Глава 4. Шагра

Отряд, резво проскакав с полверсты по большаку (который венеги нарекли странным именем Жертвенник), остановился по приказу Горыни на опушке, в центре которой высился холм, поросший донником, репейником и крапивой.

Горыня слез с коня, и сняв шлем, подошёл к холму. Встал на колени, опустил голову. Рядом неслышно присела Искра. Все остальные тоже, обнажив головы, стихли.

– Вот, Светозар, мы пришли к тебе, – сказал княжич. – Давно мы у тебя не были, брат. Но мы не забываем тебя, поверь. Не забываем.

Горыня слегка покачивался; сестра глядела на него с плохо скрываемой неприязнью.

– Благослови нас, брат, – сказал Горыня. – Мы едем в дальний путь, сестру вот… выдаю замуж за князя Северского.

Горыня повернулся к ней. Искра уже стояла на ногах.

– Хватит, поехали, – произнесла она ледяным тоном. – Ещё, чего доброго, расплачешься.

Княжич пьяно ухмыльнулся, и тоже встал.

– Пошли, сестричка… – хмуро бросил он.

К вечеру большак сузился, превратившись в обычную сельскую дорогу. Дорога изрядно запустела, местами заросла пыреем, подорожником и лапчаткой, изредка путь преграждал сгнивший от времени бурелом.

Тракт пробегал в низине, у самой воды. С обеих сторон высился величавый сосновый бор. Вечерело – солнце уже коснулось верхушек деревьев. Его косые лучи позолотили речную гладь; густой подлесок, подобравшийся вплотную к воде, купался в солнечной дымке, как в молоке. Воздух был наполнен разноголосым пением птиц: где-то вверху раздавалось звонкое пение соловья и малиновки, внизу, в сумраке леса, глухо бормотали тетерева и призрачно хохотал черный дятел.

Отряд миновал все венежские слободы и деревни. Впереди был только один двор – Болоний Яр, жилище Сивояра, таинственного человека, которого венежане называли ведуном и откровенно недолюбливали.

Вскоре показался и сам Болоний Яр. Он и вправду расположился на возвышенности, один из склонов которого круто обрывался вниз, к реке. Несколько ладных изб, срубленных из сосны, окружал высокий частокол. Во дворе рос древний ветвистый дуб – от земли, вверх по шишковатой коре, ползла широкая бахрома мха болотного цвета; под самой кроной висел большой выпуклый нарост, чем-то похожий на выпяченную губу. Сам хозяин называл этот нарост глазом, и дереву поклонялся, как божеству.

Отряд остановился у ворот. Горыня, сидя на коне, клевал носом и сопел. Вместо него в ворота постучал Девятко.

– Кто вы такие? – послышался голос.

– Свои, – ответил десятник. – Мы из Волчьего Стана.

– Вашему князю мы оброк не платим, и платить не будем, – донесся тот же голос.

– Мы путники, – терпеливо объяснил Девятко. – Просимся на ночлег.

– Клянётесь ли вы своими богами, что не со злом пришли?

– Конечно, клянёмся. Да ты открой, и мы тебе всё расскажем. Доколе нам под твоими воротами топтаться?

Ворота легко без шума отворились. Во дворе их встретила троица в одинаковых красных рубахах: два крупных парня, держа в руках увесистые дубины, поглядывали на гостей исподлобья; впереди них, сложив руки на груди, стоял мускулистый сутулый мужчина лет шестидесяти – голова наклонена немного вбок, прищуренные глаза смотрят хитро и проницательно. Однако видно было, что он всё же чуть подслеповат. Несмотря на почтенный возраст, седина едва тронула бороду Сивояра.

– Помните, что на вас падёт проклятие, если вы причине вред моему дому, – сурово молвил он.

– Бог с тобой, человече, о чём ты толкуешь? – пророкотал Злоба. – Неужто мы похожи на разбойников?

Старик нахмурился.

– Злобушка, – осторожно шепнула Искра. – Ты бы помалкивал и не высовывался. Мордой своей не светись, людей не пугай.

Сивояр услышал эти слова, бросил на неё быстрый оценивающий взгляд, и облегченно вздохнул.

– Хорошо, – сказал он. – Я вижу, вы добрые люди. Глаз у меня намётанный, меня не обманешь. Милости прошу, заходите в мой дом, место найдётся всем.


Большой, выскобленный добела липовый стол, расположившийся прямо под дубом, был уставлен яствами: кувшинами с квасом, переваром, другими крепкими настойками, подносами с дичью, квашеной капустой, ломтями хлеба, медовыми сотами и много ещё с чем. Вокруг почти стемнело; сидящие за столом люди неспешно разговаривали под свет нескольких пучков лучин, вставленных в узкие сосуды, которые, в свою очередь, стояли в чашах с водой прямо на столе.

За столом сидели сам хозяин, один из его сыновей, именем Легостай – молчаливый угрюмый парень, все три десятника, Искра со служанкой и Доброгост. Им прислуживали две пухлые розовощёкие женщины. Из изб, сараев и дворовых построек выглядывали посмеивающиеся ребятишки разных возрастов. Горыня давно уже спал в хозяйской избе; половина дружины расселась во дворе рядом; другая же половина отдыхала в сарае, на сене. Повозки сбили в кучу и оставили у ворот; братья-близнецы остались в них. Под повозками разлеглись, лениво взмахивая хвостами, хозяйские псы.

