Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 7

Пахло гарью и дымом.

Я стоял у левой от фасада стены дома Анахиты. Смотрел и слушал кишлак.

Огонь, судя по всему, затушили. Горело со стороны сараев, что располагались за базаром. Это место располагалось недалеко от дома девушки. Нужно было спуститься лишь на пару улиц, и тут же попадешь к площади и мечети. Еще улица — и рынок, за которым мы устроили пожар.

Возбужденных криков слышно уже не было. Густой, черный дым, который даже на фоне ночного неба несложно было рассмотреть, больше не клубился над кишлаком. Не уходил высоко вверх черным плотным столбом.

— Значит, справились, — прошептал я себе под нос с ухмылкой.

В конечном итоге в этом я не сомневался. Теперь главное, чтобы происшествие восприняли правильно. А для этого его нужно правильно подать.

В конце концов, когда я решился поджечь сарай, мои действия преследовали две цели: первая — не дать душманам устроить взрыв на площади. С этим я справился. Второе — купировать влияние антисоветской пропаганды.

Все складывалось благосклонно для этого: утром на площади найдут бомбу. У сгоревшего сарая — тела душманских лазутчиков. Плюс наши с Мухой и Волковым показания. Но самое главное не это. Большую часть работы за нас сделали советские бойцы. Обычные срочники, что сегодня ночью наравне с местными тушили этот пожар. Не давали очагу распространиться на соседние дома и рынок.

Да, люди будут говорить разное. Кто-то проникнется к нам. Другие станут говорить, что пожар устроили сами шурави с неизвестно какими целями. Но если капитан агитбригады проведет правильную работу, есть шанс снизить уровень антисоветских настроений в кишлаке.

Почву для этого я подготовил.

Но оставалась еще одна, не менее серьезная проблема.

Входная дверь скрипнула. Я услышал, как на пороге пыхтит старый Муаммар.

— Александр, — позвал он меня своим хрипловатым, старческим голосом. — Будь добр, зайти.

Голос этот звучал почти ровно. Почти спокойно, если не считать тонких, едва уловимых ноток горького смирения, которые нет-нет да и прорывались наружу сквозь мудрую стариковскую невозмутимость деда Анахиты.

— Они поговорили? — спросил я, заворачивая за угол и встречая старика на низеньких порожках.

— Да, — ответил тот односложно.

— Хорошо.

Вместе мы прошли внутрь дома.

Анахиты не было. Она возилась с забеспокоившейся визитом незнакомца дочкой. Бледнов сидел на табурете у стены и безотрывно смотрел на меня.

Он не говорил ни слова. Лицо его было будто бы высечено из камня. Глаза — внимательные, холодные. В них читалась яркая неприязнь, которую испытывал ко мне этот молодой офицер.

Муаммар тяжело и устало прошел к своему месту. С трудом уселся на подушки и взял кисет с небольшого сундука с плоской крышкой. Достал тонкую бумагу и щепотку табака. Стал крутить себе самокрутку.

Я тоже молчал, глядя на Бледнова. Ждал, чего же он мне скажет.

— Я не могу на это пойти, — сказал наконец лейтенант. — Не могу подвергать свою семью такой опасности.

Я ожидал от него подобного, совсем еще юношеского максимализма. Потому не удивился.

Только покивал.

— Жаль вас расстраивать, товарищ лейтенант, — начал я. — Но вы уже подвергли свою семью опасности. Более того — она в опасности с самого своего появления.

— Если все, как ты говоришь, то душманы уйдут. Они провалились по всем фронтам. И я больше не хочу лезть во все эти шпионские дела, — возразил Бледнов. — Мы будем просто жить. Жить в спокойствии, пока я не придумаю, как вывезти Анахиту и Катю отсюда.

Бледнов нахмурился. Посмотрел на меня волком.

— Если ты, конечно, не расскажешь о том, что сегодня узнал.

