Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 17

Когда мы с Мухой тихо вышли из мельницы, на полном звёзд небе уже ясно горела спокойная луна. Тёмные облака, в которых она пряталась всё это время, миновали. Холм теперь освещал мягкий лунный свет. Он окрасил всё вокруг в холодные, тёмно-синие тона. Вычертил глубокие, бездонно-чёрные тени окружающей действительности.

Я, вооружённый автоматом, выдвинулся первым. Максимально бесшумно направился к первому попавшемуся укрытию — суховатому, высотой в половину человеческого роста бурьяну.

Муха, тем временем, прикрывал меня с порога, внимательно контролируя обстановку.

Было тихо. Здесь, вокруг мельницы, воцарилась такая знакомая тишина, которая бывает, когда только что закончился стрелковый бой, но стороны всё ещё остаются начеку, в любой момент готовые к обороне.

Вот только сейчас, по моим ощущениям, обороняться нам было не от кого.

Шакал больше не выл где-то вдали. А вот сверчки уже возобновили свои беззаботные трели.

Мы с Мухой двигались молча. Аккуратно перебирались от укрытия к укрытию, постоянно прикрывая друг друга. Таким образом мы преодолели где-то пятьдесят метров и наконец добрались до тел душманов.

Их было трое. Все они лежали за большой кучей битых кирпичей, что находилась в некотором отдалении от дувала, за пределами двора мельницы.

— Они что? Друг друга постреляли? — спросил Муха тихо.

— Как видишь, — я присел у одного тела. Проверил пульс.

Это был мужчина лет сорока. В его груди чернела огнестрельная рана. Душманы перевязали его, но, по всей видимости, дух схлопотал коллапс лёгкого и просто захлебнулся собственной кровью.

Следующим оказался боевик с перерезанным горлом. Он лежал несколько ближе к куче кирпича. Просто валялся на спине, словно брошенная кукла. Словно солдатик, которого оставила на полу небрежная рука ребёнка. Его лицо замерло в спокойном выражении. На горле я заметил глубокий разрез. Его убили ножом.

— Этот тоже готовый, — сказал я, пересаживаясь на второе колено.

Муха ответил не сразу. Он прислушался к спокойному ветру, гулявшему по холму. Ветер этот, ещё недавно казавшийся неприятно тёплым, посвежел. Приятно обдувал лицо и шею.

— Там ещё один, — позвал я Муху.

Мы аккуратно и тихо обыскали трупы. Не найдя ничего особенного, прошли ещё несколько метров к другому телу, которое я заметил. Оно лежало немного ниже по холму, на низком, но густом ковре из трав, которым порос склон.

Душман оказался худоватым, но высоким. Я сразу обратил внимание на лицо — тёмное, костлявое, оно было обращено к небу. Труп лежал на спине. Лицо врага застыло в странной гримасе — некой смеси удивления и бессильной злобы. Его рот остался открытым и искривлённым. Единственный глаз смотрел в небо.

— Одноглазый, — опустился рядом с ним Муха.

— Кандагари, — сказал я. — Про него упомянул Джамиль в своей чайхане. С ним же говорили духи, когда мы сидели в сарае.

— Спекся, голубчик… — ехидно прыснул Муха. — Он, видать, их вёл.

Муха задумался. Ещё раз осмотрел тело.

— Интересное кино получается, — сказал он. — А чего это они стали друг друга стрелять? Чего не поделили?

— Возможно, у него были разногласия с командиром, — сказал я, осматривая три отчётливых раны на торсе духа.

Они перечертили его тело от паха до левого плеча.

— Душмаешь, есть ещё кто-то? — насторожился Муха. — Думаешь, не он с нами разговаривал?

Внезапно ещё ниже по холму, у небольшого, скрюченного дерева старой абрикосы, мы услышали хруст сухой травы.

— Ну его же кто-то убил, — сказал я задумчиво. — Пойдём. Только аккуратно и тихо.

Мы вскинули автоматы, торопливо, заходя с обеих сторон от дерева, принялись приближаться к месту, откуда исходил странный звук.

Когда я первым заглянул за дерево, то увидел его. Крупный, крепкий душман стоял на ослабевших ногах и опирался о дерево плечом. В руке он держал низко опущенный пистолет. Второй — зажимал рану внизу живота.

— Стой! — крикнул я, вскидывая автомат.

За спиной душмана появился Муха. Он, не сводя мушки с врага, медленно обошёл его полукругом и застыл слева от духа.

