Тысячеликий демон

Глава 13. Курултай

Уже целый час Манас сидел на большом камне под деревом, повесив голову; вытянутая рука сжимает посох, другая покоится на коленке. Казалось, старик ничего не замечал, может быть, он даже заснул, но это не так. Сквозь прикрытые глаза, исподлобья, он посматривал на людей, собирающихся на Белесе.

Рыжебородый, краснолицый, квадратный Пурхан, кряхтя и постанывая, распекал слугу, согнувшегося перед ним в поклоне. Статный Талгат стоял, нервно вытянувшись, бросая настороженные взгляды по сторонам; рядом находились два его младших брата – Кадак и Хидыр – они, судя по всему, скучали. Шонкар и Шагун, князья из дальних восточных уделов, прибывшие только вчера, громко разговаривали и смеялись. Высокий и нескладный Байрак, хан камыков и бечелов, славившийся своей жестокостью, скромно восседал на пеньке, стряхивая пыль со своего платья. Старейшины – Сапар, Миху, Очирбат, Хардар с правнуком, пугливо и восторженно глазевшим на все вокруг, и другие тихо переговаривались. Остальные постепенно подходили.

Вот пришел, как всегда задумчивый и отрешенный Аюн; он поздоровался со всеми, Манасу пожал руку. Следом за ним приковылял Багша, объект вечных насмешек, – грязный угловатый дядька, больше похожий на конюха, нежели на вана. Эллак, легендарный и свирепый воин, ветеран Хайсовских компаний, ныне нечастый гость в орде, появился под удивленный шепоток присутствующих. Он встал поодаль, скрестил руки на груди и с невозмутимым видом поглядел сначала на небо, затем на темневшую у подножия холма толпу.

"Проницательный, честный человек, судя по слухам, – подумал Манас, глядя на него. – Вот кого нам не хватало все это время…"

Небо затянуло холодными серыми тучами. Внезапными порывами налетал ветер, буквально сшибающий с ног; Манасу приходилось придерживать рукой белую войлочную шапку; позади него шумела, раскачиваясь, липа; с её веток срывались листья и улетали за пределы холма. Время шло, погода портилась, а главные действующие лица предстоящего собрания еще не прибыли.

"Гордецы, – досадовал старик. – Выжидают, кто придет последним. Какой в этом смысл? Ребячество!"

Ребячество… какое по-человечески теплое слово. Оно как-то плохо вяжется с призраком смерти, нависшим над всеми ними. Причем Манас был уверен, её костлявая тень вряд ли развеется и после маловероятной победы Барха. Он с растущим нетерпением поглядывал в сторону становища.

Мерген и Барх, бок обок, как старые друзья, взошли на холм и расположились друг против друга. Барх просто сел на длинное бревно, приняв позу мыслителя; для его дяди рабы принесли удобное кресло, в котором он и устроился, по-царски закинув ногу за ногу. Приближенные обоих претендентов на ханский престол также явились общей толпой; среди них, конечно же, были уже знакомые лица – Берюк, Урдус, Ашант, Тумур, Алпак, Шайтан и Эри, занявшие места подле своих повелителей.

Шаман Эри, старик лет семидесяти, больше напоминал воина – крепкого телосложения, угрюмый вид, кольчуга с бронзовыми щитами-наплечниками. На шее висела сделанная из кости неизвестного животного подвеска, с грубым и примитивным изображением солнца – Эри был бургом, представителем редкого, малочисленного, кочующего народа; их родина находилась далеко на севере, в полумифическом лесу Дамхон.

Все были безоружны – таков был незыблемый обычай, никогда никем не нарушаемый; даже на поясе Мергена отсутствовали его любимые, декоративные, инкрустированные алмазами ножички.

"Кажется, все собрались", – подумал Манас и неожиданно почувствовал себя плохо. Перед глазами потемнело, но тут же все прошло; осталась только сильная дрожь в руках. Он крепче стиснул посох и громко сказал, постаравшись не выдать волнение:

– Вы готовы, уважаемые?

– Готовы, готовы, – раздраженно бросил Мерген, перебирая четки.