— Война продолжается, — я не поддался на провокацию Бледнова. — И как бы вы ни хотели выдавать желаемое за действительное, домой к этой женщине могут прийти в любой день. Могут приспешники этого Кандагари. А могут и просто соседи. Ведь как-то душманы узнали о том, что здесь живет дочка советского офицера и афганской женщины. Не так ли? И Кандагари был тем человеком, который удерживал этих людей от их шариатского правосудия. А что удержит теперь?

— Если мы согласимся на твое предложение, их все равно ничего не удержит… — выдохнул Бледнов.

— Удержит, — кивнул я. — Покровительство этого Кандагари удержит. А что он рано или поздно объявится — я уверен. И тогда ты и твоя жена сыграют ключевую роль в нашей с ним игре. Возможно, вы даже поможете нам добраться до проповедника.

Бледнов поджал губы. Потом вздохнул и покачал головой. Посмотрел на меня полными боли и досады глазами.

— Да откуда в тебе это, Селихов?

Я ничего не ответил на этот его явно риторический вопрос.

— Сколько тебе лет? Восемнадцать? Двадцать? — продолжал политрук. — Откуда в твоей молодой душе столько… столько холода? Столько расчета? Ты без всяких сомнений готов бросить женщину с ребенком, бросить молодую мать в это опасное дело… Откуда, скажи, откуда ты такой взялся?

— А какие еще у вас есть выходы из положения, товарищ лейтенант? — спросил я. — Я вижу — либо смерть, либо бегство и смерть.

— Не пытайся меня пугать! — встал Бледнов. — Не пытайся! Хорошо же тебя вымуштровал твой командир! Этот Муха! Я сразу понял — нет в нем ничего человеческого! Он как автомат, который только и может, что воевать! И ты такой же!

Бледнов схватился за голову. Стал бродить по комнате и приговаривать самому себе:

— Подумать только! Они готовы заставить молодую мать заниматься опасной оперативной работой! Жизнью рисковать! Да что ж вы за люди⁈ Что ж вы за люди-то такие⁈

Мы с Муаммаром молчали. Просто следили за тем, как растерявшийся лейтенант бессильно слоняется туда-сюда.

Старый Муаммар медленно затянулся самокруткой. Выпустил густой, вонючий дым. Взгляд его оставался спокойным и безэмоциональным. Почти таким же, как мой.

— Если я не соглашусь, ты нас сдашь, так? — вдруг остановился Бледнов. — Ты доложишь Мухе про все, что узнал сегодня. Да?

— Вы спрашиваете, хочу ли я обречь вас на трибунал, а Анахиту на смерть? — спросил я.

— Да! Это я и спрашиваю!

— Нет. Не хочу, — сказал я. — Во-первых, в этом нет смысла. Во-вторых, мы упустим возможность.

— Возможность узнать что-то о вашем проповеднике⁈ — крикнул Бледнов.

— Мы — да, — ответил я, не поводя и бровью. — А вы упустите возможность спастись.

Бледнов остолбенел. Его бледное лицо вытянулось от изумления.

— Молодой Волк говорит правильно, — вклинился вдруг Муаммар.

Бледнов резко, так, будто бы его ударили в спину, обернулся к старику. Даже открыл рот.

— Бежать — значит сказать всем вокруг, что ты виноват, — сказал Муаммар. — Остаться и драться — значит не опускать рук и схватиться за шанс.

Старик снова приложил узловатые пальцы с самокруткой к губам. Затянулся. Ее уголек ярко разгорелся, побежал по тельцу папиросы, оставляя за собой пепел.

— Я бы дрался, — сказал Муаммар, когда снова выдохнул дым. — Потому что драться — это единственная возможность остаться живым.

— Я согласна, — вдруг раздался тихий, подрагивающий голос Анахиты.

Бледнов снова обернулся. Уставился на свою жену.

Девушка стояла в дверях, немного опустив голову и плечи. Скромно сложив руки на животе.

— Аня… — тихо прошептал Бледнов.

— Я согласна, — повторила девушка.

