Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 9

В чайхане у базара было немноголюдно.

Большого, широкого зала, как в заведении, принадлежавшем нашему «другу» Джамилю, тут не было. В узковатом, глиняном зданьице, плотно прильнувшем к соседнему дому, по всей видимости, располагалась одна только кухня. Гости сидели на улице, под широким навесом из камыша.

Здесь не было табуретов — лишь низенькие деревянные столики, покрытые пёстрыми скатертями. Посетителям же предлагалось разместиться на устланном коврами земляном полу. Сидели, как правило, на топчанах или подушках.

Когда мы вчетвером зашли под навес, заметили лишь стариков, сидевших в дальнем углу, у низенького заборчика из тонкой жерди, отделявшего «мансарду» чайханы от базарной улицы.

Стариков было трое. Казалось, они полусонно сидят в кучке, раскуривая красивый кальян красного стекла.

— Сядем здесь, — сказал Муха, указывая на столик.

При этом он хмуро зыркнул на Бледнова.

Когда мы разместились, к нам тут же прибежал высокий и худой, как вешалка, хозяин. У него было такое чёрное лицо, что он походил на негра.

Муха бросил ему что-то на дари. Тот кивнул и засеменил своей мелкой, не очень свойственной длинноногому человеку походкой на кухню.

Когда после прихода Бледнова я очень кратко и тихо рассказал о том, в какой ситуации оказался лейтенант, командир нахмурился. Когда поведал об Анахите и её вынужденной работе с врагом — пришёл в бешенство.

Нет, Муха не стал обличать окончательно поникшего Бледнова. Но взгляд и тон, которыми старлей принялся одаривать замполита, стали жёсткими и сухими. Недоброжелательными.

Волков же отреагировал ровно так, как от него можно было ожидать: он удивился и растерялся. Стал задавать Мухе и мне странные, смущённые вопросы. Делал это не к месту и невпопад, явно стесняясь лейтенанта Бледнова. Снова проявляя своё чинопочитание, Волков совершенно не понимал, как относиться к замполиту в подобной ситуации. С одной стороны, он пытался сгладить углы, а с другой — делать это так, чтобы Муха не подумал, будто замкомвзвода проявляет к Бледнову откровенное сочувствие.

Некоторое время мы молчали. Ждали, когда худой, как палка, хозяин принесёт нам чай и лепёшки с маслом.

Когда он принес заказ и ушел, Муха покосился на стариков и тихо начал:

— Значит, товарищ лейтенант, это по вашей вине мы попали в засаду в кяризах, так?

— Товарищ старший лейтенант, — начал я. — Мы здесь не для того, чтобы искать правых и виноватых. Сейчас у нас другая задача.

Бледнов, не зная, что ему отвечать Мухе, спрятал взгляд. Уставился в свою пиалу с чаем.

Волков молчал, будто бы побаиваясь смотреть на Бледнова.

— Ты защищаешь этого человека? — сказал Муха мрачно. — Защищаешь того, кто по своей преступной халатности сливал врагу важные сведения?

Муха говорил тихо, вполголоса, но его тон был прямо-таки наполнен нескрываемым отвращением и злостью к Бледнову. И замполит чувствовал настроение старлея не хуже меня.

Я подался к Мухе.

— Держите себя в руках. Всё, что мы можем сейчас, — воспользоваться ситуацией. Этого я и хочу. Или вы действительно собираетесь уйти из Айваджа ни с чем?

— Мы уже всё провалили, Селихов… Уже всё пошло не по плану. Причём с самого начала. И во многом, — Муха кивнул на Бледнова, — во многом по его вине. Я…

— Вы меня сдадите? — тихо перебил Бледнов Муху.

От слов лейтенанта Волков поперхнулся чаем, раскашлялся, пытаясь найти, куда поставить пиалу.

Я молча постучал ему по спине, и тот, отрицательно замотав головой, согнулся, прикрывая рот.

— О-о-о-ой… — прохрипел Волков, прокашлявшись.

Муха с Бледновым в это время неотрывно смотрели друг другу в глаза.