– А на юге, у самого океана, – нараспев вещал Доброгост, весьма довольный тем, что его слушают так много народу, – стоит древний Вереспонь, удивительное место, дивный, чудный град…

– Да что в нём дивного? – недовольно перебил его Девятко, обмакнув кусок хлеба в мед и отправив его в рот. – Огромный грязный базарный город. И называется он по-другому. Давным-давно уже его именуют Вередором, причём во всех летописях. А Вереспонем он звался в незапамятную старину, когда мы, венеги, жили со всеми северянами: воиградцами, дубичами, болотниками, равногорцами и прочими, одним племенем. Звались тогда наши пращуры вересами; они-то и поставили этот город. Какой же ты книжник, ежели не знаешь, что Вередор таковым именуется вот уж тыщу лет?

– Да откуда ж вы всё это знаете, милейший? – надменно вздёрнув брови, поинтересовался писарь. – Вы даже и читать-то не умеете.

– Знаю, и всё тут, – отрезал десятник. – Что мне ваша грамота? Я саму жизнь видел, в отличие от тебя, деревянная голова. Поэтому и знаю.

– Хорошо, соглашусь с вами, – смирено опустив голову, сказал Доброгост. – Истинно, Вередор является крупнейшим торговым местом. Это потому, что находится он на древнем торговом пути, соединяющим южные страны с землями бывшей империи. А ещё дальше, на север, есть град, именующийся Павсем; когда-то был он столицей империи. Половина града, восточная, легла на большой земле, другая же – на острове, и половинки разделяются узким перешейком…

– Говорят, на том острове живут чудища, – грохнул оглушительным раскатистым басом Злоба, вытирая вымазанные жиром ручищи об свои рукава. – И остров тот зовётся Чумным.

– Тише ты, зверина, – толкнула его вбок Искра. – Весь народ разбудишь…

– Не ворчи, княжна, – оскалил кривые зубы в улыбке великан. – Дружина привыкшая…

– Да, вы точно сказали, – подтвердил писарь, учтиво поклонившись. – Чумный остров, по-ихнему Плаг. Средоточие зла…

– Ну, ты и сказочник, деревянная голова, – усмехнулся Девятко. – Насчёт зла, может, и соглашусь, но с оговорками: чудищ там нет, а живут одни воры, пираты и разбойники. Есть ещё чернокнижники; но они обособленны, ни с кем не общаются, хлопот соседнему сброду не доставляют. Хотя, конечно, ходит о них много слухов…

– Безмерно удивляюсь вашим познаниям, милейший, – снова почтительно поклонившись, сказал Доброгост. – Истину говорите, как есть чернокнижники. Последователи последнего императора Треары Карла Кровавого. Кости Карла там и хранятся; колдуны призывают дух его придти, чтоб с его помощью наслать мор на все земли…

– Этим они и занимаются, поверьте, – вставил своё слово Сивояр. – Царь этот сейчас во тьме подземелья; и сам Дув ему друг.

– Ну, может так оно и есть, – недоверчиво протянул Девятко. – Только всё это, как говорится, вилами по воде писано…

– А вот у нас говорят, – полюбопытствовала Искра, обращаясь к Сивояру, – что вы ведун. Правда ли это?

– Может и правда, – загадочно ответил он. – Раз говорят, знать неспроста.

– Ох, как интересно, – оживилась княжна. – Расскажите, что вы такого делаете, раз вы ведун?

– Ничего такого, – немного помолчав, сказал Сивояр. – Ну, разве что… Я умею говорить с лесом. Слышать его. Вот дуб, очень древний. Он тут главный, и всё видит на много вёрст вокруг. Он-то и даёт мне силу познавать все тайны леса. Много лет я учился у него. Теперь я слышу, о чём разговаривают травы, зверьё. Даже последняя животинка может обратиться ко мне за помощью.

Где-то над головой громко пели сверчки, с реки доносились крики дергачей и кряканье диких уток, хлопавших крыльями по воде. Высоко в небе ярко светила луна. Доброгост, между тем продолжал рассказывать о дальних странах.

– На восток от Вереспоня, простите, Вередора, тянутся непроходимые болота. Через них, напрямик, течет Горынь, и достигнув Шагры, поворачивает на север. На болотах живут болотники; о них мы ничего не знаем, кроме того, что они грязные и жестокие люди. В обычае у них многожёнство, едят они всякую нечисть…

– Ты удивишься, деревянная голова, – прервал его Девятко, – но многие народы Залесья говорят про нас, венегов, то же самое…

– Хм, ну, уж не знаю, что вам и ответить, милейший, – задумался писарь. – Наверное, вы как всегда, правы. Но, позвольте, я продолжу. Шагра, великий лес, тянется от болот до Вечных гор, а за ними – восточный океан. Тамошний народ, марны, зовут океан Холодным. В предгорьях живут равногорцы; прозывают они Шагру Деодаром. Они во вражде с северянами. Хотя воиградцы – более точное название. Северяне они для нас. Дубичи тоже не жалуют Воиград. Но в открытую против них не идут.

– Да они вообще против них никак не идут, – возразил всеведущий Девятко. – Дубичи мирный народ, живут себе в своём лесу, никого не трогают. Но Воиград недолюбливают, тут ты прав, деревянная голова.

