В небе кружило вороньё. Барх остановил коня, и, не оборачиваясь, поднял руку. Все остальные тоже остановились. Навстречу, поднимая клубы пыли, мчалось трое всадников.
– Подождем, что скажут разведчики, – мрачно проговорил каган.
Разведчики, с ног до головы покрытые пылью, соскочили с коней, и, опустившись на одно колено, склонились перед Бархом.
– Говорите, – велел он.
– Повелитель, – тяжело дыша, сказал самый старший на вид, – там, внизу, на поле, мертвецы. Всё поле усеяно мертвецами, повелитель. Их никак не меньше пяти сотен, повелитель. Пять сотен, повелитель, – кулак, повелитель.
– Кто они?
Разведчик бросил взгляд на Аюна, что не укрылось от Барха, и пожал плечами.
– Не могу точно сказать, повелитель, – ответил разведчик, свесив голову и пряча глаза. – Похоже, там наши соплеменники, повелитель. Адраги, повелитель.
– Говори все что знаешь! – резко выкрикнул каган.
– Эмм… Нам… показалось, повелитель, – нерешительно протянул разведчик, но затем, набравшись смелости, выпалил: – Да простит меня Небесный, нам показалось, что там люди Аюна, повелитель.
Все взоры обратились к Аюну, который тут же побледнел. Он рванулся было вперед, но Барх схватился за поводья его коня.
– Не горячись, Аюн-гай, – твердо сказал он. – Они могут ошибаться. – Он повернулся к разведчику. – Ты!
– Слушаю, повелитель!
– Заметил еще что-нибудь?
– Ничего, повелитель. Мы тщательно исследовали все вокруг и… Даже не знаю, как сказать…
– Скажи всё, сынок, – со змеиной улыбкой проговорил Берюк. – Весь вздор, что переполняет твою пустую башку. Она итак слишком долго держится на твоих плечах, хе-хе-хе!
– Помолчи, Берюк, – гневно сказал Барх и обратился к разведчику: – Говори!
– Никаких следов боя, повелитель, – торопливо заговорил разведчик. – И мертвые, повелитель… Но лучше вам все увидеть самим. И я клянусь, повелитель, – это нечто ужасное. А если это не так, уважаемый Берюк-гай, то я сам перережу себе горло.
Чем ближе они подъезжали к месту побоища, тем отчетливей доносился престранный запах – и никто не мог подобрать подходящего сравнения.
– Тьфу, что за напасть! – хлопнув себя по лбу, воскликнул Ярун. – Чем же это пахнет-то?
– Я знаю, на что это похоже, – робко сказал Кайгадырь. – Это похоже на скисшее в корыте бельё.
– Точно! – согласился Берюк. – Что-то в этом есть.
– Тихо! – произнес вдруг Шайтан. – Гляньте на птиц.
Вороны-падальщики летали над полем с ужасным карканьем, и ни одна не осмеливалась опуститься вниз. Изредка, самые храбрые, все же начинали осторожно, подолгу паря в воздухе, подлетать к трупам, всё еще скрытым от глаз за небольшой возвышенностью, но неизменно стрелой возвращались в небо.
Что-то пугало их – в этом не было никаких сомнений. Это мог быть и запах, ставший почти невыносимым. Причем, его нельзя было назвать отвратительным; скорее он был удушающим, каким-то затхлым, пыльным; этот запах, действительно чем-то напоминавший скисшее бельё, в то же время вызывал ассоциации с чем-то древним, всеми забытым и внушал неотчетливый страх.
Барх остановился и спрыгнул с коня. Ужасное место все еще закрывал холм.
– Возможно, там мы увидим нечто такое… – Барх умолк, подбирая нужное слово, при этом как-то странно поглядывая на свой черный меч, будто он причинял ему неудобство. – В общем, у кого нервы в порядке, можете идти со мной.
Послышались смешки и бравурные возгласы.
– Вы зря так, – сказал Барх. – Посмотрите – если даже птицы боятся того, что там есть, что говорить о нас?
– Но ведь разведчики не испугались? – сказал кто-то.
– Это было час назад, – ответил Барх. – За это время могло многое измениться.
Только увидев павших, несчастный Аюн запричитал – в поле и правда находились его люди, спешившие воссоединиться с основными силами. Его не пустили к ним и увели подальше. Но инцидент с Аюном мало потревожил остальных, ибо всех поглотило поистине удивительное зрелище.
Все пять сотен были как живые. Такие живые, что стоит лишь помахать рукой, как они обернутся и возрадуются долгожданной встрече. Смерть – откуда бы она ни пришла – настигла их в момент привала. Вожди совещались, вглядываясь вдаль; воины по большей части расселись на земле; стреноженные кони паслись; часовые с копьями скакали по периметру лагеря – один из них стоял прямо перед Бархом и хмуро смотрел, казалось, в глаза каждому, кто находился рядом с ним. Они умерли мгновенно, будто по мановению волшебной палочки, и, несмотря на всю их кажущуюся одушевленность, никто ни секунды не сомневался, что сын Аюна и его дружина пали жертвами каких-то демонических сил.
