Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 14

— Когда мы уйдём из кишлака, то возьмём тебя с собой, — сказал я, — тогда ты попадёшь в плен к неверным. А мы оба понимаем, что это для тебя хуже смерти.

Муха переводил каждое моё слово. Душман, чьё лицо стало словно бы вырезанным из камня, молча слушал.

— И тогда ты расскажешь им многое. Вернее — всё, что знаешь. А дальше тебя будут судить по законам ДРА. Но у тебя есть и иной выход.

За окном темнело. В пылу спора о керосиновой лампе, казалось, все позабыли. Свет ещё пробивался сюда, в брюхо заброшенной мельницы, сквозь многочисленные щели, но с каждой минутой он тускнел всё сильнее.

Теперь свет стал слабым, почти серым и мало что освещал внутри. Однако наши глаза, успевшие привыкнуть к темноте, уже неплохо различали лица друг друга.

А лампа, между прочим, светила. Видимо, ее зажёг Бледнов в закроме. Отсвет её тусклого, очень жёлтого света маячил где-то из дальнего конца помещения. И почти ничего не освещал, не дотягиваясь до нас.

— Потому я предлагаю тебе следующее, — сказал я. — Ты рассказываешь нам всё, что знаешь о Кандагари, а главное — о Муаллим-и-Дине, а взамен…

Я заглянул прямо в глаза душману. Они, тёмные, казались почти чёрными при тусклом свете, пробивавшемся к нам. И тем не менее они поблёскивали. Поблёскивали сомнением, страхом, лютой злобой и той самой надеждой, которая подсказала мне, как с этим духом стоит обходиться, чтобы заставить заговорить.

— … А взамен мы дадим тебе сбежать.

— Чего? — удивился Муха, ещё не успев перевести ему мои слова.

— Переводите, — сказал я старшему лейтенанту.

— Селихов, ты чего? Хочешь отпустить его? Он сейчас всё что угодно нам расскажет, чтобы мы его отпустили! Наврёт в три короба и дело с концом!

— Товарищ старший лейтенант, — я вздохнул, подмечая, что наша с Мухой перепалка добавила душману сомнений. — Просто переводите. Обсудим ваши опасения позже.

— Селихов…

— Доверьтесь мне, — я легонько мотнул головой. — Я ведь вас никогда не подводил. Ведь так?

Муху пожирали сомнения. Он поджал губы, а зрачки его, поблёскивая в отсвете далёкой лампы, забегали.

— Товарищ старший лейтенант, — подал голос Волков.

Мы с Мухой, сидящие на корточках рядом с полулежавшим под стеной душманом, почти разом обернулись к замкомвзвода.

— Сам не знаю, почему я так говорю, — помедлил Волков несмело, — но я бы на вашем месте прислушался бы к словам Селихова…

Муха нахмурился. Я видел, что его несколько удивили слова старшего сержанта. А вот меня — нет. Всё же мы с Волковым уже успели побывать в паре передряг. И я ещё лучше узнал его натуру.

Да, Волков был отчасти карьеристом. А ещё — был ведомым. Был человеком, очень быстро перенимающим настроение окружающих. Очень быстро приспосабливавшимся к новым обстоятельствам. Пусть и бессознательно.

Окажись Волков где-нибудь в штабе, старший сержант быстро бы нахватался тамошних нравов. И тогда с его характером у него были все шансы со временем превратиться если и не в законченного труса, то уж точно в последнего шкурника.

Но Волкову «посчастливилось» служить здесь, в Афганистане. И ещё оказаться плечом к плечу с парнями, которые пусть и были совершенно разными людьми, но всегда оставались отличными бойцами. Смелыми, когда надо — самоотверженными.

Этим я и объяснял странную для шкурника решительность Волкова в опасной ситуации. И давно сделал про себя вывод — с ним не всё потеряно. Да, самостоятельным командиром ему никогда не стать. Но неплохим младшим командиром сделаться он вполне способен.

А ещё из всех этих его качеств характера вытекало ещё одно — Волков инстинктивно чувствовал лидера и немедленно за ним следовал. Раньше таковым для него был Муха. Волков видел в нём сильного, невозмутимого человека. Идеал, к которому нужно стремиться. Но сейчас, после всего того, что произошло в кишлаке Айвадж, ветер переменился.

Я уверен, Волков сам не понимал этого, но сейчас у него появился новый авторитет. И, как я и ожидал, он подсознательно последовал за ним.