– А кто ж тогда совершает набеги на них, скажите-ка мне пожалуйста, милейший? – вспылил наконец всегда вежливый Доброгост. – Иль вы будете это отрицать?

– Я и не отрицаю, – спокойно ответил десятник, выпив крепкой рябиновой настойки, охнув и занюхав пучком зелени. – Набеги есть, что тут спорить. В Междуречье раньше империя была. А сейчас там разбойники – их несметное количество. Промышляют они работорговлей. Логово их в местечке, называемом хутор Абаряха; это на равнине, близ Волдыхи. И нет от них спасенья никому, не только Воиграду.

– Поразительные знания вы обнаруживаете, милейший, – сказал Доброгост. – Может, расскажете нам о, так сказать, дальних странах?

– Отчего ж не рассказать. Расскажу. За Горынью, значит, лежит Союз, сиречь – объединенье пяти царств. Рядом – Гвинтан, и у них имеется священный лес, Дамхон зовется. В нем, как болтают, обитают маги, колдуны, великаны, единороги и прочая сказочная живность. И нет туда доступа простому смертному – так мне говорил самый, что ни на есть, настоящий гвинтанец, по имени Эри. Представлялся, проходимец, друидом – колдуном по-ихнему. Чертов жулик. А на крайнем севере – королевство, окруженное неприступными горами по имени Шелом. Там есть бездна Даньгеон – необъятная и бездонная. Спустившись туда, можно попасть в царство Дува. Только туда, окромя покойников и приговоренных к смерти преступников, никто не спускался, так что доподлинно неизвестно – есть там что, или нет. Ну и, чуть ближе, в междуречье существуют не только бандиты и лиходеи, но и Треара, будь она неладна, только она сейчас настолько мала, что о ней и говорить-то стыдно.

– М-да, – произнес Сивояр. – Вот вам и империя. Карл, безумец, все разрушил.

– Не соглашусь, – возразил Доброгост, – не соглашусь! Распад ее начался задолго до него. Уж лет триста, как северские княжества обрели независимость. А южане – Двахирь, например, и того раньше. Так что крах империи был всего-навсего вопросом времени. И благодаренье богу, что Карл уничтожил наконец, это чудище.

– Империя-то умерла, но детище ее нет, – грустно произнес Девятко. – Я говорю о церкви триединой. И Пронта – нынешняя столица Треары – как раз есть центр триединства. Оттуда идет эта зараза, столько крови выпившая когда-то.

– Ну, это было давно, – сказал Доброгост. – Может зря вы это. Воиград-то, тоже в триединстве.

– Скажи-ка мне, ты, ученый человек, знаешь, откуда я родом? – спросил Девятко, воззрившись на писаря своими обманчиво улыбающимися, прищуренными глазами.

– Знаю. Из Дубича вроде как.

– Сколько лет прошло, – призадумавшись, сказал десятник, – уж никто не знает. Триста? Четыреста? Када Всеслав-то жил?

– Больше, больше бери, уважаемый, – подсказал Сивояр.

– Вот – больше, – медленно произнес Девятко. – Но память о жестокости этих… как их? Дай бог память… Молний Девы – вот как их кличут в сказаниях, то были особые воины тремахов, церковники, мать их. Их жестокость холодит нашу кровь до сих пор. До сих пор, приятель. Мне один летописец сказывал, что у князя в архивах хранятся сотни свитков, живописующих зверства извергов. Он утверждал, что спать не мог ночами – такая жуть. Вот вам и триединство. Вот вам и зря.

Черный Зуб, всё время молча улыбавшийся, начал дремать. Порядком захмелевший Злоба заигрывал с Буяной, не обращавшей на него никакого внимания. Искра увлеклась разговором с Сивояром. Доброгоста с увлечением слушали последние оставшиеся дружинники; все остальные уже улеглись. Девятко продолжал подмечать неточности за писарем и легонько подтрунивал его. Разговор у них зашёл о Безлюдье, земле на крайнем севере. Доброгост поведал о драконах, обитающих там: они дышали огнём, говорили на человечьем языке и похищали девиц. Девятко, разумеется, с ним не согласился: пламени во рту у них нет, разговаривать они не умеют, девиц похищают точно так же, как и всю другую живность, для того чтобы съесть. И вообще, они всего лишь такие же ящерицы, подобно степным, только большие и с крыльями – ничего особенного. Последнее замечание окончательно вывело из себя доброго писаря. Он в сердцах сплюнул, выпил, умолк, а потом и вовсе ушёл.

С его уходом все стихли, разговор как-то не заладился. В конце концов, уже глубокой ночью стол почти опустел. Чёрный Зуб уснул прямо за ним; Злоба, пошатываясь, отправился спать в конюшню. Искра и Буяна ушли в хозяйскую избу. А под дубом, в полной темноте, остались только Сивояр и Девятко. Они о чём-то увлеченно беседовали приглушёнными голосами…


Искре не спалось. Она лежала одна в небольшой комнате, смотрела в потолок и думала о предстоящей свадьбе.

"Каков он, интересно? Красив, или нет? Да ну, скорее всего, дурак какой-нибудь. От моего бати хорошего ждать не приходится…"

Девушка откинула одеяло и села на край кровати.

" Вот бы узнать, что там с Младой? Жива ли?"

