Тысячеликий демон

Глава 1. Казнь

Его звали Ашант, что означает волк. Он был воином, из кочевого племени адрагов, единственных хозяев необъятных степей Нижнеземья. Ашант остановился у подножия пологого холма, и спрыгнул с крупного вороного коня с пышной растрепанной гривой. За холмом, в ста шагах, виднелась группа деревьев, кольцом окруживших неглубокий овраг.

Солнце только что зашло, окрасив горизонт в яркий янтарный цвет. В его пламенеющих лучах купались темные дымчатые облака. Дул легкий восточный ветер, волновавший высокую траву, широким ковром покрывавшую равнину. Ветер освежал, он принёс с собой крупицу прохлады с Холодного океана.

Позади целый день скачки – с раннего утра – но теперь цель близка. Он чувствовал, что она там, в овраге. Холм скроет коня от её глаз и высокая трава даст возможность подкрасться незамеченным.

– Останься здесь, мой друг, – хрипло прошептал Ашант, похлопав скакуна по шее. – Дальше я сам.

Воин забросил на плечо скатанный в бухту аркан. За спиной у него имелся лук в чехле, колчан на тридцать стрел, за поясом два кинжала. Пригнувшись, он пробежал несколько метров и замер. С одного дерева с шумом вспорхнула ввысь пустельга. Кочевник чуть улыбнулся, и продолжил свой путь. Чем ближе к оврагу, тем тише и незаметнее он подкрадывался. Только чуть слышное дёргание ковыля выдавало его присутствие. На полпути он остановился и прислушался. Ничего, лишь шелест листвы на деревьях и стрёкот кузнечиков. Ветер дул ему в спину, и он решил обойти овраг, чтобы постараться учуять запахи, скрытые в этой одинокой ложбине, а заодно – скрыть свои.

Обогнув овраг, Ашант снова залёг в траве, под одинокой тонкой осиной, и застыл. Спустя пять минут он уже знал, где она – любимая наложница кагана Хайсы, венежанка Млада, убежавшая прошлой ночью из их последнего становища на правом берегу реки Крин. Её лодку нашли наутро в зарослях осокоря, чуть ниже по течению. Девушка ушла далеко, но Ашант, пущенный по её следу, не торопился. Он не должен её спугнуть, иначе она убьет себя.

Сквозь пряный аромат полыни до воина донесся мельчайший, витающий в воздухе, словно призрак, запах беглянки: кисловатая, потная корка, покрывавшая её шею и спину. Значит она там, прячется, словно загнанный зверь. Вот донеслось её тяжелое дыхание, пересохшее горло больно стучит, из груди вырываются уже стихающие всхлипы отчаяния и страха.

Она там, и сейчас усталость возьмёт своё. Ещё немного, глаза смежит сон, и Млада беспокойно уснёт прямо на холодной земле, на жухлой прошлогодней листве, среди кривых корней, стелящихся по склону овражья.

Наконец Ашант встал и приготовив аркан, неслышно подкрался к спящей девушке. Посмотрел на нее. Конечно, нет слов, Млада прекрасна. Белая кожа поблескивала в темноте, будто полная луна, тёмно-русые кудри непослушно рассыпались по земле, словно ручейки, полные груди озорно выглядывали из-под просторной рубахи. Она спала, глубоко и спокойно дыша. Суровый житель степей мягко разглядывал её, и холод его глаз постепенно сменялся теплотой. Девушка действительно прекрасна, но она принадлежит Хайсе, и он вернёт её назад. О том, что будет дальше, Ашант старался не думать.

Воин наклонился к наложнице и быстро выдернул нож из-за её пояса. Млада проснулась, страх исказил её лицо и сковал тело. Почему-то она ожидала увидеть именно его, молодого, вечно хмурого, непривычно молчаливого адрагца. Прямоё тёмное обветренное лицо словно высечено из камня; узкие длинные чёрные усы; нос сломан и слегка повернут набок, губы неподвижны и твёрдо сжаты, а глаза…

Глаза задумчиво, бесстрастно смотрят на неё. Но в тоже время, его взор как будто устремлён куда-то вдаль. Млада так и лежала, не в силах пошевелится, и Ашант спокойно связал её руки.