Что ж. Чтобы Муха вернул свои позиции, понадобится время. А ещё — мне придётся потрудиться. Пусть я ещё мало знаю парней, с которыми теперь служу, но это не значит, что у меня есть моральное право подставить их. Подставить тем, что позволить Мухе разлагаться и дальше. Хреновый командир — беда для всех. А я меньше всего желаю нам хренового командира.

Именно это обстоятельство и не давало мне просто плюнуть на старшего лейтенанта. Просто позволить ему плыть по течению. Но было и ещё одно не менее важное обстоятельство — я знал, что смогу снова поставить Муху «на ноги».

И поэтому не собирался отступаться.

— Товарищ старший лейтенант, — позвал я Муху, и тот будто бы проснулся ото сна.

Он даже едва заметно вздрогнул, оторвав взгляд от Волкова.

— Переводите, — напомнил я.

И Муха после недолгих колебаний перевёл.

Когда он закончил, душман снова уставился на меня взглядом того самого затравленного зверя. А потом медленно, проговаривая каждое слово, что-то ответил.

— Он спрашивает, какие у него гарантии, — перевёл Муха. — Спрашивает, не обманем ли мы его.

— Спросите у него, а какие у нас гарантии, что он не солжёт и не дезинформирует нас.

Муха спросил. Душман ехидно хмыкнул. Кратко ответил.

— Никаких, — констатировал Муха.

— Вот и у него никаких, — кивнул я. — У него есть лишь одно — шанс остаться на свободе. И не погибнуть. Ведь Кандагари непременно будет искать его. И если найдёт — убьёт. Но если он согласится на наш договор, то у него будет возможность спастись и от него, и от суда. Ну или…

Я, проговаривавший всё это, глядя на Муху, теперь посмотрел на душмана. На его лице всё ещё угадывалась едва заметная ехидная улыбочка.

— … Ну или убить Кандагари первым. Переводите, товарищ старший лейтенант.

Когда Муха перевёл, улыбку как ветром сдуло с лица душмана. Он выдохнул и облизал обветренные губы. Потом наконец ответил.

— Он просит время подумать, — сказал Муха.

— Скажите, у него есть пять минут. После — мы уходим из кишлака и забираем его с собой.

Пока дух думал, минуты тянулись как часы.

Волков, осведомившись у Бледнова, всё ли у них хорошо, вышел на улицу, чтобы осмотреться по приказу Мухи. Затаился где-то во дворе, наблюдая за подступами.

Всё же нельзя было надеяться на авось. Душманы, которые уже наверняка обеспокоились тем, что их человек так долго не возвращается, стали его искать. И не исключено, что они могли найти своего поедльника раньше, чем мы на то надеялись.

Пусть мельница с самого начала казалась мне ненадежным укрытием, другого у нас всё равно не было. Пришлось рисковать. А риску быть найденными добавляло и то, что Анахита призналась нам — один или два раза она встречалась здесь с душманами, чтобы передать им информацию.

— Если бы мне не пришлось с ними видеться, — сказала она в тот раз, — мы бы с дедушкой никогда в жизни не пошли бы в такое гиблое и страшное место.

Уже тогда для меня всё стало очевидно — если в дом к Анахите они пойдут в первую очередь, то сюда, на мельницу, повезёт если в третью. А может и раньше.

— Селихов, — из раздумий меня вырвал Муха.

Я отвернулся от маленького окошка, из которого можно было рассмотреть обратную сторону холма, и степь, что растянулась за ним.

Сейчас, во всё усиливавшихся сумерках, эта степь казалась враждебной и безжизненной. Казалась местом, где под каждым камнем, за каждой сопкой может подстерегать опасность.

— Слушаю, командир, что такое?

Муха, постоянно посматривая на душмана, что сидел всё на том же месте, выглядел обеспокоенным. А ещё сердитым.

— Ты что, правда хочешь отпустить его, если он расколется?

Я вздохнул.

— Стану ли я заключать договор с человеком, собиравшимся взорвать собственных же соседей, а вместе с ними и наших бойцов? Вопрос, думаю, риторический.

— Так значит, нет?

— Нет.

Муха, кажется, немного успокоился. Мне даже показалось, что он украдкой облегчённо выдохнул.

— Тогда зачем весь этот маскарад? — спросил он.

— Чем раньше получим информацию, — сказал я, — тем быстрее сможем её проверить. И тем скорее начнём действовать. Хотя бы через наших информаторов в других поселениях.

Муха задумался.