— Конечно, сдадите… — опустил взгляд Бледнов. — Вы должны доложить.

— Никто не будет докладывать о вас, — сказал я. — Пока у нас есть шанс воспользоваться положением, мы должны им воспользоваться.

— Душманы залягут после этой заварушки, — мрачно сказал Муха. — Возможно, их уже и нет в кишлаке.

— Большинство из тех, кто пытался устроить взрыв, — местные, — возразил я. — Они скрываются от нас. И их нужно раскрыть. Товарищ лейтенант и Анахита нам в этом помогут.

— Селихов, ты слышишь, о чём я говорю? — спросил Муха. — Духи залегли. Их, скорее всего, нет в кишлаке.

— Вот мы и проверим это, — покачал я головой.

— Как? Как проверим? — выдохнул Муха зло.

— Вкинем такую информацию, на которую они должны будут отреагировать прямо сейчас. Немедленно. И посмотрим, что из этого получится, — сказал я.

— Ничего не выйдет, — отрезал Муха. — Ничего не выйдет, Селихов…

Старлей обречённо покачал головой и продолжил:

— Мы уже достаточно «поработали» с этим… — Он уставился на Бледнова. — С этим предателем. Сами того не зная, поработали. В новую авантюру я влезать не буду.

— Я не знал, что она общается с духами, — возразил Бледнов, и тон его стал жёстче. — Не знал, понимаете? А Анахита… Она лишь жертва обстоятельств и…

— Из-за тебя ранили одного моего бойца. Двое же чуть не погибли, — накинулся на Бледнова Муха. — Из-за тебя Бычка теперь ходит как неприкаянный, потому что случайно застрелил ребенка! А если бы ты не жалился своей жене по любому поводу, ничего этого не случилось бы…

Лицо замполита стало бледным. Почти белым. Он уставился на Муху широко открытыми глазами.

Муха в ответ наградил его злым взглядом:

— Ты тряпка, Бледнов. Тряпка, из-за которой вся операция пошла псу…

— Товарищ старший лейтенант, — перебил я Муху. — Отойдём на минутку.

Старлей уставился на меня как на врага народа. Но я выдержал его взгляд.

— Нам с вами надо отойти, — надавил я.

Муха, не говоря ни слова, встал из-за стола. Задел его коленкой, отчего звякнули пиалы. Из той, из которой пил Бледнов, разлился чай. Замполит даже не пошевелился. Он просто смотрел на то, как горячий напиток впитывается в скатерть.

— Ой! Давайте я помогу! — кинулся к нему Волков и приподнял пиалу. — Сейчас…

Мы с Мухой вышли на жару шумной базарной улицы. Ветер, гулявший в узкой улочке, с обеих сторон заставленной торговыми лавками, донёс до нас терпкие запахи специй, сушёных трав и топлёного жира.

Я повёл Муху в тень от ближайшего домишки. Старлей прильнул спиной к саманной, оштукатуренной глиной и выбеленной стене. Казалось, ему было глубоко плевать — вымажет он форму или нет.

Муха нервно закурил. Когда спрятал зажигалку, сказал:

— Если ты думаешь, что сможешь меня переубедить, Селихов, то ошибаешься. Мне плевать на то, что будет с этой размазней Бледновым. Плевать, слышишь? Плевать на всё. Мы просто соберём манатки и вернёмся в Хазар-Калу. Всё.

— Если тебе некуда выплеснуть злость, то можешь отыграться на мне, — сказал я холодно. — Но вмешивать свои переживания в службу я тебе не позволю.

Муха, сунувший сигарету в губы, ошарашенно уставился на меня.

— Если тебе так хочется, можешь злиться на себя сколько влезет, — продолжил я. — Но задание надо выполнять. И это задание — разузнать что-то о Муаллим-и-Дине. Понял?

— Селихов… Я твой командир… — разозлился Муха. — И…

— Ты не можешь командовать, — возразил я.

В глазах Мухи блеснул страх. Он замялся.

— По крайней мере сейчас, — выдохнул я. — Я знаю, ты разбит тем, что не выдержал. Что сломался в самый неподходящий момент.

