Пограничник. Том 10: Тень "Пересмешника"

Глава 21

— Всем машинам, следовать за командирской машиной. Повторяю: следовать за командирской машиной, мы сворачиваем вправо. Как слышно, приём?

— Говорит «Ветер два», — в эфире раздался голос Геворкадзе, — вас понял. Следуем за командирской машиной.

— Говорит «Ветер три», — начал я, — понял. Сворачиваем.

БТРы ползли по белой, будто бы светящейся в свете палящего солнца дороге. Когда вдали, по правому борту, показалась горная цепь, мы съехали с проторённого пути и погнали бронемашины по равнине.

Три БТРа, поднимая степную пыль, принялись пересекать почти ровную, протяжённую степь, что тянулась, казалось, от гор и до гор. Степь, которую пересекала наша, уже оставшаяся за спиной дорога.

Двигатели нашей машины монотонно выли. Мы сидели на броне. Бойцы казались напряжёнными, будто и не было того беззаботного обеда, который мы провели всего пару часов назад на «Ландыше».

Я сидел у башенки. Внимательно следил за передней полусферой. Рядом со мной примастился Бычка. Пчеловеев и Звягинцев сидели у моторного отсека. Рядовой Серёжа Матовой наблюдал за левым бортом. Он казался напряжённым и даже излишне серьёзным.

— Значит, Муха сказал, — начал вдруг Бычка, зажав в губах папиросу, — что мы едем искать этого пророка, который в кишлаке хозяйничал?

— Проповедника, — поправил я, сдвинув панаму сильнее на глаза, чтобы солнце не сильно слепило.

Бычка вздохнул.

— А откуда он взял, что он, этот прор… проповедник там окажется?

— Окажется или не окажется, а проверить надо, — сказал я односложно.

На самом деле, расспросы Бычки казались мне бесполезными.

Перед тем как сняться с точки, Муха довёл до сведения всего личного состава основную задачу.

Вчера в том ущелье перехватили странную радиопередачу. Передача была зашифрована, но наши умельцы, как всегда, докопались до сути.

Велась она на дари и напоминала… проповедь. Чей-то хорошо поставленный голос вещал о том, что советские войска в кишлаке Айвадж провели карательную операцию. Что они убивали невинных селян и устроили в кишлаке пожар. Проповедник призывал каждого, кто слышал эту передачу, к священной борьбе с шурави. К праведной мести за смерть невинных мужчин, женщин и детей.

— Циничный сукин сын перекладывает с больной головы на здоровую, — прокомментировал эту новость тогда Муха.

Интересно было, что боевая задача пропавшего отделения никак не связана с перехваченной передачей. Бойцы выполняли совершенно рутинную задачу — от местных на третьей заставе узнали о странных ящиках, которые пастухи нашли у ручья, протекающего в том ущелье.

По сути, задача пограничников была совершенно простой — проверить, а не душманский ли схрон нашли пастухи?

Предполагалось, что с учётом времени на дорогу они справятся часов за шесть или семь. Да только отделение пропало почти на сутки. Причём связь с ними прервалась уже спустя пять часов после выезда с точки третьей заставы. И даже тогда тревогу забили не сразу. Сначала решили, что обрыв произошёл из-за того, что они действовали в гористой местности. И только когда командир заставы решил, что связи нет слишком долго — забил тревогу.

На отправку спасательной группы понадобилось бы и дополнительное время, и дополнительные силы и средства. К его счастью, мы оказались ближе всех к месту, где связь с отделением прервалась. И могли заехать туда по пути домой.

Бычка поправил свой пулемёт. Вздохнул, уставившись вдаль. Потом щёлкнул окурком. Бычок, подхваченный равнинным ветром, улетел далеко назад, за корму БТРа.

— И что ты думаешь, с ними стало? — спросил у меня Бычка несколько смущённо.

— Я не привык строить догадки, — ответил я нехотя.

— М-м-м… Понятно… — протянул он и снова сделал вид, что смотрит куда-то за горизонт.

Несколько минут мы ехали молча. Бычка несколько раз оборачивался ко мне так, будто хотел что-то сказать или спросить, и всё время он не решался это сделать.

— Ну ладно тебе. Говори уж. Что хотел?