— Здраво… — покивал Муха. — Да и… Дорога домой долгая. И возможно, будет опасной. Чёрт его знает… Вдруг не донесём языка?

— Нас уже ищут, — согласился я. — Можем и не донести. Но какие-то ниточки он нам даст.

Муха вздохнул. Посмотрел на часы.

— Время вышло. Пойдём, пнём нашего «интернационального друга», чтоб скорее думал.

— Пойдём, командир, — ответил Мухе я.

Они сидели в тесноте подвала одного из заброшенных домов близ базара. В густой темноте, пахнущей влажной землёй и остывшим потом, было темно. Свет от единственной чадившей коптилки отбрасывал на стены прыгающие, неспокойные тени.

Когда Кандагари пришёл сюда и рассказал о своих подозрениях Хариму, тот ответил не сразу. Только и сделал что буркнул «Ясно».

Пару минут они молчали. Харим думал. Одноглазый Кандагари — ждал.

Кандагари не выдержал первым. Резко, почти срываясь, он швырнул на землю смятую пачку сигарет.

— Псалай пропал! Из-за этой твоей игры с мальчишкой! Пока мы пялились на ту квартиру, как ослы на виноградник, они схватили нашего человека!

Харим не шевельнулся. Он так и сидел, прислонившись спиной к прохладной глиняной стене. Смотрел на Кандагари поверх притушенного окурка. Молчал. Его спокойствие обжигало Кандагари сильнее любого строгого приказа. Сильнее смертного приговора.

— У меня почти не осталось людей! — голос Кандагари сорвался на хриплый шепот, полный ядовитой ненависти. — Мы больше не можем действовать как раньше! Нам пришлось затаиться! А ты? Тратишь время на слежку, которая не дала никаких результатов! Выступаешь против того, чтобы Псалай пошёл к Анахите не один! И к чему это привело?

— Если ты пришёл поспорить со мной, Кандагари, — сказал Харим, — то я не буду удовлетворять этой твоей глупой потребности.

Кандагари зло засопел. Скрестил руки на груди и тоже откинулся на прохладную стену спиной. А ещё — ничего не сказал.

Харим медленно выдохнул струйку дыма. Поглядел прямо на него. Словно взвешивал.

— Ты считаешь, вломиться в дом Анахиты было бы вернее? — голос его был тихим, почти плоским, но каждое слово врезалось в сознание, как удары пехотной лопатки. — И чего бы ты достиг? Вернул бы одного пропавшего человека, но вполне возможно, потерял бы больше мёртвыми. А ещё — взбаламутил бы весь кишлак. Привлёк бы к нам всеобщее внимание. А ты знаешь, какие сейчас, после пожара, в общине царят настроения. Открытые и враждебные дела равняются полному провалу.

— Ты рано или поздно уйдёшь из Айваджа! Вы там, в горах, мудрецы! — Кандагари вскипел снова, уже не в силах сдержать унизительную дрожь в руках. — А мы здесь, в грязи, кровью платим за ваши «великоумные» замыслы!

Харим вдруг поднялся. Неспешно. Его тень накрыла тень Кандагари, поглотила её. Темнота в подвале сгустилась.

— Твоя кровь — это и моя кровь, — произнёс он уже без всякого выражения. — И запретив тебе идти в бой прямо в кишлаке, я лишь хотел сохранить вам жизни и лицо перед старейшинами. Но если ты не способен держать свой гнев в кулаке, ты становишься угрозой. Для себя. Для дела. Твоё мнение я выслушал. Теперь заткнись и слушай.

Он сделал паузу, давая тишине прижать Кандагари к стене и низенькому табурету, на котором он сидел.

— Псалай — либо предатель, либо труп. И то, и другое ведёт к одному исходу, — продолжал Харим, — И если он угодил в руки к шурави, он прекрасно понимает свою дальнейшую судьбу. Он не дурак.

— Он боится меня больше, чем шурави, — сказал Кандагари.

— Верно. А ещё — он много знает. И сейчас его страх может сыграть против нас. Именно поэтому его нужно отыскать.

Кандагари молчал. Потом отвел взгляд. Зрачки его сузились от злобы и бессилия.

— Если Анахита завела его в ловушку, — продолжал Харим, — значит теперь и она, и вся её семья — это враги. Скажи, Кандагари, часто ли она встречалась с Псалаем?

— Каждый раз, когда её русский пёс посещал кишлак, — сказал одноглазый моджахед.

— И она всегда принимала его в своём доме?

Кандагари задумался.

