.
– …и мы пошли в обход, – продолжал, между тем, Сэдей. – Через поваленные деревья, по болоту… В конце концов мы добрались до их убежища. Там скала, мы назвали её Огненная скала, на вершине её каменный шатер, ну, по-ихнему, замок, кажется. Так вот, по периметру шатра… эмм, замка, поставлены факелы, много горящих больших факелов. И людей там много, очень сильно вооруженных. Внизу также есть постройки, тоже из камня. Вся территория огорожена насыпью из камней. Людей… Точно не скажу, где-то три сотни, может больше. Было темно, и потом, сколько их в замке? Но все вооружены до зубов. Нам показалось, что они чего-то ждут.
– Может нас? – усмехнувшись, спросил Габа. – Как далеко убежище от моста?
– Верста, около того.
– Насыпь?
– Невысокая, пять-шесть локтей. Камни просто навалены и раствором не скреплены.
– Как широка дорога?
– Четыре лошади в ряд поместятся легко.
– Хорошо…
К обеду прибыли остальные четыре сотни, после чего завертелось.
Весь кулак состоял из одних только конников. Адраги вообще не мыслят жизни без коня: даже самый захудалый воин обязательно имел лошадь и не одну. Обычно войско кочевников состояло из лучников, с составными луками и круглыми щитами; также тяжелых всадников, в медных панцирях, вооруженных копьями с крюком на наконечнике; а также нукеров – самых лучших воинов в дорогих доспехах.
Шум стоял невообразимый. Погода опять переменилась – на смену солнцу и жаре вновь пришли дождь и холод. Пятьсот воинов превратили местность у руин в непроходимое болото.
Габа ругался и сквернословил, и это означало, что он раздумывает над тактикой. Он никогда не советовался с нукерами и сотниками. Он считал себя самым умным, и бесчисленное количество выигранных битв укрепляли его в этом мнении. Поэтому окружающие темника воины (тоже не дураки), старались разными хитрыми способами, незаметно для него, повлиять на итоговое решение.
Вечером, за костром, Габа Одноглазый рассказал всем, как он намерен провести кампанию против "хранителей огня".
– Мы пойдём напролом. И всё. – Темник удовлетворённо улыбнулся и шумно высморкался.
Никто не удивился. Некоторое время стояла тишина.
– Очень хорошее решение, – произнес наконец сотник Наур. – Мудрое. В простоте – вся мудрость. Нападём на них ночью, часа в четыре утра, когда самый сильный сон и отправим их в бездну к шайтану!
Габа на миг застыл с открытым ртом, потом пришел в себя и сказал:
– Да, ночью. Ночью они спят, и порешить их не составит никакого труда.
Тут взял слово сотник Булаг, старый и опытный воин:
– Я поподробней расспросил Сэдея, – неторопливо молвил он, почёсывая блестящую лысину. – Он вспомнил, что видел на дороге и около неё свежие следы. Ему показалось, будто за дорогой следят…
– Ммм… Пойдем стороной, – немного помрачнев, сказал темник. – Рассеемся. Будем идти тихо. Бейте всех встречных, хоть женщин, хоть детей, эти шакалы не должны узнать о нашем приближении.
"Они уже всё прекрасно знают, – эта мысль крутилась в голове почти у каждого. – Как будем идти между скал? Ихние лучники изрешетят нас, словно зайцев!"
В результате таких вот ухищрений Булаг, Берюк, Нохай и остальные, обогатили план своего военачальника следующими тактическими уловками:
во-первых, как и было сказано, отряд рассеется, и как можно шире. При этом кочевники будут жечь окрестные сёла и убивать всех местных жителей, для того, чтобы у противника создалось впечатление, что они только за этим и явились, – какой же захватчик не устоит перед возможностью побесчинствовать на порабощенной земле?