– Хорошо. – Манас с трудом поднялся. – Обратимся же к великому духу небес со словами молитвы.

О, великий Туджеми, дух вселенной, создатель всего сущего!

Ты, кто даровал нам жизнь, тепло и воду!

Кто наполнил наши поля стадами овец и дал нам возможность питаться!

Будь милостив к нам, твоим верным рабам!

Огради нас от слуг подземелья, от их злых наветов и дурного глаза!

Даруй нам частичку своего безграничного терпения и мудрости!

Слава тебе, о, великий!

– Слава тебе! – хором подхватили все собравшиеся.

– Я закончил, – снова сев на валун, сказал старик. – Начинайте говорить.

– Позвольте начать мне! – Миху бесцеремонно растолкал сидящих впереди него Ашанта и Тумура, вышел на небольшую круглую площадку в центре собрания и остановился прямо перед Мергеном. – Я давно терпел. И теперь я буду говорить, а ты, почтенный Мерген, будешь меня слушать.

– Конечно, Миху-ата. – Мерген привстал, приложил руку к груди и поклонился. – Я весь внимания.

– Хочу посеять сомнения в душах тех, кто питает иллюзии насчет этого человека, – начал Миху. Ветер развевал многочисленные тонкие седые космы старика, из-за чего он стал напоминать злого духа Херемэ. – Он вам много чего наговорил, он вообще мастак изливать сладкие речи. Но все это ложь! Мерген не чтит наши традиции; примером этому могут послужить постыдные похороны Хайса-хана; живет не по-нашему, в каменных домах, и даже шаман его не из нашего племени, чужак, чужеземец, со своими обрядами и богами. Нужен ли нам такой правитель? Вы все, уважаемые люди, почитаемые своими подданными; зачем вы идете за ним? Когда он вам прикажет обрядиться в двахирское тряпье и усесться в разукрашенные повозки, подчинитесь ли вы ему? Нет, конечно! Поверьте мне, старому вояке, он вас не поведет в бой, он лишь будет плести интриги против вас же! Дойдет до того, что прежде чем выпить кумыс в его шатре, вы сто раз подумаете о том, а не отравлен ли он? Ложась спать рядом с женой, вы вспомните, надежные ли воины охраняют ваш покой, заметят ли они крадущегося убийцу?

– Пустые слова! – выкрикнул кто-то из задних рядов позади Мергена. – Чем докажешь?

Миху растерялся, но тут ему на помощь неожиданно пришел Эллак.

– Наран, – спокойно произнес он, не двигаясь с места. – Урдес, Унур, Анебиш, селение Нурт в приозерной степи – сто человек, Ахмад из Хапишии, сделавший для нашего народа много хорошего, семьи Нурлана и Шакира…

– Закрой рот, нечестивец! – завизжал Алпак, вскочив с места, но Мерген небрежным жестом приказал ему сесть обратно.

– Сколько имен! – обернувшись вполоборота к Эллаку, воскликнул Мерген. – Я думал, ты за меня.

Манас отметил про себя, что этот хлыщ выглядит немного несуразно в своем кресле, с ровно подстриженной бородкой, с пальцами унизанными драгоценными перстнями, среди всех этих суровых степных жителей, с их темными от солнца и ветра лицами и хмурыми взглядами из-под кустистых бровей.

– Не понимаю, что означают эти слова? – спросил Эллак. – Что значит за тебя?

– Хм… что ж тут непонятного… Хорошо, скажу по-другому: я полагал, что ты поддерживаешь меня.

– Я поддерживаю себя, – отрезал Эллак. – Свою семью, свой род, своих друзей.

– Тогда что, позволь спросить, ты здесь делаешь? – снисходительно улыбаясь, поинтересовался Мерген.

– Я здесь именно потому и нахожусь, – ответил Эллак. – Что бы отдать свой голос за того человека, который больше всего меня устраивает.

– Ага! Что ж, достойный ответ сильного человека. – Мерген отвернулся от него, и, взмахнув рукой, милостивым тоном монарха осведомился: – Кто еще хочет высказаться?

– Я! Я! – послышался дрожащий голос Хардара.

Дряхлый старец, опираясь одной рукой на трость, другой на плечо правнука, попытался встать с места.