– Когда мы слышали Песнь Смерти? – мрачно спросил Барх. – Вчера?
– Вчера вечером, повелитель, – ответил Берюк.
– Он и убил их… – пробормотал каган.
– Кто? – спросил Берюк.
– Неважно. Нам надо покинуть это место, сейчас же.
Кто-то – кажется, это был Кайгадырь, – бросил в толпу мертвых изваяний камешек. И в этот миг время словно остановилось. Пустяковый поступок вдруг привлёк к себе всеобщее внимание. Барх смотрел на летящий камешек с превеликим ужасом. А он летел плавно, медленно…
Камешек попал плечо в одного из сидящих на земле воинов – его голова мягко, веером рассеивая засохшую плоть, слетела с плеч, врезалась в соседа…
Оба – одновременно – рассыпались в мельчайшую, легкую, как пёрышко, пыль. Пыль потекла по долине, окутывая рушащиеся фигуры.
– Все прочь! – заорал Барх. – Бегите, иначе нам смерть!
В мгновение ока воинство развернулось и ринулось назад. Смертоносный прах уже взлетел на высоту птичьего полета. Кто-то в страхе закричал: "Вороны падают! Вороны падают замертво!!!"
Кочевники в панике покидали проклятое место. Все, кроме Аюна. Обезумевший ван с истошным воплем развернул коня и помчался навстречу своей смерти и никто не подумал его остановить.
Таинственная гибель дружины Ариока (сына Аюна) выбила из колеи видавших виды кочевников. Воины были напуганы, боевой дух основательно упал. А после прозвучавшего в небе, ближе к вечеру, зловещего звука, который все именовали Песнью Смерти, люди уже заворчали. Одни говорили, что небеса разгневаны и призывали принести обильные жертвы великому Туджеми, другие – самые смелые – осторожно уговаривали присоединиться к Талгату, который, как известно, чтил предков, и придерживался традиций.
Вечером, на закате, Барх построил всех воинов.
– Я приказываю, – сказал он, медленно шествуя вдоль неподвижных рядов, – выйти тем, кто проявил сегодня трусость. Тех трусов, что хотели переметнуться к Талгату. Я хочу умертвить их, дабы после никто не думал о нём, как о спасителе. Я так сказал.
Молчание.
– Повторю, – сказал он, возвысив голос. – Трусы подлежат немедленной казни. Я жду.
Кто-то приглушенно кашлянул. Никто не пошевелился. Барх, точно тигр, подстерегающий жертву, шел крайне неспешно, подолгу всматриваясь в лица воинов. За ним следовал Берюк с факелом в руке.
– Отлично, – произнес Барх после мучительно долгой паузы.
Он остановился напротив рослого парня с черной, как смоль, бородой. Внезапно вынув Сумрак из ножен, он пронзил им бородача – воин глухо охнул, выкатил глаза и рухнул под ноги своему повелителю.
По рядам тут же прокатился ропот. Не обращая на это никакого внимания, Барх с ледяным равнодушием рассек горло стоявшему рядом с бородачом пожилому кочевнику, запомнившемуся только редкими гнилыми зубами. Кровь с силой брызнула из горла. У следующего слетела голова, а сама жертва плавно завалилась назад – стоявшие сзади воины в немом изумлении подхватили его на руки, отворачиваясь от хлещущей им в лицо крови.
Барх, уже занесший меч, для очередного рокового удара, остановился, заметив несколько человек, вышедших, а вернее, вытолкнутых из плотного строя кочевников.
– Всего пять? Хорошо, я поверю. Берюк, убей их. Но в следующий раз я убью пятьдесят. Запомнили? Пятьдесят!
– Что с тобой, Ашант? – спросил Тумур.
Ашант оторвал немигающий взгляд от костра, на котором жарился, капая жиром, крупный заяц.
– А что со мной?
– Не замечаешь?
– Что я должен замечать?
– Я скажу.
– Слушаю.
– В последнее время, – начал Тумур, вращая прут с зайцем, – ты ведешь себя несколько… странно. Ты молчишь…
– Что в этом удивительного? Я всегда молчу.
– Хе. Ты молчишь не так, как обычно. Нет, я неудачно выразился. Ты плохо спишь – кричишь во сне, мечешься. А днем всё время ходишь сонный, ни на что не реагируешь. Медлителен, неповоротлив. Палаш твой, должно быть, уже заржавел в ножнах – ты не упражняешься, не уединяешься, как всегда бывало. Парни говорят, что Ашант, верно, болен. Может влюблен? – натянуто улыбнулся Тумур, но взглянув на своего друга, сидевшего напротив с каким-то одурманенным видом, осёкся. – Скажи, что тебя беспокоит?
– Ничего меня не беспокоит, – ответил Ашант.
– Что за сны тебе снятся?
– Не помню.
Тумур наклонился к нему и спросил:
– А если честно?