– Убей меня, прошу, – закрыв глаза, попросила она. Слеза потекла по щеке. – Убей, прошу тебя, багатур.

– Вставай. Пошли. – Воин потянул её за собой.

Выбравшись из оврага, Ашант резко и высоко крикнул. На зов прискакал его конь. Громко всхрапнув, он радостно ткнулся в плечо хозяина.

– Я здесь, Эдаар. – Воин ласково потрепал коня по гриве.

Ночь незаметно накрыла степь своим темным покрывалом. Последние лучи солнца окончательно угасли, и на облачном небе появилась бледная луна.

– Мы переночуем здесь.

Ашант развёл три костра на расстоянии пяти-шести шагов друг от друга, и ещё один в центре треугольника, рядом с которым он и уселся вместе со своей пленницей. Другой конец аркана, которым кочевник связал руки девушке, он повязал вокруг своего пояса.

– Зачем всё это? – Млада нервно улыбнулась и кивнула в сторону костров. – Волков боишься?

Ашант молчал, глядя на огонь.

– Ну, скажи что-нибудь. Пожалуйста.

– Волков много в этих степях, – произнес, наконец, адрагец. – Осторожность не помешает.

– Летом волков не так много, – тихо возразила венежанка.

– Волков всегда много, – твёрдо ответил кочевник. – И волки всегда голодны. Сытых волков не бывает.

Он отломил кусок тонкой пшеничной лепёшки и протянул его девушке.

– Поешь.

– Зачем? – совсем неслышно спросила она. – Зачем мне есть? Разве не на смерть ты меня поведёшь? Не лучше поскорей умереть?

Млада сидела, сгорбившись, свесив голову и поджав под себя ноги. Её пышные волосы почти касались земли.

– Не говори глупостей. До твоей смерти ещё полтора-два дня. Проживи их достойно. – Ашант продолжал держать лепёшку. – Ешь. Умереть от голода я тебе не позволю.

Бывшая наложница подняла голову и посмотрела на воина. Потом выхватила лепешку и начала ее яростно жевать.

Костёр шуршал и потрескивал. В его свете лицо Ашанта приобрело пергаментно желтый оттенок. Он лениво отмахивался от мошкары, и всё так же задумчиво изучал девушку, торопливо поедавшую лепёшку, и бросавшую в ответ, на него косые взгляды.

– На что ты надеялась? – спросил её Ашант. – До Кривого Вала самое меньшее, семь дней пути по голой степи. Вряд ли бы ты выжила. И… мне кажется, твой отец… Он ведь подарил тебя Хайсе? И как бы он принял тебя?

– Почему это тебя интересует? – огрызнулась Млада. – Тебе не всё ли равно? Твой хозяин прикажет убить меня, дрогнет ли тогда рука твоя?

– Ты права. – Воин отвернулся. – Мне всё равно.

– Вот и заткнись! – Млада вскочила на ноги. Ашант нахмурился, но продолжал неподвижно сидеть, устремив взгляд в темноту. – Я не боюсь тебя, багатур! Почему ты отворачиваешься? Злишься? А может тебе стыдно? Вы – ваш народ – вообще знаете, что это такое? Хочешь узнать, на что я надеялась? Так? И я скажу – я надеялась на смерть! Да! Лучше смерть в степи, лучше пусть загрызут меня волки, это много лучше, чем жить среди вашего поганого племени! Да издохните вы все!!!

Ашант исподлобья взглянул на девушку и дёрнул веревку, отчего она упала на колени.

– Не надо, – сказал он. – Я не причинял тебе зла.