– Не надо, Хардар-ата, – вскинув руки, поспешил Мерген. – Думаю, вас все видят. Говорите оттуда. Надеюсь, хоть вы не будете меня попрекать моими, якобы, грехами?

– А может, и буду? – со злостью стиснув плечо правнука костлявыми пальцами, отчего тот поморщился, крикнул Хардар. – Что, прикажешь удушить меня? Я буду только рад!

– Что вы такое говорите? Я что, сумасшедший?

– Не знаю, не знаю… и то верно, на дурака ты не похож. Можешь быть спокоен, я буду говорить не о тебе. Ну, не совсем о тебе. Я стар, и живу уже так долго, что мне иногда становится стыдно и неловко. Сколько достойных мужей я похоронил, сколько преждевременных смертей я видел… Но сам я цел и невредим. В последние годы я часто задаю себе вопрос: почему я прожил так долго? По чьей прихоти? Боги были ко мне милосердны, владыки наши, никогда не отличавшиеся ни терпимостью, ни пониманием, словно не замечали меня… Все это время я наблюдал, как живет наше племя, и могу вас заверить: на совести всех до единого правителей адрагов много невинных жизней! Вот и ты, Мерген – твои руки в крови! Не спорь, я знаю что говорю. Но я хочу рассказать вам вот о чем. Последний курултай, на котором я присутствовал, возвел твоего брата на невиданную высоту. Тогда, тридцать лет назад, Хайса точно так же, как и ты сейчас, убивал, подкупал, уговаривал… Да, он был силен и могуч, сомнений в выборе не у кого не возникло, но все же… от того курултая у меня остались неприятные воспоминания. Я мог сравнивать – в моем родном селе, крупнейшем и самом влиятельном в свое время, ханов избирали совсем не так, и я тому свидетель!

Мерген с кислым выражением лица пнул мелкий камешек. Почти все остальные также досадовали, кусали губы и свирепо поглядывали на правнука, словно бы говоря: "Заткни ему как-нибудь рот, парень, а то он нас уморит". Мальчик, далеко не дурак, всё уже понял, но решился действовать только после сильного тычка в бок, нанесенного ему Берюком. Иного выхода не было – старейшину нельзя прерывать, и уж тем более, запретить ему говорить.

– Дедушка, – робко произнес мальчик, – разрешите вытереть вам лицо.

Хардар и правда обслюнявился, пока держал речь; он взволновался и дрожал, как осиновый лист, но, не смотря на это, голос его, хоть и по-старчески обветшавший, был тверд и громок.

– Сейчас, подожди, несмышленыш, – бросил старец ему и с нетерпением продолжил: – Все вспоминали о достоинствах кандидатов, перечисляли их добродетели, восхваляли мужество, ловкость, эврмл…

Парнишка прервал прадеда прямо на полуслове, бестолково сунув ему в лицо платок. Это выглядело так нелепо и забавно, что многие сдержанно рассмеялись. Мерген вообще согнулся, пряча улыбку и сделав вид, что стряхивает со штанов пыль. Хардар раздраженно замычал, но несчастный правнук, терзаемый безжалостными щипками Берюка, продолжил вытирать ему рот, плаксиво приговаривая при этом:

– Вам нельзя волноваться дедушка…

Манас, по-прежнему чувствуя себя неважно, сокрушенно покачал головой и, желая поскорее прервать эту глупую сцену, во всеуслышанье заявил:

– Очень хорошо, Хардар-ата. Я понял вашу точку зрения. Итак, мы будем теперь говорить, постараемся говорить, – тут он сделал ударение, – о славных чертах характеров Барха и Мергена, проявляя уважение к ним, да и к самому себе…

Но не успел он закончить, как в центр вышел Урдус, на то самое место, где до этого стоял Миху. Он был взволнован, или даже взвинчен, голос его срывался на неприятный визг.

– Не могу молчать, уж извините, накипело. Долгие годы мы с Мергеном враждуем…

– Ну и что из этого? – с презрением спросил Мерген.

"Урдус похож на его несправедливо обиженного слугу, – промелькнула мысль у Манаса. – В таком случае ему вряд ли поверят".