— Да я… Да ничего такого… — замялся было Бычка и отвернулся.

— Ну как знаешь, — пожал я плечами.

Несколько мгновений Бычка смотрел, как бежит у колёс БТРа дорога. Потом вздохнул. Обернулся.

— Я всё думаю об этом пацане с кяриза. Ну… о том… о том, которого я…

Бычка недоговорил. Он осекся, прочистил горло, а потом полез за пачкой сигарет.

— Я уже говорил тебе, что не твоя это вина, — сказал я. — А душманская.

Бычка достал сигарету, но так и не закурил. Опустил глаза.

— Понимаю, война… Так бывает, что разные люди гибнут… Ну и, короче, от этого никуда не деться.

— Не деться, — согласился я.

— И всё ж… всё ж…

— На душе как кошки скребутся? — спросил я.

— Ну… Ну не то чтобы я из-за этого расклеился, — попытался было оправдаться Бычка. — Просто… просто неспокойно мне как-то. Но тут ты, командир, не переживай. Если будет по-делу, то я не подведу. Пулемёт буду держать крепко.

— Это уже хорошо, — сказал я, щурясь от солнца.

— И всё ж… — Он снова не закончил. И тут же перепрыгнул на другую тему: — Слыхал я, как вам туго было в том кишлаке. Уже все во взводе знают, как вы на душманов нарвались и чуть было не сгорели в сарае. Слыхал, как в мельнице вчетвером с двумя пистолетами против девятерых стояли.

Бычка поджал губы. Опустил взгляд.

— И Волков говорил, что у тебя страху ни в одном глазу. Что холодный ты всегда был, как айсберг. Что будто бы даже и не боялся вовсе.

— Бояться — это нормально, — сказал я, — главное, поддаёшься ты страху или нет.

— И как у тебя это получается? — нахмурился Бычка. — Я вот, ей-богу, когда мы с тобой в тех туннелях душманов на пулемёт заманивали, думал, у меня от дрожи поджилки порвутся.

— И всё равно ты стрелял. Нажал на спуск, когда надо было.

— Нажал. А как было не нажать? — удивился Бычка.

— Ну вот. А как мне было тогда в сарае не выбраться? А как было на мельнице с оружием в руках не защищаться? Оно всё одно и то же, Саша, — сказал я. — Только и остаётся, что страху не поддаваться. Я тогда не поддался. И ты в колодцах — тоже.

Бычка погрустнел. Нахмурился.

— Я когда пацана хлопнул, у меня от страха дыхание спёрло. Пулемёт из рук вывалился… Так было страшно…

— Раз страшно, — продолжил я, — два страшно. А потом со временем учишься на страх не обращать внимания.

— Тогда был другой страх, — возразил Бычка.

— Всё одно и то же — боишься ли ты бабайки в семь лет или вражеской гранаты в восемнадцать. У страха этого одна и та же природа. И с каждым разом он давит всё меньше и меньше.

— Тебя, видать, — Бычка ухмыльнулся, — всё детство так шугали, что сейчас ты и перед вражеской гранатой бровью не поведёшь.

На это я ему не ответил. Только пожал плечами.

— А мне иногда во сне страшно бывает, — признался Бычка. — Уже два или три дня, когда сплю, вижу того пацана. Лицо егошнее мёртвое.

— Со временем пройдёт, — сказал я.

— Не знаю… — Он вздохнул. — Сейчас мне кажется, что всю жизнь это страшное лицо вместе со мной будет… Вот… вот я и хотел спросить… А как? Как ты все эти страсти пережил и бровью не ведёшь? На тебя посмотришь — никогда не скажешь, что ты позавчера в мельнице чуть не того… Ну, ты понимаешь…

— Это как когда руку сломал, — сказал я, уставившись в белесое от солнца небо. — Только боль перетерпеть — и всё. Потом легче будет.

Бычка усмехнулся.

— Я думал грешным делом, у тебя где-нибудь фляжка спирту припрятана. Вот ты такой и спокойный… А значит… Вон оно как?

— Спирт — это неплохо, — разулыбался я. — Да только я пробовал. Не сильно помогает. Потом бросил.

Бычка аж в лице поменялся. Уставился на меня расширившимися от удивления глазами.