во-вторых, к мосту подъедут три сотни. Четвертая сотня, которую проведёт Сэдей между скал, зайдёт с востока, последняя – пятая – с запада. Они дружно ударят в спину лучникам, затаившимся на скалах, и в бок занявшим оборону на дороге. Лучники, заняв позиции, прикроют основные силы. У кочевников были невысокие, крепкие и неприхотливые лошади. То, что они справятся с трудным переходом по горам, никто не сомневался. Как сказал Берюк: "И не в такой заднице бывали".
И последнее – операция будет проводиться под покровом ночи. Адрагам не привыкать, все в кулаке знали друг друга много лет, и хорошо ориентировались в темноте.
Ночевать не стали, и уже поздним вечером двинулись в путь. Удивительно, но насколько шумно и бестолково воины вели себя днем, настолько же тихо и организовано они пошли ночью.
Стемнело. Тучи и правда разошлись, а остатки размазались по всему небосводу. Ашант развел костер.
"Странно. – Мысли возникали в голове так, как будто кто-то ему их нашептывал. – Во что я превратился… Из одержимого своим ремеслом воина и убийцу в терзающегося сомнениями и страхом человека".
Всё дело было в боли, посещавшей его так часто и так неожиданно. В мире много боли, в этом он убедился сполна. Так много, что добрый дух Туджеми, наверное, решил дать ему немного сверх меры. А может, это наказание за его равнодушие, одержимость своими идеалами, холод?
Хотя это была чужая боль, но от нее не убежишь. Глядя на огонь, воин вспоминал об ушедших друзьях, и о том, чем, напоследок, они его одарили. Вряд ли он был им за это благодарен.
Боль представлялась ему старой иссохшей женщиной, которую он именовал Аурун. Он прекрасно помнил, как корчился на полу, в своей юрте, и душа его неистовствовала, сопереживая страданиям брошенного в степи умирать Беара.
Он видел во тьме горящие волчьи глаза. Он ярко чувствовал каждую ноту в песне смерти, уже входившей в агонизирующее тело самого близкого друга за всю его жизнь.
Тогда он не выдержал. Трясущийся, покрытый холодным потом, Ашант вскочил на коня, разыскал в степи Беара, и, крича, как раненный зверь, добил его.
Вечный страх перед чужой болью…
Он боялся сблизиться с кем-нибудь, он чурался людей, словно волк. Он превращался в отшельника и все стремления окружавших его людей, их склоки, амбиции, привычки и надежды начинали казаться ему пустой тратой времени.
Он сумасшедший, он безумен. Однажды осознав это, Ашант старался не спускать с себя защитную маску – облик своего, надёжного во всех отношениях, парня. "Пусть мои страдания будут со мной", – думал он.
И напрасно он цеплялся за свои упражнения, что они давали ему? Зачем себя обманывать?
"Как я устал, – внезапно осознал Ашант, – как устал. Как… устал".
– Сожри меня демон! – гнусавил Габа, тщетно пытаясь высморкаться. – Как мне надоел этот проклятый насморк! Представляешь, Джута, этот сукин сын Соам, да отправится он в бездну, дал мне какую-то выжимку из гнусной и едкой дряни, и посоветовал закапывать в нос. При этом он сказал мне, что через пару дней всё пройдёт. Я закапал. И после этого мне стало так херово, что я чуть не помер! Но этот собачий котях сказал, что так и должно быть, это хорошо, ещё чуть-чуть, и всё пройдёт! Но между тем соплей стало в три раза больше! Я пошел к этому недоноску с твердым намерением снести ему башку! Но он опять убедил меня, что всё хорошо! "Вся зараза из вас выходит, повелитель!" – кочевряжился он передо мной. И я, дурак, поверил! Вот уже полгода, а эта зараза никак не выйдет! Вернусь, снесу гаду башку! Сожри меня демон со всеми потрохами! Скормлю его хилое тело волкам!