– Нет, нет! – нервно сглотнув, сказал Урдус. – Я не о дочери. Я не буду её защищать…

"Ох, это же совсем не то…"

– …она безусловно заслужила смерть. Но твоя ненависть…

"О чем я просил их до этого? – с горечью подумал Манас. – Все впустую. Или они не слышали, или глупы. А скорее всего, слишком черствы и твердолобы". Пока он размышлял, к ногам подкатил знакомый холодок, вызвавший у него необъяснимую панику.

– Да ты, сукин сын, достоин презрения! – резкий, лающий голос Пурхана отвлек старика от его невеселых мыслей. – Ты и твой трусливый род – ублюдки и слабаки! Если бы не история с той шлюхой, которую ты подсунул Мергену, ты уже усердней всех лизал бы ему жопу!

У Урдуса в буквальном смысле отвисла челюсть. С обеих сторон послышались гневные крики, с мест повскакали люди.

– Да за такие слова, – чуть не плача, медленно, будто сомневаясь, проговорил Урдус, – ты умрешь…

– Ха-ха-ха! – громогласно рассмеялся Пурхан. – Уберите отсюда этого плаксивого придурка!

– Умри, собака… – нерешительно закричал Урдус и осекся, затравленно завертевшись на месте. Выпад Пурхана видимо попал в самое сердце – Урдус выглядел жалко и беспомощно.

"Позор. – Манасу было тошно на него смотреть. – Позор!" Холод сочился тонкой лентой, заползая в старика и испуская внутри обжигающе ледяные иглы. Боль и паника все больше охватывали его; он проклинал Барха и жаждал уйти отсюда подальше. Но он понимал, что это будет выглядеть, по меньшей мере, очень странно и заставил себя остаться и не подавать виду.

Пурхан, однако, услышал слова Урдуса, побагровел, сжал кулаки, шагнул вперед, но путь ему преградил Шайтан.

– Сядь, – коротко сказал он и толкнул его. Пурхан упал на спину, тут же вскочил, разразился проклятьями, но увидев вокруг себя людей, холодно взирающих на него, подавил свою ярость и стих.

Манас со всей силы постучал по дереву посохом, призывая к порядку.

– Успокойтесь! – крикнул он. – Урдус, уйди, пожалуйста. Ребята, кто-нибудь, уведите этого бедолагу с Белеса. Он уже свое отговорил.

Приближенные Урдуса поспешно увели его с холма. Он, кстати, не сопротивлялся, так как пребывал в глубоком шоке. "Похоже, он льстил себе, называя себя врагом Мергена, – думал Манас, провожая его спотыкающуюся фигуру глазами. – Быть врагом такой змеи большая честь".

Некоторое время народ гудел. Старик подождал, пока не стихнет шум и, еще раз постучав посохом по липе, сказал, прислушиваясь к собственной дрожи в ногах:

– Я смотрю на вас, и, мягко говоря, совсем не радуюсь. Мы адраги? Цвет племени, её вожди? Как вы думаете? Молчите… Не заставляйте меня говорить грубые слова в ваш адрес. Хардар только что постарался образумить вас, но как видно, зря. Хорошо, я повторю: мы собрались здесь затем, чтобы избрать нового хана, а не вспоминать былые обиды и бить друг другу лица. Я не понимаю, как можно это сделать, без конца понося наших кандидатов и поливая грязью?

Манас умолк и вперил очи в землю.

Ашант почуял растущее беспокойство Манаса, и сам начинал тревожиться все больше. Он задумался о том, что бы могло это значить, но, ни к чему не пришел. Он хотел спать, в голове тупо вертелись имена Найяль и Кабемы, которые воин с легким раздражением постарался изгнать.