— Ты не понимаешь, что говоришь… — Бледнов подошел к ней, постарался коснуться лица.

Девушка мягко отстранила его руку. Слегка отвернулась.

— Я все разрушила, — сказала она. — Потому мне мои ошибки и искупать…

— Я… Я придумаю другой способ! Клянусь тебе! — взмолился Бледнов. — Придумай, как нам сбежать! Уйдем! Уйдем отсюда! Поселимся где-то на отшибе. Там, где будем в безопасности и…

— Куда бежать? — прервал его я. — И как?

И Анахита, и Бледнов почти синхронно посмотрели на меня.

— Что вы сделаете? Дезертируете, товарищ лейтенант? Соберете пожитки и уйдете в пустыню?

— Если потребуется! — приосанился Бледнов.

— И тем самым вы убьете всех, — сказал я. — Там только душманы. Только разбойники. А один вы не защитите свою семью. А мы — защитим. И когда все кончится, у вас появится шанс на спокойную жизнь.

Бледнов молчал. Он просто смотрел на меня дурными глазами.

— Он прав, — сказала Анахита. — Другого выхода нет, Ваня.

— Я что-нибудь придумаю, — бессильно возразил Бледнов.

— Давайте так, — вмешался я. — У вас будет время все обсудить и подумать.

Я знал — Анахита слишком дорожит своей дочерью, чтобы дать Бледнову совершить какую-то откровенную глупость. Знал так же и то, что девушка и ее дед поддержат мою идею. А лейтенант проще примет их позицию не под моим давлением, после уговоров Анахиты.

Дам ему не потерять лицо. Преподнести решение о сотрудничестве как свое, а не как принятое под грузом обстоятельств. Так ему будет проще согласиться.

— Я еще не знаю, — продолжал я, — когда мы уйдем из кишлака. Но скорее всего скоро. Возможно, даже днем.

Бледнов ничего мне не сказал. Он просто уставился на меня с настоящим отчаянием в глазах.

— Давайте увидимся утром, товарищ лейтенант, — сказал я. — И там расскажите о своем решении.

Я окинул всех присутствующих взглядом.

— Ну что ж. У меня еще много дел. Пора идти.

Старик уважительно кивнул.

— Прощайте, — сказала Анахита тихо.

Бледнов ничего не сказал.

Я кивнул. Обернулся и направился к двери. А потом услышал голос девушки:

— И удачи вам.

— Бомба была в одном из ящиков, — вздохнул капитан Миронов, облокотившись о свой походный столик, — саперы с заставы уже извлекли взрывное устройство. Простое, но хитрое. Ничего не скажешь…

Утром следующего дня командир агитотряда вызвал нас к себе.

Беседа должна была пройти в гостевой комнате местного муллы, которую тот выделил Миронову под квартиру и одновременно с тем под рабочий кабинет.

Небольшая, с толстыми глиняными стенами и закрытой деревянными ставнями нишей-окном, она оставалась прохладной в любое время суток.

Пол здесь застелили простыми, но качественными коврами с традиционным орнаментом. Вокруг, особенно у стен, разбросали пестрые войлочные подстилки и стеганые матрацы для сидения.

По стенам, тут и там, в рамках висели каллиграфически выписанные изречения из Корана. У дальней стены стоял высокий стеллаж из лакированного дерева. Он был полон старинных, немного пыльных книг. Коран же мулла хранил на отдельной полке, на самом видном месте комнаты — южной стене.

Посреди комнаты стоял низенький, но добротный столик из дерева. На нем — чайник и пустые пиалы. Казалось, их разместили тут больше для красоты, чем из каких-то практических соображений.

В комнате было тихо. Снаружи доносился робкий рокот жизни, уже царившей в кишлаке с самого рассвета.

Тут пахло сладковатым духом старой бумаги, воском и пылью. Ощущался осторожный аромат полыни. Травы разложили на широком подоконнике. Вероятнее всего, таким образом здесь боролись с назойливыми насекомыми, вечерами летевшими на свет единственной керосиновой лампы.

