Тысячеликий демон

Глава 14. Военег

Семен проснулся и сразу же ощутил во рту знакомый привкус горечи – ночью его рвало, как обычно. Он с трудом разлепил веки и с некоторым удивлением обнаружил вокруг почти кромешную тьму. "Где это я?" – подумал он, облизнув пересохшие губы и пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.

Семен приподнялся и сел. Он проморгался и наконец понял, где находился. Спереди, чуть слева, в комнату просачивался свет сквозь дверь, сколоченную из плохо подогнанных друг к другу досок. Топчан был застелен засаленными, пропахшими кислой вонью тулупами, на которых до него побывало немало грязных придурков. Посидев немного, он снова лег, почувствовав головокружение и тошноту. "Опять перебрал. Вот черт…"

– Эй, Безбородый! Где ты есть? – Дверь с треском распахнулась, и в неё заглянул Тур – шумный бородатый мужик в рогатом шлеме и с меховой накидкой на плечах. – А-а-а! Вот ты где! Вставай, уже полдень, леший тебя дери!

– Отстань, мне плохо…

– Чего ты руки сложил на груди, никак помирать собрался?

Семен не ответил и повернулся к стене.

– Пойдём, похмелишься! – не отставал Тур. – Нежата крысу средь наших поймал! Приволок его на лоб, и там все уже сидят и стол накрыт. Пошли, выпьем, позабавимся, чую, брячина будет что надо! – Тур схватил Семена за локоть и потянул.

– Иду, иду! – проворчал Семен. – Убери ты… клешню свою.

На улице вовсю светило солнце. В хуторе, под названием Сосна, состоящим из нескольких старых, обветшавших изб, с большими соломенными крышами, из-за чего они напоминали грибы-боровики, никто не жил, и видать, уже давно. Еще вчера, в пасмурный, сырой и промозглый день, Семену это место показалось удручающе тоскливым. Дрова, сложенные у стен домов, телеги, мох и плесень, покрывшие всё вокруг, – всё было тронуто печатью тлена. Но сейчас хутор преобразился – теплый день, лай собак, кони, пасущиеся внизу, у реки Белая. Туда еще вела живописная петляющая тропинка, вдоль которой протянулась посеревшая от времени деревянная изгородь; и там, у самой воды стояли сосны, одинокие и величавые, – все это согрело душу Семена. Он вдохнул полной грудью.

– Все целы? – спросил Семен.

– Все, – уверенно ответил Тур. – А что им будет, Безбородый?

– Я имел в виду… А, ладно. Пошли.

Они прошли мимо обоза. Многочисленные разномастные, разноцветные фургоны, окружившие деревушку, стиснули её в своих объятьях, словно медведь старушку. Дорогу, пересекавшую хутор, запрудил приехавший сюда накануне народ – Сечь Беловодья, или, в простонародье, Военегова шайка – люди, которых сам князь Военег величал своей дружиной, промышлявшие разбоем и воровством; багуны, как они сами себя называли, или витяги – презрительное наименование, данное им воиградцами.

Столь разношерстную компанию трудно встретить где-либо еще, даже в порту Вередора. Основу Сечи составляли дубичи, воиградцы и южные алары – алмарки; встречались и равногорцы, тремахи и даже кочевники Нижнеземья, в основном дженчи. Все они были чрезвычайно воинственны, жестоки и кровожадны, и одевались соответствующим образом, то есть во всё что угодно. Гриди – элита этого разбойничьего войска, щеголяли все больше в кольчугах, либо в благородных треарийских латах, как правило украшенных всяческими разноцветными побрякушками, выглядевших, зачастую, нелепо; их оруженосцы – отроки – благодаря своим хозяевам мало чем от них отличались, разве что возрастом. Остальные – хольды, простые бойцы – вообще не поддавались описанию. Единственное что можно отметить в их наружности – это какая-то лихость и бесшабашность. Хольды грязны, веселы, увешаны оружием с ног до головы – и нужным и не нужным – и с трудом признают командиров. Кстати, о командирах, к коим относился и Семен Безбородый. Каждый вожак (батька, кун или, очень редко, тадхунд – кому как нравится) имел под собой от пятиста до полутора тысяч человек – гридей, хольдов, вольных людей и треллей – рабов.

Здесь, в Сосне, в часе езды от Паучьего Камня (усадьбы местного помещика по прозвищу Щека) собралось пять кунов; все они уже второй день пировали, ожидая приезда дубичского князя Военега, для которого припасли помещичьи хоромы; а Щека уже благополучно болтался на виселице.

Лоб расположился на поляне, за хутором, рядом с тихой березовой рощицей. Найти сюда дорогу смог бы и слепец – гвалт стоял такой, что Семену сразу же захотелось заткнуть уши, чтобы не допекать больную голову. Десятки костров разносили дым на всю округу; на вертелах жарились кабаны, птицы и прочая живность; бочки с соленьями, вином и пивом стояли открытые, любой желающий мог просто взять и зачерпнуть себе чарку – другую. Народ, несмотря на полдень, уже изрядно захмелел; некоторые, особо воинственные и неугомонные, горячо обсуждали между собой последние свои подвиги, промахи и новости. К согласию данный тип бандитов и лиходеев приходил редко, и потому стычки и брань были среди них обычным и повседневным явлением. Кое-кто тискал мясистых розовощеких хохочущих девиц, собранных ребятками со всех окрестных деревень; еще один подвид багунов, относящийся к пьяницам, ясное дело, пил и, извините за выражение, блевал и гадил, – несчастная, целомудренная до вчерашнего дня, роща в этом смысле уже безвозвратно потеряла свою благоухающую девственную чистоту. Многие лежали на земле, дремали, разморенные зноем и горячительными напитками; пели непристойные песни, – словом, более веселого места не найти.