Искра встала, приподняла сорочку и босиком прошлась по пустой комнате. Сырые щербатые доски приятно холодили ноги. В комнате, кроме кровати и резного, пахнувшего древесной смолой сундука в углу, ничего не было. В большое окно светила луна, висевшая над чёрными пиками сосен.

"Жива ли она? – думала она, и тут будто кто-то шепнул ей на ушко, будто ветер, бившийся в запертое окно, вдруг обрел голос на одно, еле уловимое мгновение: – Мертва! Мертва !"

Она вздрогнула от неожиданности, оглянулась с опаской, но быстро опомнилась и подошла к окну. Раскрыв створки, девушка облокотилась на подоконник. В комнату, вместе с шумом дремлющего леса ворвалась ночная прохлада, слегка всколыхнув её буйные кудри. Княжна вдохнула полной грудью.

" Мертва… – снова мелькнула эта мысль. – Нет, не верю. Не поверю, ни за что".

По двору, ссутулившись сильнее обычного, криво проковылял Сивояр. Ведун подошел к дубу, прикоснулся к нему обоими руками. Постоял так с минуту – похоже, молился. Потом повернулся и как-то странно посмотрел на Искру, чем застал её врасплох. Девушка отшатнулась, но всё же успела заметить, как старик вынул из-под рубахи медальон на серебряной цепочке. Медальон блеснул ярким изумрудным светом. Искра на миг зажмурилась, а когда открыла глаза, с изумлением увидела, как на том месте, где только что стоял Сивояр, вспыхнул светящийся, фосфоресцирующий зеленый туман, окутавший фигуру старика.

Потом из него вылетела сова, и тяжело взмахнув крыльями, вспорхнула ввысь.

В небе, прямо на фоне луны, сова закружила, будто кого-то ожидая. И точно, вскоре к ней присоединилась ещё одна птица. Вместе они, покружившись в небе, улетели в сторону юга.

Искру поразила внезапная догадка. Дрожа от волнения, девушка легла, и долго ещё не могла заснуть…

Наступило новое, туманное утро. Весь отряд был на ногах. Горыня, опухший и бледный, вывалился из избы, где провёл ночь; спотыкаясь, подошёл к кадке с водой, стоявшей во дворе, и окунул туда голову.

– Где это мы? – спросил он сиплым голосом, встряхивая головой.

– У одного хорошего человека в гостях, – ответил ему кто-то из дружины.

– Как ваше здоровье? – иронично поинтересовался рослый дружинник по имени Чурбак – жизнерадостный парень с открытым лицом и шапкой жестких волос похожих на солому.

– Могло быть и лучше, – проворчал Горыня. – Здесь здоровье поправить можно, или как?

– Пьяница, – раздраженно бросила появившаяся на крыльце Искра.

Сестра с невыразимым презрением смотрела на родного брата. Светозар был такой же. Он утонул в реке, три года назад, спьяну решив посостязаться с дружками в умении плавать. Горыня, бравший пример со старшего брата и вообще очень любивший его, стал демонстративно оплакивать его кончину. И продолжал оплакивать до сих пор. Искру уже тошнило от этого.

"Я знаю, как это происходит, – подумала она в тот момент. – Они напиваются в корчме, и начинают плакаться друг другу. Скупые мужские слезы. Тяжелые мозолистые ладони похлопывают тебя по плечу. Бороды забрызганы дешевым пивом и от них воняет потом и мочой. Но им кажется, что вот она – настоящая жизнь. Я потерял брата, – говорят они. – Я брата потерял! Он был мне как отец. Помянем… Как же меня воротит от этого…"

Горыня грустными глазами глядел на сестру.

– Да иди ты… – тихо и немного печально пробормотал он.


– Там, в трех-четырёх верстах отсюда, – говорил Сивояр, – после последней стрелы, в землях дупляков, неспокойно стало. Какой-то тёмный люд тревожит путников. Сам не видел, не знаю, но поговаривают, что чёрные они и жутко злые. Убивают всех и уносят в леса. Потому-то наверх никто в последние года два и не ходит. Вы первые. Будьте начеку. Да защитит вас лес! Бывайте.

И отряд, поблагодарив на прощанье гостеприимного хозяина, продолжил свой путь.

– Скажи, Доброгост, – спрашивала Искра, – долго ли ехать до этого… как его там? Воиграда?

– Да дней пять. Может шесть.

– А какие они, эти северяне? И почему их не любят?

– Ох, княжна… – задумался старый писарь – Что ж тебе сказать-то… Они, конечно же, отличаются от нас. Живут всё больше в белокаменных хоромах. Все культурные такие, манерные… ну, и вера у них такая… немного странная. Наверное, поэтому их и не любят. Но ты не бойся, Искра, думается мне, что народ они хороший… не обижут.

Тут Искра заметила приближавшегося к ним Девятко.

"Опять хочет поумничать, – подумала она. – Ну его…"

И девушка, бросив Доброгоста на полуслове, попридержала коня и присоединилась к Буяне, около которой поскакивал нахохлившийся Злоба. Этот маневр не укрылся от Девятки. Он хитро улыбнулся, подмигнул княжне, но к ней не подъехал.

После последней ночи, Искра стала побаиваться своего любимого "дядьку". Странно ведь, откуда он столько знает? И о чём он шептался с этим Сивояром?

– Что ж ты всё кривишь губы, милая? – шумел Злоба, адресуясь к Буяне. – Чем же я тебе не пригож?