Ветер незаметно стих и равнина вдруг ожила. Сам воздух, казалось, зазвенел, как колокольчик. Пение сверчков, крики ночных птиц, шорох травы, далёкий-далёкий волчий вой, – все звуки слились в один неповторимый, вибрирующий шум ночной степи.

Они оба долго молчали. Ашант подбрасывал хворост в огонь, Млада лежала на боку, положив голову на седло и смотрела на него.

– Прости меня, – неожиданно сказала она. – Я… я не хотела.

Девушка снова села и, нервно теребя свои потёртые кожаные штаны, проговорила:

– Наверное, ты хороший человек. – Она глубоко вздохнула, как бы собираясь с силами. – Выслушай меня, багатур. Я не могу держать в себе всё это.

– Говори, – сухо бросил воин.

– Спасибо. – По щекам наложницы потекли слёзы. – Сейчас, я не буду плакать. – Но непослушные слёзы всё равно душили девушку. – Всё. Я буду говорить. Да, мой отец Вятко, князь Волчьего Стана, отдал меня в рабство твоему господину, Хайсе, в обмен на обещание мира. Прошёл год с тех пор, и я… не знаю, как к этому относиться. Я как-то услышала, что он сильно болен. Он умирает. И мне его жалко. Жалко. – Повторила она это слово с тенью недоверия. – А ведь, сколько проклятий вырвалось из моих уст. Я так ненавидела его, а теперь вот… жалею.

– Глупо жалеть человека, предавшего тебя, – заметил Ашант.

– По-вашему, это так, – проговорила Млада, чувствуя, как злость снова закипает в ее душе. – По-вашему, и женщина ничего не стоит. Женщину можно насиловать, убивать, особенно если она из севера, из нашего народа. Меня втаптывали в грязь все, кому ни лень; всё это время на меня плевали все, от нукера до раба. И я скажу тебе! – Млада выпрямилась и глаза её гневно сверкнули. – Твой Хайса ни разу не был мужчиной! В прямом смысле этого слова!

Ашант удивлённо вскинул бровь, но промолчал.

– На моей родине женщин уважают, – продолжала она. – Мы даём новую жизнь. Старики говорят, что мы, венежане, все являемся детьми Высеня, а значит, все мы равны. Но вы не такие, и богов у вас нет. Женщина для вас утроба, где лежит тело будущего убийцы, пьяницы и насильника. Хайса не был мужчиной никогда, он только пил вино и арак и смотрел на то, как этот проклятый Буреб меня насиловал. Каждую ночь. Каждую ночь! Не веришь? Тебе показать синяки у меня между ног?

Воин был невозмутим.

– Ты не хочешь слушать об этом? Но ваше племя такое. Вы все такие – закрыть глаза и всё. Я сама сколько раз видела, как какого-нибудь славного в прошлом воина убивали, если он оказывался обузой для вас. Помнишь Беара? Этой весной, в дни половодья, он сломал ногу на охоте, и той же ночью беднягу отвезли в поле, на телеге, и выбросили там, как собаку, на растерзание волкам. Разве так поступили бы мы, венеги, с таким багатуром, каким был Беар? Сколько лет он служил Хайсе? Сколько врагов он убил?

Слова пленницы больно ранили Ашанта, но он не выдавал своих чувств. Его лицо было непроницаемо.

– Я знаю, тебе не нравятся мои слова, – безжалостно продолжала Млада. – Но перед смертью я всё скажу. Скажу Хайсе. И тебе скажу! Тебя ждёт такой же конец. Помни об этом, багатур.

Беглянка иссякла и испугано вжав голову в плечи, взглянула на Ашанта. Их глаза на миг встретились… и торопливо разошлись.

Воин лег на спину и долго смотрел на небо. Он знал, она тоже не спит.

Ашант вспоминал ту ночь, когда он проснулся от странного чувства. Чувства, приходившего в последние годы всё чаще, но не ставшего от этого привычным.