Тем временем Мерген слушал Манаса с большим вниманием. Как только старик замолчал, он встал с кресла и начал:

– Спасибо тебе, Манас-ата, за мудрые слова. Не знаю, есть ли у меня право сказать свое слово на курултае, на этот счет я несведущ. Но все-таки, я должен оправдаться, ибо решается моя судьба! Много обвинений я услышал, и не только сейчас, но и в последние дни. Значит, я – убийца, я просто чудовище! Честно говоря, – со смешком прибавил он, – слушая вас мне и самому стало немножко страшновато. Однако, дорогие мои, посмотрите-ка на себя! Так ли вы безгрешны? Вот Байрак, наш друг; рассказать вам о том, что он вытворяет в своих владениях? Не надо? Нет, я все-таки расскажу, только об одном моменте. Те, кто был у него в гостях, знают о чем я. К его палатам, не менее пышным, чем мои – заметь, Миху-ата! – ведет дорожка, сложенная из черепов казненных по его приказу людей. Дорожка из сотен черепов! Ну да ладно, все знают, что Байрак мясник… Кстати, вспомнил, это правда, Байрак-гай, что ты недавно задушил свою жену?

– Правда, – насупившись, буркнул Байрак.

– Бабы болтают, – заложив руки за спину и прохаживаясь по кругу в центре собрания, продолжал Мерген, – что ты так старался, что у неё оторвалась голова и опорожнился кишечник прямо в твою чашу с бешбармаком. Брр! Какая жуть! Разве я позволял себе что-либо подобное? Мне даже подумать об этом страшно! Да, я устранял врагов, так же, как и Хайса, или Пурхан, Талгат, наконец. Да все так делают, и венеги и дженчи; а в Залесье, как я слыхал, есть разбойник по имени Военег; он из венежского племени, кажется; так он вообще свиреп и кровожаден до невозможности. Я всегда действовал в интересах семьи и рода; ради собственной безопасности и спокойствия моих родных. Корысть и что-либо подобное, – видят духи! – никогда мной не двигала. Меня еще обвиняют в том, что я держу в услужении кровожадных убийц, и указывают на Шайтана – он, видите ли, плохой. А Берюк? А Ашант, наш великий воин? Они разве не убивали по приказу Хайсы? Вот видите, не такой я плохой, оказывается. Теперь давайте поговорим о моем безвременно почившем брате. Он был очень болен, в последние годы ожирел так, что не мог залезть на коня! А вот двахирский хан, в любви к которому меня любят попрекать, знаете что-нибудь про него? Ага! Вижу – вы презираете их! Тогда послушайте меня внимательно. Хану Двахира пятьдесят пять лет, он строен, мускулист, – ни капли жира! Он отличный наездник, искусно владеет мечом, в чем может поспорить с самим Ашантом, и у него двадцать жен и сто наложниц; и каждую ночь он посещает десятерых! Я не лгу, это правда! А хан дженчей? Да он еще огромней Шайтана, и на плечах его несколько сотен зарубок, выжженных каленым железом, по одной на каждого убитого им соперника в равном поединке! В равном! По ихнему закону, ханом может стать любой человек, даже последний нищий, если только он сумеет одолеть в бою действующего. И вот уже десять лет Скидуру никто не может свергнуть с престола!

Мерген умолк, переводя дух. Стояла абсолютная тишина, только крепчающий ветер, с тоскливым воем проносившийся по равнине, и далекое ржание пасущихся коней, нарушали её.

– О Хайсе не хочется и упоминать, правда? Дженчи с гхуррами знают, что Буреб трахал венежанку, в то время как сам Хайса смотрел на это и пьянствовал. Что это, как не позор? Мы опозорили себя на всю степь и то, как я похоронил его – справедливо и закономерно. Мы называем себя хозяевами степи, но это далеко не так. Мы владеем лишь третьей, если не четвертой частью её, – большинство под пятой у гхурров и дженчей. Кто вспомнит последнюю победу над ними? Вот, я так и знал. Вообще, лишь один великий Габа пару раз разбивал их шайки и всё. Вот совсем недавно гхурры вторглись в улус Аюна. Хайса ответил ему тем, что не будет ему помогать, что, по его мнению, у Аюна достаточно сил одолеть этих псов. Вот как он помог своему, можно сказать, брату, у которого накануне случилась беда – чума пронеслась по его краю, убив половину населения. Аюн, не в силах сопротивляться, бежал, оставив родную землю на растерзание врагу. И, в итоге, за день до своей позорной смерти, Хайса приказал собрать с изможденных и покалеченных остатков улуса Аюна тысячу человек для похода против венегов!