– Ой, ну хватит, наверное? – устало отмахнулась от него служанка. – Надоел…

– Нет, не отстану. Ты мне приглянулась. Я беру тебя в жёны…

– Какой простой…

– Верно, беру, – продолжал он. – Ты сильная – это видно. Бёдра крепкие, зад… э… таз… тово – ничего. Народишь мне дитяток. Нашему племени – я имею в виду своё семейство – нужны воины! Панимаш? Ну, чаво молчишь-то?

– Ох, мама моя…

– Говорю сразу – жизь у нас нелегкая. Трудимси от зари до зари. Нам мягкая перина не мила. Любиться будим в поле. Панимаш?

– Не понимаю…

– Я до забав охоч! – удовлетворённо гыкнул Злоба.

– Что?

– Будишь боевой моей подругой. Научу тебя сечь степняков! Знаешь, каково это – побился на славу, и в поле, не успев, так сказать, остыть как следавет, крову с лица оттереть! Ох, жгуче!

– Бог знает, что ты болтаешь, идиот! – закричала Искра услышав этот разговор. – Да за такое я сейчас же нашпигую тебя стрелами! Ишь, что удумал? Любиться будешь, да? Я те полюблюсь! Осиновым колом в жопу твою!

– Ладно, ладно, не шуми, княжна, – спокойно сказал великан. – Что тут такого? Ежели у нас в семье…

– Ваша семья вся чокнутая! – Искра не на шутку разбушевалась. – И папаша твой в первую очередь! Хочешь сказать, что эта его работа, – девушка показала на страшный шрам, изуродовавший лицо Злобы, – тебя порадовала? Что это так, пустяки? Мало тебе, и других помучить захотелось?

Злоба ничуть не смутился и продолжал так же простодушно улыбаться. Вся дружина покатывалась со смеху.

– Ну, зачем же так, – сказал он. – Кого я мучить-то собирался? Никого я мучить не собирался. А насчет шрама… это я конечно, был не в восторге… Но, это же был бой, хоть и учебный. Зато через месяц я отрубил бате ухо.

– Вот счастье-то какое, – пробормотала Буяна, – попасть в семью, где сынок, шутки ради, отрубает папе ухо. Что же будет со мной? Может, и рожать я буду прям в бою?.. Отбиваясь от степняков…

– Ага! А он, забрызганный кровякой, тебе будет кричать: – "Тужься, милая. тужься!" – ввернул Чурбак.

– Не подходи к моей Буяне! – кричала Искра.

– Я понял, княжна, не дурак, – ответил великан, смутившись. – Не подойду, не бойся. Хватит ржать, придурки! – рыкнул он на дружину, но воины его не послушались, и продолжали потом весь день подшучивать над ним. Но он не обижался, ибо Злоба, несмотря на своё имя, был, в общем-то, добряком.

Постепенно Крин плавно повернул влево, на запад. А тракт убегал в бор. Дорога замысловато петляла между деревьями, сквозь крону которых почти не пробивался дневной свет. Но через час стройные прямые сосны стали исчезать, их сменил смешанный лес. Среди дрожащих осин, изящных берёз и низких кряжистых дубов ещё попадались высокие лиственницы и сосны; подлесок, в основном колючая малина, клён и орешник, так загустел, что зачастую рос прямо на дороге.

День выдался очень жаркий и солнечный. К людям липла назойливая мошкара; вокруг угрожающе кружили оводы, слепни и осы. Деревья становились всё ниже и уродливее. Ко всем бедам прибавился ветровал: вырванные с корнем деревья, хаотично громоздящиеся друг на друга и обильно поросшие мхом, уже утонули в траве и кустах. Создавалось впечатление, что по лесу прошлась толпа пляшущих великанов – настолько местность была помятая.

Люди очень устали; часто приходилось останавливаться. Злоба яростно сквернословил, вырубая мечом заросли малины; по лицу крупными каплями стекал пот. Все были злы, не унывал только Чурбак. Он подшучивал над всеми, даже над Горыней и особенно над Злобой.

Наконец издалека показался тонкий каменный шпиль: то и была стрела.

Она стояла в центре высокого (выше деревьев) холма. Холм, или, скорее, насыпь имела ровные покатые склоны, конусом сводившиеся к подножью стрелы. Насыпь чётким кругом окружал лес. Сам четырёхугольный столб был где-то тридцати саженей в высоту. От самого низа до верха, столб покрывали выбитые в камне загадочные руны и рисунки, изображавшие птиц и животных.

– Вот это сооруженье! – восхищённо сказал Доброгост. – Всю жизнь мечтал увидеть своими глазами. В летописях говорится, что их поставили архи – изначальный народ, живший в такую седую старину, что страшно подумать. Пишут также, что тут приносились жертвы богам. От того тракт и зовётся Жертвенником.

Путь от Болоньего Яра до стрелы занял у отряда шесть часов. Но, к счастью, самое трудное осталось позади. Во всяком случае, так утверждали Девятко и Лещ – старый ворчливый воин, широкий, как бочка, с большой проплешиной на макушке и совершенно беззубым ртом.

