Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 19

Вечерело. Мы медленно тряслись по дороге в железном брюхе БТРа.

В кишлак за нами прибыла Шишига. Вернувшись к точке заставы, мы почти сразу же отправились в обратный путь.

Захваченного Псалая, к слову, оставили на точке ждать эвакуации. Что ни говори, а язык будет нам полезным подспорьем. Как минимум, он сможет во многом подтвердить слова Харима. Не говоря уже о том, что наши обязательно выбьют из него еще какую-нибудь полезную информацию.

Внутри машины было шумно. Тут царил полумрак. Рычали двигатели БТРа. Рык этот хоть и был привычным, но все же казался осязаемым, будто еще один, лишний пассажир: кузов вибрировал и скрипел. Когда машина преодолевала неровности, низко подвывала напрягающаяся броня. Грохотали сиденья.

Несмотря на то что верхние люки машины мы открыли, внутри все равно было душно. Пахло машинным маслом и соляркой. Потом, сырым металлом и пылью. К этому запаху примешивался еще один — нескончаемый душок табака. Это Махоркин закуривал одну за одной.

Усталый Волков сидел на почти пустом ряду сидений. Повесив голову, рассматривал, как среди мусора и пыли на полу по дрожащему корпусу пляшет какая-то гайка.

Муха сидел через место от меня. Пытался выйти на связь с «Ландышем», чтобы предупредить о нашем прибытии и осведомиться, как у них обстановка.

— Ветер два, как слышно? Говорит «Ветер один». Ответьте, — звал он, приложив гарнитуру к уху. — Повторяю: «Ветер два», ответьте.

— Нет связи? — спросил я громко.

Муха оторвался от наушника. Глянул на меня и покачал головой.

— Лоботрясы! Видать, снова Кулябов забыл аккумулятор зарядить, чтоб его! Кот из дома — мыши в пляс! Как обычно, мля!

— А мож, мы не в радиусе? — спросил Волков, оторвав взгляд от гайки. — Мож еще не въехали?

Муха выдохнул. Глянул на часы.

— Мож и не въехали, — заключил он. — Лады. Чуть попозже еще попробую их вызвать.

Некоторое время ехали молча.

Пусть события в Айвадже и пошли не по плану, но все же я чувствовал удовлетворение от того, как мы провели это дело. Это спокойное, немного усталое удовлетворение походило на то, какое бывает, когда своими руками закончишь тяжелую физическую работу. А потом спокойно, умиротворенно рассматриваешь плоды своих трудов.

Казалось, даже у Мухи, несмотря на всю усталость, приподнялось настроение. Как минимум, выражение его лица перестало быть угрюмым и мрачным. Хотя и все еще оставалось суровым.

Волков же, по всей видимости, просто устал. Сейчас, казалось, у него не было сил даже на то, чтобы просто вести праздные диалоги ни о чем.

Внезапно нас всех дернуло, когда машина застыла на месте.

Сквозь гул моторов я слышал, как громким матом ругается Махоркин, сидя в кабине.

— Что там такое⁈ — подорвался Муха со своего места.

Командир, пригнувшись, прошел к месту механика-водителя. Заговорил о чем-то с Махоркиным.

— Ну что там? — спросил я, когда Муха обернулся.

— Пастух! Овец перегоняет! — крикнул сквозь гул двигателя старлей.

Я аккуратно полез наверх, выглянул сквозь люк в крыше.

Большое стадо овец медленно пересекало белую, как мел, дорогу. Оно напомнило живую реку мохнатой, бесконечно бекающей и мекающей скотины. Тут и там среди серых пышных спин животных я видел сидящих, вываливших языки могучих алабаев. Собак было две. Псы направляли животных, внешне вяло наблюдали за тем, как те начали перебираться через дорогу.

Но стоило хоть одной овце отбиться, как какой-нибудь из алабаев подскакивал и, расталкивая широкой грудью отару, прыжками спешил к отбившемуся животному. Гавкал, слегка кусал, чтобы овца вернулась на место.

Пастуха я заметил почти сразу. Это был маленький, скрюченный, словно сморчок, старик, сидевший на камне и покуривавший трубку. Казалось, его совершенно не интересовало ни собственное стадо, ни бронемашина, рычавшая на дороге на холостом ходу.

Спустя минуту на броню выбрались и остальные. Муха задумчиво сел у башенки. Волков, выпрямившись во весь рост, сделал руки козырьком от солнца, щурясь, наблюдал за отарой.