Он крепко спал в своей юрте, на войлочном матраце, когда внезапно почувствовал, как его кто-то душит. Воин тяжело разлепил веки, и мучительно вглядываясь в душный, непроглядный полумрак, понял, что в доме никого нет. Но он задыхался, и панический страх обуял его. Ашант пытался подняться, но как будто сотни невидимых нитей окутали его тело. Сквозь нарастающий ужас он старался пошевелиться, сорвать оковы наваждения. Крупные капли пота щекотали лицо, руки тряслись…

Он спит или нет? Это сон или нет?!

Неожиданно что-то обожгло его шею. Что-то мертвенно холодное, проникшее глубоко внутрь. Он ощутил во рту солоноватый вкус крови. В жарком воздухе разлился терпкий, дурманящий запах арака. Но страх уже прошел, уступив место бурлящей, слепой ярости. Ненависть, безумная ненависть буквально выворачивала его наизнанку. Он метался на своём матраце, словно в бреду.

И вдруг всё закончилось, наваждение улетело, словно перекати-поле, оставив после себя легкий тревожный след.

Он понял что произошло. Немногие в становище так жестоки, причем даже в момент своей смерти.

Воин быстро вышел из юрты. Степь обдала его ночной прохладой. Где-то заблеяла овца. Старая Умай ругается, её скрипучий голос тихо дребезжит, точно разбитая телега. Жужжат комары. Воин сел на скамью, смахнул пот с лица шершавой ладонью. Он сидел там, на скамье, рядом со своей приземистой юртой ещё долго, вслушиваясь в спящую жизнь становища, вдыхая запахи ночи, и стараясь ни о чём не думать.

Рассвет едва-едва успел рассеять тьму ночи первыми робкими лучами, когда Ашант отправился в путь.

День выдался жаркий. В хрустально чистом лазоревом небе ослепительно ярко светило большое летнее солнце. В воздухе дымкой парил белый пух ковыля. Но вскоре в его бескрайнем море появились первые островки цветущего шалфея. Шалфея становилось всё больше и больше и к вечеру темно-лиловые пятна слились в единое целое.

Они шли целый день, с редкими короткими перерывами. В них Ашант неизменно делил с Младой лепешку и воду. Солнце нещадно жгло девушке голову. Связанная, она обреченно брела вслед за неторопливой поступью Эдаара, на котором воин восседал прямо, как скала, иногда бросая на девушку косые взгляды.

К вечеру, вконец измученная, Млада еле передвигала ногами. Голова кружилась, глаза, засорённые пылью, цветочной пыльцой и мошкарой, постоянно слезились. Взмокшая рубаха противно липла к спине; запястья, стиснутые грубой верёвкой, жутко саднили; истертые подкладки в сапогах обнажили мелкие гвозди, исцарапавшие пятки в кровь. Стараясь не наступать на больные места, Млада шла на носках, всё чаще и чаще спотыкаясь.

Она держалась из последних сил. Она не хотела жаловаться. Приятный аромат шалфея, в конце концов, опротивел ей до тошноты. В последний момент, когда солнце почти закатилось, девушка, бессознательно и полубезумно шептавшая что-то, упала, не в силах больше подняться.

Ашант решил остановиться на ночлег в узкой балке, по дну которого протекал наполовину заросший рогозой ручей. Млада совсем чуть-чуть не дошла до ручья, её донес на руках сам Ашант.

Всё ее тело, особенно ноги, болело и ломило. Сквозь сон она смутно видела, как воин снял ей сапоги, и приложил к израненным ступням какие-то травы. Он напоил её холодной водой из ручья. Она видела отблеск костра, а за ним он… А потом черноволосый, неподвижный, как камень, кочевник исчез и… Её братья и сестра, смеясь, смотрели на неё…

Я дома…

Конечно же, я ведь дома! Как хорошо дома! Пахнет просмолённой избой, свежескошенным сеном, густой туман окутал град, холодная роса промочила ноги, но она бежит по тропинке, вниз, к прохладной реке, посмотреть на зародившееся в темном массиве их древнего леса свежее, веселое утро…

Млада проснулась ранним утром от холода, идущего из земли. Она совсем не могла пошевелить окоченевшим телом. Любое движение отзывалось резкой болью.