– Я уже давно туды ходил, – смешно шамкал Лещ. – Годов десять как. Но знаю путь хорошо: в своё время в Залесье каждный год ездил. Дале всё боле листва будить: ольхи, вязы, дубы… но без бардака. Жертвенник всё по холмам и долинам бежать будить. Тама ручьев, озёрок… просто тьма. И тама дупляки живуть. Дикий народ: гнездятся, аки птицы, на деревах, железа не знають, людей сторонятся. А ещё дале, уженть ближа к Залесью, так тама енти, коренники. Тожа престранный народ… но поболе, тово… покультурней.

Лещ не обманул. После стрелы отряд пошел быстрее: дорога, хоть и заросла мелкой травой, стелилась ровно и широко. На ночь остановились на опушке, вставшей на пути большака. Повозки поставили треугольником, разожгли костры, пустили уставших коней попастись.


Искра сидела, обхватив руками колени и отрешённо разглядывала жарившегося на вертеле берёзовика. Эту птицу, и ещё трёх подстрелил Чурбак. Черный Зуб с ребятами завалил кабана; им они и занимались, веселясь и сквернословя.

– Почему ты меня избегаешь, красавица? – Искра даже ахнула от неожиданности, так незаметно подкрался к ней Девятко.

Знакомый взгляд: вокруг глаз собрались мелкие морщинки, а зелёные глаза будто посмеиваются над ней.

– Не хочу с тобой говорить, – невнятно буркнула в колени девушка. – Хитрый ты, скрываешь от меня всё.

– А что я от тебя скрываю?

– Сам не знаешь?

– Не знаю, – искренне покачал головой десятник. – Теряюсь в догадках.

– Летал ведь с колдуном прошлой ночью? Что смеёшься? Летал, я сама видела. Ты оборотень, перевёртыш.

– Ну ты даёшь, красавица. – Девятко даже отвернулся, чтобы скрыть смех. – Что за ерунда?

– Будешь сейчас говорить, что оборотней не бывает, – капризно подразнила его Искра, – что никто не летал…

– Вот я – точно не летал. Никогда. А хотелось бы…

– Врешь!

– Искра, – пристально посмотрев девушке в глаза, начал Девятко, – поверь мне, тебя я никогда не обманывал. Поверь. Я обычный человек. А то, что Сивояр – окрутник или, как ты говоришь, перевертыш, это я знаю. Ну-ка, деревянная голова, скажи, как зовётся окрутник по-научному?

Доброгост сидел неподалёку и читал какую-то толстую книгу, окованную железными скобами. Причём читал, вплотную подвинувшись к костру и пользуясь лупой в серебряном ободке с ручкой. Он метнул на десятника сердитый взгляд и ничего не ответил.

– Так, дядька, – строго сказала Искра, – у Доброгоста есть имя. Не обижай его, пожалуйста.

– Ну, хорошо, – добродушно ответил Девятко. – Я прошу прощения у тебя, борода.

– Ты его всегда обижаешь, – продолжала Искра, – перебиваешь…

– Так ведь ежели борода неправду говорит? – развёл руками десятник. – Ну, вот хотя бы о жертвах богам. Помнишь, сегодня, у стрелы, что он болтал?

– Да…

– А откуда он знает об изначальных, коли они в такую седую древность жили? Жертвы, что-ли, приносили богам? А может, наоборот, они там свадьбы устраивали?

– Так в Мехетии написано! – возмутился Доброгост, взметнув указательный палец вверх. – А мехетские писания – это самый уважаемый и почитаемый труд! Книга на все времена!

– Ну и что? – парировал Девятко. – Мехетские старцы, безусловно, мудрые люди… но народ – мудрее. Лещ!

– Ась? Чавось? – Лещ старательно чинил кольчугу, согнувшись в три погибели.

– Скажи, друг, отчего тракт Жертвенником зовётся?

– Нутк, известна, от чавось. Енто от коренников пошло. Они столбам етим издревля поклоны бьють. У них и боги те, что на столбах нарисованы. К примеру, ястреб. Конечно, щась коренники уженть не тесь. Раньша у всех столбов жертвенный огонь держался. А щась…

– А сейчас? – спросила Искра. – Что сейчас?

– Так ведь вои идолища свои поганые, трёхликия, вездесь понатыкали, трумбахов послушали, дурни. Самобытность нашу искореняли, сволочи. Многия им поддалися. Вои – те до сих пор сваму чудищу трёхликому молятся. А трумбахов-то уж нету. Сгинули, погань, и нету их.

– Почему же, есть, – сказал Девятко. – За Волдыхой ихнее царство ещё стоит. Правда, маленькое и чахлое, не то, что было сто лет назад. Ну, так что? – десятник снова обратился к Доброгосту. – Как окрутник зовётся-то?

Писарь, не отрывая глаз от книги, буркнул:

– Полиморфом он зовётся.

Потом, заметив, что его слушает много человек, добавил:

– Полиморфы – это организмы умеющие превращаться во что угодно. Предположительно, они появились на нашей земле во время Века Пса, то есть давно. Всё, прошу меня не отвлекать.

С этими словами Доброгост вновь углубился в чтение. Воины разочарованно отвернулись, и продолжили заниматься каждый своим делом: кто точил оружие, кто латал одежду, кто играл в кости, а кто-то, и вовсе лёг спать. Чёрный Зуб, с едва заметной и какой-то услужливой улыбкой на устах, шёл вдоль леса, срывая листочки и к чему-то прислушиваясь.

– Что там, Зуб? – окликнул его Злоба.