Махоркин показал голову из люка мехвода. Глебов грузно выбрался по пояс. Держась за обшивку, уставился на старика.

Махоркин обернулся к Мухе и что-то ему проговорил.

— А⁈ — отозвался старлей.

Мехвод повторил.

— Ничерта не слышу! Глуши! Глуши, говорю!

Когда Махоркин заглушил двигатели, то снова обернулся и сказал:

— Говорю, стадо ничего себе, товарищ старший лейтенант! Я такого еще не видал!

Муха сухо сплюнул.

— Я думал, ты по делу! А про стадо я и сам вижу, что большое!

Махоркин скуксился. Виновато, по ноздри, спрятался в люке.

— Так а че делать-то будем, товарищ командир? — спросил Волков, глянув на Муху.

— Да что-что? Ждать. Щас пройдут, и поедем.

Ждать пришлось немало. Старик, казалось, и не собирался подгонять овец. Он лишь докурил, постукал трубкой о камень и взялся за кисет, чтобы забить ее заново.

— А отара ничего себе, — снова заговорил Махоркин. — Овец у него то — густо.

— Была бы поменьше — быстрей бы прошли, — заметил Глебов кисловато.

— Да я не о том. Товарищ старший лейтенант! — Махоркин оглянулся, — а вы как? Шашлык из баранины любите?

Я хмыкнул, но ничего не сказал.

— А кто ж его не любит? — сказал Муха, мрачновато наблюдая за тем, как стадо перетекает с одной стороны дороги на другую.

— А сальцо жареное? А курдючное?

— Махоркин, — Муха вздохнул. — Ты чего душу мне бередишь, а?

— Да я предложить хотел, — громко сказал Махоркин, но вдруг заговорщически оглянулся и сильнее выглянул из люка, чуть не по самые плечи, потянулся к Мухе, — товарищ старший лейтенант. У этого овец вон сколько. Мож, он одной и не заметит? А парни бы обрадовались шашлыку. Представляете ихние рожи, когда мы к ним с овцой заявимся?

Муха нахмурился.

— Ты че, Махоркин, овцу у него предлагаешь украсть?

Махоркин замялся.

— Ну… Ну почему же сразу украсть? Реквизировать… На нужды, так сказать, советской армии. У него их вон сколько! Неужели ж он одной пожалеет для советских солдат? Мы ж тут не хухры-мухры. Мы ж тут интернациональный долг выполняем!

Муха поджал губы.

Глебов осуждающе посмотрел на Махоркина, и тот в ответ глянул на него и спросил:

— Ну чего?

— Воровать у местных жителей — это не дело, — низковатым голосом протянул Глебов.

— Да че ему? Одной овцы жалко? Он же, пади, с Айваджа! — попытался оправдаться Махоркин. — А мы им вон какое дело помогли сделать! Душманов повыгоняли с ихнего села! И че? Даже самой маленькой овцы не заслужили?

— Воровать — да. Не дело, — сказал Муха. — Но идея с шашлыком мне нравится. Вы как, мужики?

Старлей обернулся к нам.

— Да я бы… — Взгляд Волкова запрыгал по окружающим. — Да я бы не отказался от нормального мяса. А то эта тушенка уже вот где…

Муха глянул на меня, но я просто молча пожал плечами.

— Так, лады, — Муха хлопнул по коленям и встал. — У кого что есть? Зубной порошок, мыло, сахар? Если уж хотите мясо лопать, расчехляйте НЗ.

Бойцы быстро засуетились.

В результате вот какой нехитрый выкуп нам удалось собрать: три куска темно-красного «Банного» мыла, грамм триста кускового сахара, полкило соли, не очень новый, но все еще острый складной нож, старая брезентовая плащ-палатка, которую Волков отыскал в БТР, армейский стальной котелок, небольшой рулон медицинского бинта и баночку йода. Я от себя добавил перевязочный пакет и пару пластинок анальгина.

А вот у Махоркина — главного инициатора бартерного обмена, в НЗ нашлось не так уж много добра. И тем не менее он, скрепя сердце, выдал нам три пачки «Беломорканала».

Все это добро Муха упаковал в плащ-палатку.

Пока собирался выкуп, я поглядывал на старика. Он, кажется, заинтересовался нашей активной деятельностью на броне БТРа. Если раньше пастух казался совершенно равнодушным ко всему, что творится вокруг, то теперь с интересом наблюдал за тем, как собирается «плата» за овцу.