— Так что, — продолжил я с хитроватой улыбкой, — тут только перетерпеть.

Он нахмурился и вздохнул. Покивал.

— Ну, наверное, ничего другого и не остаётся.

— Не остаётся, — согласился я.

Бычка отвернулся.

БТРы спокойно шли по пыльной степи. Поднимали пыль, которая причудливыми, завёрнутыми хвостами клубилась за бронемашинами. Наполняла собой всё пространство вокруг, норовила пролезть в глаза, рот и за шиворот. Заставляла щуриться ещё сильнее, чем яркое и злое солнце.

— Короче… спасибо, я хотел сказать, — вполоборота повернулся ко мне Бычка. — Что в тот раз не дал мне расклеиться. Что совсем не позволил опозориться на весь взвод. Если б не ты, я бы и не знаю, че со мной было бы. Потерялся я как-то… Сам понимаешь. Не каждый раз в бою такое бывает…

Он осекся. Отвернулся.

— Да не за что, — сказал я. — На войне всякое бывает.

— И извиняй, что тогда в вертолёте к тебе цеплялся, — снова слегка обернулся Бычка. — По тебе никак не сказать, что ты такой кремень. Хотя…

Он хмыкнул.

— Хотя упирался ты в тот раз как надо.

— Принимается, — сказал я ему с улыбкой.

Бычка вздохнул. Уставился за горизонт.

— Ну и хорошо, — сказал он. — Ну и хорошо.

Где-то через сорок минут мы спустились в ущелье по пологому склону, которым равнина в этих местах заворачивала между гор и продолжалась там дном этого самого ущелья.

Шли не спеша, аккуратно, держа наготове оружие и тяжёлые пулемёты БТРов.

Внезапно командирская машина остановилась. Вслед за ней встали и все остальные.

От внезапного торможения Бычка чуть не слетел с брони, но, чертыхнувшись, успел за что-то зацепиться.

— Зараза! Че стали⁈ — выругался он.

Остальные бойцы напряглись. Я видел, как их взгляды гуляют по бугристым, острым вершинам гор, которые оказались по обе стороны от нас. Сами солдаты вцепились в своё оружие, готовые в любую минуту ответить врагу, если до этого дойдёт.

На вопрос Бычки ответил Муха.

— Всем отделениям, — начал он по рации, — вижу БТР. Ниже по ущелью, примерно в километре от нас. Как слышно? Приём.

— Вас понял, «Ветер первый», — отозвался Андро в канале связи.

— Принял, «Ветер первый», — сказал Мухе я.

— Хорошо. Максимальная готовность. Движемся дальше. Подойдём метров на триста. Всем машинам — начать движение.

Застывшие БТРы почти разом заревели двигателями. Командирская машина грузно сдвинулась с места. Её колёса валко завертелись, поднимая пыль. Наши бронетранспортёры пошли следом.

Следующие несколько минут мы ехали в полном молчании. Потом, когда мы приблизились к брошенной машине метров на триста, поступила команда остановиться.

— «Ветер два», — Муха принялся раздавать команды, — занять круговую оборону вокруг машин. Готовь пулемёты и гранатомёт на случай засады. Прикрыть остальных. Выполнять.

Я наблюдал, как Андро приказал своим спешиться. Как его бойцы, залегая за камнями и складками местности, быстро организовали кольцо вокруг наших машин.

— «Ветер три», — продолжал старлей, — стрелковой цепью вперёд. Занять господствующие высоты над бронемашиной. Контролировать подступы. Ждать дальнейших указаний.

— Есть, — ответил я. — Давай, парни, пошли.

Я, Бычка, Пчеловеев, Звягинцев и Матовой спустились с брони. Короткими перебежками, прикрывая друг друга, двинулись вперёд по каменистому, усыпанному крупными булыжниками дну ущелья.

БТР стоял несколько ниже. Тропа здесь спускалась, и машина как ни в чём не бывало застыла, прижавшись к правой стороне ущелья.

Когда мы выдвинулись метров на пятьдесят, я приказал группе разделиться: мы с Бычкой поднялись по левому склону, остальные — по правому. Там моё отделение заняло позиции в скалах и за камнями.