Ашант призадумался, и было видно, что даже это дается ему с трудом.
– Не помню, – сказал он, вздохнув. – Не знаю. Ничего не могу тебе сказать, друг, хотя спасибо тебе за беспокойство. Может я устал? Бывает так, что ты в какой-то момент чувствуешь, что всё вокруг тебе надоедает и просто смертельно утомляет.
– Не знаю, – сказал Тумур, покачав головой. – Никогда такого со мной не было.
Подошел, пошатываясь, Берюк и грузно плюхнулся рядом. В руках его был бурдюк с вином.
– О чем вы, уважаемые? – икнув, спросил старый нукер. В свете костра ярко блестела его лысая голова, будто намазанная маслом. И, не дождавшись ответа, сказал, толкнув локтем Ашанта. – О тебе разговор, да?
– Да, о нем, Берюк-гай, – сказал Тумур, недовольно косясь на незваного гостя.
– Молод ты, Тумур-гай, – перехватив его взгляд, с усмешкой произнес Берюк.
– Молод?
– Молод, молод… уж прости меня. Ты, согласись, уступаешь Ашанту в славе воина. Кто для нас Ашант?
– Для нас? – переспросил Тумур. – Друг…
– Нет, – помахав перед собой рукой, словно отгоняя мух, прервал его Берюк. – Кто для нас, адрагов, Ашант? Не знаешь? А я – знаю! Знаю это давно, иначе непременно перерезал бы ему глотку, – я, знаешь ли, не люблю проигрывать. Ашант – это воин. С головы до ног, каждой частицей тела, каждой мыслью, – воин. Идеал, к которому стремятся. Разве ты не видел, как смотрит на него молодежь? Если у кого спросишь – кто твой кумир? скажут – о, это Ашант-гай!
– Ты преувеличиваешь, уважаемый, – сказал Тумур, снимая с костра зайца.
– Ничего я не преувеличиваю! Нет! Ты видел – я убил сегодня пять человек. В наших рядах завелось пять трусов! Почему так? А потому что люди боятся. Боятся еще и потому, что видят в лицах друг друга неуверенность, они задумываются: правы ли они, идя с мечом на братьев по крови? В поисках ответа, они надеются на тех, на кого привыкли равняться – и что же? Увы, Ашант сам не свой. Это не его вина, ибо каждого может посетить хандра, и к тебе она когда-нибудь придет, дорогой Тумур-гай. Хандра всегда рядом с теми, кто много отдает сил чему-то одному.
– Ты пьян, Берюк-гай.
Но старый нукер не слушал Тумура. Вынув пробку и небрежно отхлебнув из бурдюка, он опять икнул, бросил его в сторону в сторону и лег на спину.
– Я помню многих ханов, – сказал он, глядя на звезды. – Наурбека и его брата Хучжина – отца Хайсы. Оба правили хочшами – так мы называли себя прежде. Сейчас это слово уже позабыто. Адрагами мы звали южан – Талгат их потомок. Хочши, ведомые Наурбеком и Хучжином, погибшего еще совсем молодым (Хайсе, наверное, было лет десять, а мне и вовсе пять), покорили и адрагов и многих других. Потом мы опять разошлись, так как собаки гхурры, плетя интриги, рассорили нас, развели по разные стороны. Наурбека убили на наших глазах предатели, продавшиеся гхуррам. Но Хайса не забыл этого. Хайса был истинным повелителем. Жестоким, но справедливым. И своим. Он пировал с воинами и не считал это зазорным. Его дальний родственник Габа был таким же. Славные были времена. Я помню, как спьяну мы боролись с Хайсой, и с Габой. А потом пили вино на костях ублюдков гхурров. Да, мы им в основном проигрывали, ну и что? Но однажды мы победили – великий был день! А в чем ошибка Барха?
– Поосторожней со словами, уважаемый, – сказал Тумур, нахмурившись.
– Не перебивай! Я стар, я видел столько битв, сколько вам и не снилось! Пускай Барх убьет меня – не думаю, что он такой глупец! Он жесток до крайности, и… и всё! Он наказал трусов, наказал – Небесный свидетель – справедливо. Но у него нет души, такой, какая была у, провалится мне на этом самом месте, Хайсы, Габы! Он сидит в своем шатре и молчит и пялится на свой меч, пялится так, будто хочет спросить у него совета.
– Помолчи, пожалуйста…
– Я не боюсь смерти, Тумур. Не знаю даже, чего я боюсь, но смерти – точно нет. Ты думаешь, от кого я пришел? Да от него, от повелителя.
– И он слушал тебя? – спросил Тумур. – Ты сказал ему всё, что сейчас говорил нам?
– Да.
– И что он тебе ответил?