— Так, ладно, — Муха спрыгнул с БТР. Глебов протянул ему автомат и полную добра плащ-палатку. — Щас вернусь.

Я поднялся. Отряхнул галифе от дорожной пыли. Повесил через плечо свой АК.

— Давай с тобой схожу.

Муха пожал плечами.

Когда я спрыгнул с брони, мы вместе потопали к пастуху. Потом стали пробираться сквозь плотную отару, высоко поднимая ноги. Муха, таща плащ-палатку на спине мешком, чертыхался и ругался себе под нос матом, пиная очередную овцу.

Я заметил, как пристально следят за нами алабаи. Псы казались совершенно безмятежными. Даже ленивыми. Один лежал у границы пути стада. Он вывалил язык и быстро дышал, даже не поворачивал морду в нашу сторону. Лишь иногда одетый в черно-белую шкуру зверь едва заметно водил купированным ухом, прислушиваясь к нашим шагам.

Второй — еще более крупный, пегой масти пес, сидел прямо посреди стада. Он облизывался и не сводил с нас взгляда. Обращал свою массивную морду вслед за нашим с Мухой движением.

Когда мы приблизились к пастуху, тот даже не пошевелился. Он так и продолжал сидеть на своем плоском камне, свесив ноги в мягких кожаных сапогах. Курил, отправляя к небу сладковатый, душистый табачный дым.

Старик показался мне еще более древним, чем даже отец погибшего Харима. Он был невысок и сгорблен. Лицо его напомнило мне желтое, сморщившееся от времени яблоко. Глаза оказались маленькими и темными. А еще они смотрели на нас с некоторой долей ехидства и, я бы даже сказал, какого-то превосходства.

Губы его, узкие и обветренные, то ли постоянно ухмылялись, то ли казались насмешливыми из-за многочисленных морщин вокруг них.

Пастух носил потрепанную, штопаную-перештопаную чапану и свободной рукой поглаживал густую не по годам бороду.

Незнакомец держался так, будто был совершенно уверен — советские солдаты и пальцем его не тронут. Чувствовалось в его взгляде какое-то хитровато-надменное превосходство. Будто бы он считал себя полнейшим хозяином положения.

Муха поздоровался. Сдержанно поклонился старику. Я в знак приветствия кивнул. Старик тоже поклонился. Потом вдруг ответил:

— Я говорю русский язык. Я давно живу. Я много говорил с шурави, когда они много строили.

— Слава те господи, — шепнул мне Муха, — я уж думал, опять язык придется ломать.

— Я прошу шурави простить, что мои овцы медленные, — сказал старик, — овец много. А я один. И я стар. Я уже не успеваю за овцами.

— Ниче-ниче, дедушка, — поспешил ответить Муха. — Мы к тебе по другому делу.

— Дело? Ко мне? Такому старому человеку? — Старик сделал вид, что удивился. — И какое же дело у шурави?

— Мы хотим купить у вас овцу, — сказал я.

Пастух задумался. Почесал подбородок тоненьким мундштуком трубки.

— Купить это хорошо. А за какие деньги? Советские деньги я не принимаю.

Мы с Мухой переглянулись.

— Да не, деда, — сказал старлей. — Не за деньги. Вот.

Он кинул плащ-палатку на землю. Сел рядом и развернул ее, показав старику содержимое.

— Тут у нас разное. Мыло, лекарства, соли, сахару по чуть-чуть. Тебе в хозяйстве все пригодится.

С этими словами Муха показал деду солдатский котелок.

— Вот, дедуль, посмотри, сколько тут всего! И мыло хозяйственное — рубаху намоешь до скрипа. Зеленка вот. Порезался, намазал — сразу заживет. Соль, сахар — все полезное!

Старик закряхтел. С трудом слез с камня. Опустился у развернутой плащ-палатки.

— М-м-м-м… — протянул он. — Богатство-то богатство. У меня в юрте много такого богатства.

Он взял кусок мыла.

— Два мешка целых! От рабочих, что дорогу на Саланг делали. Рабочие тоже думали, что мыло — это деньги.

Муха недоуменно приподнял бровь. Глянул на меня. Я молчал. Наблюдал.

— Ты чего, деда? — спросил Муха, — это ж всегда пригодится.

Старик аккуратно сунул руку в мешочек с сахаром. Достал кусок, понюхал.