Муха медленно опустил взгляд.

— Всякий может сломаться. Все мы люди, — продолжил я.

Я медленно подошёл к стене, как и Муха, невзирая на побелку, прислонился к тёплому саману плечом к плечу с ним.

— Любые ранения — и физические, и душевные, — лечит время. И твоё тоже вылечит. Но знаешь что? Тогда, на Шамабаде, когда мы, тридцать два человека личного состава, противостояли трёхкратно превышающим нас силам противника, люди тоже боялись. Люди получали ранения… И гибли.

Замолчав, я хмыкнул. Устремил взгляд к небу.

— Есть у меня один товарищ, — продолжил я. — Гена Малюга. Простой, деревенский парень. Но боец что надо. Так он в ту ночь попал в рукопашную. Голыми руками душмана придушил.

Муха молчал. Казалось, он наблюдает за тем, как медленно догорает в его пальцах недокуренная сигарета.

— А ведь он до того дня ни разу в жизни врага в рукопашной, вот так, чтоб лицом к лицу, не убивал, — продолжил я. — Ни разу. А тут надо было. И свой долг он выполнил. Остаток ночи Малюга дрался с духами, как все остальные. А глаза у него были такие, будто бы он приведение увидел.

Я вздохнул, поправил панаму.

— Малюга потом очень долго плохо спал. Стонал во сне. Просыпался среди ночи. Зато в ночные дозоры когда ходил, всегда был бодрый. Никакого сна в глазах. Будто бы и не надо было ему спать. Малюга говорил — боюсь засыпать. Говорил, что ему во сне каждый раз рожа этого душмана видится. Только не Малюга его душит, а он Малюгу.

Муха молчал. Когда сигарета догорела, он вздрогнул. Выкинул фильтр. А потом поднял на меня взгляд.

— Малюга говорил, — продолжил я, заглядывая Мухе в глаза, — что лицо того врага теперь навсегда останется в его памяти. Тяжело ему было после той ночи на Шамабаде. Да только он всегда, невзирая ни на что, службу нёс как надо. Как образцовый пограничник и боец. И мне не раз на помощь приходил.

Теперь Муха не выдержал. Он шмыгнул носом и прочистил горло. Сплюнул. Но сделал это так, будто бы просто не хотел смотреть на меня. Потому и решил отхаркаться.

— Малюга никого не винил в том, что в ту ночь ему пришлось идти в рукопашную. А хотя мог бы. Мог винить, скажем, неопытного Пуганькова, который взял командование на себя, когда начальника нашего, Тарана, ранили. Мог бы винить старшего сержанта Нарыва, что тот, якобы, неумело организовал оборону. Да так, что дошло до рукопашной. Но не винил. Он просто служил. И всё.

Муха вздохнул через стиснутые зубы. Нервно заозирался, будто бы ища, куда спрятать взгляд.

— Но я не Малюга, Саша, — проговорил он тихо.

— А что, ты хочешь сказать, что ты, старший лейтенант, командир разведвзвода ММГ-4 Московского погранотряда, хуже простого бойца-пограничника с заставы?

Муха уставился на меня. И, признаюсь, взгляд его меня удивил. Не было в нём теперь ни холодной отстранённости, ни хитровато-ироничного прищура, свойственного старлею.

Муха смотрел на меня как ребёнок, потерявшийся в бесконечной толпе незнакомых людей.

— Я думаю, — сказал ему я. — Что ты не хуже Малюги, Боря. Только сейчас ты сам этого не видишь.

Взгляд Мухи снова сделался прежним.

Он оторвал спину от стены. Затоптал ещё дымящийся окурок.

— Может… — прохрипел он. — Может, я немного погорячился с этим Бледновым…

— Может, — согласился я. — Ну лады. Пойдём. Начнём с ним всё заново. А заодно я расскажу, какой у меня созрел план.

— Пойдём. — Муха вздохнул. — Только глянь, я там спину не вымазал?

— Что-что тебе нужно? — удивился капитан Миронов.

Когда я вернулся в дом муллы, на квартиру капитана, Миронов всё ещё был занят работой с какими-то документами. Капитан сидел за своим столом и что-то писал.