Ашант жарил на костре перепела. И едва увидев его, девушка вновь заплакала. Щемящее, стискивающее сердце чувство тоски овладело ей. Она больше не могла сдерживаться ни минуты, вся её выдержка, смелость, решительность покинули её. Девушка долго рыдала, уткнувшись лицом в траву.

Наконец, пришло время и они, подкрепившись дичью, отправились в путь. Ашант вставил в сапоги девушке стельки, вырезанные из куска войлочного потника его коня.

– Нам осталось полдня пути, – сказал он. – Крепись.

Млада больше не проронила ни слова.

Проходя бесконечный поток разнотравья, когда солнце ещё не дошло до зенита, они остановились. В небе раздался громкий, глухой, рокочущий звук, будто бы вырвавшийся из гигантской трубы.

– Что это? – поглядев на небо, сказал Ашант. – Никогда не слышал ничего подобного.

Звук больше не повторился и воин, тревожно, внимательно озираясь, двинулся дальше.

Степь сменилась покатой долиной, внизу, за редкими деревьями, блестя на солнце, нес свои тёмные воды широкий Крин.

Весь день Ашант беспокойно поглядывал на Младу. Девушка сегодня шла гораздо уверенней, чем вчера. Но на душе у него было скверно. Всё время, что воин провёл со своей пленницей, он боролся с чувствами вины, жалости и ещё чего-то… Он раздраженно качал головой, пытался отвлечься, но эта глухая смута упорно сидела в его сердце. Они ехали, ехали, останавливались отдохнуть, и так целый день. Час за часом Ашант отводил глаза, боясь на неё посмотреть. Потом он, усыпленный жарким днем, накопленной усталостью, забылся в ворохе своих воспоминаний. Когда, вчера вечером, Млада упала обессиленная, Ашант сильно испугался за нее.

Спустившись к реке, воин увидел приближавшегося к ним всадника. Это был Берюк, старый нукер из дружины кагана Хайсы, одетый, несмотря на зной, по-боевому: в кольчугу, шлем с бармицей, за спину переброшен щит, в руках длинное копьё, на поясе висит длинный палаш.

– Ты не меня ждёшь, Берюк-гай? – спросил его Ашант.

Берюк узколиц, сильно морщинист, с землистым цветом лица и нездорово красными глазами.

– Да, давно тебя жду. – Нукер хищно взглянул на Младу, обнажив редкие почерневшие зубы.

– Что-нибудь случилось?

– Нее, ничего. Ничего, Хайсе только нездоровится.

Млада была бледна и сильно дрожала. Берюк наклонился к ней и легонько ткнул ее в грудь копьём.

– Сегодня ты умрёшь, дочь шакала. Слышишь меня?

– Оставь её, – холодно сказал Ашант. – Едем к переправе.

Они спустились по пыльной тропинке к илистому, утоптанному причалу, скрытому в зарослях тальника. Там сидело четверо круглолицых, скуластых парня, игравших в камни и при этом громко кричавших. За ними, у берега, плескался широкий понтон из грубо подогнанных друг к другу дубовых брёвен. Увидев, кто к ним прибыл, парни испуганно вскочили.

– Что встали, скоты? – рявкнул Берюк. – Вот ты, да-да, ты, подойди ко мне, – обратился он к одному толстому молодцу с глуповатым выражением лица. – Подойди, подойди, сын шакала.

Берюк достал кнут и хлестнул парня прямо по лицу.

– Переправьте нас на тот берег! – Ещё один удар. – Переправьте, живее, псы!