Душман еле держался на ногах. Тяжело, хрипло дышал. Я заметил, как левая штанина его шаровар до колена пропиталась кровью. Прилипла к бедру.

Дух на нас почти никак не отреагировал. Он только поднял полноватое лицо. Когда его осветила луна, я узнал этого человека.

Муха крикнул духу что-то на дари, но тот даже не дрогнул. Он просто уставился на меня своими блестящими в лунном свете глазами.

— Харим, — не удивился я.

— Ты знаешь эту падлюку? — прохладно спросил Муха.

— Встречался с ним у мечети, когда ходил к Мулле. Он представился сыном одного из старейшин. А ещё — мирным хлеборобом.

Муха сплюнул.

— Хлебороб, мля. По нему сразу видать, какой он хлебороб.

Внезапно Харим что-то проговорил. Голос его хоть был хриплым и слабым, но в тоне всё ещё чувствовалась твёрдость. Отстранённая, отчаянная твёрдость человека, который уже смирился с судьбой.

Муха нахмурился.

— Он говорит, что узнал тебя. Говорит, что так и думал, что ты будешь среди тех шурави.

Я не ответил Мухе. Жестом приказал Хариму бросить оружие. Тот посмотрел на свой окровавленный ТТ. Хмыкнул. Потом произнёс несколько слов на дари.

— Упрямый сукин потрах, — прошипел Муха. — Хочешь, значит, чтобы мы силой тебя разоружили. Ну ничего… Это можно…

Потом Муха сказал ему ещё что-то. Душман рассмеялся.

— Ты гляди, у нас тут смельчак, — хрипло проговорил Муха. — Смерти не боится. Ещё и угрожает, что если мы его застрелим, то у нас будут проблемы с ихними старейшинами.

— Это уже неважно, — покачал я головой. — Переведи ему мои слова, командир.

Муха вздохнул. Несколько мгновений потоптался на месте, сжимая рукоятку и цевьё автомата.

— Давай. Передам, — кратко ответил он.

Тогда заговорил я.

— Ты проиграл, Харим. И знаешь, что? Думаю, прикончить тебя прямо сейчас будет справедливо. Ты помогал Муаллим-и-Дину отправлять афганских детей на смерть. Хотел устроить взрыв на площади и погубить своих же собратьев. Мне плевать, что там скажут потом старейшины. По крайней мере, эти места станут спокойнее без такого ублюдка, как ты.

Муха перевёл. Он проговаривал последовательно за мной каждое слово. Каждое предложение.

И с каждым предложением Харим менялся в лице. Он всё сильнее и сильнее хмурился. Глаза его делались злее с каждым моим словом, что доносил до него Муха.

Когда старлей закончил, душман оскалился. Посмотрел на меня исподлобья, а потом что-то прошипел.

— Он говорит… — в некотором замешательстве пробормотал Муха, — что он не желал смерти своему народу.

— Передай ему, — равнодушно продолжил я, — что это уже не важно. Важно, что он сделал. И чего больше сделать не сможет.

Муха передал.

Харим, выслушав его, вдруг кратко застонал, согнулся от боли. Потом медленно сполз по бугристой коре старого дерева к его корням. С трудом уселся на землю. Но пистолета из рук не выпустил.

Мы с Мухой наблюдали за этим, как каменные, недвижимые статуи, окружившие Харима.

И тогда Харим заговорил. Он говорил медленно, с трудом, но и с достоинством. Голос его постоянно срывался в хрип и кашель. Иногда — в едва сдерживаемый стон боли.

В этот момент мне сложно было сказать — рана ли мешает ему говорить, или же тяжесть тех слов, которые немолодой уже душман решил нам сказать.

Муха смотрел на раненого Харима с каменным лицом. На нём не дрогнула ни одна мышца, когда дух закончил свой очень краткий, но несомненно важный рассказ.

— Что он говорит? — спросил я.

— Он говорит, — начал Муха безэмоционально, — что он не желал всего того, что творил здесь проповедник. Но поступить иначе не мог.

Харим, тем временем, снова скорчился от боли. Сильнее прижал окровавленную руку к раненому животу.

— Брешет, — заключил Муха. — Все они брешут, когда поджимать начинает.

— Можно это проверить, — сказал я.

Муха вопросительно заглянул мне в глаза.

— Это как же?

— Скажи ему вот что, командир: если он хочет, чтобы проповедник больше не творил своих дурных дел, пусть расскажет нам всё, что знает о нем. И пообещай ему, что в таком случае мы найдём и уничтожим Муаллим-и-Дина.