Миронов же разместился не в центре комнаты, а у противоположной входу стены. Там он поставил хлипенький походный столик, на котором лежали рабочие документы. На его углу же покоилась выключенная радиостанция.

Сам командир агитотряда устроился на низеньком табурете. Нам предложил сесть прямо на пол, на матрацы и подушки.

Сам Миронов выглядел чудовищно уставшим. Форма его, обычно вычищенная и выглаженная, была сейчас помятой и грязной. На груди и рукавах остались пятна и полосы копоти. Впрочем, как и на лице.

Капитан только недавно вернулся с пожарища и еще не успел привести себя в порядок.

Муха сидел сгорбившись. Руки сложил на колени, а голову чуть опустил. Лицо старшего лейтенанта казалось кисловатым. А еще очень на нем отражалась невероятная усталость, которую командир уже просто не мог скрывать. Да и казалось… После того, что произошло в чайхане, не очень-то и старался это делать.

Волков был нервным и каким-то дерганым. Он постоянно шевелился, шурша подстилкой и одеждой. Часто менял позы, словно бы не мог найти себе места. Взгляд его постоянно метался от меня к капитану и Мухе. Иногда перескакивал на дверь. Волков, пусть ничего и не сделал, сидел с очень виноватым видом. Казалось, он винил себя просто за то, в какой ситуации оказался.

— Значит, — продолжал Миронов, — вы столкнулись с подозрительным типом у площади, погнались за ним и попали в ловушку, так?

— Так точно, товарищ капитан, — равнодушно пожал плечами Муха.

— А затем услышали разговор этих боевиков о готовящемся взрыве?

— Так точно.

— Так, ясно, — вздохнул Миронов и помассировал виски. — Почему не доложили о подозрительном человеке мне? Почему сами предприняли решительные действия?

— Времени… — Муха медленно, как-то с трудом, заворочал губами, — времени не было, товарищ капитан. Виноват. Он мог скрыться, а допустить этого мы не хотели.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — вклинился я.

Взгляд Миронова перескочил с Мухи на меня. Повременив немного, капитан поджал губы и сказал:

— Разрешаю. Говорите, товарищ старший сержант.

— Это было мое предложение, — сказал я. — Я рассудил, что нужно действовать быстро. Товарищ старший лейтенант со мной согласился.

— Да, товарищ капитан, — нервно вклинился Волков. — Если б не мы, на кинопоказе могла бы произойти трагедия!

Миронов раздраженно засопел.

— Обращайтесь по форме, товарищ старший сержант.

— Виноват, — скуксился Волков.

Миронов немного помолчал.

— Итак. Что мы имеем? — начал он. — Как я и думал, вы, товарищи, доставили нам много проблем. Эта чайхана… Вчерашняя буча, которую вы подняли… И…

Капитан осекся. Перескочил с одной мысли на другую:

— А пожар? По чьей вине случился пожар? — спросил он. — Это очень щепетильный вопрос. Пусть очаг возгорания получилось вовремя купировать, и ни дома, ни местный базар не пострадали, но все же это ЧП доставило и нам, и местным жителям немало хлопот. Сейчас старейшины пытаются найти виновных.

— А что они думают о взрывном устройстве, которое нашли на площади? — ответил я вопросом на вопрос. — Что думают о боевиках, пытавшихся устроить взрыв?

Миронов несколько удивленно приподнял бровь. Кажется, мой вопрос застал его врасплох.

— Они благодарны, что бомбу нашли и обезвредили, — сказал он. — Но знаете что, товарищ старший сержант? Взрыв, по всей видимости, был сорван пожаром. Потому я и задаю этот вопрос. Повторюсь: ситуация крайне щепетильная и…

— Я устроил, — перебил я Миронова.

Лицо капитана на миг вытянулось. Муха наградил меня безразличным взглядом. А вот Волков посмотрел с настоящим ужасом. Он даже раскрыл рот в каком-то бесшумном стоне.