Был второй час ночи. В мертвой тишине изредка раздавались крики ворон. Кулак сидел в абсолютном мраке, не шевелясь и не издавая звуков. Единственным светом были умирающая луна, и едва видное пламя на Огненной горе. До канатного моста был час пути.
– Сэдей вернулся, повелитель! – прозвучал чей-то голос во тьме.
– Сюда его, подлеца! Хорошо темно. Не будет страху наводить на нас своими косыми глазами, верно, Джута?
– Хе… точно, повелитель.
– Канатного моста нет, повелитель, – сказал разведчик. – Шакалы видно прознали о нас и перерубили его.
– Сожри меня демон! – ругнулся темник. – Что же делать? Хм… А пройти на конях по склонам мы сможем? Как думаешь, "умный" Сэдей?
– Э… – Сэдей не ожидал такой чести и вначале смутился. – Склоны довольно крутые, вряд ли… Но такой крутой участок длится всего около ста шагов, а мост как раз посередине. Дальше, в обе стороны, долина расширяется и склоны уже более покатые… Там вполне можно пройти. Тем более, – добавил он, осмелев, – идти в лоб наверное не стоит…
– Косой, но и правда умный, – прервал его Габа. – Даже слишком. Иди, свободен.
– Как скажете, повелитель. – И Сэдей, коря себя за излишнюю болтливость, тихо ушел.
– Джута! Долго ли до рассвета?
– Часа четыре – пять.
– Хорошо. – Габа пригладил усы. – Нохай! Нохай, подлец! Ты слышишь?
– Да, да, повелитель!
– Отправляйся в путь. Зайдешь с востока. Сэдей тебя проведет.
Нохай буркнул, завозился, что-то уронил.
– Ты что, штаны надеваешь? – засмеялся темник. – Чем ты там, в темноте, занимаешься? У тебя что, баба там?
– Бабы нет, – проворчал Берюк. – Но она у него в голове. И этого ему достаточно.
Раздался смех. Нохай перестал возиться и, шепча проклятия в адрес наглого Берюка, отправился исполнять приказ.
– Хорошо, что бабы нет, – сказал Габа. – А то… даже страшно подумать, чтоб ты с ней сделал, Берюк.
Снова смех.
– Вы преувеличиваете, повелитель, – спокойно ответил Берюк. – Я добрый.
– Да ладно! – не поверил темник. – Думаешь, я не знаю, что ты вытворял вчера? И почему ты такой злой? Может твоя мать тебя в детстве сиськой не кормила?
Дружное ржание.
– Иди со своей сотней на запад. Что делать знаешь. Давай.
Вчера утром, кочевники, как и договорились, разошлись по округе. На пути им встретились лишь три убогих села, в которых жили пугливые, как лани, крестьяне. В двух из них побывал джагун Берюка…
Ашант, в составе сотни Нохая, одним из первых перебрался на другую сторону. Перед ним высились темные громады Драгнийских скал. Он постоял с минуту, сдерживая разгорячённого коня, слушая, как привычно начинает стучать сердце, предчувствовавшее битву. Но к этому ощущению примешалось ещё что-то, будто кто-то подсматривал за ним, видел все его изъяны, тайны, слабости. Ему стало и страшно и неловко, словно он очутился в каком-то чуждом и незнакомом месте, и все его обитатели, не мигая, вперили в него полные жгучей ненависти глаза.
"Хм… Теперь понятно, почему все так боятся этого места", – подумал юноша.
Луна скрылась, повеяло холодом, заморосил дождь. Мимо проезжали его товарищи, позвякивая латами и перешептываясь.
– Что стоишь, багатур? – Беар хлопнул Ашанта по плечу и улыбнулся, обнажив удивительно белые, для кочевника, зубы. – Поехали!