Берюк сел, выхватил у грызшего с отрешенным видом Ашанта заячью ногу, понюхал ее, и произнес:
– Он сказал довольно умные слова: "Великий хан должен славиться не пьянством, а победами". И добавил, что если бы его отец не выиграл ни одной битвы, и не покорил бы ни одного народа, то его бы никто не знал – между тем, в Нижнеземье Хайсу знают именно как покорителя народов и создателя могучего Адрагского ханства, а не как хорошего парня. Предстоящая битва всё поставит на свои места: "Покажу доблесть и выиграю – люди, несмотря на все мои недостатки, пойдут за мной; проиграю – умру".
– Что значит – умру?
– Это значит, что в случае проигрыша, он не намерен жить. Он сам убьет себя. Таков его девиз: всё или ничего.
Барх вёл свою армию уже три дня, направляясь на юго-восток, всё дальше от Крина, вглубь сухой, засушливой степи. Ехали быстро – Барх хотел первым достигнуть истока реки Баж, и, расположившись в том богатом дичью краю, спокойно ожидать вестей от Алпака и Кадыра. По-прежнему находясь в полном неведении относительно планов Талгата, он всё же не сомневался, что мятежный ван тоже готовится к схватке.
Битва могла произойти где угодно, однако искать врага в крайне неприветливой южной степи, в которой часто дули пыльные ветры, неразумно. Многотысячная армия должна питаться, пить воду, и в этом смысле плоскогорье Баж, полное ручьёв и мелких озёр, являлось единственно подходящим для этой цели. Первый достигший его, получал, кроме того, стратегическое преимущество – в холмистой местности легко можно было занять удобное и выигрышное положение относительно неприятеля.
Конечно, Талгат тоже понимал это, и шансов разместиться на плоскогорье первым у него было гораздо больше из-за близости его родного улуса. В этом случае Барх рассчитывал на неожиданность, внезапность.
На четвертый день, когда до Бажа оставалось два дня пути, авангард заметил на горизонте три точки. Барх лично возглавил небольшой вооруженный отряд, выехавший навстречу так и не сдвинувшимся с места объектам.
Ими оказались три сильно обезображенные, высушенные солнцем головы, воткнутые на копья. На земле валялись остатки окровавленной рваной одежды, помятый колчан и нож. Серебряный нож, с искусно отделанной рукоятью, убийцы оставили преднамеренно, – Шайтан узнал его, – нож принадлежал Кадыру.
Сделанное открытие расстроило Барха – судя по состоянию голов, Кадыр погиб не меньше недели назад, а значит в плоскогорье их уже давно поджидают. На совете все сошлись во мнении, что столь вызывающее поведение Талгата говорит о его возросшей уверенности в своих силах. А уверенность ему может придать только поддержка всех южных ванов.
– Мы не знаем, – сказал Барх, – принадлежит ли одна из голов Алпаку. Я надеюсь, что нет – Алпак поехал к Шагуну кружным путем, через земли Аюна. Да, да, мы не будем ждать от него вестей, хотя, зная немного Алпака, я могу сказать, что он вряд ли так просто попался бы в их сети. У нас единственный выход – быстрота и решительность. Талгат хочет нас напугать – вот что значат эти три головы. Он думает, что я молод, трусоват, несдержан. Пусть так думает.
Ранним утром они двинулись в путь, но не прямо, а на восток, – Барх решил сделать крюк, форсировать неглубокую реку и ударить по неприятелю с юга.
Ближе к вечеру войско кагана окружило каких-то людей, всего около тысячи человек. Внешность их – смуглых, почти черных, босых, в длинных халатах, лица замотаны тканью – выдавала в них чужаков. Едва завидев кочевников, они повскакали с мест, и в ужасе прижались друг к другу. Заинтересовавшись, Барх повернул коня к ним, и въехал прямо в панике рассыпавшуюся толпу.
А они выглядели поистине ужасно: болезненно худые, изможденные, грязные, запаршивевшие. Большую часть чужаков составляли мужчины, сидевшие прямо на земле, несколько глубоких стариков лежали, причем некоторые были раздеты по пояс, обнажив торчавшие ребра и вперив мертвые глаза в небо. Женщины, лица которых скрывались под полупрозрачным платком, нянчили жутко истощенных детей. Надо сказать, что самый вид этих несчастных ребятишек так поразил адрагов, что они поспешили удалиться, боясь подцепить какую-нибудь заразу. Один Барх остался равнодушен ко всему, и, презрительно скривившись, вызвал к себе их вождя, которым оказался хромой, высокий и невероятно сморщенный старик.
– Кто вы такие? Откуда?
– Мы – бинчи, хозяин, – ответил старик с заметным акцентом. – Мы родом с далекого юга, из пустыни. Меня зовут Абдель, я к твоим услугам, хозяин.
– Пустынники? – спросил Барх, переглянувшись с Тумуром, Берюком и Шайтаном.
– Так нас называют.
– Что вам здесь надо?
– Мира, хозяин. Мы хотим мира.
– Хм, мир надо заслужить.
– Согласен, хозяин, – с поклоном ответил Абдель.
– Рассказывай.
Абдель попросил разрешения сесть, сославшись на больные ноги, и получив его, поведал свою безрадостную историю.