Старый адрагец скакал среди суетившихся ребят, визгливо орал и продолжал их избивать. Ашант равнодушно смотрел на них, жуя соломинку.

На том берегу они почти сразу же наткнулись на три изувеченных трупа. Трупы валялись вповалку, друг на друге, облепленные мухами и слепнями; один из мертвецов широко смотрел в ясное небо остекленевшими глазами, безумно оскалив рот, словно хищный зверь.

– Хорошо позабавились мы вчера, – указав на мертвецов, ухмыльнулся Берюк.

– Кто это был? – спросил Ашант.

– Рабы Мергена.

– Мерген здесь? Что он здесь делает?

– Сам Хайса его призвал, – все так же самодовольно улыбаясь, ответил Берюк. – Вчера, когда солнце только коснулось северной стороны, Мерген прискакал с тысячей воинов. Все хотят войны, – многозначительно добавил он.

– За что их убили? – спросил Ашант.

– Ни за что. Мерген отдал нам этих собак, просто так, чтобы, хе-хе, позабавиться.

Ашант искоса взглянул на пленницу – взгляд устремлён вниз, посиневшие губы что-то шепчут и шепчут. И снова на него нахлынула волна жалости к ней, и… – он боялся сказать себе это слово, но всё же, – жалости и… нежности, будь она проклята!

"Да что со мной творится? – думал он. – Что это я? Почему так? Поскорей бы дойти и отдать её, ведьму…"

Выйдя на равнину, всадники увидели огромный табун лошадей, поднимавший тучи пыли, среди них пастуха в широкополой остроконечной шапке и с длиннющей палкой в руках; по периметру стада с лаем носились лохматые собаки. Издалека, на горизонте, показалась орда – крупное селение, в центре которого высился шатер кагана, с развевающимся черно-красным бунчуком на шесте в шесть локтей длиной.

Вдоль пыльной, наезженной дороги валялись разбитые телеги, куски решеток от юрт, треснутые казаны, истлевший войлок, кости домашних животных и другой мусор, которого становилось всё больше по мере приближения к становищу.

Орда, встретившая их вонью и разноголосым блеянием овец, начиналась с обширных загонов для скота, за ними стояли наскоро поставленные, грязные палатки с плоской крышей – жилища самых бедных адрагов. Они – усталые, с сальной кожей, блестевшей на солнце – равнодушно провожали глазами кортеж, перед которым с шумом и гиканьем пробегали пузатые полуголые кривоногие дети, белые от покрывавшей их мелкой воздушной пыли.

Чем дальше, тем богаче становились дома кочевников. Убогие палатки сменили широкие майханы из смазанного жиром войлока. Майханы украшали козлиные рога с развешенными на них кусками сушеного мяса и предметами домашней утвари. Вокруг главного шатра, стоявшего в центре большой площади, расположились выбеленные извёсткой, украшенные орнаментом юрты самых влиятельных родов орды. Около каждой такой юрты в беспорядке рассеялись маленькие приземистые постройки для скота, лошадей и рабов.

В центре царило оживление; множество людей, верхом на конях, проносилось мимо. Все местные жители, женщины и дети в том числе, едва завидев Младу, разражались проклятиями, кидали в неё камни и плевались. Девушка прикрывалась связанными руками и пыталась спрятаться за крупом Эдаара, Берюк же, злобно улыбаясь, копьем отгонял её назад, шепча при этом свою излюбленную фразу про дочь шакала.

Наконец процессия пришла на главную площадь становища, заполненную воинами. Рядом с цветастым шатром кагана стоял навес на крепких осиновых кольях, под которым находился длинный стол. За столом, на лавках, важно восседали местные богачи – дарханы, а также нукеры – самые искусные воины. Во главе стола, в глубоком кресле, накрытом шкурами, восседал тучный сонный мужчина, с седой покладистой бородой и большой лысиной на макушке, одетый в синий халат с каймой из белого шелка и пятнами жира на груди.