Длинный, нескладный пиршественный стол окружила плотная толпа. Семен с Туром протиснулись сквозь строй разгоряченных тел; выкинули со стола двух, как выразился Тур, холуёв и сели за стол, предварительно поздоровавшись со всеми – с кунами, гридями и прочими высокопоставленными разбойниками, а также их гостями – купцами, ворами и прочим людом.

– Ну-ка, Леваш! – заорал Тур, сняв шлем и бросив его на стол, прямо в миску с квашенной капустой. – Плесни батьку? нашему винца и мне тоже не забудь.

– Не пойдет, – кисло глянув на деревянную кружку с молодым, отдавающим рвотой, вином, сказал Семен. – Нее, не пойдет.

– Пойдет! – заверил его Тур. – Не первая, так вторая! Давай вместе!

Семен, сморщившись, выпил, покраснел, потом побледнел.

– Плохо? – спросил Тур. – Ну-ка, следующую, быстро, быстро!

Семен выпил еще, охнул, встряхнул головой, закусил соленым огурцом.

– Ну, пошла? Вижу, пошла! И третью!

– И третью! – Друзья чокнулись, после чего Семен наконец-то обратил внимание на происходящие вокруг события.

Краснолицый толстый кун по имени Нежата, с чубом, достающим до кончика носа, одетый в красный кафтан с распахнутым воротником, обнажавшим волосатую грудь, неистовствовал. Рядом с ним на коленях стоял испуганный парнишка – красное лицо, голый торс, белое тело, загорелые руки и синяк под глазом.

– Что будем делать с ним, хлопцы? – спрашивал он, свирепо косясь на парня.

– А что он? – поинтересовался Редедя, еще один предводитель багуньего войска – крепкий мужик с пышными, закрученными кверху усами, в небрежно сдвинутой набекрень овчиной папахе, на шее пестрый, искрящийся блестками шарф.

– Вор это, шиша! – разъяренно ответил ему Нежата, ударив парня в лицо кулаком. – Я уже устал вам, дурни, повторять! Залез, вашу мать, в телегу с салом, трелля моего избил, гад!

– На шибень его!

– Выпустить ему кишки!

– Накормите его салом, чтоб он им подавился!

– Отдайте его Рагуйловским собакам, пущай его загрызут!

– Дождемся князя, уж Асмунд с ним позабавится вволю!

– Ну, это жестоко…

– Да что там! Поделом!

– Нет, нет! – запротестовал Лют Кровопийца – старый, обожаемый всеми вожак; мрачный, грозный, независимый и рассудительный; во рту только лишь два зуба, торчавшие как волчьи клыки, из-за чего и прозвище. – Мы, свободные люди, сами разберемся. Неча кормить Военеговских псов, пущай сами себе ищуть добычу. По обычаю дубичей, попросту помордуем его. Хлопцы молодые у нас, горячие… Так ли, Рагуйло? Как оно у ольмарей-то? Что скажешь? Можа, отдадим его своре крысу-то? – обратился Лют ко всем. – А, други? Его гончие, поди, уже все подохли, небось?

– Не подохли, – спокойно и невозмутимо ответил ему Рагуйло, один из немногих, выглядевших относительно прилично. Он, конечно, и чубатый и пышноусый, но в высокой каракулевой папахе, сидевшей на нем ровно, будто корона; и одет он был в богатую свитку, и на шее его висела золотая цепь, и сам он держался подчеркнуто строго, словно царь. – Собачки сыты, и вообще, устали. Так что, можете "помордовать" его. – Рагуйло интеллигентно оторвал у гуся ножку. – То что вы, дубняки, дикари и варвары, так это ж всему миру известно.

– Ох ты, нуте-ка! – скривился Лют. – Ну и хрен с тобой, боярин какой! "Дубняки дикари"! Да мы, дубичи, в сто раз умней вас, убогие! У вас и государьства-то нету! Так, одни шалашики!

Рагуйло был человеком не без юмора, и поэтому одарил старика снисходительной улыбкой, посчитав ниже своего достоинства спорить с ним.

– Так, значится, будем бить… – нахмурившись, произнес Нежата. – Эй, Семен! Ну, ты что скажешь?

– А что он скажет? – встрял вездесущий Лют. – Им, воям, похеру. Уж тем более трубадурам.

– Точно, – мечтательно улыбаясь, подтвердил Семен. – Наплевать.

– Что я говорил?

– Так, Коснята! – рявкнул Нежата. – Хватайте этого цыпленка за цыцки, и… вдарьте ему как следует! Коснята, мать твою! Я с кем сейчас разговариваю?

– Я слышал, батяня! – Совсем еще молодой парень – лет семнадцати – подскочил к приговоренному, схватив его за волосы, пригнул пониже, и с размаху ударил его сапогом по лицу, по зубам. Воришка взвыл, схватился за рот и упал навзничь. К Косняте присоединилось еще четыре человека, такие же юные, подтянутые, с озорным блеском в глазах. Толпа расступилась, освободив им место. Ребята принялись рьяно избивать свою жертву, целясь больше в голову, которая очень скоро превратилась в кровавое месиво.