— Экипажам бронемашин, — продолжал отдавать тем временем приказы Муха, — повышенная готовность. Двигатели не глушить. Наводчикам — смотреть в оба.

Мы с Бычкой заняли позицию на некотором удалении друг от друга, но так, чтобы постоянно быть в радиусе видимости у товарища. Пулемётчик залёг повыше, за суховатым кустом можжевельника, что рос там, где склон выходил на относительно ровный участок и только потом поднимался выше, к скалистым вершинам.

Я прошёл немного вперёд, так, чтобы заброшенный БТР можно было хорошо рассмотреть в бинокль. Сел за большим камнем.

Остальные парни рассыпались по склону, инстинктивно соблюдая меры маскировки, да так, что неподготовленному глазу их было не заметить.

— «Ветер три», — позвал меня Муха, — что видишь?

Я поднял висящий на груди бинокль. Припал к окулярам.

БТР спокойно себе стоял у огромного, не меньше двух метров в диаметре камня, вдоль которого куда-то к вершинам поднималась хорошо видимая тропа.

При этом визуально машина казалась совершенно нетронутой. Она стояла ко мне задом, и морду БТРа рассмотреть я не мог, равно как и правую тройку колёс, которую машина спрятала от меня собственным бортом. И всё же сейчас я не мог сказать, что машину подбили.

Да только я заметил кое-что другое. Кое-что очень любопытное.

— На связи «Ветер три». Машина кажется нетронутой. Колёса не спущены, все люки, кроме бокового и люка механика-водителя, закрыты. Вижу вокруг машины вещи отделения. Повторяю: вокруг машины разбросаны вещи отделения.

Несколько мгновений в динамике рации было тихо. Потом Муха спросил:

— Не понял тебя, «Ветер три», что значит — вещи?

— Вижу каски, подсумки, вещмешки. Какие-то мелкие предметы. С такого расстояния не рассмотреть.

— Понял тебя, — голос Муха прозвучал несколько озадаченно, — оружие? Признаки стрелкового боя? Тела или кровь? Может быть, следы волочения тел? Что-нибудь есть?

— Никак нет. Ничего этого. Повторяю: кроме вещей ничего нет.

— Вас понял, «Ветер три». Ждите дальнейших указаний.

Я задумался. Ситуация была странной. Отделение явно покинуло машину не в спешке. Иначе они бы распахнули все люки, чтобы выбраться наружу.

Кроме того, машина не выполняла каких-либо манёвров. Она не готовилась к обороне, не развернулась для отступления. Отсюда, с высоты, казалось, что БТР просто подошёл к тропе и экипаж, избавившись от касок и груза, который несли на себе бойцы, просто ушёл куда-то в горы. Но зачем скидывать каски? Зачем оставлять патроны, аптечки и припасы? С условием того, что признаков боя или засады нет, это казалось бессмысленным.

— «Ветер три», — снова вышел на связь Муха, — оставь своих на позициях. Сам спускайся. Пойдёшь к машине в составе моей группы.

— Есть, — ответил я.

Я медленно поднялся. Жестом приказал Бычке и остальным оставаться на местах. Сам принялся пробираться по крутому склону вниз, ко дну ущелья.

Там, на позициях, за камнями, уже залегли и ждали меня Муха, Волков, Махоркин и ещё двое бойцов — Смыкало с Филипенко.

— Значит так, — сказал Муха, когда я приблизился к ним и сел на колено рядом со старлеем, — приближаемся метров на пятьдесят. Попробуем осмотреть машину лучше.

Мы выдвинулись. Торопливо, используя складки местности и следя за вершинами, приблизились к машине. Муха вручил Махоркину бинокль.

— Что видишь, Игорёк?

Махоркин, лёжа между камнями, поправил свой АКС-74У, чтоб не мешался. Уставился в бинокль. Некоторое время он рассматривал машину.

— Ходовая вроде цела, колёса не спущены, — заключил он, — на моторном отсеке или отсеке экипажа повреждений не вижу. Следов огня — тоже. Отсюда я б сказал, что машина на ходу, товарищ старший лейтенант.

Муха, сидевший рядом, задумался. Он нахмурился, уставившись куда-то вперёд.

— А ты что думаешь, Саша? — спросил он у меня.