— Сахар… Сахар это хорошо. Да только на что мне сахар? От него зубы болят. А у меня уже мало зубов. Ты, молодой шурави, хочешь, чтобы и остальные выпали?

Муха нахмурился.

— У тебя наверняка внуки есть, дедушка, — сказал я. — Их угостишь.

— А точно! Внуки! — Старик ткнул себя мундштуком в висок так, будто бы ему пришла хорошая идея. — У меня внуков много! Чуть поменьше, чем овец! А тут сахару сколько? А? И на половину не хватит! Это что ж, я одним внукам дам, другим не дам? Тогда они друг другу будут завидовать! Резать друг друга начнут аж до крови. Ты что, молодой шурави… хочешь беды в моей семье?

Я нахмурился, но ничего не ответил. Собственно говоря, потому, что в этот момент понял — отвечать было сугубо бессмысленно.

Муха покраснел от злости.

— А это что? — Старик вырвал у Мухи из рук котелок, — это кастрюля? Хорошая кастрюля. Крепкая.

Он покрутил ее в руках. Потом поплевал на дно, вытер слюну рукавом. Муха поморщился.

— Хорошая кастрюля! Но одной овцы не стоит. Овца — не кастрюля. Она ходит.

— Пойдем, командир, — сказал я, — он не торгуется. Издевается над нами просто. С ним договориться не получится.

— Это почему ж не получится? — удивился старик деланно. — Овца ходит. А сапоги твои тоже ходят!

Он указал на ноги Мухи.

— Возьму сапоги и кастрюлю. За это — одна овца. Ну как?

Он снова плюнул, но теперь себе в ладонь. Протянул ее Мухе. Муха опять поморщился и не выдержал. Матерясь себе под нос, отобрал у деда котелок, кинул в кучу и сгреб плащ-палатку.

Старик ехидно захихикал.

— Что? Не будет торговли⁈ — закричал он, когда мы уходили к БТР, — ну смотри! Я тут буду! Если что, у меня есть ишак! Упрямый, как твой танк! Вот на танк и поменяю!

— Зараза старая, — зло бросил Муха, — падла какая. Мы к нему со всей душой, а он…

— Проучим? — хитровато улыбнулся я Мухе.

Тот замедлил шаг. Уставился на меня.

— Это как же?

— Да есть одна мысль, — улыбнулся я.

— Ты давай, какую пожирнее выбирай, — сказал Волков Глебову.

Когда мы болтали с вредным стариком, уже упали сумерки. Когда вернулись — они загустели. Стало почти темно.

Отара, казалось, замерла на месте. А вместе с нею и старик. Тот будто бы и не собирался никуда уходить. Так и сидел на своем камне.

Я же поделился с Мухой планом нашей маленькой мести. Муха со злости одобрил его немедленно. И первым пунктом в плане было — начать движение.

Потому БТР едва катился на малом ходу. Когда он въехал прямо в отару, старик слез с камня и разорался.

Но Волков с Глебовым были уже наготове. Они застыли у распахнутого люка, через который можно было наблюдать плотно бегущих у бортов машины овец.

— Ты смотри. Смотри не подави! — кричал Муха Махоркину.

— Не подавлю! Они и сами разбегаются! Порядок, командир!

— Вот эту! Эту хватай, что пожирнее! — крикнул вдруг Волков.

Махоркин вместе с замкомвзвода разом сунулись в люк, схватили овцу и принялись втаскивать ее внутрь машины.

— Тяжелая… — пыхтел Глебов.

— Зато жирная какая! — радовался Волков.

За несколько мгновений они умудрились втянуть крупное животное внутрь машины.

— Свет! Свет включите! Вяжите ей ноги! — орал Волков.

Муха включил освещение.

Тусклые лампочки немедленно изгнали изнутри машины темноту. А потом мы все замерли без движения. Волков с Глебовым просто застыли. Окоченели.

У Мухи, казалось, просто задергался глаз от увиденного. Я же, с трудом стараясь сдерживать смех, закрыл лицо ладонью.

Все потому, что в руках Волкова с Глебовым оказался алабай. Здоровенный пес, смотрел на них с таким удивлением, что его нельзя было просто описать словами. Казалось, зверь никогда и не думал, что кто-то может обойтись с ним столь наглым образом — затащить внутрь БТР. Сама мысль об этом будто бы противоречила всему мировосприятию пса и пониманию своего места на этой бренной земле.

Пес уставился на пограничников. Пограничники на пса. Вдруг алабай пошевелил обрубком хвоста и глухо буфкнул на Волкова.