– Оттащите поганца подальше! – ворчал Нежата, отряхиваясь. – Забрызгали кровякой все вокруг!

– Эй, а он еще жив? – облизывая пальцы, спросил Торчин, Редедин богатырь.

Юноши, раскрасневшиеся, вспотевшие, остановились. Вор еще дышал, уткнувшись лицом в пыль.

– Сверните ему шею! – предложил Тур.

– Нее, это вряд ли, – озадаченно проговорил Коснята. – Я… наверное, не смогу. Не умею.

– А что тут уметь? – захохотал Тур, вставая с места. – Учитесь, придурки!

Жуя на ходу, гридь подошел к умирающему – тот тихо стонал и дрожал. Повертев плечами для разминки, он нагнулся, схватил его одной рукой за шею, другую положил на затылок; притянул к животу, сосредоточенно закатил глаза и резко дернул. Послышался хруст и вор, показав всем свои остекленевшие очи, рухнул на землю, словно мешок с брюквой.

– Вот как надо! – стряхивая с ладоней пыль и кровь, сказал довольный собой Тур. – А вы что тут устроили? Так только бабы дерутся! Эх, молодёжь…

– Да, – уперевшись локтем в стол, сказал Лют. – Точно, бить надо умеючи, хлопцы! Учитесь у Семена, уж он вас научит не только шеи сворачивать, но и песни петь! Баллады, черт меня подери!

Семен уже засыпал. Его толкали, Тур, вместе с Левашом что-то ему говорили, перед ним всё расплывалось…

– Военег едет! – послышался чей-то пронзительный голос. – Военег, со свитой! Прямо сюда, в Сосну!

Глядя на Военега, трудно поверить в то, что он один из самых жестоких и кровожадных людей во всей долине Трех Рек. Во всяком случае, так говорят, а как известно, то что в народе говорят, не всегда правда. Князь скорее походил на героя-любовника – белое, как молочный кипень, лицо, прямой нос, чувственные алые губы, зеленые глаза, смотрящие пронзительно и страстно, кудрявые темно-русые волосы, спускающиеся до плеч. У белоснежной рубахи ворот широко расстёгнут, обнажая мускулистую грудь; в руках плеточка, на поясе меч; великолепный вороной жеребец под стать хозяину – горяч и могуч.

Военег налетел как вихрь, со своей дружиной – отборными воинами. Вмиг лоб опустел, остались только куны и гриди, ошеломленные столь неожиданным визитом. Князь не стал задерживаться в хуторе, и, узнав, что его ждут в Паучьем Камне, сразу же отправился туда, приказав отправляться с собой Семену, своему любимцу и даже, по его же собственным словам, кумиру, также и Рагуйле-собачнику. Нежата, Лют Кровожадный и Редедя, у которого имелось, скажем так, подпольное прозвище Мизиня, остались в Сосне, с повелением сидеть и ждать.

По пути Военег ненадолго задержался в деревушке под названием Подкаменная, где заприметил весьма и весьма привлекательную хуторянку по имени Нега, кою он незамедлительно взял с собой, не забыв – вот плут! – испросить на то разрешения у её насмерть перепуганных родителей.

Паучий Камень – древнее имение бояр Ратмировичей – это крепость, построенная еще во времена Всеслава Великого. Она стояла прямо на воде (скорее всего, на маленьком острове). Высокие зубчатые стены, башни с забавными крышами-колпаками – всё это делало Паучий Камень неприступной крепостью, каковой он и являлся. Последний из рода Ратмировичей – Вышеслав – умер, не оставив наследника, два года назад и замок попал в руки предприимчивого купца, известного всем как Щека Бражник. Этот прохиндей устроил там склад для своих контрабандных товаров, гнал бражку, торговал скотом, содержал бордель.

Но прежде чем заглянуть в замок, и узнать во всех подробностях, в чем же провинился перед багунами Щека, и каковы были взаимоотношения Вышеслава и Военега, я, с вашего позволения, отвлекусь и загляну в прошлое, с тем, чтобы рассказать немного о Военеге – этом в высшей степени любопытном человеке; а также, попутно, и о Семене, чья биография с ним тесно связана.

С самого раннего детства Военег проявлял себя чрезвычайно одаренным мальчиком. У него обнаружилось множество талантов: он рано научился читать, превосходно овладел мечом, метко стрелял из лука и даже освоил игру на гуслях. Этот инструмент особо почитался в Дубиче. В память о гусляре-крестьянине известном под прозвищем Лузгарь, своей волшебной игрой усыпившей несметное войско криров, уже полгода как осаждавших неприступный Корск, благодаря чему вересам удалось их, в конечном итоге, разбить, в Дубиче проводился ежегодный конкурс, на котором Военег, ко всеобщему изумлению, победил в возрасте девяти лет – неслыханное дело! Кроме того, он нежно любил свою мать, великую княгиню Ольгу. Его старший брат Борис не мог похвастать ни одним из этих качеств – коренастый, хромой (врожденный порок – у Бориса одна нога короче другой на вершок), угрюмый, он во всем походил на отца – князя Всеволода, умершего спустя год после рождения Военега.