Гневный рокот прошелся по рядам. Речь Мергена произвела сильное впечатление на собравшихся. Ашант видел, как подаются они вперед, внимая его словам. К сожалению, старейшины тоже восторженно вытянули лица; они активно перешептывались, важно кивая головами. Да, Мерген хорошо говорит, очень хорошо. Может, стоит…

Ашант вздрогнул. Что-то, сидящее далеко внутри него, подсказывало ему, что бой еще не проигран, хотя в данный момент – момент торжества сияющего и довольного собой Мергена – это казалось немыслимым.

Странно, его противник Барх за всё это время почти не пошевелился. Лицо его было неподвижно и невозмутимо. Но Ашант хорошо чувствовал, какая буря бушует в его душе. Традиционно мнительная, депрессивная и неуверенная в себе натура Барха уступала натиску леденящего, чужеродного, равнодушного ко всему живому гнева. Ашант испугался – есть в этом что-то демоническое. Барх словно перерождался, постепенно превращаясь в неукротимого монстра. И Ашант уже без опаски, но с надеждой подумал что, наверное, Мерген предпочтительней, Мерген – лживый, коварный – все же человек…

Манас вдруг встал и встряхнул ногой, как будто она затекла. Мерген, видя, что ничего не происходит, заметно занервничал.

– Ну что? – не скрывая своего раздражения, спросил он. – Манас-ата! Что дальше? Будет ли твой внук говорить?

– Спроси у него сам! – тяжело дыша и прислонившись к стволу дерева, огрызнулся старик. – С меня хватит!

С этими словами он, к великому изумлению присутствующих, торопливо, почти бегом, удалился.

– Что происходит? – растерянно поинтересовался Мерген. – Что это он?

– Послушай, Мерген-хан, – нетерпеливо сказал Талгат, – закончим без него.

– Да, – задумчиво посмотрев на него, согласился Мерген, – голосуем.

Тут все услышали шум. Около становища собралась толпа вооруженных людей. Они кричали, размахивали руками. Послышался звон перекрещивающихся мечей, стоны и предсмертные вопли.

– Да что там такое? – прищурившись, проговорил Мерген. – Шайтан, пойди, разберись.

Шайтан немедленно убежал. Спустя минуту, на холм поднялся вспотевший, несмотря на холодную погоду, солдат в кольчуге, забрызганной кровью. Он пал к ногам Мергена и отрывисто доложил:

– Люди Урдуса напали на нас, великий вождь. Мы ответили им. Несколько наших убито, но мы оттеснили их назад. Урдус был на коне, размахивал мечом и поносил вас, повелитель. Кто-то пустил в него стрелу, она попала ему в шею…

– Он мертв? – прервал его Мерген.

– Не знаю. Не видел, тела не видел. Он исчез в сутолоке. Бой еще продолжается…

– Все, иди. Видишь, Пурхан, оскорбил его ты, а виноват я.

Старейшины, ваны и нукеры уже были на ногах, и слова Мергена потонули в поднявшемся шуме.

– Так, успокойтесь! – громко сказал Мерген. – Спрошу у вас прямо – вы признаете меня своим повелителем?

– Нет, – сказал Барх и впервые за весь вечер пошевелился, подняв голову и взглянув на Мергена. В его глазах Ашанту почудилась какая-то печаль, или ему только кажется? Словно Барх уже похоронил своего дядю и смотрит сейчас на мертвеца. Он вспомнил Манаса и его бегство. Старик знал эту боль и от кого она исходит.

Угрюмые лица, мечущиеся из стороны в сторону, налезающие друг на друга, сливающиеся в единое уродливое целое. Их пустые глазницы смотрят в никуда, черные рты что-то многоголосо шепчут…

"Неужели это правда? – Ашант уставился в одну точку, не замечая ничего вокруг. – Неужели…"

Барх, опёршись руками в колени, со вздохом поднялся.

– Можно мне сказать слово, дядюшка? – остановившись напротив Мергена и бросив взгляд на хмурое небо, спросил Барх.