Замкомвзвода словно бы очнулся ото сна.

— Выпинывай его! Выпинывай его наружу! — закричал он.

Волков с Глебовым судорожно принялись пихать собаку вон из БТР.

Когда у них это получилось, могучий пес рухнул за борт, отряхнулся и в полном шоке уставился на отходящую от него машину. Смотрел он недолго. Почти сразу, преисполненный собственного достоинства, пес посеменил куда-то вдоль стада.

— Давайте заново, — сказал я.

Глебов с Волковым почти синхронно кивнули. Уставились в люк.

— Вон! Вон ту давай! Черт! Внутри свет, ничерта не вижу! — сказал Волков.

— Это хоть не собака? — опасливо осведомился Глебов.

— Да вроде нет! Хватай!

Они схватили. Потом втянули в машину мекающую, бьющую копытцами по борту овцу. Немедленно ее успокоили.

— Все! — крикнул Муха мехводу. — Забрали! Газу! Газу давай!

— Еще не прошли отару!

— Газу!

Махоркин прибавил газу. БТР медленно прорезал реку разбегающихся перед его носом овец. Миновал ее и поехал дальше.

Радостный Волков выглянул сквозь крышу, чтобы посмотреть на старика.

— Глядите! Заметил! Заметил, что мы умыкнули овцу! Бежит! — крикнул Волков.

— Останавливай, — рассмеялся я, доставая из кармана помятую бумажку.

— Чего? — удивился Волков. — Зачем?

— Прекратить движение! — закричал Муха.

Махоркин затормозил.

Я, закончив писать нехитрые словечки на бумажке, полез вверх, на броню. Когда выбрался, увидел, как старик, размахивая кривой палкой, очень медленным, неловким шагом пустился в погоню.

Я встал, отряхнулся. Потом спрыгнул с машины и пошел ему навстречу.

— Ты чего! Разбойник! Вор! — кричал дед, запыхавшись, — верни овцу! Видел я, как вы ее забрали! Видел и…

Старик замолчал, когда я приблизился и протянул ему мятую бумажку.

В глазах старого пастуха теперь не было ни превосходства, ни ехидства. Только недоумение.

— Это чего? — спросил он.

— От имени советской армии выражаю вам благодарность за помощь. Вот, возьмите.

Старик взял бумажку. Повторил:

— Это чего?

— Квитанция. Ничего мы не украли. Все уплачено как полагается, — пожал я плечами. — Ну, бывайте.

С этими словами я обернулся и пошел обратно к БТРу, оставив ошарашенного деда на дороге.

Не знаю, смог ли дед прочесть, что было написано в моей записке. Но, признаться, читать там было особо нечего.

Помятая бумажка содержала в себе следующие слова:

Квитанция № 1

Дата — 27 августа 1981 года.

От гр-на Мухамада (Пастух) в пользу СССР получено:

Овца: 1 (одна) шт.

Оплачено:

Терпение: 1000 (одна тысяча) единиц.

Урок гостеприимства: 1 (один) шт.

Претензий не имею.

Какое-то время мы ехали без происшествий. За бортом уже совсем стемнело.

— Ну что там, товарищ старший лейтенант? — спросил Волков, поглаживая стреноженную овцу, — не отвечают?

— Не отвечают, — нахмурившись, Муха оторвал гарнитуру от уха, — помехи какие-то.

Он глянул на часы. Добавил:

— Хотя мы уже час как вошли в радиус. Связь уже должна наладиться. Да только помехи какие-то.

— Дайте послушать, — сказал я.

Муха передал мне рацию. Я прислушался к эфиру. Лишь шум статики был мне ответом.

— Может, глушат? — сосредоточенно спросил Муха.

— Может, глушат, — ответил я, возвращая ему гарнитуру.

— «Ветер два»! Говорит «Ветер один» На связь! — снова попытался Муха. Потом прислушался.

Вдруг его лицо вытянулось. Он улыбнулся.

— Вроде вышли. Но связь не к черту. Ниче не слышно, но что-то говорят. «Ветер два», это «Ветер один», не слышу вас! Повторите, не слышу вас!

Муха снова прислушался.

— Фуф… — выдохнул Волков, — я уж думал, что у них чего случилось…

Муха остановил Волкова жестом. Потом вдруг нахмурился. Глянул на меня.

— Слышу чужую речь, — сказал он. — Говорят не по-русски.