Юный князь уже в пятнадцать лет поражал всех столь глубокими знаниями в области политики, философии, военного дела и прочих наук, что мать решила ввести его в Боярскую Думу, как полноправного члена. Через неделю, Военег, разочарованный скукой, царившей на заседаниях в Янтарном Дворце, переполошил всех, предложив создать в Дубиче республику, на манер Марна или Гвинтана. Стоит отметить, что Дубич наверно единственное государство (кроме, пожалуй, Дамхона), где многие века ничего не менялось; да и Борис, царствующий князь, был консервативен до крайности, так что можно себе представить, какой эффект произвели слова царевича.

Смутьяна изгнали из Думы, посчитав его слишком молодым для таких дел. Вот тут вскрылась еще одна черта характера юного князя – вспышки буйной, неконтролируемой ярости. Ему пришлось не по нраву решение бояр; он просил прощения; умолял мать поддержать его, угрожал, но получил мягкий, вместе с тем безоговорочный отказ. Тогда, в припадке злобы, Военег жестоко избил свою мать; а после до смерти забил мальчишку-слугу, при этом, как он позже признавался, даже не мог вспомнить за какую такую провинность.

Борис был в шоке; приказал бросить, как он выразился "психа", в темницу. Дело шло к казни – простой народ, подначиваемый неизвестными недоброжелателями, требовал его смерти, но мать простила сына. Мало того, Ольга, несмотря на незажившие еще раны, регулярно навещала своего любимца, чем вызвала гнев и зависть Бориса. Великий князь, в результате тяжких раздумий, повелел изгнать из страны своего брата с наказом никогда больше не возвращаться.

Настал час, и под горький плач княгини, Военег, как когда-то Илья-изгнанник, покинул родные края, имея за спиной лишь котомку с сухарями и вяленым мясом.

Пока сломленный горем Военег бродит по пустынным дорогам долины Трех Рек, ища себя в этой нелегкой жизни, я вкратце поведаю вам о Семене Безбородом и его "подвигах".

О его детстве известно только то, что он сирота и вырос на улицах Воиграда. Лет за двадцать пять до настоящих событий Семен прославился как искусный и неуловимый вор. Именно он (если верить слухам) стащил прямо из алтаря в Храме Триединого Бога священную реликвию – посох Аптомаха Старого, изготовленный из слоновьей кости, инкрустированный золотом и драгоценными камнями – дар Треарийской церкви. Как ему это удалось сделать, одному богу известно; сам Семен о своем воровском прошлом никогда не рассказывал. Но память о Семене-трубадуре жива до сих пор – ведь, несмотря на все усилия, посох так и не нашли.

Прозвищем Трубадур Семена звали с давних пор. Судя по всему, он когда-то, может быть еще мальчиком, находился в услужении у бродячих артистов-скоморохов. Только вот трубадуром Семен никогда не был и не знал ни одной баллады, что бы там ни болтал старина Лют.

Что ж, Семен по праву заслужил свою славу знатного мастера-жоха, но, как говорится, сколько веревочке не виться… и попал наш герой на каторгу, в Порщинские каменоломни, или просто в Порчу. Каменоломни находились у западных склонов Вечных гор, как раз там, где начинает свой путь великий Крин. Местный народ – камнесы – издревле занимался горной выработкой (драгоценные камни, руда) силами рабов и каторжников, погибавших в тех суровых местах толпами.

В 861 году в Порче вспыхнул бунт. Во главе восставших встал Дорош Лучник, близкий друг Семена. Ничего подобного здесь никогда не случалось, камнесы и небольшой воиградский гарнизон были застигнуты врасплох, за что и поплатились смертью. Но каторжники не успокоились на этом и, перебив ненавистных поработителей, затопили каменоломни, разрушив плотину.

На подавление восстания Блажен выслал карательный отряд, но он был уничтожен равногорцами, как раз в это время объявившими о своей независимости от Воиграда. Каторжники же разбежались кто куда; часть осталась с Дорошем, коего провозгласили Великим Воиградским Тадхундом. Хунда Дороша довольно быстро показала себя с самой лучшей (худшей) стороны и стала неотъемлемой частью великого множества банд, хозяйничавших на громадной территории от дельты Волдыхи до Хордревского княжества.

Весной 862 года Дорош умер (ходили слухи, что его отравили), и новым тадхундом избрали Семена, зарекомендовавшего себя бравым командиром, тонким стратегом и отличным организатором. Семен, прозванный Безбородым (ибо он не терпел никакой растительности на лице) реорганизовал банду, превратив её из сборища пьяных оборванцев в боеспособную армию. Многие его нововведения и сейчас в ходу у багунов – разведка, кавалерия, гвардия вожака, составленная из помещиков и зажиточных крестьян (гриди); строгая дисциплина, вводимая на период разбойничьих рейдов. К середине шестидесятых годов хунда Семена превратилась в могущественную силу, противостоять которой не мог ни доживающий свои последние дни Блажен, ни вустичский князь Кирьян, ни Борис. К слову, именно Семен первым потревожил покой марнийцев: его знаменитый поход на Диний – славный и богатый город – в 865 году, является беспрецедентным по своей дерзости и безумию (отряды Семена прошли по горам, там, где кроме диких горных племен, никто и не бывал и практически полностью разорил динийскую область!)