В пустыне поселилось зло – старик именовал его Черной птицей. Она появляется редко, но всюду распространяет смерть. Пыльные бури, после которых бесследно исчезает всё живое; жуткие завывания, от которых в жилах стынет кровь; черный, стелющийся по земле туман, холодный, как вода в самом глубоком колодце, – всё это дело рук Черной птицы. Пустыня, и без того суровая, стала непригодна для жизни, ибо зло ползет по земле всё дальше на север, в поисках новых жертв.
Тысячи и тысячи пустынников вынуждены были покинуть родной край. Всюду их встречали враждебно: хапиши забирали лучших в рабство, остальных прогоняли в самые неприветливые места, обрекая на верную смерть; деханы их попросту истребляли. Камыки и адраги тоже гнали бинчей, как прокаженных, и никто не думал о том, что когда-нибудь и их постигнет та же участь.
– Я знаю, – рассказывал Абдель, – что Черная птица уже облетела великую степь и вкусила на ней первые жертвы. Она возвестила о себе и в Двахире – самые умные поспешили переселиться в великий торговый город. Кадих опустел, а шухены частью осели среди вас, частью у гхурров и дженчей. Но все это зря – грядет великий хаос, народы перемешаются, сорвутся с места и войдут в Верхнеземье.
Барх выслушал старика внимательно. Затем, подумав, сказал:
– Я не буду гнать тебя отсюда, Абдель. Живи здесь, сколько тебе хочется. А теперь скажи мне, давно ли ты здесь, не встречал ли других наших соотечественников. Адрагов, понимаешь?
– Ох, хозяин, – вздрогнув, ответил Абдель. – Если вас интересуют те люди, что две недели назад пришли в холмы, где мы до этого худо-бедно жили, то…
– Что то? – нетерпеливо спросил Барх.
– Хозяин! Нас было втрое больше. Талгат – так, кажется, звали их вождя – примчался ночью…
– Сколько их было? – прервал его Тумур.
– Много, хозяин, много!
– Больше нас?
Абдель съежился и испуганно захлопал глазами.
– Отвечай, собака! – гаркнул Берюк.
– Нет, вряд ли. – Старик, молитвенно сложив перед собой руки, отвечал глухо, вперив взгляд в землю, так как ясно почувствовал растущее раздражение окружавших его людей. – Может столько же. Но они убивали нас, просто ради забавы. Женщин, детей… устраивали на нас охоту…
– Иди прочь, падаль! – И Берюк прогнал старика, ударив того подошвой в висок.
Присутствовавшие на совещании проводили невеселыми взглядами согбенную, глубоко несчастную фигуру пустынника.
– Я долго думал, – сказал Барх, глядя на окружавших его всадников. – Может я не прав – готов выслушать другие мнения. Но иного выхода я не вижу. Талгат явно готов и ждёт нас. В случае неудачи он может отступить и скрыться в холмах, где много воды и дичи. К тому же, наверняка, если он не глупец, там есть укрепления, где он может отсидеться. А мы вынуждены будем вслепую шататься там – это измотает нас, подорвет веру в успех. Поэтому мы должны устроить ему сюрприз. Мы разделимся.
– Разделимся? – спросил Тумур.
– Ты, Тумур-гай, возглавишь главную силу. Твои воины, воины Мамата, Кайгадыря, Аюна поедете поутру на юг, прямо на холмы. Столкнётесь с Талгатом лоб в лоб и дадите им бой.
– А как же ты, повелитель?
– Я с остальными ночью поскачу в обход, на восток. Хочу ударить по ним с тыла. Так, насколько я знаю, еще никто не делал. Если всё пройдёт так, как я задумал, мы сразу покончим с ними.
– В обход плоскогорья? – спросил Тумур.
– По краю.
– В обход, – хмуро проговорил Шайтан, – путь неблизкий. Можем не успеть. И потом, рискованное это дело – велик шанс наткнуться на неприятеля. Тумур-гай может и не дождаться помощи.
– Я знаю, – спокойно сказал каган. – Но из рассказов стариков я узнал, что шансов победить у нас немного. Немало полегло тут адрагов. Вспомните Хучжина, вспомните хапишского хана Бадра пошедшего на моего отца. Только хитрость, дерзость и отвага помогут одержать нам победу. И везение.
Барх посмотрел на юго-запад, туда, где лежал тот благодатный край, оазис в мире скудных однообразных равнин. Оранжевое солнце, огромное, слепящее, коснулось горизонта, слилось с ним, залив ярким золотом потускневшую осеннюю степь.
– Мы должны, – сказал Барх. – В путь, батыры.
Ашант глядел на оседающую пыль, поднятую отрядом Барха, и с удивлением чувствовал облегчение. Словно чей-то невидимый глаз наконец-то отвернулся от него.
Он просидел всю ночь у костра, машинально подбрасывая в него хворост и наблюдая за соплеменниками с всё возрастающим чувством тоски. Как будто он в последний раз видел их. Может быть, завтра ему предстоит умереть? Ашант с горечью усмехнулся. Каково это – испытать боль своей собственной смерти? Старуха Ауры теперь пожалует в гости лично к нему.