Ашант въехал в узкую расщелину. По лицу ударила, задетая кем-то впереди, колючая сосновая ветвь. Он откинул её в сторону. Впереди была сплошная непроглядная мгла. Где-то журчала вода, скатываясь со скал. Воин спрыгнул с коня, взял его под уздцы, и стал пробираться через нагромождение бревен и кустов, увязая в ледяной воде, скользя по мшистым камням. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он разглядел смутные очертания мокрых от дождя отвесных стен. Джагун пробирался между ними цепочкой.
Они шли уже около часа. Ашант надвинул пониже шлем и перерубал ветви, встречавшиеся на пути. Он промок и продрог. Но воин знал, что скоро ему станет жарко и терпел. Его конь неуклюже расставлял копыта, пробираясь по ухабам; Ашант подбадривал его и помогал ему.
– Вот на эту скалу, – распоряжался впереди Нохай. – Она здесь единственная, куда ещё можно забраться. Иди ты, Тукен, выбери себе десятка три. Судя по всему, больше на верхушке не уместится. Как взберешься, дай знать. Мы подождем, и если все хорошо, пойдем дальше. Сэдей, далеко ли до ворот замка?
– Полчаса. – У Сэдея был усталый вид.
– Я что-то слышу! – сложив руки лодочкой, тихо крикнул Беар. – Там, впереди! Кажется, началось!
Габа не мог больше ждать, и как только Нохай с Берюком ушли, отдал приказ о наступлении. Его люди разошлись широкой, раздёрнутой цепью, и стремительно форсировали балку. Перебравшись, вперед вышли лучники. Держа наготове луки, они дошли до дороги, ведущей к замку. Неприятеля нигде не было видно.
Темник, в сопровождении верного Джуты, ступил на другую сторону последним. Он щурился, пытаясь сориентироваться во тьме.
– Джута! – сказал он. – Иди, скажи Булагу, пусть пошлёт вперед десяток парней. Пускай прощупают почву, а то что-то тихо.
Джута ускакал. Несколько минут Габа и его люди ждали, прижавшись к скалам. Внезапно откуда-то сверху раздался четкий, словно неживой, голос:
– Что вам нужно? Зачем вы пришли сюда? Мы вас не ждали.
Габа почувствовал разлившийся вокруг страх, затронувший всех окружавших его бойцов. Странное чувство. Но он не стал задумываться над такими пустяками.
– Мы идём к себе домой! – дерзко крикнул он. – Посмотреть, что творится у нас, в замке. Всё ли в порядке. Может, стоит сменить караул? Всыпать вам за плохую службу! А то вы, наверное, забыли, кто ваш хозяин!
– А ты шутник, ванакс, – ответил голос.
– Шутник… – презрительно бросил он. – Скоро вам будет не до шуток, паршивцы!
Он и не заметил, как вернулся Джута.
– Они на дороге, повелитель, – отрапортовал запыхавшийся нукер. – Ждут, шакалы! Наши ребята едва успели сойти с дороги и залечь у скал. Секут стрелами с зажженными наконечниками!
– Откуда? Сверху?
– Нет, ребята сказали, что скалы больно крутые, на них не забраться, тем более дождь. За верх можно не опасаться. Бьют с дороги. Там ихний строй. Плотный ряд конников с копьями и мечами.
– Сколько их там?
– Непонятно. Темно.
– Хорошо. Итак, вперед, подлецы! – заорал темник во всеуслышанье. – Дайте им жару! Булаг! Посылай тяжелых бойцов! Стаскивайте их крючьями! Ударьте им в лоб как следует!
Воины подстегнули коней и поскакали. Засвистели палаши, вынимаемые из ножен, затрубили трубы, зазвучал их боевой клич:
– Йааа!!!
Топот копыт на время оглушил Габу. Его грудь распирало от волнения и злости, лоб покрылся испариной. Конь нетерпеливо поскакивал на месте.
– Что там? Что там? – бормотал он, прислушиваясь. – Ну что?
Джагун Нохая торопливо продвигался сквозь почти непроходимое нагромождение поваленных деревьев. Только что Тукен оповестил своих, что вершина свободна. Они заняли высоту и принялись обстреливать ничего не подозревавших рыцарей сверху.