В этот знаменательный момент судьба свела Семена с Военегом. Сей юноша, если и переживал по поводу своей горестной судьбы, то очень недолго. Пользуясь своей привлекательной внешностью, он с легкостью охмурил одну немолодую вдову из Луха; поселился у неё и безбедно жил с ней целый год, пока она неожиданно не умерла, оставив всё своё состояние ему в наследство. Дети вдовы, давно уже точившие зуб на подлеца, несмотря на завещание покойной, немедля прогнали Военега. В который раз бывший князь принялся месить пыль дорог.

И на этот раз она завела его в стан Семена. Легендарный воиградский тадхунд благосклонно принял гостя (Семен вообще отличался веселым, доброжелательным нравом), выслушал его, посочувствовал и предложил остаться с ним. Военег впервые за много лет возликовал – ведь он столько слышал о нем! Его богатое воображение рисовало ему радужные картины, а честолюбие, не имевшее границ, наконец-то нашло себе выход.

Не буду утомлять вас подробным описанием приключений Семена и Военега (а это уже отдельная история – предмет пристального изучения множества ученых мужей), скажу лишь, что за эти тринадцать-четырнадцать лет Военег, благодаря поддержке Семена, подкупом, обманом, жестокостью и храбростью тоже возвысился и подчинил себе практически все разрозненные бандитские группировки, находившиеся в Южной Аларии и северном Дубиче, да и самом Междуречье.

Немного поясню, откуда же в тех краях взялось столько бандитов. После развала Империи центральная ее область – Междуречье – сильно пострадала от междоусобных войн мелких князьков и баронов, а также чумы и голода, разразившихся в период Безвластья. Обширнейшая и плодороднейшая территория, через которую проходило много торговых путей, практически обезлюдела, ибо в те времена бытовало мнение, что она проклята и пропиталась духом ненавистного Карла Кровавого.

Вот так там и обосновались искатели приключений, воры, убийцы, словом весь сброд. До Военега в Междуречье существовало огромное количество соперничающих друг с другом разбойничьих шаек, занимавшихся грабежом, набегами на соседние государства, работорговлей. Когда сильные мира сего – правители Вередора, Кририи, Снегии, Дубича и прочих близлежащих стран, спохватились, было уже поздно. Собственно, война с Хутором Абаряха – столицей этого, если можно так сказать, государства, – в их планы и не входила, прямо скажем – помешала бы, но это уже политика.

Итак, Военег, воистину великий человек, а по словам полубезумного философа Мирта Суннийского, "демонический ум", стал тем, кто он есть, однако Борис по-прежнему не желал о нем ничего слышать; вустичи и курчени пытались жить с ним в мире; а Мечеслав… но всему своё время.

Отряд князя въехал в замок, со свистом проскакав по каменному мосту; массивная решетка, нависшая над главным воротами, по-видимому, ни разу не опускалась, с тех пор как умер Вышеслав – до такой степени она заржавела. Точно такой же мост соединял крепость с южным, точнее юго-восточным берегом Белой – там было уже Воиградское княжество. Старый князь – патриот и вояка – до последних дней защищал рубеж, посмеиваясь над тщетными усилиями Военега вторгнуться в Воиград – другого пути в "сердце вересов" у главного злодея всех времен, как его окрестили Мехетийские старцы, попросту не существовало (через Дубич и Хордрево Военег идти не решался).

Около выездной башни красовался ряд копий с насаженными на них головами – вся семья Щеки Бражника и его приближенные – всего пятнадцать человек. Увидев это, князь приуныл.

– Сколько сил я отдал, чтобы покорить эту твердыню, – произнес он, ласково похлопывая разгоряченного коня по шее. – И вот я здесь, но совсем не рад.

Военег подъехал к обезображенным головам поближе, чтобы разглядеть их.

– Что скажешь, Семен?

– Выбросить эту падаль в реку, – ответил он, откашливаясь – в воздухе еще разносился дым от пожарища на месте бывшей деревни на берегу.

– Согласен, – кивнул Военег. – Эта мразь осквернила святое место. Эй! Уберите это, а то уже воняет. Семен, Рагуйло, может, поклонимся Вышеславу Ростиславовичу? Всё-таки, он остался непобежден, как ни крути.

– Да, – серьёзно сказал Рагуйло. – Великий был человек. Идем.

В крипте царила сырость, воздух был тяжел и холоден; с потолка капала вода; факелы тускло освещали покрытые бугрящимся мхом стены.

– Похоже, здесь все Ратмировичи, – сказал Военег, наклоняясь над надгробными плитами и читая надписи на них. – Вот Ярополк Ингваревич… Ярополк… так это же внук Ратмира! С ума сойти, вот это древность!

– Идите сюда! – крикнул Семен. – Кажись, я нашел…

Саркофаг Вышеслава – простой кирпичный гроб, накрытый крышкой, сбитой из теса и горбыля, – стоял на сырой земле, в самом дальнем углу, под сводчатой стеной. На крышке красовалась кривая надпись, нацарапанная ножом: "Вышес. Ростис."

– Вот скоты, – сказал Военег. – Вы только посмотрите!

Гроб, что называется, поехал – кое-где кладка разрушилась, обнажив зияющие дыры, сам саркофаг покосился набок. Крышка сгнила и почернела, а в луже, собравшейся вокруг гроба, валялись обломки кирпичей.