Эту ночь воины провели так же, как и он, сидя у многочисленных костров. Кто-то точил оружие, чинил упряжь; молодые тихо разговаривали, смеялись, взволновано перешёптывались. Умудрённые опытом старики спали, зная, что надо поберечь силы, а просто беспечные ребята – потому, что им так хотелось.
Что-то повлекло Ашанта. Он встал и пошел, сам не зная куда, перешагивая через спящих, обходя группки сгорбившихся мужчин, на чьих окаменевших лицах суетливо играли отблески пламени. Он отвечал на приветствия, отрешенно улыбался шуткам, и впервые за всю жизнь ему захотелось… заплакать.
Остановившись далеко в степи, совсем один, он долго смотрел на глубокий сумрак, воцарившийся вокруг. Эта ночь ничем не отличалась от многих других, но всё-таки она была особенной. Потому что она напомнила ему о ней. Кажется, что это было так давно – и тогда она спала, а он незаметно для себя любовался её красотой.
Вздохнув, Ашант побрел назад, но пройдя несколько шагов, остановился. Ему показалось, как будто кто-то стоит рядом и шепчет. Шепот шелестел и шуршал, точно трава, точно сам ветер, и как Ашант ни старался, никак не мог разобрать слова. Воин встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение, ругнулся, хотел было, со всей решительностью воина-кочевника, уйти отсюда, уйти в круг света, как внезапно перед ним замерцали крохотные искорки. Они двигались быстро, рождались, сталкивались друг с другом и спустя какое-то мгновение, показавшееся ему вечностью, икорки слились в женскую фигуру – призрак Млады.
Млада была чрезвычайно напугана, и умоляюще протягивая к нему руки, шептала:
– Не надо, не надо…
Видение длилось всего пару секунд, и не успел Ашант произнести хоть слово, как она рассеялась, словно дым, блестя и мерцая маленькими точечками.
Они встретили их ранним утром, на южном берегу безымянного ручья. Наткнулись на них совершенно случайно, и Тумур с горечью понял тогда, что их боевой дух, мягко говоря, не на высоте – именно так. Они проворонили встречу, потому что спали на ходу – разведывательный отряд был перебит, и на их телах стояла сейчас армия Талгата. А может, действительно, во всем виноват Ашант? Может он, со своим Духом Воина, сам, в каком-то смысле, стал им? Превратился в объект для поклонения? Дух Воина обуревает тоска – чем не повод для уныния? К тому же, вряд ли кто-то воспринимает Талгата как врага. Кажется, многие полагают, что встретят тут старых друзей, и будет славный пир…
Десять стрел возвестили о себе резким свистом, упали на землю перед ними, одна вонзилась в чей-то щит. Все подняли глаза. Воинство Талгата цепью выстроилось на трёх покатых холмах, и Берюк, основываясь на богатом личном опыте, сказал, что их, вероятно, десять-двенадцать тысяч.
– Целый тумен? – спросил Тумур.
– Что, много? – спросил Берюк.
– Да нет. Скорее наоборот, я ожидал, побольше.
– Едут, Тумур-гай, – крикнул кто-то из воинов.
Тумур приложил ладонь козырьком.
– Пятеро, – сказал он и широко улыбнулся всем своим беззубым ртом, так не вязавшимся с его медвежьим обликом. – Что ж, и мы впятером поедем. Ашант, Берюк, Кайгадырь, кто ещё желает? Мамат-гай?
– Пусть поедет мой сын – Дарчи, – ответил Мамат.
– Хорошо, – сказал Тумур, оценивающе посмотрев на статного, красивого парня. – Пусть поедет Дарчи.
И Тумур, в сопровождении друга детства Ашанта, ветерана многих войн Берюка и молодых, необстрелянных Кайгадыря и Дарчи, выехал навстречу Талгату с соратниками.
– Почему они выбрали это место? – поинтересовался Дарчи. – Солнце светит им прямо в глаза.
– Солнце не всегда будет светить им в глаза, – буркнул Берюк. – Скоро оно будет в зените. Пока эта вот болтовня, с теми засранцами впереди, потом поединок…
– Приближается буря, – неожиданно произнес Ашант, остановившись и посмотрев на небо. – Песчаная буря.
Горизонт на западе окрасился в грязно-желтый цвет. И это странно: в степи часто бывают вихри и смерчи, поднимающие с собой тучи песка, но судя по размерам, то была именно песчаная буря, характерная скорее для Великой пустыни.
– Да, – безрадостно бросил Тумур, подъезжая к неприятелю.