— В тех условиях я посчитал, — продолжал я, — что это единственный способ расстроить планы врага. Действовать нужно было быстро. Не то погибли бы не только мы, но советские солдаты из вашего отряда. Это уже не говоря о местных жителях.

Миронов молчал долго. Думал:

— Это скандал, — наконец отрезал он. — Если мулла и старейшины узнают, что пожар начался по вине шурави, это будет скандал… Так…

Капитан немедленно зашуршал бумажками.

— Я не могу пройти мимо. Сокрыть все от муллы — значит похоронить всю нашу работу. Попрать сами принципы нашей работы…

Миронов явно занервничал. Я заметил, как на лбу, под его фуражкой, выступила испарина.

— Пойти против совести. — Капитан занервничал. — Это провал. Провал нашей работы не только в местном кишлаке, но и… В общем… Я доложю о вас вашему начальству. Доложу во всех подробностях. Пускай сами решают, что с вами делать. Но здесь, в Айвадже, я больше не хочу вас видеть. И…

— Вы не правы, — сказал я твердо.

Миронов затих. Замер. Поднял глаза от своих бумажек и посмотрел мне в глаза.

— Что, простите? — спросил он с раздражением.

— Вы не правы, — покачал я головой. — Это никакой не провал.

— Товарищ старший сержант, — воспитанный Миронов позволил себе зло нахмуриться, — вы не понимаете остроту ситуации. Выходит, что советские солдаты пришли в Айвадж и подожгли собственность местных жителей. Вот какова суть ситуации! Это скандал. Международный скандал и…

— Советские солдаты вместе с местными жителями боролись с огнем, — сказал я. — Вместе спасали кишлак от огня. Спасали жилища людей от пожара. Бок о бок и сообща. А руководил всей этой работой — советский офицер. Вы руководили.

Миронов застыл, уставившись на меня.

— Разве вы не видели, как сплотились люди перед общей бедой?

— А ведь точно… — прозрел Волков. — Так нас не ругать… Нам медаль дать надо! Мы одним ударом сразу двух зайцев убили! И предотвратили взрыв, и помогли вам в вашей агитработе!

— Селихов помог, — суховато поправил Волкова Муха.

— Ну… Ну да… Селихов! — согласился Волков. — А мы помогали ему! Вот как! Одним махом двух зайцев!

— Вы себя слышите? — помолчав немного, спросил Миронов. — Вы слышите, какой вы говорите бред?

— Скажите, товарищ капитан, — начал Муха хмуро, — вас благодарили за помощь?

Миронов молчал. Только сжал свои тонкие губы.

— Меня — да. И других солдат тоже, — продолжал наш командир. — Я видел, как афганские мужчины, еще утром посматривавшие на нас косо, жали советским солдатам руки. И говорили им слова благодарности. Благодарности за то, что они не позволили огню распространиться и дальше по кишлаку. Все видели, сколько усилий и мы, и они отдали, чтобы сделать это. И они были благодарны.

Капитан не сказал ни слова. Казалось, он был в ступоре. Казалось, ему нужно было время, чтобы осмыслить нашу, такую отличную от его собственной, логику.

— Чтобы расположить кого-то к себе, — с улыбкой начал я, — первым делом стоит ему помочь. Даже в какой-то мелочи. Это работает лучше любых слов.

Миронов нервно облизнул губы. Потом открыл рот, чтобы что-то сказать.

— Уважаемый товарищ капитан! — послышался вдруг чужой голос из-за двери.

Миронов аж вздрогнул.

— Извините, товарищ капитан, можно ли мне войти? У меня к вам дело!

Голос, принадлежавший несомненно человеку в летах, звучал на довольно чистом русском языке. Хотя восточный акцент и пробивался в речи просителя, но был он почти неуловим и не резал слух.

— А… Да… — Миронов будто бы пробудился ото сна, — да, конечно, уважаемый Хаджи. Пожалуйста, входите.