– Похороним его по-человечески. Рагуйло!

– Да, князь?

– Ты должен найти хорошего мастера. Чтобы он соорудил такой же мощный постамент, как и у всех; справил бы саркофаг из мрамора; на крышке должен быть лик старика. Перенесем туда останки Вышеслава – он это заслужил.

– Конечно, заслужил, – сказал Семен. – Только его здесь нет. Гляньте.

Семен откинул крышку в сторону и осветил могилу. Она была совершенно пуста.

Военег ужинал во дворце, в пиршественном чертоге, сидя в глубоком кресле с высокой спинкой во главе длинного стола, на котором свободно могло разместиться до ста, а то и более, человек. Чертог восхищал – высокий потолок, узкие витражные окна, на стенах красочные шпалеры со сценами из сказок и легенд; с одной стороны – позади Военега – огромный камин, в котором весело и доверительно потрескивали поленья; с другой – стена, заставленная пустыми бочонками из-под вина, причем на каждом имелось клеймо виноградника. Вышеслав слыл большим любителем хорошего вина и за свою жизнь попробовал множество разных сортов солнечного напитка – дешевое дубичское, пронтийское, экзотическое цахийское и, конечно же, великолепное марнийское, выращенное в высокогорных долинах Вечных гор.

Князь Военег, человек общительный, никогда не ел в одиночестве. И сейчас его трапезу – жареные лебеди, поросенок с пряностями и хреном, пироги, квас и вино – разделили с ним его ближайшие соратники: Рагуйло и его брат Аскольд – суровый, аскетичный и неподвижный, как скала; также Путята, мастер мечей – немолодой, круглолицый воин с брылями, как у бульдога; палач Асмунд – высокий мужчина – маленькие невзрачные глазки, тонкие усики. Был тут и Семен, в свои сорок пять лет выглядевший изумительно молодо, с вездесущим Туром под боком, и, кроме того, молодой богатырь по имени Варда, первым занявший крепость неделю назад. Варда, назначенный Военегом комендантом Паучьего Камня, сильно волновался, и вообще, несмотря на свою внушительную физическую силу и наличие острого ума, был крайне застенчив и косноязычен.

– И всё-таки, – произнес Военег, задумчиво отпив из кубка, – не нравится мне это. Куда могло подеваться тело?

– Да куда угодно, – предположил Путята. – Его могли съесть крысы…

– И даже костей не оставить? – возразил князь. – И ни клочка одежды? И бляху на ремне съели, и меч…

– А может быть, его просто выкинули в реку? – предположил Семен, зевнув. Он ничего не ел и не пил – желудок был переполнен, мучила икота, и сильно хотелось спать. Безбородый всегда плохо переносил пирушки, непременной составляющей любого багуна, предпочитая шумным попойкам травяной чай и работу на свежем воздухе: плотничество – его любимое занятие.

– Как так? – спросил Военег. – Зачем? Неужели такое возможно?

– А что? – сказал Рагуйло, подбоченившись и подкручивая ус. – Кто знает, что здесь творилось? Ведь это же был натуральный притон! Вот и нате – какая-нибудь пьяная сволочь, шутки ради, выбросила останки старика!

– Хм… ты думаешь? Хм… Варда!

– Да… князь. – Комендант вздрогнул и выронил из рук кусок лебединого крыла.

– Ну-ка расскажи нам, что ты здесь видел?

– Да… тут был бардак, э-э-э… всякий хлам – тряпьё, мешки… с морковью… э-э-э…

– Я спрашиваю про людей, дубина!

– Э-э-эмм… тот сброд, что здесь находился, э-э-э… ну, половину мы, э-э-э, того… половину, э-э-э…

– Если ты еще раз экнешь, – крикнул Военег, хлопнув кубком по столу и расплескав вино, – то я собственноручно тебя "того"!

– Извините. Я хотел сказать, что тут ошивались… сброд – беднота, вольные, шлюхи… Я распорядился убить всех подозрительных, остальных прогнал прочь. В замке осталась челядь – кухарки, конюхи, словом, необходимый люд. Очистили замок от мусора, Щеку казнили, но в крипту я… извините, не заглядывал. Как-то не подумал.

– Ясно.

– Послушай, князь! – сказал вдруг Тур, до этого молча поедавший свиную ногу. – А может он и не умер вовсе?

– Да-а, – устало проговорил Военег, подперев кулаком щёку. – Тур… бычья башка.

– Нет, я серьёзно! Я сам видел! Мне было лет пятнадцать… Так вот, мы, вроде как, собрались схоронить дядь Власа, Власия – он однажды умер. Ну, он умер. Сердце, значит, прихватило. Умер – прям-таки окоченел. Ни туды и ни сюды. Взяли мы его, в гроб уложили, уже и на скудельню отвезли… А он, гад, взял и… ну, ожил.

– Каков подлец! – сострил Рагуйло.

– Ожил? – спросил Военег. – Да ну тебя…

– Так бывает, – неожиданно вмешался Асмунд. – Бывает, князь. Летаргия – вот как это называется.

– Это что ж? – спросил Путята, вытаращив глаза. – Старик чтоль не умер? Он что, где-то ходит?

При мысли об этом, всем стало немного страшно.

– Ладно, хватит о нем, – раздраженно сказал Военег. – Варда завтра поспрашивает местных, что они знают.