– Так, так. – Талгат старался держаться высокомерно и его блестящая кольчуга, огромные перстни с бриллиантами призваны были усугубить впечатление. Но подвижные тонкие черты необычно бледного для кочевников лица, и абсолютно неизвестные люди, прибывшие с самопровозглашенным каганом, напрочь перечеркнули все его старания. – А где же ваш повелитель? В засаде? Ха-ха-ха! Какие же вы глупцы! Думали, я не предусмотрел этого? Что? – спросил он, заметив озабоченные оглядывания Ашанта в сторону надвигающейся бури. – Барх там? Тогда можете спеть погребальную песнь о нём. Недолго же он правил. Ха-ха-ха!
Тумур ничего не ответил и продолжал пристально смотреть на Талгата, будто пытаясь разгадать, что он им уготовил. Берюк же, по своему обыкновению, не выдержал и огрызнулся:
– Ты бы лучше не выпендривался, дурень. Посмотри на нас: вот Тумур, славный воин, разбивший войско тупиц марнов три года назад; непобедимый Ашант; сын Урдуса Кайгадырь и внук Пурхана Дарчи. И все они жаждут твоей смерти, идиот! А кого ты привел? Кто эти недоноски? Твои любовники? Вижу, что среди них нет ни людей Шагуна, ни людей Шонкара, ни людей Багши, ни камыков, никого!
Талгат резко покраснел.
– Слушай ты! – крикнул он. – Слишком уж ты востёр на язык. Не рано ли ты похваляешься? – Он обернулся и посмотрел на одного из своих молодых спутников. – Эллак, тебе слово.
"Эллак?" – подумал Ашант и, взглянув на краснолицего юношу, кого назвали этим именем, заметил, как он похож на своего…
– Да! – закричал тот с пылом. – Я – Эллак, сын Эллака! И я отомщу за отца!!! Я буду биться в поединке с тобой Ашант! Слышь, ты? С тобой! Я убью тебя!
– А причем тут Ашант? – с наглой улыбкой, спокойно поинтересовался Берюк. – Твоего отца убил я. Бейся со мной, сопляк.
Глаза Эллака-младшего горели адским пламенем, яркий румянец пылал на немного отёкшем лице.
– И ты умрешь, собака, – тихо проговорил юноша, буравя Берюка взглядом, в котором – Ашант безошибочно распознал это – читалась небывалая сила и уверенность. – Я буду биться с Ашантом, – повторил он не терпящим возражений тоном. – На мечах, пешими. Готовься.
Всё померкло в столь неожиданно воссиявшем блеске этого юноши. Ни Талгата, ни кого бы то ни было, не существовало в тот момент. Только Эллак-младший.
– Этот парень очень опасен, Ашант, – сказал Тумур, искоса поглядывая в сторону нетерпеливо скачущего вдоль ручья юноши.
– И поэтому он должен умереть, – добавил Берюк. – Сделай это, Ашант-гай.
– Ты что, боишься за свою жизнь? – с удивлением спросил у него Тумур.
– А почему бы и нет? – ответил старый воин.
– Хватит разговоров, – сказал Ашант. – Я поехал.
– Ты в порядке? – спросил Тумур с беспокойством, но Ашант уже подстегнул коня. – Будь осторожен! – крикнул он ему. – Будь осторожен, друг, – прошептал Тумур, и рука его невольно дернулась вслед удаляющейся фигуре.
Ашант услышал последние слова Тумура, и подивился такому волнению. Но ведь таким должен быть друг? Друг. Тумур его друг.
Осознав это, воин пришпорил Эдаара и, подъехав к ручью, бодро спрыгнул с коня. Прежде чем начать поединок, он намеревался совершить ритуал: подойти к противнику, посмотреть ему в глаза, – так часто бывает, и поэтому не торопился.
– Останься здесь, – сказал он коню и погладил его по шее.
– Эй ты! – крик, казалось, запоздал. Эллак плечом врезался в Ашанта и сшиб его с ног. Занес над ним меч и… плашмя ударил воина по рукам, которыми он закрылся, ибо, к своему стыду, Ашант даже не успел вынуть палаш из ножен. – Таков, значит, великий Ашант? Может сразу заколоть тебя? – Эллак пнул его по ногам. – Вставай, чего вылупился?
Ашант вскочил, но не успел вынуть меч, как юноша с молниеносной быстротой сделал выпад вперед. Ашант в последний момент выгнул спину, но клинок, вспоров куртку, чиркнул самым кончиком по ребрам, оставив неглубокую царапину.
Справа от Ашанта толпа восторженно взревела, слева охнула и тут же умолкла. Краем глаза воин успел заметить, как побледнели их лица. Должно быть, со стороны это выглядело гораздо ужаснее, должно быть, всем показалось, что он уже повержен и меч в его груди.
Ашант отскочил, и вздох облегчения прокатился по рядам. Но Эллак был так быстр, что… он запаниковал. Видя как юноша в течение какой-то доли секунды развернулся вполоборота для нанесения решающего удара, Ашант побежал прочь. Он испугался. Испугался, представив, как со свистом рассекающий воздух меч вклинивается в его шею, он даже почувствовал холод стали, почувствовал, как меркнет свет, как пронзают его голову тысячи огненных игл. Эллак преследовал его, наверное, уверенный в скорой победе, а Ашант, петляя, меняя направление, уходя от ударов, старался сосредоточиться, войти в состояние "воина".