Ашант спрыгнул с коня, схватил Младу за локоть, подошел к вождю, низко поклонился, и тихо сказал:

– Твоя наложница, великий!

Хайса вяло водил мутными глазами по окружающим, тяжело дышал, словно его тошнило, и молчал. Справа от него сидел молодой статный человек с чёрными, заплетёнными в косу волосами и с холодным блеском в глазах.

– Отец, – начал он.

– Помолчи, Барх. – У Хайсы был грубый, булькающий голос. – Я ещё не сошел с ума, на что ты давно надеешься. Налей мне вина, Соян, того, цахийского.

Слуга послушно налил ему вина в пузатую глиняную чашу. Барх, досадно сжав губы, опустил глаза. Хайса шумно выпил, пролив несколько капель на бороду, швырнул чашу на стол, болезненно вздохнул и схватился за бок. Гости безмолвно наблюдали за каганом, никто не ел и не пил.

– Спасибо тебе, Ашант-гай, – немного отдышавшись, с усилием выговорил он. – Я знал, ты её приведёшь. Вот тварь.

Хайса приподнялся, схватил попавшую под руку тарелку с козьим сыром, намереваясь кинуть её в девушку, но острая боль пронзила его, и он бессильно упал назад в кресло. Тарелка выскользнула из руки и упала на стол.

– Отец, не стоит. – Барх обеспокоенно притронулся к плечу отца.

– Убери руку, – сказал Хайса. – Что ты, как женщина, трогаешь меня? Вот видите, с кем я остался? – Тут он обратил внимание на Младу. – Посмотри на меня, грязная сука. Ты лишила меня моего мальчика, забрала у меня моего сына, мою гордость, мою родную кровь зарезала! Ножом в горло. Ножом в горло, сука! А ведь ему исполнилось всего четырнадцать лет. Четырнадцать! Буребай! Буребай… Выпейте за него, верные слуги.

В ответ раздался нестройный гул голосов, гости подняли кубки и выпили.

– Ашант.

– Да, мой господин.

– Веди ее. Покончим с этим.

Опять Ашант вел свою пленницу. Вел на запад, туда, куда заходит солнце. Он медленно ехал сквозь толпу возбуждённых ордынцев и руки его незаметно начинали дрожать.

"Опять, – испуганно подумал он. – Опять это проклятое наваждение. Что за злой дух меня мучает? Как мне избавиться от него?"

Ашант занервничал, но старался не показывать это: глубоко и ровно дышал и не смотрел по сторонам. Млада была сзади, совсем рядом, он чувствовал её сильнейший страх, чувствовал так, как будто сам шел на казнь. Лоб покрылся испариной, сердце бешено стучало, но он изо всех сил старался не выдать себя. Тело Млады сотрясалось, как будто билось в судорогах; ноги мучительно подкашивались, глаза, полные слёз, ничего не видели, кроме грязно-желтых, серых пятен; в голове бушевал низкий гул голосов, выкрикивающих проклятия. Низ живота резко стянуло сильной болью, и она обмочилась. Кто-то подбежал к ней и ударил палкой по спине. От неожиданности Млада упала на землю, прямо под копыта Эдаара. Конь резко остановился, заржал и повернул к ней голову.

– Вставай, шлюха! – ещё чья-то палка нестерпимо больно врезалась её в бок.

– Сука проклятая!

– Пусть загрызут тебя демоны, нечисть!

Ашант всё чувствовал с устрашающей ясностью. Ему казалось, что окружающие их люди уже всё поняли. Они будто смотрят ему в глаза и показывают на него пальцами. "Вставай же, прошу! – мысленно взмолился он. – Вставай! Умри достойно, умри же поскорей, избавь меня от всего этого, несчастная!"

Ашант потянул за верёвку. Млада поднялась и прижимаясь к коню, послушно пошла на то место, где должна была свершиться казнь.