– Так точно!

– Не ори. Так. Вообще-то, я по делу. Скажу сразу, а то вы мне уже порядком надоели. Едем в гости к Мечеславу. Именно в гости, на свадьбу. На Косом Поле мы должны встретиться… с Бориской. Да, да!

– Удивляешь, князь, – проговорил Рагуйло.

– Мир меняется, – глубокомысленно покачав головой, изрек Военег, потом, почему-то вздрогнул и крикнул: – Эй, слуги! Эй! Кто там?

Подбежала служанка.

– Собери-ка мне штоф винца, еще вот этот кусочек свининки, отрежь пирога немного, да… и, пожалуй… всё. Пойду, позабавлюсь.

– Поаккуратней там! – ухмыльнулся Семен.

– А мне можно? – спросил Тур.

– Иди, совокупляйся с кобылами, дружочек, – отрезал Военег, вставая.

– Ну, как знаешь, князь. Я просто о тебе забочусь. Врага надо прежде хорошенько ощупать, на предмет… чего-нибудь.

Все рассмеялись.

– Будет враг, ощупаешь, – сказал Военег, задумчиво глядя на то, как служанка готовит поднос со снедью. – А я к подруге. Бывайте, братцы. Только не напиваться! Прикажу выпороть, так и знайте.

С этими словами Военег поднялся, ущипнул, вздрогнувшую служанку за мягкое место и удалился.

Косые лучи заходящего солнца пронзили чертог насквозь, прогнав дрёму Семена; он с интересом наблюдал за игрой света – на спине Аскольда застыл узор витражей: фиолетовые, зеленые и красные кусочки стекла; в ярком мареве курилась пыль.

– Ох, не тот он, – тихо проговорил Асмунд. – Всё время думки какие-то у него…

– Ну-у, переживает, небось, – сказал Тур, шумно обсасывая кость. – Всё ж таки, вроде как, с братом встречается.

– Это понятно, – сказал Рагуйло. – Выпьем братцы, выпьем…

– Давай, Семен! – толкнул его Тур.

– Нет. Я лучше квасу.

– Рассказал бы кто чего, – предложил Аскольд. – А то скучно…

– А что рассказывать? – растерянно спросил Путята. Простак мужик, Семен давно к нему присматривался, и он ему нравился.

– Ты-то ничего не расскажешь, – усмехнулся Рагуйло. – Ты и двух слов связать не можешь.

– Ну, ты! Следи за словами!

– Ну-ка, хватит, Рагуйло! – отдернул его Аскольд. – Тут вам не Сосна! Вот Семен, насколько я знаю, знает много историй…

– Во-во! – встрепенулся Тур. – Батька! Давай-ка, позабавь товарищей!

Семен призадумался, почесал щёку, с неудовольствием отметив двухдневную щетину, и сказал:

– Ладно вам. Нашли рассказчика.

– Про воровское прошлое… – заикнулся Тур.

– В моем воровском прошлом были только черствые сухари, помойки, а потом – Порча. Чего тут интересного?

– Я знаю! Я! – сказал Варда, заметно осмелевший после ухода Военега.

– Говори, мальчишка, – велел Асмунд, кинув на коменданта острый, как нож, взгляд. Семен чуть не засмеялся – палач, видать, пытался смутить парня, скорей забавы ради, нежели по злобе. Только это зря – Варда никого не боялся, кроме князя. Неплохой малый, шустрый, рассудительный – Военег дураков не держит.

– Я не обратил внимания на всякую здешнюю болтовню, – деловито начал он. – Но болтали тут, что Вышеслав, мол, э-э-э, как это… как же мне… а-а! Ходит призраком! Несколько раз он появлялся, дайте припомнить… как там? Так, вид у него, ага! страшный, окровавленный, ну… и все такое.

– Из тебя рассказчик, как из сапога лошадь, – сказал Рагуйло, недовольно сморщившись. – Я уж приготовился всласть побояться, а ты! Тьфу! Больше не говори ничего.

Варда надулся и уставился в свою тарелку.

– А! – вздохнул Тур. – Выпьем, мать вашу так! Напиваться, вишь ли, нельзя. Выпорет он…

Нега стояла, прислонясь к стене, хрупкая, изящная, длинные прямые каштановые волосы водопадом легли на плечи; юное овальное личико, маленький рот, ямочка на подбородке и большие карие глаза – кроткие, печальные, загадочные.

Она не пошевелилась, когда в опочивальню зашла служанка, лишь настороженно проследила за женщиной, поставившей поднос с яствами на маленький столик с фигурными ножками. Шелковый тончайший балдахин над ложем, застеленным хрустящим атласом, всколыхнулся в ответ на осторожные движения горничной.

Потом раздались неторопливые шаги, скрип двери и девушка, наконец, увидела князя. Его хитрые, недобрые глаза затмили легкую улыбку. Он смерил её взглядом, таким обжигающим, что она, повинуясь инстинкту, закрылась руками, хотя была одета.

В руке Военег держал подсвечник с двумя зажженными свечами.

– Не бойся меня, – сказал он как можно ласковей. – Иди ко мне, дай мне руку.

Нега отрицательно покачала головой. Военег поставил подсвечник на стол и подошел к ней.

– Не надо, – прошептал он. – Чего ты боишься?