– Да нет. Пока ничего…


– Я родился недалеко от Дубича, – рассказывал Девятко, – в местечке, называемом Красная Ель. Тогда, пятьдесят – сорок лет тому назад, Воиград силён был. Помню, пацаном был, когда они, вересы – это так они себя сами звали, истинные вересы, значит, – спалили Дубич дотла. А вместе с ним и все окрестности, и родное село тоже… Народ порезали, кого в рабство угнали, кого просто, в яму… вот тогда остался я один-одинёшенек.

Десятник лежал, положив под голову руки, и смотрел на темнеющее небо.

– А… а родители твои… сёстры, братья? – робко спросила Искра.

– Да что вспоминать, – отмахнулся Девятко. – Нет их, и всё тут. С тех пор скитался я по миру. Жил дикарём в лесах. Когда подрос малясь, попал в работники к торгашам на рынках Вередора. Был наёмником у тремахов, и в рабстве побывал, потом разбойничал на берегах Волдыхи. А лет двадцать назад занесло меня в ваши края. Так я и остался у вас. Да, лет двадцать уже прошло…. Вот поэтому-то я много чего знаю. Это, наверное, потому, что я всегда был несколько любопытен. Да и на память не жалуюсь. Вот, например, про драконов я знаю от человека родом из Стейнорда, страны на севере, граничащей с Безлюдьем. Его звали Торном, или просто Рыжебородым. Вместе мы батрачили в шахтах камнесов, в предгорьях Орлиного хребта, это там, где Вечные горы. Рыжебородый утверждал, что сам прикончил четырёх драконов и очень гордился этим. И таких примеров по жизни могу рассказать тебе, красавица, тысячи.

– А кто же тогда летал вместе с ним, с ведуном?

– Окрутники не могут иметь детей, – пригладив усы, сказал десятник. – В некотором смысле, они и не люди вовсе. Так что, "сыновья" Сивояра, и не сыновья ему вовсе. Скорее, тоже нечисть какая. Может они и летали, почём я знаю? Короче, Сивояр конечно ведун… только таких людей надо избегать. Понятно?

– Понятно… – призадумалась девушка. – Но о чём же ты шептался со стариком?

– Честно? – сказал Девятко, по-отечески обняв Искру за плечи и поцеловав в лоб. – Не хотелось бы мне об этом говорить. Придёт время, узнаешь.

– Дядька!

– Да, милая?

– Расскажи сказку о златовласке. Помнишь? Ты обещал мне.

– Ах, ну да, эту… – Девятко задумчиво почесал макушку. – Я её плохо помню. Ну, так уж и быть, расскажу.

Рядом опустился Чёрный Зуб.

– Слушай, командир, – тихо сказал он с еле уловимым акцентом, – в лесу кто-то есть. За нами наблюдают.

– Я уже это понял по твоему поведению, Зуб. Удвой караул, расставь по периметру. Мы в открытом месте, ежели что, сразу заметим. Главное, не спать.

– Уже, – кивнул воин.

– Добро.

Чёрный Зуб так же тихо ушёл.

– Ну, так что? Будешь слушать?

– Я боюсь…

– Не бойся, отобьёмся. Не впервой.

– Это те, чёрные?

– Может и дупляки. Дупляки безвредны.

Девятко был совершенно спокоен, и его уверенность передалась девушке. Тут она вспомнила о брате, которого весь вечер не видела.

– Горыня опять напился? – спросила она.

Ответом ей был усталый вздох десятника.

– Расскажи. – Искра легла на бочок, положив ладони под голову. – Я послушаю, может, засну…

И она заснула, практически сразу, едва услышала хрипловатый, с присвистом голос десятника, рассказывавшего ей странную историю о далекой-далекой стране, где жили не менее странные люди…


Наступила ещё одна ночь. Над догорающими кострами порхали мотыльки; в тусклом свете луны серебром отливали наконечники пирамидкой сложенных копий. Воины вповалку лежали на примятой траве, рядом со щитами, головы положив на седла. Мерно расхаживали вдоль леса часовые, с тревогой всматриваясь во тьму и тихо перекликаясь. Прерывисто храпел Горыня, улёгшийся под одну из повозок. А кто-то пел песню…


Эй, ты, ветер! Ветер непокорный!

Ты кружишь, летаешь, вьешься!

В небесах гуляка вольный,

По степи как лань несёшься.

Ты скажи мне, где та птица,

Что несёт с собой забвенье?

Что успела мне приснится,

Прошлой ночью, на мгновенье…

Песня робко потекла по опушке, и достигнув деревьев, обессилено растворилась в их шелесте. Девятко смотрел на звездное небо, и из хаоса крошечных точек, в который раз, и всегда с удивлением, он выхватывал знакомые фигуры: вон, чуть слева, Три Дуба; а прямо над ним Беркут, или Крылья Дракона, как говорят в Треаре. Тут же Чаша, Крадущийся Волк и… стоп.

Вьюнок, молодой парень, ещё с пушком вместо усов, по-прежнему напевал свою грустную песню. Но тонкий слух десятника уловил еще чей-то голос.

Грудь израненная стынет,

На устах мой крик смолкает…

– Постой, малой, – прошептал Девятко, – перестань. Ты слышал?

– Чего? – не понял Вьюнок.