Муха поджал губы. Потом едва заметно кивнул. И стал переводить.

Когда он закончил, Харим не ответил сразу. Он просто молчал, уставившись в одну точку.

— Эй! Ну как там! — крикнул вдруг Волков, показавшийся у мельницы.

Муха чертыхнулся. Он зло обошёл дерево и закричал замкомвзводу в ответ:

— Ты че вытворяешь⁈

— Вас долго нету! Ни весточки, ни звука! Вот и решил спросить!

— Балда! А вдруг нас тут втихую порезали, а? Ты б тогда был третьим на очереди под снайперскую пулю! Ану, быстро в укрытие! И без команды не высовываться!

Тень Волкова на миг замерла на фоне освещённого изнутри дверного проёма, а потом торопливо исчезла внутри.

— Тоже мне… умник… — сказал Муха хмуро.

Я подошёл к Хариму. Совершенно не опасаясь, сел рядом.

Если бы не его медленно поднимавшаяся и опускавшаяся грудь, если бы не тихое, хриплое дыхание, можно было бы подумать, что душман уже умер.

Но он жил.

Я медленно потянулся к его пистолету. А потом почти без усилий забрал его липкий от крови ТТ. Харим не сопротивлялся. Но я знал — он мог бы. Если б хотел.

В дальнейшем наше с Харимом общение проходило через Муху. Старлей опасливо присел рядом на колено и не спешил выпускать автомат из рук.

— Псалай жив? — первым делом спросил Харим.

— Жив, — ответил я. — Только надышался дыма от вашей нехитрой дымовухи.

Харим усмехнулся. Потом скривился от боли. Сплюнул кровь на свою короткую бороду.

— И много он вам успел рассказать?

— Достаточно.

— Но, значит, не всё.

Я вздохнул. Подался немного ближе к Хариму.

— Если ты решил поговорить, значит, не очень-то любишь этого вашего проповедника. Если хочешь, чтобы мы его нашли, поторопись рассказать всё, что знаешь. У тебя осталось не так уж и много времени.

Пока Муха переводил, я многозначительно указал взглядом на рану Харима. Он тоже взглянул на неё.

— Видит Аллах, это плохая рана, — сказал он.

— Да. Выглядит паршиво.

Я аккуратно сунул руку в карман брюк. С трудом достал оттуда туго упакованный перевязочный пакет. Стал рвать.

— Остановим кровь. Так ты продержишься подольше.

Харим зашипел от боли, когда я приложил ватную подушку к его ране. И тем не менее он вцепился в вату окровавленной рукой. Изо всех сил прижал её к животу.

— Я… Я скажу вам всё, что знаю, — продолжил душман, тяжело дыша. — Скажу всё, что слышал про этого «Учителя Веры». Но только при одном условии. Пообещайте, что сделаете всё, что я вам скажу. И тогда мои знания — ваши знания.

Муха, переводя слова Харима, нахмурился. Мы с ним переглянулись.

— Не в том он состоянии, чтобы ставить нам условия, — недовольно заявил Муха.

— Он скоро умрёт, — сказал я. — Давай послушаем, что ему нужно, а потом будем решать.

Муха, подумав несколько мгновений, всё же кивнул. Спросил, чего именно хочет Харим.

— Я желаю… — начал он, — чтобы вы забрали тела всех моих людей с этого холма. Забрали и моё тело тоже. А потом передали в общину, чтобы нас похоронили, как того требует закон.

— Это будет скандал, — сказал Муха, покачав головой. — Причём скандал серьёзный. Выходит, что сын местного старейшины погиб в перестрелке с советскими солдатами…

Муха задумался. Потом цокнул языком и добавил с лёгкой иронией:

— Капитан Миронов точно не одобрит такого поворота.

— Доказательств против них будет достаточно. Они пришли с оружием и напали на нас первыми, — сказал я.

— Община поверит своим, — парировал Муха.

— Верно, — я кивнул. — Может быть, и поверит. Но эти мёртвые духи пытались взорвать бомбу на площади. Среди старейшин же по большей части царят просоветские настроения. Если принесём им тела преступников, вопрос будет закрыт. Местные получат козлов отпущения.

— А он? — Муха кивнул на Харима. — Он не последний человек в кишлаке. Сын уважаемого старейшины.

— Его убили не мы. Виновник — Кандагари. А с него уже взятки гладки. Харим сам отомстил ему за собственную смерть.