Нега сделала усилие и посмотрела на него. А он красив. Он великолепен. Но… у него злая душа. Девушка почувствовала это. И пусть, пусть она обманывается – за этим человеком тянется шлейф зловещих слухов, делавших его заложником предрассудков, – но она не могла заставить себя успокоиться. Военег, даже такой… молодой, роскошный, внушал ей страх и оттого был противен.

Князь прикоснулся к ней – ладонь холодная и влажная.

– Пойдём. Сядь сюда. – Он усадил её на край кровати, сел перед ней на корточки, обхватил её ноги руками, посмотрел в глаза…

– Я… не дамся, – прошептала Нега, зажмурив глаза и слушая, как сильно колотится сердце.

– Сколько тебе лет? – этот вопрос прозвучал так неожиданно, что она отшатнулась и спросила:

– Чего?

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, нет, пятнадцать.

– Четырнадцать… – повторил Военег. Нега заметила, что он на время углубился в свои мысли, и, казалось, совсем забыл о ней. Он встал, сложил руки на груди и уставился в одну точку. В этот момент девушка осторожно подумала, а не слишком ли она преувеличивает, видя в нем только плохое? Ведь что-то доброе должно в нем присутствовать? И сейчас в его взгляде читается тревога, беспокойство…

Военег перехватил её взгляд и улыбнулся.

– Прости, – сказал он. – Я, кажется, отвлёкся. Может, выпьем?

Нега опять отказалась, и тут же упрекнула себя за это.

– Экая ты… – Военег никак не мог подобрать слово. – Дикая! Ммм… нет. Подозрительная. Да!

Нега выдавила из себя слабую улыбку.

– Ну вот! Уже кое-что! – Князь налил вино в серебряный бокал и протянул ей. – Это рецина с Белого озера. Попробуй, тебе понравится.

Девушка пригубила напиток.

– Ну как? – спросил Военег, сев рядом с ней.

Когда он её обнял, все страхи вернулись. Девушка попыталась вырваться, но Военег сжимал её хоть и нежно, но твердо. Он шептал ей нежные слова, и его горячие уста прикасались к щеке, кружа голову, но Нега не сдавалась. Она уперлась локтем в его грудь и с отчаянием в голосе сказала:

– Я боюсь.

Князь отпустил девушку и увидел слезы, заблестевшие в её глазах. Взгляд его смягчился.

– Объясни, что пугает тебя? Моя дурная слава?

– Да, – еле слышно произнесла Нега, опустив глаза.

Военег сгорбился, словно ощутив огромную тяжесть.

– Я знаю! – резко заговорил князь, сжав кулаки. Вино, выпитое им сегодня, взбудоражило его и дало волю гневу. – Про меня говорят, что я убийца, мучитель… Черноярский душегуб. Так, да? Однако если я скажу, что меня там не было, ты ведь не поверишь? А поверишь ли ты, что Солоха был повешен по моему приказу в прошлом году? Это несправедливо. Несправедливо! Да что я, исповедаюсь тебе?..

Нега взяла его за руку, и князь с удивлением посмотрел на неё.

– Не надо, – произнесла она. – Не злись.

Военег почувствовал, что прикосновение этой необычной, в каком-то смысле, девушки дарит ему спокойствие. Он глубоко вздохнул и понял, что ему хорошо с ней. Очень хорошо. Эти ясные, глубокие глаза – за ними крылось нечто большее, чем он мог подумать. Хуторянка. В глуши, бывает, попадают настоящие самородки.

Военег внезапно проникся нежностью к ней. Он ни за что её не тронет. Не даст её в обиду. Не отпустит. "Вот напасть… я что, влюбился? О-о-о, старик, теряешь хватку. Тур будет ржать. А Лют, старая скотина, будет еще подковыривать меня".

– Я посижу с тобой? – робко спросил он, совсем как мальчишка. Собственно, он им и был – все его сумасбродства продиктованы скорей горячностью юноши, нежели рассудительностью опытного вождя. Военег нахмурился, подумав об этом – ведь он лукавил, да нет, обманывал Негу. Он обманывал и себя, так часто говоря всем, что этого не было, что почти поверил в собственную ложь. В то роковое весеннее утро князь был среди головорезов Солохи.

Наступила ночь. Семен сидел на окне и глядел на звезды. Он мечтал о тихом домике, где-нибудь в живописной березовой роще. Мечтал о жене и детях, чей сказочный образ он рисовал себе так часто. Прислушивался к знакомым звукам, доносившимся со двора – пьяная ругань, девичий визг, храп, стук подкованных сапог дозорных, чьи копья мелькают на крепостной стене, возня, шорохи – всё это наполняло его душу чувством потери.

Семен хотел свободы, он жаждал все бросить и убежать, но не решался. Здесь его друзья, здесь вся его жизнь. Но с другой стороны, к чему всё это? Ему не нужна власть, богатство, что-то еще. Уйти. А можно ли, вот так просто, взять и покинуть их, своих братьев? Сможет ли он это сделать?

Что толку себя мучить, все равно это всего лишь мечты, навеянные накопленной, за весь этот пустой день, усталостью, а также проклятый кисляк. Сколько раз себе говорил, что никогда не возьмёт эту дрянь в рот.

Семен засмеялся.

– Да разве они оставят меня в покое? Ну и ладно. Завтра будет хороший день.

С этими словами редко унывающий воиградский кун отправился спать.