Дождь усилился, теперь он поливал, как из ведра. Возбуждение нарастало. Ашант с боем продирался через бурелом, не замечая царапин на лице, окоченевших и разбитых в кровь пальцев. Дождь стучал по шлему, эхом отдаваясь в голове; в горле клокотало; щит больно хлопал по спине; конь хрипел и фыркал, но, как и хозяин, не сдавался.
– Ещё… чуть-чуть… – сотник Нохай шел самым первым и почти падал от усталости. – Вон они. Вон…
Шум битвы ворвался в ущелье, словно ураган. Ашант, спотыкаясь, кряхтя и вытирая капли дождя с лица, увидел отблески замковых огней, мелькавших за деревьями между скалами. Послышались крики, стоны, лязг стали, ржание коней. Он растерялся, и его охватила паника. В голове пронеслась предательская мысль затаиться где-нибудь здесь, в этом болоте и переждать. "Темно, никто не заметит". Воин прислонился к скале, чтобы хоть немного отдышаться. Тут ему за шиворот влился поток стекающей со скалы обжигающе ледяной воды, выведя его из забытья. Он с усилием забрался на коня и поскакал вслед за своими товарищами, уже ударившим неприятелю вбок.
Вдоль дороги, по направлению к замку, дул страшный ветер с градом и несмолкающим дождем, хлеставшим лицо, как кнут. Ашант с воплем вклинился в толпу черных рыцарей. Сначала он, будто мальчишка, слепо размахивал палашом. Но потом, после того как чей-то тяжелый меч с громким уханьем грохнул по его щиту, чуть не выбив из седла, воин начал осматриваться. Он судорожно и нервно шептал себе: "Успокойся, успокойся. Вспомни, вспомни…".
Дождь слепил глаза, но Ашант увидел, что находится в самой гуще рыцарей. Их хмурые сосредоточенные лица смотрели на него равнодушно, как на букашку. Это длилось какой-то миг. Потом в воздух разом поднялось несколько мечей, блеснув в свете факелов. Ашант заметил все движения и успокоился. Как будто всё стихло. Он задышал ровно и спокойно.
Он заметил, что громоздкие металлические доспехи сковывают их, что большие прямоугольные щиты, окованные бронзовыми полосами, оттягивают им руки. И ему стало смешно. "Успокойся! – весело зазвенело у него внутри. – Успокойся!"
Первым пал пучеглазый всадник, с седой бородой. Он упал с коня, глухо хрюкнув, после того как палаш молодого нукера острием воткнулся ему в глаз. Нога пучеглазого застряла в стремени; его меч отлетел в сторону. Но Ашант уже забыл о нем. Он развернулся и ударил палашом топтавшегося там коня по морде. Седок, уже занёсший меч, мигом слетел с взбесившегося животного и тут же был затопчен своими же собратьями. Удар другого противника, сбоку, юноша парировал, хотя выпад был очень мощный: Ашант с трудом удержал задрожавший в руке палаш. Но не успев опомниться, как машинально, точным, заученным движением, полосонул того по горлу. Кровь хлынула с такой силой, что забрызгала воину всё лицо – тот зажмурился, отшатнулся. Это распалило юношу до предела. Он словно опьянел, его палаш с высоким свистом начал рассекать воздух, и противники стали падать с лошадей, словно куклы.
Ашант пригибался, подпрыгивал в седле, конь его вертелся, как волчок. Скалы кружились над его головой, точно в танце и дождь падал с воспаленных небес как-то медленно.
Он забылся, он ничего не чувствовал, кроме одуряющего экстаза. Он что-то кричал, и ему нравилось, нравилось убивать!