— Нет. Не всегда. Иногда нам приходилось назначать встречу в других местах, там, где разговор незамужней женщины и мужчины никто не увидит. Там, где их встречи не вызовут подозрений.

— Где? — Вопрос Харима прозвучал резко и отрывисто, словно гром.

Кандагари опустил взгляд. Сглотнул.

— У… У иссохшего колодца, на юге, за кишлаком. В пересохшем русле, возле кяризов. А ещё… Ещё на старой мельнице.

Харим задумчиво засопел. Уставился на огонёк тлеющей коптилки.

— До колодца слишком далеко идти. Чтобы попасть туда от дома Анахиты, пришлось бы пересечь почти весь кишлак вдоль. Туда они не пойдут.

— Русло? — спросил Кандагари, взгляд его единственного глаза стал заискивающим, даже каким-то виноватым.

— Вряд ли. Слишком опасно вести там пленника. Псалай — не дурак. Он хитер и расчётлив. Почти так же хитер и расчётлив, как и эти шурави. И они прекрасно понимают, что прятать пленника в русле — опасно. Ведь в кяризах, что под ним, случился наш бой. А они плохо знают те туннели. Не станут рисковать.

— Тогда… — несмело начал Кандагари. — Тогда мельница?

— Мельница, — Харим кивнул. — Это место видится мне самым удачным, чтобы затаиться. И начнём мы именно с него.

Душман, звали которого, к слову, Псалаем, решил пойти на нашу «сделку». И рассказал всё, что знал.

Он поведал нам, что в кишлаке действовала небольшая группа душман, которые по большей части занимались тем, что вели вербовку среди местных жителей, а ещё выступали охраной и рабочей силой для проповедника. Рассказал про Харима — младшего полевого командира, какого-то местного «царька», державшего под своей командой самую крупную группировку боевиков. И про Кандагари, что был кем-то вроде оперативного командира группы духов в Айвадже.

Но самое главное, он поведал об оружии.

— Он говорит, — продолжал переводить задумчивый Муха, — что оружие попадало в кишлак через кяризы. А откуда оно бралось, точно не знает.

— А что знает? — спросил я.

Муха спросил, но Псалай помедлил отвечать. Потом, нахмурившись, снова заговорил.

— Какая-то бессмыслица, — поморщился старлей, когда дослушал Псалая.

— Что он говорит? — поторопил его я.

— Говорит, — продолжал Муха, — что ходят слухи — оружие в кишлак везли из пещер Хазар-Мерд, что на перевале Катта-Дуван. Но там стоит третья застава. И она постоянно проводит рейды в те пещеры. Ни разу крупных схронов или караванов с оружием там не нашли. Так, мелочь, что даже смешно принимать её всерьёз.

Муха задумался и добавил:

— Скорее всего, это правда слухи.

— Возможно, — я почесал шершавую от пробившейся щетины щёку. — А возможно и нет. Надо проверять. Спросите его, что он знает о самом Муаллим-и-Дине.

Спросить Муха не успел.

Всё потому, что в мельницу вошёл, нет, даже влетел Волков. Да так, что входная дверь с громогласным грохотом бабахнулась о стену.

Мы почти разом обернулись. Встали с корточек, чтобы посмотреть на зама поверх жерновов.

— Ты чё творишь, дурень⁈ — зло крикнул ему Муха. — Совсем из ума выжил! Ещё поори на весь кишлак, что мы тут духа держим!

— В-виноват… — выдохнул Волков.

Из входа в хлев показалось озадаченное лицо Бледнова.

— Ты что ли, дурнины какой объелся⁈ — крикнул на него Муха.

— Я… — Бледнов нервно сглотнул. — Просто там…

— Что случилось, Дима? — спросил я спокойно.

Волков уставился на меня.

— Я заметил… Заметил нескольких человек, — сказал он. — Они двигались из кишлака в сторону мельницы, а когда сошли с дороги, разбежались по кустам! Будто бы схоронились! Будто бы готовятся…

— К штурму, — догадался я.

Муха помрачнел.

— Да… — закивал Волков.

— П-падла… — выдохнул Муха. — Нашли-таки. Причём быстрее, чем я думал… Сколько их было?

— Я… Я не знаю… — покачал головой Волков. — В полутьме ничерта не видать. Только и смог разглядеть, что тени какие-то! А потом р-р-раз и нету их!

— Так. Всем слушать меня, — сказал я командирским тоном. — Как совсем стемнеет — будут штурмовать. И нам нужно к этому подготовиться.