За ордой, на обширном, утоптанном пустыре имелось небольшое углубление в земле, около четырёх шагов в диаметре, посередине которого стоял столб с ободранной корой. Столб был покрыт тёмными пятнами, дно выемки усеяно мелкими камнями и от всего этого места жутко несло тухлой псиной. Рядом стояло несколько всадников, среди которых выделялся богато и аккуратно одетый рыжеволосый мужчина лет сорока пяти, с иронично прищуренными, но очень проницательными глазами.

Ашант остановился и бросил свой конец аркана на землю. Он не сразу понял, что Млада смотрит на него. Она, вывалянная в пыли и навозе, с копной свалявшихся, дико торчавших в разные стороны волос, в разорванной рубахе, все равно так же красива, как и всегда. Как в те первые дни, когда он увидел её: та же бледная, шелковистая кожа, чистое, одухотворённое лицо; она смотрит на него, её губы что-то ласково шепчут…

– Прощай… – Ашант точно проснулся, и слова девушки обдали его, как утренний ветерок.

Один из толпы, хромой парень, разрезал на ней рубаху. Млада инстинктивно закрылась связанными руками, но тут верёвка натянулась, повалив её в пыль. Несколько человек, толкаясь и возбуждённо крича, потащили жертву по земле. Рыжеволосый смеялся, разговаривая со своими спутниками.

Поучаствовать в казни собралась вся орда. Настоящий рёв разносился далеко по степи. Младу привязали к столбу за шею, в двух-трех локтях от земли, со свободным концом верёвки в три локтя, руки связали за спиной. Она стояла на коленях, оскалив зубы, и дико орала, будто раненый волк.

Секунда, вторая…

С севера медленно надвигались тучи.

Третья…

Повеяло едва ощутимой свежестью.

Четвертая…

Млада откинулась, прижимаясь спиной к столбу, посмотрела на небо…

Град камней, больших и маленьких, обрушился на неё. Ордынцы швыряли в девушку всё, что попадалось под руку. Млада как дикая кошка, безумно металась по кругу, крупные капли крови шлепались на сухую землю, поднимая облачко пыли…

И тут, сквозь рёв обезумевшей толпы, воин услышал нечеловечески искаженный, судорожный, рваный крик:

– Мерген! Мергееен!!! Твой брат умрёт! Умрёт! Я заберу его! Я приду за ним, Мерген!

Рыжеволосый чуть вздрогнул, взглянул на неё и отвернулся. Всадники развернулись и ускакали.

Млада, окровавленная, с выломанными зубами, клочьями свисавшими губами, ещё мгновение, стоя на коленях, кажется, смотрела куда-то вверх, разбитыми в кашу глазами. Наконец, сбитая очередным булыжником, угодившим ей прямо в висок, рухнула на залитое её кровью дно позорной ямы и затихла.

Ашанта уже не было там. Ссутулившись, он уныло брел вдоль круглых юрт, переступая через канавы с нечистотами и через кучи лошадиного дерьма, мимо деревянных рам, с подвешенными на них кожаными мехами с кумысом. Он словно пребывал в трансе, ничего не видя перед собой; его шатало, кожа на лице горела, будто опалённая огнем.

А потом он остановился. Пелена сошла с глаз, он увидел потемневшее от пепельно-синих туч небо, и облегченно вздохнул.

"Умерла…"

Млада так и лежала на том опустевшем пустыре, засыпанная камнями, обхватив посиневшими переломанными руками забрызганный кровью столб. Три пацана, в войлочных халатах с широким запахом, смеясь и корча друг другу рожи, кидали в её мёртвое тело камушки. Какая-то женщина зычно окликнула их, и они тотчас убежали, сталкиваясь плечами.

Спускались сумерки. Начал моросить дождь. Дождь падал на неё, стекая по спине грязными ручейками, размывая бурые пятна на песке. Дождь лил всё крупней, заполнял яму чёрной жижей, скрывая под ней венежанку Младу.