— Коран, — сказал я. — Я знаю, что агитотряд привозит с собой много разной литературы. Видел, как вчера на площади ваши бойцы раздавали местным книги. А еще знаю, что ваших офицеров знакомят с местной культурой, в том числе и по Корану. Вот и подумал, может быть, у вас найдётся какой-нибудь лишний экземпляр.

Миронов задумался. Поиграл ручкой, зажатой в его длинных пальцах.

— А зачем тебе Коран? — наконец спросил он.

Я пожал плечами.

— Сами понимаете, нужно знать людей, рядом с которыми приходится служить. Да и так. Для общего развития не помешало бы.

— Похвально, — Миронов благосклонно кивнул. — Похвально, товарищ Селихов, что вы стремитесь к всестороннему развитию. Исламская вера и культура древние и многогранные. Даже христианину найдётся, что там почерпнуть.

Я кивнул.

— Так-с… — Миронов стал перебирать на столе бумажки и какие-то книжки, лежащие на нём в настоящем творческом беспорядке. Потом наконец сказал: — У меня тут где-то был один русскоязычный экземпляр, да что-то не найду. Спросите у прапорщика Юсуфбекова. Вы с ним не знакомы?

— Никак нет.

— Он должен быть где-то на площади. Передайте, что я разрешил вам взять книгу.

— Спасибо, товарищ капитан, — я улыбнулся. — И ещё момент: я хочу взять книгу насовсем.

— Ну… Ну да, конечно, — закивал Миронов. — Считайте, что это подарок вам за ваш неоценимый вклад в наше дело! Всё же, как это ни странно, события минувшей ночи и правда благосклонно повлияли на отношения местной джирги к нашему агитоотряду. С момента вашего ухода я принимал благодарности ещё от двух старейшин кишлака.

— Ну и отлично. Разрешите идти, товарищ капитан?

— Да-да, — Миронов снова уткнулся в свои бумажки. — Конечно. Идите.

Двор мечети оказался довольно просторным, а ещё умиротворённым местом.

Когда я прошёл под широкой аркой входа, то в глаза мне тут же бросилось большое дерево, растущее в центре двора. Могучий чинар с коротким, но толстым и очень бугристым стволом раскидал свои массивные древние ветви в разные стороны. Его где-то гладкая, а где-то бугристая кора пошла белыми пятнами от времени, а тень ветвей падала почти на весь двор. Листья же, зелёные, будто бы живые на ветру, тихо шептали, придавая атмосфере этого места умиротворённость.

В углу обнесённого с трёх сторон саманным, выбеленным дувалом двора я заметил небольшой рукотворный источник для омовения. В самом дувале, у мечети, были ниши для обуви.

В стороне сидели и молились какие-то старики. Дети тихо играли под стеной, под присмотром взрослых.

Муллу я нашёл под чинаром, сидящим на большом камне, которых под деревом было несколько. Он беседовал с каким-то молодым мужчиной-прихожанином. Видимо, давал ему совет.

Я осмотрелся. Казалось, никто не обращал особого внимания на советского солдата, зашедшего во двор. Сложно было сказать, так ли дела обстояли в действительности. Тем не менее, сохраняя внешне непринуждённый вид, я оставался настороже.

Когда мулла закончил, я спокойно направился к нему.

— Старший сержант Селихов, — улыбнулся мулла, встав с камня. — Снова здравствуйте.

— Здравия желаю, хаджи, — сказал я, обратившись к мулле по титулу.

— Не думал увидеть тут советского солдата. Они редко заходят в мечеть, — старик улыбнулся, отчего глубокие морщины вокруг его глаз и у рта стали ещё глубже. — Потому, без ложной скромности скажу, что я удивлён.

— Я пришёл, — достав Коран, завёрнутый в чистую ветошь, я аккуратно развернул книгу, — пришёл лично поблагодарить вас за вашу мудрость и благодарность нам и капитану Миронову. И принёс скромный подарок.