Шум становился всё громче. Ашант прислушался. "Похоже, люди Тумура вступили в бой, – подумал он, видя, как напряженно всматривается туда его друг. – Добром это не кончится".

Начал накрапывать мелкий дождик. Неистовый ветер подхватывал капли и кружил их, словно танцуя с ними. Ашант обрадовался дождю, как чему-то, связанному с простой обыденной жизнью. "Как же мне надоели все эти разборки, – вздохнул он. – Опять бежать, прятаться, биться. Ради… ради чужих людей, ради их проблем".

Мерген, видно, совсем забыл про Барха. Обнаружив его рядом с собой, он сначала заметно содрогнулся, затем быстро пришел в неописуемую ярость. Этого все и ждали. Вот тут он показал свое истинное я.

– Дядюшка? Никакой я тебе не дядюшка! Ты, гнида! Ты сдохнешь сегодня же, я лично выпотрошу тебя и повешу твое гнусное тело на твоих же кишках! Жаль, что у меня нет с собой меча… Ты знаешь, ублюдок, что я трахал жен Хайсы? По его же просьбе! Этот урод Буреб на самом деле мой сынок! Тьфу, даже вспоминать о нем тошно! А чей ты сын, а? Знаешь? Это неизвестно! Кто трахал твою мать? Может раб какой-нибудь? Вы слышали? Барх – сын раба! Но я скажу тебе по секрету, племянничек, мой член бывал в заднице твоей матери! Ох, и сладенькая же у неё была попка! Мягонькая! Может поэтому она вскрыла себе вены, а? Я ведь так старался, вот её тоска и заела, ха-ха!

Ашант закрыл глаза. Оскорбления, сыпавшиеся из уст безобразно кривляющегося, так непохожего на самого себя Мергена, резали слух всех присутствующих, как острый нож. Ашант чувствовал, как горят его щеки, словно все слова адресовались ему. Жаль. После этого Барх вряд ли оправится. Лучший способ – покончить с собой, что должен был сделать Урдус, часом ранее. Ибо ни Тумур, никто иной не встанет на его сторону после таких… откровений.

Ашант с небывалой горечью в душе собрался уже уходить, когда что-то заставило его обернуться. Может быть, желание взглянуть напоследок на Барха, на его падение. Правда, люди любят наблюдать за болью других, наслаждаться ею, и это чувство сидит у них глубоко в душе. Они будут охать, ужасаться, но ни за что не помогут, и не отвернутся, и будут обсуждать между собой страдания близких. Причем ни у кого не возникнет мысль, что нечто подобное может произойти и с ними.

И он обернулся. В этот миг что-то ослепило его. Ашант сморгнул, после чего увидел в руках Барха… меч.

Барх взмахнул им – странным, черным, с голубым отливом, завораживающим оружием. Как во сне Ашант видел протянувшиеся к Барху руки, пытающиеся остановить его, и только тогда подумал: "А откуда у него меч?"

Он перерубил Мергена пополам – от правого плеча до левого бока. Мерген еще секунду простоял, глядя на своего противника изумленными глазами, потом верхняя половина соскользнула вниз и упала; из обезглавленного туловища фонтаном брызнула кровь, окропив всех, кто находился рядом, затем и оно рухнуло наземь с глухим стуком.

Барх с холодной яростью на забрызганном каплями крови лице, переступил через тело дяди, ступив прямо в растекающуюся лужу крови. Мгновение – и он молча набросился на сторонников Мергена. Ошеломленные и потрясенные, они пропустили этот момент, за что и поплатились. Первыми пали Байрак и Пурхан со своим батыром; остальные бросились врассыпную, но Барх настиг Шонкара, рубанул сверху вниз и полосонул по его спине. Черный меч с чавканьем перерубил хребет – несчастный упал с истошным воплем. Один из братьев Талгата, кажется Кадак, споткнулся и упал; Барх налетел на него, в отчаянии закрывшегося руками, и изрубил на куски. Эллак, заметив, что Барх, вконец ослепленный жаждой убийств, увлекся, бросился ему в ноги и сшиб с ног. Тут же подбежал кривоногий Багша, прыгнул на спину Барху и, испустив нечто вроде рычания, стиснул рукой его шею, но не успел он что-либо предпринять, как умер – Берюк, незаметно подкравшийся сзади, размозжил ему череп большим камнем.