Некоторое время Муха молчал. Размышлял. Подстегнул его Харим. Вернее — его состояние.

В свете луны я видел, как побледнело и осунулось лицо душмана. Он медленно, но верно истекал кровью.

— Значит, мы согласны? — спросил Муха.

— Скажи, что да.

Муха сказал.

— Я познакомился с Муаллим-и-Дином в Тулукане, в саду Абдул Халима…

Голос Харима стал тише. Глаза будто бы остекленели. Он смотрел не на нас с Мухой. Взгляд его был обращён куда-то во тьму.

— Он собрал нас, своих командиров, и сказал: «К вам едет великий алим, учёный человек из Пешавара. Его слова — меч, а его сердце — чистое зеркало, отражающее волю Аллаха. Слушайте его».

Мы с Мухой внимательно смотрели на Харима. Муха переводил тихо, будто бы подсознательно пытаясь подражать тону и манере речи душмана.

— И он приехал, — продолжал Харим, — человек по имени Мирза Вазир Хан. Он не был похож на этих… фанатиков, что рвут на груди рубахи и кричат о джихаде с пеной у рта. Он был тих. Сидел с нами, пил чай, расспрашивал о наших семьях, о наших трудностях. Говорил о долге, о чести, о том, что истинная вера — это не только молитва, но и действие. Защита слабых. Сопротивление несправедливости. Он говорил слова, которые я носил в своём сердце, но не мог выразить. В его устах наша борьба обретала… смысл. Высший смысл. Он видел в нас не просто бойцов, а воинов веры. Это льстило. Сильно.

Харим вдруг подавился кровью. Потом с трудом сплюнул. Некоторое время он просто глубоко дышал, сжимая глаза изо всех сил. Потом сглотнул. Продолжил:

— Абдул-Халим, наш полевой командир, сиял. Он видел, как этот человек завоёвывает наши сердца, и думал, что он завоёвывает их для него. Глупец. Мы тогда все были глупцами.

Потом Харим вдруг осекся.

— А нет ли у вас немного воды? — спросил он негромко.

Муха отрицательно покачал головой.

— Жаль. Очень жаль, — посетовал раненый душман. — Пить хочется так, что нету сил.

— Продолжай, Харим, — напомнил ему я.

Харим продышался. Потом отвёл взгляд куда-то вверх. Вновь заговорил:

— Первые тревоги появились позже. Когда Мирза начал свои проповеди в кишлаках. Сначала он говорил с мужчинами. Потом — с юношами. А потом… я увидел, как он окружён мальчишками, которым и десяти лет не было. Он гладил их по головам, улыбался, а потом… потом доставал из складок своей чапана советскую противопехотную мину. Игрушку, говорил он. «Игрушку для джахилей». И объяснял, как ею «играть».

— Мразь… — процедил Муха тихо.

— Я подошёл к нему после, — Харим никак не отреагировал на слово Мухи, посыл которого был ясен и без всяких переводов. — Я спросил: «Уважаемый Муаллим-и-Дин, разве путь воина — это путь, усыпанный телами детей?». Он посмотрел на меня своими спокойными, холодными глазами и сказал: «В огне джихада сгорает всё нечистое, Харим. Даже возраст. Перед Аллахом все равны. И смерть ребёнка, принявшего шахадат, слаще и угоднее Ему, чем жизнь старца, сомневающегося в необходимости этой борьбы».

Харим тяжело вздохнул. И вздох этот был следствием тяжёлых мыслей, а не раны.

— В ту ночь я не спал. Я понял, что чистое зеркало Учителя Веры — это лёд. Лёд, отражающий не волю Аллаха, а его собственную, чужую, расчётливую цель. А мы… мы все, даже Абдул-Халим, были для него лишь дровами для костра, который он разжигал не здесь. Он смотрел куда-то далеко, за Гиндукуш. Туда, откуда пришёл.

— Гиндукуш? — спросил я. — Ты намекаешь, что Муаллим как-то связан с пакистанцами?

Харим с трудом покивал.

— Да. Теперь все — и Абдул-Халим, и его верные воины джихада — все связаны с пакистанцами. Они не видят, а я прозрел. И теперь понимаю — мы пляшем под чужую дудку.

Я мрачно посмотрел сначала на Муху. Потом на Харима.

Душман совсем ослаб. Он уже с трудом держал голову навесу. Даже держать веки открытыми стоило ему усилий. Тогда, чтобы не терять времени, я спросил:

— Чего хочет этот Муаллим-и-Дин? Какова его цель? И где нам его искать?