Но ничего не происходило. Вожделенное возбуждение, так сейчас ему необходимое, не приходило. Эллак что-то кричал, преследовал его, с обеих сторон толпа ревела. "Вот как это происходит, – подумал он. – Вот что чувствовали мои жертвы. Злость, злость, где же моя злость?! Ну встряхнись же, встряхнись!"
Ашант резко остановился, выбросив сноп пыли, и, охватив обоими руками рукоять меча, не глядя ткнул назад. Но и здесь Эллак не растерялся – он парировал удар, и легко успел отбить следующий выпад противника – хитрый, по крутой дуге, нацеленный в промежность.
Ашант, тщетно пытавшийся разозлиться, выйти из оцепенения, механически нападал, и безуспешно. Видимо устав возиться с ним, Эллак неожиданно ударил его кулаком в скулу, – металлические наклёпки на перчатках оцарапали лицо, затем схватив меч как кинжал – двумя руками – занес его над собой.
Острие клинка смотрело на воина сверху вниз. Ашант, на какое-то мгновение потерявшийся, вдруг необычайно ясно увидел его – меч. Увидел – и это был переломный момент в поединке, словно удар Эллака разбудил в Ашанте вожделенного "воина". По коже его пробежала волна ярости, руки задрожали и он чуть не выронил палаш из рук. Но времени на раздумье не оставалось – клинок всё еще висел в воздухе, повинуясь упивавшемуся близким триумфом юнцу, – и пырнул мыском сапога в пах Эллака-младшего. Парень согнулся, и тут же получил удар в висок.
Позади него его армия взревела во всю мощь десяти с половиной тысяч глоток, и среди них отчётливо выделился басистый раскат Тумура.
Эллак удержался на ногах, правая рука его опустилась, меч прочертил по песку черту и окунулся в журчащий ручей. Потом поднял на Ашанта взгляд, полный дикой ненависти. "Этот парень никогда еще не проигрывал, – понял воин, заглянув ему в глаза. – Никогда".
– Ну, чего смотришь? – хрипло бросил Ашант и, отойдя на пару шагов назад, встал в защитную стойку.
Эллак вошел в воду, Ашант хладнокровно последовал за ним. Их глаза сверлили друг друга, и пауза затянулась, это ощущалось по нависшей над долиной гробовой тишине. Только надвигавшаяся буря рычала где-то вдали, грозя в ближайшие часы обрушиться на них, подобно разгневанному божеству.
Эллак видимо размышлял. Он понимал, что разбудил в противнике зверя, и любое его движение может закончиться весьма плачевно для него. Он попробовал ослепить Ашанта хлопком по воде, но она стекла по его каменному лицу, как дождь по скале. Пауза нервировала юношу. Ашант напротив, наполнялся спокойствием. Дух Воина снова с ним, со всей своей расчетливостью, быстротой, контролем над эмоциями, разумом, окружающим. Эллак умрет – и не может быть иначе. Дух воина непобедим.
Что послужило толчком для дальнейшей схватки – никто из них не понял. Взлетели брызги, засверкали мечи. Оба двигались очень быстро, и никто не мог понять, кто одерживает вверх. Эллак нападал, Ашант парировал все удары, но и его жалящие, коварные контрвыпады не достигали цели. Эллак-младший и действительно невероятно хороший воин. Но на стороне Ашанта выносливость, терпение, опыт; а Эллак должен был когда-нибудь выдохнуться или попросту занервничать, ошибиться – такова молодость.
Между тем бой продолжался и Эллак не подавал признаков усталости. Его взор все так же горел огнем всепоглощающей ненависти, движения ни на секунду не замедлялись, а Дух Воина всё больше удивлялся, наблюдая где-то издали; чаша с чаем выпала из его рук…
И неизвестно, кто одержал бы вверх в этом поединке, если б не совершенно неожиданная развязка.
В самый разгар схватки, не остывающий, дьявольский Эллак, сын Эллака, вдруг согнулся в сухом кашле. Мгновенно перешедший в наступление Ашант остановился – меч застыл в миллиметре от горла юноши, из носа и горла которого бурно пошла кровь. Потом парень упал на колени, выронил меч, упал лицом в воду. Вынурнул, шумно вдохнул, снова закашлялся, выплёвывая крупные сгустки крови. Выполз на берег.
– Не радуйся, – произнес он, вытирая рукавом кровь. Его глаза были багровыми, лицо распухло. – Я еще не умер. Где мой меч? Дай его мне.
Ашант подал меч юноше. Эллак встал, тяжело опираясь о головку рукояти.
– Продолжаем, – прошептал он. – Я хочу умереть от клинка, а не…
Юноша зашатался.
– Ну давай!!! – зарычал он, в отчаянии замахнувшись на противника враз отяжелевшим мечом.
Ашант понял, насколько Эллак жаждет этого.
И с сожалением вонзил в него меч.