Я протянул ему неновый, но достаточно крепкий экземпляр Корана. Он был на русском. Чёрный, украшенный серебряной вязью, он нёс на себе своё название, написанное кириллицей.

— Как твое имя, молодой человек? — спросил мулла, осмотрев подарок в моих руках.

— Саша.

— Я благодарю тебя, Саша, за такой хороший подарок.

Старик принял книгу. Взял её в хрупкие, сухощавые руки.

— На русском языке, — прочёл он надпись на обложке. — Стыдно сказать, но такого экземпляра Священного Писания у меня ещё нет.

— Я рад, что теперь будет, — я сдержанно поклонился.

Мулла тоже ответил поклоном.

— Будем считать, что твой подарок — очередной кирпичик в пока ещё хрупкий мостик добрососедских отношений между нашими народами, Саша.

— Было бы славно построить крепкий мост.

Мулла погрустнел. Вздохнул.

— Думаю, ты и сам понимаешь, что, к сожалению, это пока невозможно.

— Понимаю. И всё же, после ночного пожара жители Айваджа, кажется, относятся теплее к советским солдатам.

Я намеренно произнёс эти слова немного неуверенно. Решил, что демонстрацией своих открытых чувств проще будет вывести старика на открытый диалог.

— Относятся. Но далеко не все. Разрешишь, я присяду? Мои колени уже не те, что в молодости.

— Конечно, хаджи.

— И ты садись, Саша. Вот сюда. На этот камень.

Старик опустился на большой гладкий камень. Я сел на такой же, вросший в землю почти под самым стволом могучего дерева.

— Я понимаю, — продолжил старик, — что сейчас, во благо всей общины, нам нужно существовать в мире с шурави. Люди, в действительности, хотят жить в мире. Хотят взращивать урожай и растить своих детей. Но многие не понимают, что добиться этого можно и другими путями. А не только оружием.

— Кстати о тех, кто не понимает, — сказал я. — Вы не пробовали искать людей, пытавшихся взорвать бомбу на площади?

— Пробуем, — кивнул мулла. — Капитан Миронов рассказывал мне о том, кто мог попытаться совершить это злодеяние. Полагаю, имена он узнал от вас и вашего командира.

— Так точно.

— Мухамад Кандагари прибыл в Айвадж совсем недавно, — вздохнул мулла. — Он жил в доме на южном конце кишлака. Сегодня к нему ходили, но дома его уже не было.

— Много вы знаете об этом Кандагари? — спросил я.

— Я понимаю, почему ты спрашиваешь, Саша, — после недолгой паузы сказал мулла. — Понимаю, что ты и твой командир хотите найти этого человека.

— Хотим, — кивнул я. — Но это не допрос, уважаемый мулла. На ответе я не настаиваю.

Старик снова замолчал. Он опустил взгляд на книгу, которую держал на коленях. Принялся поглаживать рельефную обложку большим пальцем.

— Я знаю о Кандагари не много. Знаю только, что он жил под покровительством Сафан-Хана, одного из наших старейшин. У его двоюродного племянника. И теперь исчез.

— А погибшие в пожаре, те, кто на нас напали?

— Большинство из них, — с какой-то горечью в голосе продолжил мулла, — местные жители.

— Удалось узнать, кто ещё причастен к попытке взорвать бомбу на площади?

— Это будет сложно, — вздохнул мулла. — Я знаю почти всех жителей Айваджа. И днём они предстают перед моим взором хорошими, богобоязненными людьми. Но что бывает в их помыслах ночью, известно одному только Аллаху. В нашем кишлаке и раньше к советскому контингенту относились неоднозначно. Но после того, как Муаллим-и-Дин начал читать здесь свои проповеди, настроение по отношению к шурави поползло в сторону ненависти.

— Но он читал проповеди у вас перед глазами, — покачал я головой. — Более того, он раздавал оружие и вербовал детей.

— И это большое горе, — тяжело вздохнул мулла, — которое, увы, мне не удалось предотвратить. Не все старейшины нашей джирги хотят наладить отношения с советами. Двое из них достаточно мудры, чтобы осознать, что дружба всегда лучше войны. Двое в своей мудрости пришли к сомнениям. И долго колебались, пока не случился пожар. Теперь они увидели храбрость советских солдат и офицеров. Увидели их добрые намерения через дело. А вот ещё двое…

— Они хотят войны, — догадался я.