Рыцари дрогнули и попятились. Кочевники наседали на них, прыгали через загородку и во дворе уже слышались гортанные выкрики адрагов. Душа Ашанта возликовала, видя, как "хранители огня" спешно разворачиваются; многие из них с тревогой поглядывали на вершину скалы, где стоял замок. Дождь поливал с чудовищной силой и зажженные там костры беспомощно трепыхались, грозя вот-вот погаснуть.
Ашант рвался туда, конь легко перепрыгивал через павших, но тут чей-то сокрушительный удар потряс его. В голове будто полыхнул огонь, перед глазами всё поплыло, он свалился с коня на землю и потерял сознание.
Чей-то крик. Кто-то дико, надрывно орал. Ашант открыл глаза и закашлялся. С дороги стекали потоки воды с грязью прямо на него, на его лицо, ему в рот. Воин лежал около загородки. Она осыпалась и камни валялись вперемешку с мертвецами. Было очень холодно, голова нестерпимо болела. Он пошевелил ей, и движение отдалось сильной болью.
"Что произошло? – мелькнула первая мысль. – Как ребята? Где все?"
Падал мелкий снег, присыпая многочисленные трупы. Кто-то ползал, кто-то стонал, кто-то кричал.
"Черт бы побрал этого дурака, – раздраженно подумал Ашант, приподнимаясь. – Чего он орет? Снег идет…"
Когда он встал на ноги, к горлу подступила тошнота, и он вырвался.
Ашант не сразу заметил погасшие огни на Огненной скале. И сразу после этого он ощутил дикий страх. Он понял, что так не должно быть, что пламя ни в коем случае не должно было угаснуть. Осмотревшись, воин с удивлением увидел пятившихся назад людей. Остатки кулака – его товарищи, бок обок с рыцарями отходили от роковой горы. Рыцари плакали. Их лица выражали отчаяние.
Мимо него прошел молодой парень, облачённый в черный панцирь с нарисованным на нем алым пламенем; на груди, на серебряной цепи, висел черный клык; в руке была секира с черной ручкой и красивым узором на лезвии. Он посмотрел на Ашанта, и в глазах его застыли ужас и мольба.
"Что мы наделали? – запаниковал Ашант. – Почему все бегут?"
Справа верхушки скал побледнели. Начинался рассвет. Снег продолжался, мелкий, незаметный. Стало холодно так, что у Ашанта застучали зубы. Он тоже попятился и упал, наткнувшись на своего коня. У него была перебита шея. Ему внезапно стало так жалко его, что он вопреки себе скупо заплакал. Люди уже бежали.
И тут Ашант услышал гром. Резко обернувшись, воин с ужасом увидел, как замок на скале разлетелся во все стороны, точно лопнувший горшок над очагом. Из скалы ввысь с огромной скоростью вылетело нечто не поддающееся описанию. Какой-то сгусток тьмы, что-то вроде тумана, неистово вращающегося вокруг своей оси. Столп этого жуткого тумана летел вверх, вливаясь в небо, как нечистоты в чистую реку. Мертвенно холодная Тьма вырывалась из скалы на свободу, и юноше показалось, что она затягивает в себя все окружающее.
Ашанту внезапно захотелось покинуть это проклятое место. И он побежал, перепрыгивая через павших, и все вокруг бежали. Потом он споткнулся и упал прямо на чей-то труп.
Ашант с отвращением слез с него. Мертвец смотрел в небо одним широко раскрытым глазом. Другой был прикрыт. Что-то в его искаженном облике показалось ему знакомым.
– Габа! – воскликнул он. – Это же Габа! Повелитель! – Ашант обхватил руками лицо темника. – Как же так?! Габа!
Неожиданно Габа скосил глаз на Ашанта. Неясный хрип вырвался из его груди, и следом за ним из горла пошла кровь.
И тут Ашанта затрясло. В этот миг в него будто вселился чей-то дух и навсегда изменил его жизнь.
Ашант вдруг почувствовал всю боль темника, услышал все его мысли.
"Дышать нечем… Дышать нечем… Нос заложило… Холодно, сожри меня… демон".