— Они спокойно подъехали к нужной им тропе. Знали, куда идти, — сказал я, — спокойно выгрузились и пошли вверх. А вот экипаж остался в машине, сразу не вышел.

— Почему ты так думаешь? — нахмурился Муха.

— Каски. Их две. Плюс два вещмешка и подсумки. Всё на двоих человек. Мехвод и наводчик избавились от них прежде чем уйти.

— И зачем им нужно было выходить? — задумчиво поджал губы Муха.

— Причин может быть много. Вопрос другой — зачем они оставили снаряжение? — сказал я.

Муха покивал.

— Так ладно, — выдохнул он. — Волков.

— Я.

— Свяжись с Андро. Пускай тащат щуп. Подойдём ближе, осмотрим машину в упор. Проверим территорию на мины.

— Есть… — Волков кивнул. Приложил гарнитуру к уху. — «Ветер два», как слышно? Это «Ветер первый»…

Когда мы аккуратно приблизились к БТР и осмотрели его, наши догадки подтвердились — машина оказалась на ходу. Экипаж просто покинул её. И всё. Потом мы щупом проверили почву вокруг машины и под ней. Мин здесь не было.

Но вещи, что мы нашли вокруг БТР, окончательно ввели Муху в замешательство.

Каски и подсумки с вещмешками оказались лишь вершиной айсберга. Вокруг БТРа, прямо на земле, лежали панамы и солдатские кепки. Некоторые из них втоптаны в пыль. Махоркин нашёл на броне БТРа снятый с кого-то серебряный крестик на чёрном шнурке.

Под колесом я нашёл стопку писем, пригвождённых к земле штык-ножом.

Пока остальные осматривали нутро машины, я аккуратно извлёк нож из земли. Поднял толстенькую стопку. Начал перебирать.

Там нашлись письма из дома, от родителей, невест, родственников. А ещё были несколько фотографий. На них солдаты были запечатлены кто с сослуживцами, кто с родственниками. Но одна деталь показалась мне особенно занятной — на всех фотографиях лица солдат оказались перечёркнуты чёрным карандашом или мелком.

— Командир! — позвал я Муху.

Тот сидел на броне. Наблюдал, как Смыкало исследует десантный отсек БТРа.

Муха глянул на меня.

— Я нашёл кое-что интересное, — сказал я.

Муха спрыгнул. Я показал ему фотографии и письма.

Старлей стал перебирать их. С каждым осмотренным им документом он всё сильнее и сильнее хмурился.

— В машине нет боезапаса, — сказал он, — ни единого патрона — всё выгребли.

— Забрали с собой, видать, — услышал слова Мухи Смыкало, вылезший из бокового люка.

Когда за спиной Мухи появился осматривавший двигатели Махоркин, Муха не глядя сунул ему письма и фотографии.

Я понимал, о чём думает командир. И был с ним не согласен.

— Сукины дети… Целым отделением… — процедил он сквозь зубы.

— Вы думаете… — обходивший машину кругом, к нам приблизился Волков, — вы думаете, они дезертировали? Целым отделением?

— Ни патронов, ни оружия, — покачал головой Муха, — всё выгребли. Каски, подсумки пустые, головные уборы — оставили… Эти падлы в горы ушли…

Все пограничники, кто был рядом со старлеем, помрачнели.

— Не думаю, что тут всё так просто, — возразил я. — Нужно осмотреть территорию тщательнее.

— А что тут осматривать? — угрюмо заявил Муха. — Приехали куда надо, потом собрали оружие и ушли! А это!

Он указал на Махоркина, державшего стопку писем, потом обвёл руками землю под колёсами БТР, где лежали вещи солдат.

— А это публичный акт отречения! Вот это что! Они присягу предали! Страну свою предали! А потом забрали что могли — и ушли к духам! Вот что!

— Так просто к духам не уходят, — покачал я головой.

— Раньше уходили!

— Уходили, — кивнул я. — Но это были единичные случаи. Кому-то не везло с товарищами. Кто-то в плен попал. Но чтоб так, с бухты-барахты — никогда.

— А может, их к этому готовили! — покачал головой Муха.

Я вздохнул. Задумался и осмотрелся. Не глядя на старлея, ответил ему:

— Ну если даже и так, то офицеры-особисты на третьей заставе как-то уж слишком плохо работают.