Барх закричал, сбросил с себя мертвого Багшу и, выставив перед собой меч, закружился, напряженно выискивая тех, кто хотел наброситься на него. На холме появились люди; с одной стороны – воины Тумура и Урдуса, с другой – отборная сотня Шайтана, во главе с ним самим, держащим в одной руке отрезанную голову Урдуса, с которой еще капала кровь.

Ашант почувствовал легкий толчок в спину, и не успел он оглянуться, как ощутил привычную прохладу кожаной рукояти – кто-то дал ему его палаш.

Дождик прекратился. Ветер полыхнул вихрем, ударив песком по людям, застывшим в ожидании.

Шайтан скосил глаза на Мергена, но ничем не выдал своих чувств, увидев его рассеченное тело. Старейшины столпились тесной кучкой рядом с Тумуром. Эллак лежал на спине, в животе его торчала длинная щербатая палка; глаза остекленели, на губах запечатлелась презрительная ухмылка. "Что за бесславная смерть, батыр!" – с великим сожалением подумал Ашант, и, тут же, вспомнил жестокие слова Млады, нависшие над ним, будто проклятье: Тебя ждёт такой же конец. Помни об этом, багатур.

– Стойте! – как гром среди ясного неба, прозвучал голос Эри. – Постойте, не делайте глупостей!

Старик на коленях подполз к Барху, и припал к его ногам. Дрожащими ладонями он обхватил перепачканный грязью и кровью носок сапога Барха, поцеловал его, потом, не вставая, повернулся к приготовившимся к бою неприятелям.

– Послушайте меня! Ты, Тумур, и ты, Иса.

Шайтан мрачно улыбнулся, услышав свое настоящее имя, и кинул в шамана голову Урдуса, попав ему в бедро. Эри, отшатнувшись, в мольбе сложил перед собой руки и со слезами на глазах сказал:

– Разве вы не видите? Небеса благословили его – кагана Барха, вложив в его руки карающий меч! Мы все здесь, на Белесе, были полностью безоружны, так велят нам наши обычаи, освященные древностью. Но сияющий Туджеми простер над нами свою десницу – и нечестивцы, посмевшие осквернить хулой и наветами это священное место, подохли, как шакалы! Одумайся, Иса, и поклонись своему повелителю! Будь благословен великий хан!

– Ты смешон, пес Мергенов! – сказал Барх и ногой оттолкнул от себя шамана. – Тебе здесь не место. Убирайся, или умрешь.

Эри изумленно посмотрел на Барха. Когда смысл сказанных новым каганом слов, наконец, дошел до него, он растерянно оглянулся, но заметив только враждебные лица, покинул Белес, согнувшись, как побитая собака.

Слова Эри немного охладили пыл. Обе враждующие стороны продолжали недоверчиво поглядывать друг на друга. Барх опустил меч и не спеша подошел к Шайтану. Он приблизился к нему вплотную. Настал самый напряженный момент за весь вечер – Ашант заметил, как выступил пот на лбу Берюка, как закрыл в страхе глаза Хардар. Шайтан, не спуская с Барха настороженно глядящих глаз, отступил на шаг, потеснив воинов. Поднял свой палаш, левой рукой взялся за клинок, и протянул его к Барху рукоятью вперед.

– Моя жизнь и мой меч в твоих руках, повелитель, – с достоинством склонив голову, произнес Шайтан.

Барх впервые, несколько нервозно, улыбнулся и отвел от себя палаш.

– Твоя жизнь мне еще понадобится, – сказал он и громко добавил: – Всё, братья, расходитесь с миром! Тумур!

– Да, повелитель? – Тумур произнес этот титул немного неуверенно, словно пробуя его на вкус.

– Распорядись, чтобы здесь все убрали. Завтра мы похороним всех с почестями, похороним так, как полагается, и… Мергена тоже. Пусть простит он меня. Я не хотел этого.

В этот сумрачный день, день триумфа Барха, Ашант понял, что жизнь его изменилась раз и навсегда.