Жизнь угасала в темнике. Мысли Габы путались, а тело стало ватным, оно словно лежало на мягчайшей перине.
Спустя несколько секунд Габа Одноглазый умер.
Его смерть не принесла Ашанту облегчения. Все его раненые друзья будто закричали ему, заспешив поделиться с ним своей болью. Их мольбы о помощи хором зазвучали внутри него.
Ашант зажмурился, обхватил голову и затравленно осмотрелся, не понимая, что происходит. И откуда он знает, что Нохай где-то рядом, лежит со вспоротым животом, дымящаяся кровь медленно и тягуче сочится из зияющей раны на пушистый снег и тут же застывает. Нохай совсем не чувствует ног, а в грудь его будто врезаются тысячи раскалённых игл, причиняя невыносимые страдания.
И что Сэдей, славный Сэдей… В его шее стрела, а лицо превратилось в кровавое месиво. И он почти умер, только крохотная искорка жизни ещё слепо цепляется за своего хозяина, отчаянно взывая о помощи.
И что Булаг… и Джута… и… и…
Чей-то громовой хохот потряс небеса. Столп иссяк, и из демонической горловины выбрался и сам дух. Видны были только исполинские крылья, оставлявшие за собой дымный след. Дух пролетел над долиной и исчез.
– Вставай, Ашант! – Берюк подхватил юношу и волоком потащил за собой. – Эту битву не выиграл никто. Пошли, оставь сопли! Мы ещё поживем, и пусть шайтан этот подавится!
Берюк бешено сквернословил, не умолкая ни на минуту, и грязные слова его язвили Ашанта. Они словно сливались с неумолчным, пульсирующим низким гулом, поднимавшимся из недр потревоженной ими горы. Этот чуждый всему живому вой бурлил в горле и зудел в ушах, он словно хотел вобрать в себя всё живое, он жаждал их смерти и брань Берюка помогала ему в этом.
Обессиленный Ашант больше не мог вынести этой пытки.
– Хватит… – из последних сил шептал он, повиснув на плече сотника. – Хватит уже, не ругайся…
Но Берюк не обращал никакого внимания на слова Ашанта, он остервенело тащил за собой юношу, продолжая сыпать проклятьями.
Незаметно к ним присоединился Беар; он взял Ашанта под мышки с другой стороны. Его лицо было перемазано грязью и кровью, но он все равно улыбался, только вот улыбка была какой-то неестественной. Попросту безумной.
На южной стороне, там, куда идти ровно полгода, есть страна айбаков;
Иди туда, Хаидар, возьми всё то, что задолжал мне их правитель.
Но помни, по пути туда столкнёшься ты с бедой:
Живет в степи, жестоко высушенной солнцем, Великий Змей;
Он непобедим и пожирает все живое…
"Он поёт? Или он сошел с ума?" – подумал Ашант.
Так они и брели, по мерзлой земле, и падал снег, а мертвое небо налилось свинцом и грозило обрушиться и раздавить их. Ашант то и дело падал, и истерзанные руки его зарывались в мокрую стылую траву. Голоса умирающих в ущелье битвы собратьев потихоньку стихали.
Они шли и шли, и чем дальше они уходили, тем все сильней Ашант проваливался куда-то. Он начинал бредить.
"Где взять мне силу одолеть его?
И кто подскажет мне, где тот спасительный мой меч?
В каких краях искать его?" –
– Вот так Хаидар молился, в отчаянии воздев к холодным небесам
свои натруженные руки…
"Всех женщин здесь перетрахал?" – Габа смеялся, вытирая слезящийся слепой глаз грубыми пальцами.
"Нос заложен…"
"Вернусь, снесу гаду башку!"
"Нос заложен… холодно…"
Снег… тени… небо…
"Все люди мои давно уж пали духом!..
Бредём мы по пустыне уже который месяц, теряя каждый день своих друзей…"