— Товарищ командир! — позвал вдруг Муху Филипенко.

Мы все обернулись на его голос. Солдат вышел из-за бронемашины. В руках он держал несколько военных билетов и каких-то удостоверений.

— Документы оставили, — сказал он мрачно, — всем отделением оставили.

Муха зло засопел. Обернулся ко мне.

— И после этого ты думаешь, что они не дезертировали?

— Тут есть пара комсомольских билетов, — заметил Филипенко, — и один партийный. Всё это они порезали.

— Ясно всё, — мрачно буркнул Муха. — Дезертирство чистой воды. Сворачиваемся. Доложим командиру заставы, что у него отделение в полном составе в душманы ушли.

— Что-то здесь не так, — сказал я, прислушиваясь к интуиции. Обратился к Филипенко. — А фамилии?

Тот стал просматривать документы и бормотать:

— Нестеров, Ткаченко, Комаров, Тюрин… Да… да обычные фамилии…

— Все русские? — кивнул я вопросительно.

— Русские… Украинские… О. Один Балодис. Латыш нашелся.

— И что? — спросил Муха.

— Ни одной восточной, — покачал я головой. — А русскому человеку, советскому, в чужое, особенно мусульманское общество уйти не так-то просто. Менталитет слишком чуждый.

— Это домыслы, Селихов, — покачал головой Муха. — Как по мне — тут всё понятно. Пускай теперь сами со своими перебежчиками разбираются.

— Нужно обыскать машину тщательнее, — возразил я.

— Зачем?

— Нужно, товарищ командир.

Мы с Мухой заглянули друг другу в глаза. Смотрели долго. Наконец какое-то понимание мелькнуло в его взгляде.

Я понимал — старший лейтенант борется с собственным упрямством, которое так привык проявлять. С одной стороны, он держался за старое. А с другой — последние события в Айвадже явно напоминали ему о том, что не всегда он может быть во всём правым. Не всегда может опираться лишь на себя.

Муха вздохнул.

— Ну лады, Селихов. Давай ещё хорошенько всё осмотрим. Но только я тебе сразу говорю — тут всё очевидно. Ничего нового ты не найдёшь.

Муха приказал остальным ещё раз осмотреть машину, но сам не пошёл. Остался у люка осматривать вершины окруживших нас гор.

Я же сосредоточил свой поиск под колесом, там, где нашёл фотографии и письма.

— Нету тут больше ничего интересного! — отозвался Махоркин.

— У меня тоже нету!

— Пусто! Всё что можно уже выгребли.

— Тогда надо проверить следы, — сказал я, сидя на корточках у колеса.

— Проверим, — сказал Муха. — Но потом — закругляемся.

Я вздохнул. Поднялся и шагнул было к Мухе, а потом услышал какой-то хруст под сапогами. Убрал ногу.

Под подошвой я обнаружил лопнувший карандаш, который затерялся в пыли. Я поднял его верхнюю половинку. На ней была какая-то аббревиатура — серебряные буковки на выкрашенном чёрной эмалью тельце карандаша.

— PIA, — прочёл я.

— Что-то нашёл? — спросил у меня Муха, а потом поспешил подойти.

Я передал ему карандаш.

— Что ещё за PIA? — удивился наблюдательный старлей.

— Не знаю, — покачал я головой. — Но иностранный. Это уже странно.

— Одна странность — не показатель, — вздохнул Муха. — Саш, я понимаю, что ты не хочешь верить в их предательство, но…

— На войне бывает всякое, командир, — возразил я. — Но тут не вопрос веры или неверия.

— А чего тогда?

— Слишком странная ситуация. Подозрительно странная.

— P-I-A, — Смыкало, подобравшийся сзади, медленно прочитал аббревиатуру поверх Мухиного плеча. А потом поразил всех своей внезапной осведомлённостью. — Пакистанские авиалинии, что ли?

От автора:

✅ Очнулся в Смуту. Немцы, татары, поляки и прочие лиходеи бьются за трон.

Все хотят своего царя. А какой нужен Родине? Ответ знаю только я. Мне и решать!

✅ 1-й том со скидкой: https://author.today/reader/464355/4328843