Певцу вторил отдаленный голос. Как только парень смолкал, стихал и голос. Но десятник всё-таки расслышал в нём нечто зловещее, леденящее душу. Крик такой слабый, тонкий, что создавалось впечатление, будто кричат где-то там, на Снежном Валу, за которым только безжизненный холод Безлюдья. Кричат, словно хотят предупредить: "Мы всё слышим. Мы всё слышим…"


На следующий день отряд поднялся рано, ещё на тусклой заре. Княжич был трезв и серьёзен.

– Искра, встань между повозками, – командовал он, вытирая сильно вспотевшее лицо платком. – Гвоздь, Милен, Вьюн и ты Хорс, наденьте щиты, закрывайте её с обеих сторон. Едем быстро, так, как только сможем. Будьте все наготове, ловите каждый шорох. Лещ, далеко ли до этих, как их?..

– Коренников, чтоль, княже? Ну, коли вскачь пойдём, то к завтрему вечеру придём. После обеда, где-то так. Тама ихняя первая весь – Столбовой двор, или Столбняк. Вот тама столб, как столб! Широкий, аки гора, но не такой высокий… Обломленный.

– Все, хватит разговоров. – Горыня дрожащими руками дёрнул за поводья. – В путь!

Жертвенник пролегал по пересечённой местности. Лес курчавился на крутых холмах. По дну долин текли бесчисленные ручьи и мелководные речушки. В чаще поблескивала на солнце серебристая гладь тихих заводей и заросших камышом и ряской озёр.

Чёрный Зуб уже не улыбался. Он хмурился всё сильнее, оглядывался по сторонам, вздрагивал, хватаясь при этом за секиру, висевшую на поясе.

– Чего он шарахается, ведь невидно никого? А, Меченый? – спрашивал Чурбак.

Злоба удивительно тихо (для себя) отвечал:

– Ежели Зуб что-то видит, значит, так оно и есть. Он никогда не ошибается.

Отряд долго искал подходящую опушку для ночлега. Ночевать прямо в лесу, среди деревьев было опасно, невидимый враг мог так же незаметно подкрасться к спящим. Опушку так и не нашли, пришлось встать на бугристом холме, поросшим редким кустарником. Кусты вырубили, наспех соорудили что-то вроде частокола: криво и нечасто воткнутые в землю колья угрожающе смотрели остриём в лес.

– Хоть одну птицу за весь день кто-нибудь заметил? – неожиданно спросил Девятко у воинов, сгруппировавшихся вокруг одного-единственного костра. – Шагра будто вымерла…

– Сейчас ночь, – вторил ему Зуб. – Волков не видать, как и прошлой ночью. Не нравится мне это…

– Вот это действительно странно, – задумчиво вывел Девятко. – Ежели даже волков нет… что ж за нечисть здесь завелась?

Ночь прошла спокойно, только таинственный крик снова эхом отзывался на голоса людей. Все были встревожены, чутко дремали, нервно сжимая рукоять меча. Искра спала в повозке, примостившись между сундуками с приданным, за спиной своей служанки, обняв Буяну за талию и уткнувшись головой в её пахнущие травами волосы. Княжна устала за целый день, устала от быстрой скачки, устала от кажущегося ей надуманным врага. Она боялась, но чаще злилась; нервно кусала губы; всё время порывалась выехать вперед и пуститься вскачь. Искре мучительно хотелось кому-нибудь нагрубить, как будто какой-то чертёнок колол её в самое сердце, но приступы ярости быстро проходили и она, в который раз, тупо отдавалась изматывающей скачке по изогнутой, изрытой дороге.

Она проснулась среди ночи, так легко, словно и не было позади трудного жаркого дня. Откинула полог фургона. Человек десять стояли на посту, угрюмо и тяжело вышагивая среди кольев. У подножья холма деревья окутывал туман. Неестественный, бледно-молочный туман, он как паутина оплёл стволы деревьев.

Искра вылезла из повозки, и… очутилась одна. Ни дружины, ни коней, только частокол, обвитый засохшим плющом… Под ногами в воздушную пыль разлеталась сгоревшая трава; внизу, в безмолвной скорбной мольбе воздевали к неприветливому темному небу свои обугленные ветви почерневшие искривлённые деревья. В воздухе носился свистящий, как обезумевший старик, ветер, разнося запах гари и смрад разлагающихся тел. Среди деревьев бесшумно двигались тени. Сгорбленные страшно исхудавшие люди шли друг за другом. Шли и шли – обречённо, безжизненно. На мумифицированных лицах бездонно чёрные, немигающие глаза глядели себе под ноги. Искра, чувствуя, как панический страх охватывает её, затравленно оглянулась. Внизу она заметила шевеление – там были другие существа: маленькие, пузатые, с непропорционально длинными и невероятно тощими руками и ногами, они ползли по земле; на мёртвенно-бледных лицах огромные горящие огнём очи не отрываясь смотрели на девушку.

Искра захотела закричать, она в ужасе заметалась по холму, ища спасения, и вдруг наткнулась на… сову.

Неясыть сидела на березовом колышке и невозмутимо вертела головой; антрацитовые очи равнодушно и холодно взирали на странные создания, крадущиеся по склону холма.

Девушка какое-то время остолбенело разглядывала птицу. Потом, когда гнев, мгновенно охвативший её, готов был вырваться наружу, сова улетела. Она отчаянно взмахнула руками, пытаясь сбить птицу, или же поймать её, и… проснулась.

Загрузка...