— Хотят, — кивнул мулла. — И этот раскол среди старейшин — большое горе для Айваджа. И Муаллим-и-Дин пришёл сюда под их покровительством.

— И они допускают разжигание войны и раздачу оружия местным жителям? — вопросительно приподнял я бровь.

— Их легко понять, — вздохнул мулла. — Сафан-Хан и Рахматулла-Хафиз потеряли сыновей под Салангом. Потеряли их в войне с советскими солдатами. Их сердца поддались ненависти. И эта ненависть неумолима. Она затмила их разум.

Старик погладил длинную, серую от седины бороду. С сожалением покивал.

— В сложные времена такой раскол может погубить весь наш кишлак. И единственное, что я мог сделать, — это пытаться уговорами удерживать Сафан-Хана и Рахматуллу-Хафиза от страшной ошибки. Когда Муаллим-и-Дин начал читать свои проповеди у мечети, я запретил ему это делать. Тогда он стал проповедовать на базаре. А потом и вовсе принялся раздавать людям оружие. Нашему недовольству не было предела, но сердца многих жителей Айваджа были на стороне старейшин, решительно поддерживавших войну. Тут можно было надеяться лишь на помощь извне. Потому, собственно говоря, вы и ваш агитационный отряд и здесь, Александр. Я дал разрешение капитану Миронову посетить Айвадж.

Я подался к мулле, заглянул ему в глаза.

— Скажите, хаджи, а много ли вы знаете об этом Муаллим-и-Дине?

Внезапно за моей спиной раздался голос. Несколько слов на дари прозвучали внезапно и даже инородно. Грубо прервали нашу с муллой беседу.

Я обернулся.

Передо мной стоял мужчина. Это был крепкий и коренастый, сутуловатый афганец, одетый в простую рубаху и тюбетейку. С одинаковым успехом ему можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. У мужчины было обветренное, смуглое и грубое лицо, глубокие заломы морщин вокруг рта и на лбу. Глаза, умные, пронзительные были тёмно-карими. Несколько мгновений они смотрели на меня очень мрачно. Но потом почти сразу смягчились.

Мужчина носил короткую, аккуратно подстриженную бороду с частыми и яркими нитями седины, вплетёнными в неё с годами жизни.

Мулла перебросился с мужчиной несколькими словами. В них чувствовалась сдержанная строгость.

— Извини моего друга, Саша, — сказал мулла. — Это Харим ибн Гуль-Мохаммад, сын старейшины Гуль-Мохаммада. Он был солдатом когда-то. Служил сержантом в афганской армии ещё до революции. Потом перебрался домой, в Айвадж.

Мулла строго посмотрел на Харима. Под его взглядом тот внешне вежливо поклонился. Что-то проговорил мне.

— Харим не говорит на русском языке, — пояснил мулла. — Но он извиняется, что вмешался в наш разговор. У него ко мне какое-то дело.

Я ещё раз украдкой осмотрел мужчину. Солдатская выправка сразу бросилась в глаза. Но я заметил ещё кое-что, то, что заставило меня насторожиться.

Мужчина сложил руки на животе, и я увидел на указательном пальце правой руки характерную ссадину. Ссадину, которая может появиться, если неаккуратно, второпях извлекать пенал из приклада автомата Калашникова.

— Передайте Хариму, — суховато сказал я, — что я тоже рад с ним познакомиться.

Когда старик передал, Харим уже заметил, что я мимолётом скользнул взглядом по его рукам. И, судя по тому, что он немедленно спрятал их за спину, он заметил ещё и то, что я разглядел его очень подозрительную ссадину на пальце.

— Он бывший солдат, — сказал я. — А сейчас?

— А сейчас, — мулла тяжело вздохнул. — А сейчас Харим вернулся к простой, мирной жизни обыкновенного хлебороба, Саша. И поклялся себе, что никогда больше не возьмёт в руки оружия.